Помоги проекту - поделись книгой:
– Уж на что же лучше! – ответил тот, осматривая коротенькие бархатные штанишки и большой откладной воротничок.
– Хочешь лузье? На! – протянул мальчик ружье с привязанной к нему пробкой.
Волчонок взвел пружину и, прицелившись в нос ничего не подозревавшего Коли, дернул собачку. Пробка ударилась по носу и отскочила, болтаясь на нитке. Голубые глаза Коли раскрылись еще шире, и в них показались слезы. Передвинув палец от губ к покрасневшему носику, Коля часто заморгал длинными ресницами и зашептал:
– Злой… Злой мальчик.
В детскую вошла молодая, красивая женщина с гладко зачесанными волосами, скрывавшими часть ушей. Это была сестра хозяйки, та самая, с которой занимался когда-то Сашкин отец.
– Вот этот, – сказала она, показывая на Сашку сопровождавшему ее лысому господину. – Поклонись же, Саша, нехорошо быть таким невежливым.
Но Сашка не поклонился ни ей, ни лысому господину. Красивая дама не подозревала, что он знает многое. Знает, что жалкий отец его любил ее, а она вышла за другого, и хотя это случилось после того, как он женился сам, Сашка не мог простить измены.
– Дурная кровь, – вздохнула Софья Дмитриевна. – Вот не можете ли, Платон Михайлович, устроить его? Муж говорит, что ремесленное ему больше подходит, чем гимназия. Саша, хочешь в ремесленное?
– Не хочу, – коротко ответил Сашка, слышавший слово «муж».
– Что же, братец, в пастухи хочешь? – спросил господин.
– Нет, не в пастухи, – обиделся Сашка.
– Так куда же?
Сашка не знал, куда он хочет.
– Мне все равно, – ответил он, подумав, – хоть и в пастухи.
Лысый господин с недоумением рассматривал странного мальчика. Когда с заплатанных сапог он перевел глаза на лицо Сашки, последний высунул язык и опять спрятал его так быстро, что Софья Дмитриевна ничего не заметила, а пожилой господин пришел в непонятное ей раздражительное состояние.
– Я хочу и в ремесленное, – скромно сказал Сашка.
Красивая дама обрадовалась и подумала, вздохнув, о той силе, какую имеет над людьми старая любовь.
– Но едва ли вакансия найдется, – сухо заметил пожилой господин, избегая смотреть на Сашку и поглаживая поднявшиеся на затылке волосики. – Впрочем, мы еще посмотрим.
Дети волновались и шумели, нетерпеливо ожидая елки. Опыт с ружьем, проделанный мальчиком, внушавшим к себе уважение ростом и репутацией испорченного, нашел себе подражателей, и несколько кругленьких носиков уже покраснело. Девочки смеялись, прижимая обе руки к груди и перегибаясь, когда их рыцари, с презрением к страху и боли, но морщась от ожидания, получали удары пробкой. Но вот открылись двери и чей-то голос сказал:
– Дети, идите! Тише, тише!
Заранее вытаращив глазенки и затаив дыхание, дети чинно, по паре, входили в ярко освещенную залу и тихо обходили сверкающую елку. Она бросала сильный свет, без теней, на их лица с округлившимися глазами и губками. Минуту царила тишина глубокого очарования, сразу сменившаяся хором восторженных восклицаний. Одна из девочек не в силах была овладеть охватившим ее восторгом и упорно и молча прыгала на одном месте; маленькая косичка со вплетенной голубой ленточкой хлопала по ее плечам. Сашка был угрюм и печален – что-то нехорошее творилось в его маленьком изъязвленном сердце. Елка ослепляла его своей красотой и крикливым, наглым блеском бесчисленных свечей, но она была чуждой ему, враждебной, как и столпившиеся вокруг нее чистенькие, красивые дети, и ему хотелось толкнуть ее так, чтобы она повалилась на эти светлые головки. Казалось, что чьи-то железные руки взяли его сердце и выжимают из него последнюю каплю крови. Забившись за рояль, Сашка сел там в углу, бессознательно доламывал в кармане последние папиросы и думал, что у него есть отец, мать, свой дом, а выходит так, как будто ничего этого нет и ему некуда идти. Он пытался представить себе перочинный ножичек, который он недавно выменял и очень сильно любил, но ножичек стал очень плохой, с тоненьким сточенным лезвием и только с половиной желтой костяшки. Завтра он сломает ножичек, и тогда у него уже ничего не останется.
Но вдруг узенькие глаза Сашки блеснули изумлением, и лицо мгновенно приняло обычное выражение дерзости и самоуверенности. На обращенной к нему стороне елки, которая была освещена слабее других и составляла ее изнанку, он увидел то, чего не хватало в картине его жизни и без чего кругом было так пусто, точно окружающие люди неживые. То был восковой ангелочек, небрежно повешенный в гуще темных ветвей и словно реявший по воздуху. Его прозрачные стрекозиные крылышки трепетали от падавшего на них света, и весь он казался живым и готовым улететь. Розовые ручки с изящно сделанными пальцами протягивались кверху, и за ними тянулась головка с такими же волосами, как у Коли. Но было в ней другое, чего лишено было лицо Коли и все другие лица и вещи. Лицо ангелочка не блистало радостью, не туманилось печалью, но лежала, на нем печать иного чувства, не передаваемого словами, неопределяемого мыслью и доступного для понимания лишь такому же чувству. Сашка не сознавал, какая тайная сила влекла его к ангелочку, но чувствовал, что он всегда знал его и всегда любил, любил больше, чем перочинный ножичек, больше, чем отца, чем все остальное. Полный недоумения, тревоги, непонятного восторга, Сашка сложил руки у груди и шептал:
– Милый… милый ангелочек!
И чем внимательнее он смотрел, тем значительнее, важнее становилось выражение ангелочка. Он был бесконечно далек и непохож на все, что его здесь окружало. Другие игрушки как будто гордились тем, что они висят, нарядные, красивые, на этой сверкающей елке, а он был грустен и боялся яркого назойливого света, и нарочно скрылся в темной зелени, чтобы никто не видел его. Было бы безумной жестокостью прикоснуться к его нежным крылышкам.
– Милый… милый! – шептал Сашка.
Голова Сашкина горела. Он заложил руки за спину и в полной готовности к смертельному бою за ангелочка прохаживался осторожными и крадущимися шагами; он не смотрел на ангелочка, чтобы не привлечь на него внимания других, но чувствовал, что он еще здесь, не улетел. В дверях показалась хозяйка – важная высокая дама с светлым ореолом седых, высоко зачесанных волос. Дети окружили ее с выражением своего восторга, а маленькая девочка, та, что прыгала, утомленно повисла у нее на руке и тяжело моргала сонными глазками. Подошел и Сашка. Горло его перехватывало.
– Тетя, а тетя, – сказал он, стараясь говорить ласково, но выходило еще более грубо, чем всегда. – Те… Тетечка.
Она не слыхала, и Сашка нетерпеливо дернул ее за платье.
– Чего тебе? Зачем ты дергаешь меня за платье? – удивилась седая дама. – Это невежливо.
– Те… тетечка. Дай мне одну штуку с елки – ангелочка.
– Нельзя, – равнодушно ответила хозяйка. – Елку будем на Новый год разбирать. И ты уже не маленький и можешь звать меня по имени, Марией Дмитриевной.
Сашка чувствовал, что он падает в пропасть, и ухватился за последнее средство.
– Я раскаиваюсь. Я буду учиться, – отрывисто говорил он.
Но эта формула, оказывавшая благотворное влияние на учителей, на седую даму не произвела впечатления.
– И хорошо сделаешь, мой друг, – ответила она так же равнодушно.
Сашка грубо сказал:
– Дай ангелочка.
– Да нельзя же! – говорила хозяйка. – Как ты этого не понимаешь?
Но Сашка не понимал, и когда дама повернулась к выходу, Сашка последовал за ней, бессмысленно глядя на ее черное, шелестящее платье. В его горячечно работавшем мозгу мелькнуло воспоминание, как один гимназист его класса просил учителя поставить тройку, а когда получил отказ, стал перед учителем на колени, сложил руки ладонь к ладони, как на молитве, и заплакал. Тогда учитель рассердился, но тройку все-таки поставил. Своевременно Сашка увековечил эпизод в карикатуре, но теперь иного средства не оставалось. Сашка дернул тетку за платье и, когда она обернулась, упал со стуком на колени и сложил руки вышеупомянутым способом. Но заплакать не мог.
– Да ты с ума сошел! – воскликнула седая дама и оглянулась; по счастью, в кабинете никого не было. – Что с тобой?
Стоя на коленях, со сложенными руками, Сашка с ненавистью посмотрел на нее и грубо потребовал:
– Дай ангелочка!
Глаза Сашкины, впившиеся в седую даму и ловившие на ее губах первое слово, которое они произнесут, были очень нехороши, и хозяйка поспешила ответить:
– Ну, дам, дам. Ах, какой ты глупый! Конечно, я дам тебе, что ты просишь, но почему ты не хочешь подождать до Нового года? Да вставай же! И никогда, – поучительно добавила седая дама, – не становись на колени: это унижает человека. На колени можно становиться только перед богом.
«Толкуй там», – думал Сашка, стараясь опередить тетку и наступая ей на платье.
Когда она сняла игрушку, Сашка впился в нее глазами, болезненно сморщил нос и растопырил пальцы. Ему казалось, что высокая дама сломает ангелочка.
– Красивая вещь, – сказала дама, которой стало жаль изящной и, по-видимому, дорогой игрушки. – Кто это повесил ее сюда? Ну, послушай, зачем эта игрушка тебе? Ведь ты такой большой, что будешь ты с ним делать?.. Вон там книги есть, с рисунками. А это я обещала Коле отдать, он так просил, – солгала она.
Терзания Сашки становились невыносимыми. Он судорожно стиснул зубы и, показалось, даже скрипнул ими. Седая дама больше всего боялась сцен и потому медленно протянула к Сашке ангелочка.
– Ну, на уж, на, – с неудовольствием сказала она. – Какой настойчивый!
Обе руки Сашки, которыми он взял ангелочка, казались цепкими и напряженными, как две стальные пружины, но такими мягкими и осторожными, что ангелочек мог вообразить себя летящим по воздуху.
– А-ах! – вырвался продолжительный, замирающий вздох из груди Сашки, и на глазах его сверкнули две маленькие слезинки и остановились там, непривычные к свету. Медленно приближая ангелочка к своей груди, он не сводил сияющих глаз с хозяйки и улыбался тихой и кроткой улыбкой, замирая в чувстве неземной радости. Казалось, что когда нежные крылышки ангелочка прикоснутся к впалой груди Сашки, то случится что-то такое радостное, такое светлое, какого никогда еще не происходило на печальной, грешной и страдающей земле.
– А-ах! – пронесся тот же замирающий стон, когда крылышки ангелочка коснулись Сашки. И перед сиянием его лица словно потухла сама нелепо разукрашенная, нагло горящая елка, – и радостно улыбнулась седая, важная дама, и дрогнул сухим лицом лысый господин, и замерли в живом молчании дети, которых коснулось веяние человеческого счастья. И в этот короткий момент все заметили загадочное сходство между неуклюжим, выросшим из своего платья гимназистом и одухотворенным рукой неведомого художника личиком ангелочка.
Но в следующую минуту картина резко изменилась. Съежившись, как готовящаяся к прыжку пантера, Сашка мрачным взглядом обводил окружающих, ища того, кто осмелится отнять у него ангелочка.
– Я домой пойду, – глухо сказал Сашка, намечая путь в толпе. – К отцу.
III
Мать спала, обессилев от целого дня работы и выпитой водки. В маленькой комнатке, за перегородкой, горела на столе кухонная лампочка, и слабый желтоватый свет ее с трудом проникал через закопченное стекло, бросая странные тени на лицо Сашки и его отца.
– Хорош? – спрашивал шепотом Сашка.
Он держал ангелочка в отдалении и не позволял отцу дотрагиваться.
– Да, в нем есть что-то особенное, – шептал отец, задумчиво всматриваясь в игрушку.
Его лицо выражало то же сосредоточенное внимание и радость, как и лицо Сашки.
– Ты погляди, – продолжал отец, – он сейчас полетит.
– Видел уже, – торжествующе ответил Сашка. – Думаешь, слепой? А ты на крылышки глянь. Цыц, не трогай!
Отец отдернул руку и темными глазами изучал подробности ангелочка, пока Саша наставительно шептал:
– Экая, братец, у тебя привычка скверная за все руками хвататься. Ведь сломать можешь!
На стене вырезывались уродливые и неподвижные тени двух склонившихся голов: одной большой и лохматой, другой маленькой и круглой. В большой голове происходила странная, мучительная, но в то же время радостная работа. Глаза, не мигая, смотрели на ангелочка, и под этим пристальным взглядом он становился больше и светлее, и крылышки его начинали трепетать бесшумным трепетаньем, а все окружающее – бревенчатая, покрытая копотью стена, грязный стол, Сашка, – все это сливалось в одну ровную серую массу, без теней, без света. И чудилось погибшему человеку, что он услышал жалеющий голос из того чудного мира, где он жил когда-то и откуда был навеки изгнан. Там не знают о грязи и унылой брани, о тоскливой, слепо-жестокой борьбе эгоизмов; там не знают о муках человека, поднимаемого со смехом на улице, избиваемого грубыми руками сторожей. Там чисто, радостно и светло, и все это чистое нашло приют в душе ее, той, которую он любил больше жизни и потерял, сохранив ненужную жизнь. К запаху воска, шедшему от игрушки, примешивался неуловимый аромат, и чудилось погибшему человеку, как прикасались к ангелочку ее дорогие пальцы, которые он хотел бы целовать по одному и так долго, пока смерть не сомкнет его уста навсегда. Оттого и была так красива эта игрушечка, оттого и было в ней что-то особенное, влекущее к себе, не передаваемое словами. Ангелочек спустился с неба, на котором была ее душа, и внес луч света в сырую, пропитанную чадом комнату и в черную душу человека, у которого было отнято все: и любовь, и счастье, и жизнь.
И рядом с глазами отжившего человека – сверкали глаза начинающего жить и ласкали ангелочка. И для них исчезало настоящее и будущее: и вечно печальный и жалкий отец, и грубая, невыносимая мать, и черный мрак обид, жестокостей, унижений и злобствующей тоски. Бесформенны, туманны были мечты Сашки, но тем глубже волновали они его смятенную душу. Все добро, сияющее над миром, все глубокое горе и надежду тоскующей о боге души впитал в себя ангелочек, и оттого он горел таким мягким божественным светом, оттого трепетали бесшумным трепетаньем его прозрачные стрекозиные крылышки.
Отец и сын не видели друг друга; по-разному тосковали, плакали и радовались их больные сердца, но было что-то в их чувстве, что сливало воедино сердца и уничтожало бездонную пропасть, которая отделяет человека от человека и делает его таким одиноким, несчастными слабым. Отец несознательным движением положил руки на шею сына, и голова последнего так же невольно прижалась к чахоточной груди.
– Это она тебе дала? – прошептал отец, не отводя глаз от ангелочка.
В другое время Сашка ответил бы грубым отрицанием, но теперь в душе его сам собой прозвучал ответ, и уста спокойно произнесли заведомую ложь.
– А то кто же? Конечно, она.
Отец молчал; замолк и Сашка. Что-то захрипело в соседней комнате, затрещало, на миг стихло, и часы бойко н торопливо отчеканили: час, два, три.
– Сашка, ты видишь когда-нибудь сны? – задумчиво спросил отец.
– Нет, – сознался Сашка. – А, нет, раз видел: с крыши упал. За голубями лазили, я и сорвался.
– А я постоянно вижу. Чудные бывают сны. Видишь все, что было, любишь и страдаешь, как наяву…
Он снова замолк, и Сашка почувствовал, как задрожала рука, лежавшая на его шее. Все сильнее дрожала и дергалась она, и чуткое безмолвие ночи внезапно нарушилось всхлипывающим, жалким звуком сдерживаемого плача. Сашка сурово задвигал бровями и осторожно, чтобы не потревожить тяжелую, дрожащую руку, сковырнул с глаза слезинку. Так странно было видеть, как плачет большой и старый человек.
– Ах, Саша, Саша! – всхлипывал отец. – Зачем все это?
– Ну, что еще? – сурово прошептал Сашка. – Совсем, ну совсем как маленький.
– Не буду… не буду, – с жалкой улыбкой извинился отец. – Что уж… зачем?
Заворочалась на своей постели Феоктиста Петровна. Она вздохнула и забормотала громко и странно-настойчиво: «Дерюжку держи… держи, держи, держи». Нужно было ложиться спать, но до этого устроить на ночь ангелочка. На земле оставлять его было невозможно; он был повешен на ниточке, прикрепленной к отдушине печки, и отчетливо рисовался на белом фоне кафелей. Так его могли видеть оба – и Сашка и отец. Поспешно набросав в угол всякого тряпья, на котором он спал, отец так же быстро разделся и лег на спину, чтобы поскорее начать смотреть на ангелочка.
– Что же ты не раздеваешься? – спросил отец, зябко кутаясь в рорванное одеяло и поправляя наброшенное на ноги пальто.
– Не к чему. Скоро встану.
Сашка хотел добавить, что ему совсем не хочется спать, но не успел, так как заснул с такой быстротой, что точно шел ко дну глубокой и быстрой реки. Скоро заснул и отец. Кроткий покой и безмятежность легли на истомленное лицо человека, который отжил, и смелое личико человека, который еще только начинал жить.
А ангелочек, повешенный у горячей печки, начал таять. Лампа, оставленная гореть по настоянию Сашки, наполняла комнату запахом керосина и сквозь закопченное стекло бросала печальный свет на картину медленного разрушения. Ангелочек как будто шевелился. По розовым ножкам его скатывались густые капли и падали на лежанку. К запаху керосина присоединился тяжелый запах топленого воска. Вот ангелочек встрепенулся, словно для полета, и упал с мягким стуком на горячие плиты. Любопытный прусак пробежал, обжигаясь, вокруг бесформенного слитка, взобрался на стрекозиное крылышко и, дернув усиками, побежал дальше.
В завешенное окно пробивался синеватый свет начинающегося дня, и на дворе уже застучал железным черпаком зазябший водовоз.
Книги Леонида Андреева «Иуда Искариот» (Спб.: Лениздат, 2013) и «Мысль» (М.: Рипол Классик, 2013) вы можете приобрести в интернете и в книжных магазинах.
Музыка В лесу родилась ёлочка
У кого из нас, взрослых, при первых словах этой песни не замирает сердце, не наворачиваются слезы? У кого – память не приносит на своих волнах сладкие воспоминания детства – Дед Мороз, Снегурочка, Новый год… И десять, и двадцать, и тридцать лет назад пели ее в школах и детских садах, пели на утренниках в домах культуры, пели в клубах и ресторанах. И, кажется, что так было всегда. Многие поэтому считают эту песню народной. Но история этой простой песенки совсем даже непроста…
Всю свою жизнь Леонид Карлович Бекман мечтал стать музыкантом. Учился самоучкой играть на фортепиано, напевал народные песни и арии из опер. Мечтал поступить в консерваторию. Но его отец был категорически против: не мужское это дело! Делать нечего, против воли отца в те времена старались не идти. И Бекман поступил на «естественный» факультет Московского Университета. Потом закончил Сельскохозяйственный институт и стал агрономом, кандидатом естественных наук. Но своей мечты не оставил. Музицировал вечерами, пел в студенческом хоре, а иногда даже заменял своего друга и солиста – безвестного еще Леонида Собинова.
Худо-бедно освоил Бекман и нотную грамоту, а помогла ему в этом студентка Московской консерватории «Леночка» – «отличница», «красавица»! А в будущем – и всемирно известная пианистка Елена Александровна Бекман-Щербина, чье имя будет выбито на мраморной доске золотых медалистов рядом с именами Рахманинова, Скрябина, Игумнова, Глиэра…
Про волка и зайчика…
В конце октября 1905 года весь центр Москвы был перегорожен баррикадами. Были закрыты магазины, не ходили трамваи, не было воды. Повсюду летали пули, а кое-где даже взрывались снаряды.
В это страшное время все домочадцы семьи Бекманов старались не выходить на улицу. Сидели дома, разговаривали вполголоса, слушали музыку. Жена лежала в спальне после рождения второй дочки. Старшая же девочка буквально маялась от скуки. И тогда отец решил немного ее развлечь. Где-то в шкафу он нашел журнал «Малютка», а в нем – стихотворение про елочку, подписанное инициалами «А.Э.».
Посадив дочь на колени, музыкант стал импровизировать, пытаясь пропеть его строфы. Но не сразу у него это получилось: стишок был не только длинным, но и каким-то «странным».
Часть его была написана одним размером, часть – другим. Бекман решил взять за основу ту из них, которая была попроще. В ней рассказывалось про елочку и метель, волка и зайчика, про лошадку и мужичка…
А вскоре сам собой полился всем теперь известный мотив. «Какая красивая мелодия! – Крикнула из спальни жена. – Запиши ее!» «Как же я это сделаю! – Возразил музыкант. – Ведь я не знаю толком нотную грамоту!» «Тогда это сделаю я!» – ответила его Елена Александровна…
Немного позже супруги Бекман написали для своих дочерей еще несколько песенок, которые вскоре стали пользоваться большой популярностью у друзей и знакомых. По их настоянию вскоре был издан целый сборник, названный в честь старшей дочери «Верочкины песенки», который переиздавался четыре раза, но популярнее всех прочих песенок стала именно «Елочка».
Вплоть до революции эта песенка звучала повсюду. В гимназиях и детских приютах, на праздниках и балах. Но большевики запретив празднование Рождества и Нового года, запретили вместе с этими «буржуазными праздниками» и все «идеологически вредные» песни. И вплоть до середины 30-х годов о «елочке» никто не вспоминал.
Лишь когда по прямому распоряжению Сталина было разрешено празднование Нового года, стали искать хоть что-то из «проклятого прошлого», что можно было использовать и теперь. Именно тогда вспомнили про «елочку». Текст ее показался совершенно «нейтральным» – ни тебе «рождественских ангелов», ни тебе «Богомладенца Христа»!
Единственное, что не понравилось «сталинским цензорам», так это «мужичок». Им показалось, что в этом слове есть что-то «непролетарское», созвучное со словом «кулачок». Так «мужичок» превратился в «старичка».
Чудесная песенка!
Популярность «елочки» в «Стране Советов» была столь велика, что вскоре «ответственные литработники» задумались над тем, кто же сочинил эту песенку. И, если с автором музыки было все понятно, то таинственные инициалы «А.Э.» не удалось дешифровать.
Да и кто тогда мог вспомнить малоизвестную поэтессу, печатавшуюся в «Малютке», «Ручейке», «Подснежнике» и прочих «несерьезных» журналах! Дочь чиновника Московского почтамта, успевшая поработать гувернанткой, учителем, библиотекарем, Раиса Адамовна Кудашова и дня не могла прожить, чтобы не написать детский стишок. Только… увлечения этого она стеснялась, и скрывала его от знакомых и друзей. А перед теми, кто знал, оправдывалась: «Я не хочу быть известной, но и не писать не могу».
Но была и еще одна причина. Увлечение дочери сочинительством не одобряли и ее родители – Адам Осипович и Софья Семеновна. Поэтому-то ей и приходилось постоянно прятаться за инициалы «А. Э» и «А. Эр».
В 1902 году Раиса из-за смерти отца и необходимости помогать матери и сестрам устроилась гувернанткой на работу к овдовевшему князю Алексею Ивановичу Кудашеву. Почти сразу же она привязалась к своему воспитаннику – Алешеньке. А тот, в свою очередь, полюбил «Раечку» со всей чистотой своего детского сердца.
«Раечка, у нас будет елка?» – спросил он ее как-то накануне Рождества. «Конечно будет!» – ответила та. «А какой стишок я буду читать гостям?» – не отставал мальчик. «Хочешь, выучим Пушкина?» – «Но разве у Пушкина есть стихи про елочку?». Тут гувернантка задумалась: «А ты обязательно хотел бы про елочку?» – «Обязательно!» – ответил Алеша.
Когда мальчик заснул, гувернантка не могла найти себе покоя. Все ходила и представляла: елочку, подарки, детей… И вдруг, сами собой, буквально из сердца полились строки стихов… Так родился текст детского утренника, отдельной частью которого были стихи про елочку.
А три года спустя после этого Рождества князь Кудашев уже объяснялся с гувернанткой, предлагая ей руку и сердце. «Раечка» давно уже любила князя, но боялась ему открыться. Ее согласие было предрешено.
Долгое время после этого супруги жили «душа в душу». Но, как и родители Раисы, князь не одобрял ее увлечения сочинительством, всячески выражая свое неудовольствие по этому поводу. Так что княгиня вновь была вынуждена печатать детские стихи, скрываясь теперь уже под инициалами «Р.К.».
Прошло еще несколько лет. Как-то раз Раиса Адамовна вместе с мужем ехала в Петербург. Попутчицами их были бабушка и внучка. Когда взрослые познакомились и разговорились, старушка попросила девочку спеть «одну красивую песенку». И та, поклонившись, звонко запела: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла!..»
«Что же это за чудесная песенка?» – спросила Кудашева, заметно волнуясь. «Это знаменитая песенка из альбома Бекмана «Верочкины песенки»!..
Когда супруги остались одни, княгиня с замиранием сердца обратилась к мужу: «Скажи, ты слышал песенку?» – «О, да! Она прелестна!» – улыбнулся князь. – «А слова? Тебе понравились слова?» – «Конечно! – Воскликнул, давно уже догадавшийся обо всем князь. – И как бы я хотел познакомиться с их автором! Наверное, он очень прекрасен!» – «Это я написала! Для нашего сына, – тихо сказала княгиня, густо покраснев. «Я никогда не сомневался в твоих талантах! – прошептал князь, целуя жену.
«Вы знаете, кто это?!»
Война 1914 года отняла у нее все. Мечтая о подвигах, сбежал на фронт ее приемный сын Алеша. Не выдержав волнений, умер горячо любимый муж. А вскоре пришло известие и о гибели мальчика… В полном одиночестве встречала Кудашева 1917 год. Всю мебель, все бумаги пришлось пустить на растопку печки. Лишь немногие листы оставила она себе. Среди них – черновик с текстом про елочку.
Вдруг раздался топот многих ног. В дверь вошли «красные матросы». Один из них демонстративно затушил окурок о белую стену. «Что вам угодно?» – тихо молвила княгиня. «Нам угодно, – зарычал матрос, – чтобы ты, контра, в течение десяти минут исчезла из дома, незаконно отнятого у трудового народа!»…
Так началась новая жизнь Раисы Кудашевой. Жить как можно тише, ни с кем не общаться – таким стал смысл ее бытия. Устроившись в районную библиотеку, она благополучно проработала там до конца тридцатых годов.
Между тем песенка, созданная на ее стихи, звучала повсюду! Она стала главной новогодней песней страны. И это в то самое время, когда ее создательница, никому неизвестная, работала простым библиотекарем.
Лишь однажды вздрогнуло ее сердце. Диктор по радио объявил: «Песенка про елочку, слова и музыка композитора Бекмана». И тут она не выдержала, позвонила жене своего племянника, все рассказала. «Это безобразие! – воскликнула та. – Давайте попробуем доказать, что автор – это Вы!» «Да как же это? Не нужно! – испугалась Раиса Адамовна. – Да и происхождение мое… Не дай Бог кто узнает!» Но родственница была непреклонна.
Помогло то, что сохранился черновик стихотворения. Нашлись и гонорарные ведомости журнала «Малютка». А вскоре состоялся «процесс о правах». И советский суд – «самый справедливый суд в мире» – вынес однозначный вердикт: автор текста знаменитой песенки – Кудашова! И она имеет получать деньги с каждого официального исполнения!
В 1941 году Раису Адамовну разыскала составительница сборника Э. Эмден и обратились к ней с просьбой принять участие в редактировании книжки «Елка». А с 1948 года вновь стали печататься сборники ее произведений: «В лесу родилась елочка…», «Лесовички», «Петушок» и др.
Но настоящая известность пришла к ней лишь в 1958 году. Будущий создатель «Приключений Электроника», писатель Евгений Велтистов тогда работал в «Огоньке». Совершенно случайно он познакомился Кудашевой. А вслед за этим в новогоднем выпуске вышло интервью 80-летней писательницы. Это событие буквально перевернула ее жизнь. Ей стали писать со всех концов страны, приглашать на елки, в концертные залы, в школы и детские сады. Появились статьи о ней и в других газетах.
«Не по силам я затеяла дело, слишком поздно эта история подошла ко мне» – жаловалась Раиса Адамовна своей подруге. А о ней тем временем уже слагались легенды. Самые известные из которых – о приеме в Союз писателей.
По одной из них Кудашева будто бы пришла к Максиму Горькому и сказала, что хотела бы вступить в его организацию. Когда Горький поинтересовался, что же она написала, женщина ответила: «Только детские тоненькие книжки». На это Горький ответил, что в его организацию принимают только серьезных авторов, написавших романы и повести. «Нет, так нет», – ответила женщина, но, подойдя к выходу, вдруг и обернулась и спросила: «Но, может быть, вы слышали хоть одно мое стихотворение?» и запела: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла…» Едва услышав эти строки, Горький будто бы тут же принял Кудашеву в Союз писателей.
По другой версии, эта же история произошла не с Горьким, а с Александром Фадеевым. И тот даже вспомнил, как плакал ребенком, когда доходил до последних строк стихотворения. Вызвав к себе сотрудников, Фадеев тотчас же отдал приказ немедленно оформить Кудашеву в Союз писателей и оказать ей всяческую помощь.
И, наконец, третья версия. Во время войны писателям полагались всякие пайки. И один молодой поэт пришел по этому поводу к грозному секретарю Союза писателей на прием. Но его опередила какая-то немолодая женщина, войдя в заветную дверь. Дальше он услышал следующий разговор: «Вы по какому списку?» – «Вы прозаик или поэт?» – «Я… собственно, написала одно стихотворение…» – «Какое?!» – «В лесу родилась елочка…». И тут «непробиваемый» секретарь Союза выскочил в коридор и закричал: «Вы знаете, кто это?!! Вы знаете?! Нет, вам этого не понять! Вы слишком молоды!» А дальше… по словам поэта, «старушка получила все по высшему разряду!»
Правда это или нет – судить трудно. Известно только, что Горький к моменту установления авторства Кудашевой был давно уже мертв. В бумагах же Союза писателей имя ее не числится.
Но, давайте на секундочку представим, что Кудашеву и в самом деле захотели бы принять в Союз. Почти наверняка вспомнили бы про ее происхождение (урожденная немецкая княжна Гедройц!). Вспомнили бы и про ее беспартийность. А компетентные органы указали бы и на ее веру в Бога и хождение в церковь.
Как бы там ни было, но впереди ее ждала ее другая награда.
Раиса Адамовна прожила 88 лет, преставившись 4 ноября 1964 года – в день Казанской иконы Божией Матери. Иконы, которую испокон веков почитали не только защитницей Отечества, но покровительницей всех детей и матерей. Так высоко отметила свою земную дочь Царица Небесная.
Но и наша людская благодарная память, память взрослых и детей – разве не великая награда всем создателям великой «Елочки!»
История эта, на самом деле, началась давно – в 1878 году, когда у Адама и Софьи Гедройц (в девичестве Холмогоровой) родилась дочь Раиса. Потом у супругов Гедройц появились на свет еще три девочки. Это было типичное старомосковское семейство – хлебосольное, веселое, с прислугой в белых фартуках и домашними спектаклями по праздникам. В старших классах гимназии Раиса начала писать стихи для детей. Да так удачно, что ее охотно печатали в детских журналах. Раису ждало безоблачное будущее хозяйки интеллигентного московского дома и поэтессы-любительницы, но случилось несчастье – умер отец. Как старшая дочь Рая взяла на себя заботу о матери и младших сестрах – пошла работать гувернанткой в богатый дом. Теперь она уже не могла подписывать стихи своим именем. В высших кругах сочинительство считалось делом предосудительным.
Раиса Кудашева посвятила своему воспитаннику не песенку, а сценарий детского утренника. Дети должны были по очереди зачитывать строфы. Но полный вариант песни начинается четырьмя неизвестными строфами:Гнутся ветви мохнатые
Вниз к головкам детей;
Блещут бусы богатые
Переливом огней;
Шар за шариком прячется,
А звезда за звездой,
Нити светлые катятся,
Словно дождь золотой:
Поиграть, позабавиться
Собрались дети тут
И тебе, ель-красавица,
Свою песню поют.
Поделиться книгой: