Об этом гласят бесчисленные протоколы, отчеты и файлы полиции. Еще бы, к тому времени, когда Барис одержал верх во второй крупной гонке, копы навалили в штаны от страха. Не успел Этторе опередить Акила на тридцать семь секунд в заезде Милан — Сан-Ремо, закрепив свою якобы «случайную» победу над ним же на трассе Париж — Ницца, как Интерпол открыл круглосуточную слежку за новым чемпионом.
Париж — Рубаи. Барис опять первый. Полицейские просто обезумели. И это были еще цветочки. Впереди маячила «Джиро де Италия».
«Тур де Франс», конечно, величайшая гонка всех времен, однако и «Джиро» — состязание жесткое, острое, словно кромка льда. Может, вы скажете: «А чего там, крути себе педали, и дело с концом»? Но вообразите крутой подъем на вершину Ронколи-де-лос-Мачос-Кабриос — а это в двух тысячах трехстах метров над землей, — и капли пота, замерзающие на лбу, и отчаянный спуск по снежному склону, непреодолимые повороты, на которых оцепеневшее от ужаса и перегрева тело перестает слушаться… Нет, здесь вам далеко не простая гонка.
Наверное, именно религия позволяла Этторе сохранять подвижность и теплую кровь в жилах. Не подумайте, Барис ничем не походил на сломанного робота, как Потоцкий или Сарпедон перед кончиной. У парня всего лишь появилась личная, неразрывная линия связи с небесами.
В принципе внезапное превращение спортсмена в доброго католика мало кого удивило. А вот постоянное присутствие служителя на старте вызывало различные кривотолки. Низкорослый, коренастый, с густой бородкой, хищным носом и разными глазами — карим и зеленым, — отец Блерио всякий раз сердито зыркал по сторонам, призывая окружающих к благоговейной тишине, прежде чем преклонить колени вместе с гонщиком, пока кто-нибудь из команды придерживал брошенный велосипед.
Особенно занервничали сельские парни из Испании, Франции, Италии — бывшие благочестивые мальчики с прилизанными волосами, в костюмчиках и галстуках-удавках. Рядом с Этторе им оставался лишь удел «плохишей», глумящихся над попами.
На четвертое утро, после того как Барис выиграл заезд с неизменным преимуществом в добрых полторы минуты, три австралийца и американец опустились на колени подле небесного любимчика. Отец Блерио покосился на их нахальные рожи и обозвал гонщиков святотатцами.
— Да ладно, это же спорт, пусть будет по-честному! — Чез Стонго воздел руки в наигранном гневе. — Раз ему от этой лабуды столько проку, мы-то чем хуже? Давайте, падре, представьте, что вы христианин. Все люди — братья.
—
Стонго поднял кулак:
— Тебе того же, приятель.
Отец Блерио собрался уже встать, и занятная вышла бы потасовка на потеху репортерам, но тут Этторе кротко затеребил рукав служителя.
— Братья мои, — улыбка озарила лицо велогонщика, — не будем ссориться. Если вы желаете разделить с нами неземную благодать, склоните в смирении головы. Однако помните, что я не молюсь о победе и прочих мирских делах, а жажду лишь покоя и радости на сердце и спасения ваших заблудших душ.
И он осиял присутствующих тем елейным, незлобивым взглядом, от которого даже у товарищей по команде зачесались кулаки. Этого иностранцы выдержать не смогли. Плюнули наземь и разошлись.
А Барис продолжал молиться, после чего падре окропил его велосипед святой водой. Если верить слухам, сам
Может, кого-то и веселила вся эта возня, а вот Саенцу было не до шуток. Причем уже долгое время. В глубине сердца он и прежде подозревал, что проигрывает вовсе не лучшему гонщику — скорее некому, пока еще недоступному для распознавания снадобью, которое разъедает человеческий мозг. Двусмысленные намеки Габриелы только подлили масла в огонь. Правда, у Бариса побочных эффектов почти не наблюдалось. В свободное от священнодействий время он вел себя как разумное существо; даже разок подколол Акила.
— Воистину неисповедимы пути Господни, — промурлыкал Этторе на первом километре этапа, когда колени гонщиков понемногу начали разогреваться. — Погляди хоть на меня.
Предыдущим вечером Эското заявил, что Саенц обязан выиграть гонку. За ужином они сидели напротив друг друга, и капитан заговорил шелковистым тенором, так чтобы слышала вся команда. Медлительная, негромкая речь на глазах набирала и обороты, и жесткий накал.
— …коленки подгибаются, да? Обиделся, да? А чего ты достиг за последние пару лет, м-м-м? Не считая «Тур де Франс», когда несчастного Яна угораздило заблудиться? А теперь мы еще и расстроены, потому что добренький Фернанд Эското нас поругал! И вот у нас от злости щиплет глазки, и ручки-то опустились, и ноженьки-то не держат, и сердечко-то защемило! Раскис, бедняга, пожалейте его! Акил Саенц? Напомните, кто это? Герой вчерашнего дня?
Команда молчала и слушала. Спортсмены буравили глазами стол, крошки на скатерти, собственные стаканы. Все ожидали, что гонщик поднимется и врежет Эското. Лишь один человек не опускал взгляда — верный Азафран. Патруль смотрел на Акила. По щекам обоих друзей бежали слезы.
— Давай, истеричная девка, откричись лучше сегодня. Завтра мне ни к чему слезоточивые мадонны на старте.
Это был единственный раз, когда из уст Фернанда вырвалась непристойность. С минуту над столом висела гробовая тишина.
— Ну вот, а теперь обсудим тактику.
Покоряя грозную Ронколи-де-лос-Мачос в мае, когда погоде почему-то мерещится, что на дворе февраль, только и грезишь о том, как бы оказаться подальше отсюда, где-нибудь в жарких краях, поближе к экватору и, развалившись на золотом пляже, ничегошеньки не делать, ну просто ни хрена, о, какая сладостная перспектива по сравнению с жуткими склонами Ронколи-де-лос-Мачос, где, затрудняя движение, рвутся и мечут орды белоснежных ангелов метели, хлещущих по лицу холодными мокрыми крыльями.
Чем скорее проедешь этап, тем короче боль. Тисс, Карабучи, Виллерони, Лоствизайл, Гештальт и Нарабеллини промелькнули и затерялись позади подобно ледяным эльфам. Мысль о горячем душе — единственная тонкая ниточка, не дающая провалиться в беспросветную бездну отчаяния.
«Козимовцы» с самого начала держались впереди всех, а километров за десять до подъема отрываются от основной группы более чем на четыре минуты. На пятки «фармацевтам» наступает неразлучная команда «КвиК» — Саенц и прикрывающий его с севера Азафран в окружении семерки велосипедистов, которые защищают друзей от любых столкновений и давки. Но вот перед глазами мелькает группа «телохранителей» Бариса. «Готовьсь, ребята!» — рявкает Патруль.
Выкрик Азафрана подстегивает и без того напряженные нервы. Ноги велосипедистов пробирает крупная дрожь. «Козимовцы» чувствуют то же самое. Это какое-то помешательство. Каждый трясется так, что почти не в состоянии управлять машиной. И холод здесь ни при чем. Шестнадцать гонщиков, наматывающих по сорок пять км в час, мчат бок о бок, нельзя даже локти расставить, чтобы не задеть товарища, и вдруг, словно по команде или словно чаша чьего-то терпения переполнилась, мы разом срываемся «в карьер» подобно стае птиц, которая внезапно меняет курс, скорость возрастает еще на три километра в час, и наступает светопреставление. Этторе устремляется вперед, подальше от опасности. Парни из его команды пытаются отрезать путь преследователям, загораживая дорогу: сначала пара, потом один, потом трое. Двое «квиковцев» дерзко пробиваются сквозь случайную брешь и равняются с Барисом. Патруль и Акил тут же пристраиваются за ними. Дружная четверка принимается обходить Этторе справа, но тот еще убыстряет ход. Одновременно «козимовцы» протискиваются между Акилом и последними четырьмя его товарищами. Велосипедист из «КвиК», возглавлявший погоню, забирает влево, сбавляет скорость, чтобы отдышаться, и вместе с этим отсекает Бариса от его команды.
Наконец-то Саенц едет первым. Теперь Этторе у него на колесе. Трое из «Козимо» обходят соперников справа. Неимоверная, выжимающая все силы борьба длится несколько минут и завершается провалом «КвиК». Буря утихает, и все становится как прежде: команда Акила снова превращается в тень «козимовцев», позволяя им играть в собственную игру, Барису — маячить где-то во главе.
А теперь давайте-ка вернемся на минуту раньше. Подъем только начался. Этторе пытается использовать заварушку в своих целях. Азафран и Саенц настигают. Это мы уже видели.
Оторвавшись на сотню метров от всех прочих, гонку ведут три несомненных лидера: Барис, за ним Акил, а позади Патруль, чья грудь вздымается намного чаще и натужнее, нежели ему хотелось бы.
Предлагаю вам, читатель, подняться в небо. Долго мы терпели невыносимый шум вертолета над нашими головами. Это настоящая пытка для нервов и к тому же источник большой опасности. Известно, что визг тормозов за углом — первый знак, предупреждающий о столкновении. А как его услышать, если над ухом трещат назойливые пропеллеры? И вот за очередным поворотом вы влетаете прямо в гущу распростертых тел… Так что почему бы не извлечь из дурацкой машины хоть какую-то пользу?
С высоты полета нам видна основная группа, она еще не достигла склона. Чуть поодаль — вырвавшиеся вперед команды «Козимо» и «КвантаЛоджиК», уже на подъеме, но теперь выжидают, чтобы присоединиться к пелотону и взять гору под хорошим прикрытием. Впереди — тройка гонщиков, один из которых держится особняком. Вы думаете, отстает Патруль? Ошибаетесь: это Барис наращивает бешеный темп. Журналисты едва поспевают за ним, петляя по грязному льду полей, оставляя темные колеи на свежевыпавшем снегу. Скалистые утесы мрачно чернеют на фоне белесовато-сизого неба. Кое-где попадаются редкие горстки зрителей, точно пятна на вымокшей газете.
Ведущий гонщик настойчиво увеличивает разрыв. Будто кусок старой резины, тот медленно растягивается, замирает, утрачивает упругость и наконец беззвучно лопается. Этторе летит как птица.
Проходит время. Много позже, опередив лидера «КвиК» и его преданного лейтенанта на целый кошмарный километр, Барис тормозит и останавливается на глазах у группы зрителей. Интервал начинает стремительно сокращаться. За спинами Азафрана и Акила ползет по склону пелотон, издали напоминающий подвижное пятно плесени. Неразлучная пара «квиковцев» минует место, где застрял Этторе — то ли окончательно, то ли на время, трудно сказать, наблюдая из-под облаков. Любопытно, что могло ему помешать. Дорожный знак? Большая лягушка? Только не на этом ледяном утесе.
Спортсмен мог просто-напросто выдохнуться. Бывает, что мерзкая кровожадная крыса под именем «упадок сил» застает вас врасплох, и через минуту на месте сердца — источника жизни — зияет черная дыра. Отсюда, из теплой кабины грохочущего вертолета, судить нелегко.
Однако взгляните, прежде чем пелотон вслед за Патрулем и Акилом настигает одиноко стоящего велосипедиста, Барис возобновляет гонку. Теперь он смахивает на заводную обезьяну, скользящую вниз по условной веревке, натянутой между основной группой и лидерами этапа. Движения механической игрушки точны и на удивление быстры. Спустя каких-то десять минут Этторе уже дышит в спины Азафрану и Саенцу.
Кажется, обезьянка нашла себе другую бечевку, на сей раз между неразлучной парой и вершиной горы, расположенной несколькими километрами дальше. Все так же, без видимых усилий, Барис взлетает на вершину второго перевала с отрывом в добрых полсотни метров, после чего — давайте спустимся поближе, это интересно — кидается вниз, как если бы его держали руки некоего бога. Всемогущие ладони буквально подхватывают парня всякий раз, когда велосипед опасно зависает над краем пропасти, бросая вызов силам притяжения, отвращают неминуемый удар, когда тот скользит в считанных миллиметрах от нависающего ледяного пика. Посмотрите, что вытворяет этот «безбашенный» гонщик на коварной дороге из настоящего железа, острого гравия и талой снежной каши! Мы зависли прямо над ним, и все же четкие линии его колес, которым положено время от времени образовывать вытянутые овалы, на наших глазах превращаются в почти безупречные круги!
Этторе Барис выиграл состязание, опередив Акила Саенца на три минуты пятьдесят секунд.
Вообразите, насколько раньше он пришел бы, если бы не дурацкая задержка в пути!.. Впрочем, без молитвы ему нипочем не завершить бы рискованного спуска. Этторе так и заявил в первом же интервью после победы. По словам лидера, он увидел на обочине одно из маленьких придорожных святилищ Пречистой Девы и в тот же миг уверился, что краткая молитва о заступничестве отнюдь не помешает. И пусть позади, рассекая воздух, неслись те, кто угрожал отобрать у Бариса заслуженную награду. Всему свое время. Сперва духовные дела, потом уже мирские.
Флейшман ни во что не вмешивался. Он преспокойно сидел в машине сопровождения, опустив стекло, и наблюдал за коленопреклоненной фигурой в черных шортах и ослепительно розовой майке, густо усеянной логотипами («В начале было Слово…»). Даже если в эту минуту он мечтал о том, чтобы
Когда Барис поднялся, мужчины обменялись понимающими улыбками. Этторе вскочил в седло, привстал, дабы скорее разогнаться, и остервенело закрутил педали. Только тогда он позволил себе окинуть взглядом дорогу, высматривая соперников. Из уважения к молитве набожного спортсмена те промчались мимо без единого злорадного выкрика. Сейчас их спины виднелись далеко за следующим поворотом. Барис всерьез принялся за работу. Дева Мария посулила ему особое покровительство на любом опасном склоне.
Так вот и была одержана фантастическая победа. И это единственное официальное объяснение безумному спуску Этторе.
Вечером в отеле, где разместилась команда «КвиК», царило отчаяние. Саенц в открытую заявил, что завязывает.
— Не пори горячку, — возразил Эското. — Сам посуди, это второе по важности мировое состязание, и пока у тебя почетное второе место. Ты цел, невредим. И не забудь, многим обязан — своей команде, спонсорам… Нате вам — уйти с гонки!.. Сейчас? Да как у тебя язык повернулся?
— Нет, не с гонки. Я имел в виду — совсем. Из велоспорта. Из жизни.
— А, это другое дело, — согласился Фернанд. — И все-таки не разрешаю. Даже не заикайся. Суицид не предусмотрен твоим контрактом, ясно?
И Акил не сдался. В «Джиро де Италия» он был вторым. Между прочим, Патруль Азафран пересек финишную черту сразу после него. Потрясающий результат для человека, столь беззаветно изнуряющего собственное сердце в угоду лидеру и спонсорам.
Одиннадцатый этап
Вентас де Янки — маленькая деревушка у реки. В местном ресторане полы выложены красной плиткой, и ручаюсь, такого отменного хека, запеченного с пригоршней чеснока, вы не отведаете больше нигде.
Улучив несколько свободных деньков между «Дофине Либере» и Туром, Патруль вернулся домой. Отчасти чтобы набраться сил, отчасти чтобы позаботиться о душевном состоянии Акила. В течение долгих шести часов товарищи колесили по окрестным селениям и горным перевалам. К вечеру оба почувствовали усталость, не говоря уже о волчьем голоде, и Перлита предложила отправиться в «Дубки», поужинать за бутылочкой вина.
— Давайте оценим результаты с точки зрения статистики, — говорил между тем Саенц, — опуская непонятные смерти. Что получается? Если не усложнять, вывод лежит на ладони: по сравнению с другими достижения мои ухудшились. Теперь я вечный номер два. Впрочем, кто знает, завтра будет номер три, и далее по экспоненте. Однажды я приду пятьдесят пятым — или сто пятьдесят пятым, какая разница.
Когда лидер предается подобным настроениям, когда он готов опустить руки, задача верного оруженосца — помочь ему выплыть на поверхность.
— Как это — «опуская смерти»? Трое гонщиков зверски убиты. Нельзя же не считаться с их гибелью!
— Уверен? — Акил ухмыльнулся и смерил друзей таким взором, как если бы его мозги, не выдержав напряжения, соскочили на одну шестеренку.
— Конечно, дорогóй, — промолвила Перлита и накрыла его ладонь своей. — Ты ведь не думаешь, что это случайность.
Саенц впился взглядом в ее лицо.
— Тебе никогда не казалось, будто все вокруг посвящены в игру, а ты нет? И любая так называемая случайность происходит по общему согласию, знаешь, как на тех вечеринках-сюрпризах, когда внезапно загорается свет и вместо пустого зала тебя окружают множество людей, приятели, знакомые, враги, они хохочут, кричат, сыплют конфетти горстями, а ты стоишь себе, словно ребенок, только что пробудившийся в чуждом доме, среди незнакомых лиц?
— Любимый, — откликнулась Перлита столь проникновенным тоном, что Азафрану сделалось даже как-то не по себе, будто бы человеку, который совершил в своей жизни пару-тройку не слишком благовидных поступков. — Любимый мой. — Она коснулась внутренней стороны его локтя и слегка пощекотала нежную кожу.
— А все-таки? — упирался Акил. — Я же ничего не видел. Ну да, Ян пялился на дорожный знак, да, Этторе на обочине молился Царице Небесной. Но я же не видел Эрнесто, разделанного, как свиная туша, или разукрашенный труп Агаксова на башне. Может, это особые рекламные трюки? Запросто! Если все как следует распланировать, меня не так уж и сложно провести. Я велогонщик, а не светский лев.
— Лев, и еще какой, — возразил Азафран. — И потом, как насчет нас?
— А что — насчет вас? — Саенц нависает над столом, переводя глаза с жены на товарища и обратно.
— Эй, постой-ка, ты хочешь сказать, что против тебя плетется заговор и мы, то есть Патруль и я, в нем замешаны, — ты это хочешь сказать?
Кажется, ему начхать на гнев супруги. Акил сохраняет ледяное, пугающее спокойствие.
— Неужели вы не испытывали ничего подобного, а? Хотя бы раз. Вдруг понимаешь: вся твоя жизнь — чей-то хитроумный план. Суть его тебе недоступна, но только потому, что ты — снаружи, словно ребенок у закрытых дверей, за которыми болтают и смеются взрослые…
Что ж, миру пришлось-таки потрудиться, чтобы одурачить меня, отрицать не стану. Однако если это правда, не будет ли разумно признать и вас участниками дикого розыгрыша? Давайте посмотрим фактам в лицо: ведь вы-то не я, следовательно, должны быть в курсе!
И опять косится то на жену, то на друга, туда-сюда, с точным двухсекундным интервалом, будто метроном, только щелчков не слышно.
— Сознайтесь, ведь и вас посещали такие мысли, а?
— Ну да, да, все мы ненароком пугаемся, когда за спиной смеются: не подстава ли? — Перлита больше не гладит руки мужа и говорит без тени сочувствия, будничным тоном. — От паранойи никто еще не зарекался. Но вот ответь: было такое, чтобы к тебе подходили насчет
— Нет.
— Видишь? — Де Зубия улыбается, отчаянно желая обратить недобрые толки в шутку.
— С другой стороны, — размышляет вслух Акил, — и это тоже могло быть частью плана.
— Разумнее некуда, — кивает Патруль. — Комар носа не подточит. Цельная теория вселенной. Честно говоря, в далеком прошлом и мне лезла в голову подобная заумь. Думаю, мы не одни с тобой такие. Вопрос в том, веришь ли ты?
— А ты поверил?
— Когда?
— Когда подумал.
— Нет, иначе уже свихнулся бы.
— Так я сумасшедший?
Азафран поджал губы, посмотрел в глаза товарищу и покачал головой, словно доктор, которого вызвали к неизлечимому больному, а показали здорового как бык человека. Стоит ли упоминать, что именно в этот миг в душу его закрались первые сомнения?
Акил повернулся к де Зубии.
— Сумасшедший, да? — повторил он грудным, до странного драматичным голосом.
Внезапно Перлита ухватила его за ворот голубой шелковой рубашки. Головы супругов сблизились.
— Послушай, счастье мое, — зашептала женщина так тихо, что за соседними столиками не услышали ни слова. — Ты что же, возомнил себя, или меня, или прочих беспомощными тварями, дамскими панталонами в стиральной машинке мира? Великий Тот-кто-умеет-ездить-по-горам, когда только до тебя дойдет, что у нас, остальных, своих хлопот по горло? Мы, знаешь ли, тоже бьемся за то, чтобы стать реальными людьми, которые просыпаются по утрам, ходят на работу, общаются, едят, преодолевают разные трудности. Полагаешь, все это дается само собой? Не-ет, каждому требуются мужество и большая сила. Никто не примет решение за другого. А теперь прочисть уши. Ты, лично ты — никакой не сумасшедший. Так что определяйся, что лучше: оставаться прежним, здравомыслящим парнем, которого мы знали, или загреметь в психушку. Выберешь второе — черт с тобой.
К этому времени она закрутила ворот рубашки на сильный кулак и слегка повысила тон. Сплюнув последние слова, де Зубия выпятила губы и влепила супругу смачный поцелуй. Посетители, во все глаза наблюдавшие за бурной сценой, со вздохами вернулись к забытым тарелкам, стаканам и собеседникам.
— А кто этот самый «я», который должен принять решение, кем же мне стать? — невинно спросил Саенц. — Ведь он должен быть другим «я», не мной?
— Да пошел ты, — прошипела Перлита.
— Ладно, я пошел. — Акил расплылся в совершенно нормальной улыбке. — Надо бы отлить.
Как только он исчез, де Зубия выпалила:
— Патруль, тебе нужно сделать одно дело, и побыстрее.
— О чем речь?
— Разберись, пожалуйста, с этим дерьмом.
— О, разумеется. Как?
— Прошу тебя.
Легко сказать. Не каждый способен во имя любви сойти в преисподнюю.
— Обойдемся без кислых мин. Съезди и побеседуй с этой шлюхой Гомелес.
— С удовольствием. У меня как раз найдется лишний день перед «Тур де Франс».
Перлита иронии не уловила. Даму занимали собственные мысли.
— Да, и еще…
— Что, свет моих очей?
— Не вздумай с ней переспать.