Пес. Книга историй

У меня был матрос Патрикеев Дмитрий, который никак не мог пройти мимо того, что, по его мнению, лежит слишком плохо.

Каждый день что-то притаскивал. Особенно он электронные платы любил, потому что они красивые. Смотрел он на них как завороженный. И улыбка по его лицу бродила. Радовался он таким образом этим всплескам человеческого гения, воплощенным в такую красоту – там же все диодики и триодики цветными были – что твоя карамель.

Ну а ящики во время погрузки продуктов он затаскивал к нам в пост регулярно.

При погрузке же ящики движутся потоком, как живые. На всех палубах расставлены люди, они и передают их друг другу до самой провизионки, что в трюме третьего отсека помещается. А мой пост напротив лестницы.

И как только кто-то отвернется, так Патрикеев ящик и стибрит.

Открывается дверь поста, и в него сейчас же влезает ящик, а потом – счастливый матрос Дима.

– Что это? – говорю я ему строго, указывая на ящик.

У Димы на лице блаженство, и он мне:

– Тащ-щ ка! Ну чего вы, в самом деле? Ну, простокваша там, наверное. Вы же любите простоквашу!

– Дима!

– А мы возьмем только две баночки, а остальное – назад заколотим!

– Патрикеев!

– Вот вы опять – «воровство, воровство»! А в автономке же нет аппетита! И все зря только выбросят! А мы ее сейчас съедим. А в автономке не будем! Все равно же все наше! А тут – свеженькое! Я сам ее заварю. Вот увидите, будет вкусно!

– Матрос Патрикеев! Вам ваш начальник что говорит?

– Ну знаю, нехорошо воровать! Но, тащ ка, вдумайтесь – это же наше!

– А ну давай назад, «вдумайтесь»!

– А как же я теперь его назад отдам, что они скажут?

– Они скажут, что ты ящик свистнул, философ!

– Тащ ка! Я потом все отдам!

– Сейчас!

– Ну можно потом?

– Нельзя!

– Эх… – Дима огорчен и пока сопротивляется. – Все же воруют! Вон интендант домой вчера целый портфель тащил!

– Я те не интендант!

– Тащ ка! Ну что вы, в самом деле!

Ящик вместе с Димой уплывает назад в отсек. Именно в этот момент я, усмехнувшись, и думаю о том, что мне нравится ящик как конечный продукт нашей цивилизации.

Два дня на меня Дима дуется, а потом притаскивает какую-нибудь электронную плату и снова счастлив.

Норма

Блин! Я стою на второй палубе третьего отсека и чешу себе ту часть тела, что у всех нас называется затылком.

Автономка, тридцатые сутки, подводное положение. Тремя компрессорами снимается давление воздуха в лодке. Давление снимается уже час.

Я смотрю на кислородный газоанализатор.

Давление воздуха в лодке надо снимать регулярно, потому что в автоматике применяются воздушные клапаны, и при переключении они сбрасывают воздух в помещения подводной лодки.

Оттого и возрастает давление. Оно может дорасти до 890 миллиметров ртутного столба, а потом уже автоматика будет работать со сбоями. Вот поэтому и включают компрессоры. За час они снижают давление до 690, а потом – всплытие на сеанс связи и определение места, после чего из-под воды поднимается шахта ПВП (подача воздуха под водой) и через нее внутрь лодки засасывается воздух, а компрессоры все работают и работают – набивают наши баллоны ВВД (воздуха высокого давления).

Вот такая организация.

А на кислородный газоанализатор МН-5125 я смотрю потому, что эта зараза бурно реагирует на столь быстрое снятие давления тем, что у него стрелка падает просто на глазах.

Падает она до пятнадцати процентов кислорода. На самом деле кислород никуда не делся, просто у нас такой прибор.

А в техническом описании на это чудо техники написано, что оно «устойчиво работает и не реагирует на перепады давления» – вот сволочь!

А стою я здесь и жду, потому что сейчас мимо может пройти наш командир. Он как увидит это падение, его кондратий может хватить. Вот для этого я и стою – чтоб, значит, поддержать падающее командирское тело.

Причем объяснить что-либо командиру нельзя. Не поймет он. У него с арифметикой плохо. Мне кажется, даже если я ему доложу, что дважды два – четыре, он мне на это скажет: «Как четыре? Почему? Почему вы мне не доложили вовремя? Все тихушничаете здесь! Стоите! Все сами пытаетесь! А сами-то! Ни хрена не можете! Почему я только сейчас об этом узнаю?» – ну и так далее. Больной он у нас.

Я с группой командования вообще ни о чем не разговариваю. За десять лет я сменил четырех командиров, и всегда одно и то же.

Поэтому сейчас мой мичман Черняков Геннадий Константиныч пройдется и поставит все приборы на штатную проверку от ВСД (воздуха среднего давления). Там давление нормальное, и приборы придут в себя. Константиныч, собака, возится.

– Константиныч! Ты где там? – кричу я в глубь своего поста.

– Сейчас! Уже иду! Никто не видел мою отвертку?

Опять, мудак, свою отвертку потерял.

И вот я дождался – через переборку в третий перелезает командир. Он торопится на сеанс связи. Сейчас объявят «тревогу», и будет всплытие.

Командир, конечно же, увидел меня и повисшую стрелку моего газоанализатора.

– Что у нас с кислородом, начхим?

– Ничего особенного, товарищ командир!

– Как это «ничего», он же падает!

– Это давление снимается!

– Я знаю, что оно снимается! Почему у вас при этом кислород по отсекам падает?

Ну что ему сказать? И тут меня осенило:

– Товарищ командир, дело в том, что выброс дозаторов кислорода у нас приходится на среднюю палубу, а при снятии давления компрессоры забирают воздух именно с нее – у нас же захлопки не справляются, и мы открываем переборочные двери, а они все на средней палубе. Вот с нее весь кислород и забирает. Компрессор.

В глазах командиру немедленно тухнет зловещий огонек. Неужели до него дошло?

– Что нам делать? – говорит он поникшим голосом.

Фу! Вот ведь как! Объясни я все, как оно есть, – и на меня наорали бы, а тут хуйню какую-то сказал – и такое взаимопонимание!

– Ничего не надо делать, товарищ командир! – сказал я с большим человеческим достоинством в голосе. – Установка справится. Все придет в норму через пятнадцать минут!

– Доложите через пятнадцать минут! – бросил мне на ходу командир.

– Есть! – ответил я.

Когда командир исчез в центральном, я вошел на свой пост. Константиныч все еще искал свою отвертку.

– Где ж она? Только что здесь была!

– Меня чуть не кастрировали сейчас из-за твоей отвертки! – набросился я на него. – Хоть раз в жизни можно все сделать заранее?

– Есть! – заметался мой мичман. – Уже нашел!

– У нас пятнадцать минут!

– За десять все сделаю!

Через пятнадцать минут я доложил командиру, что кислород мной приведен в норму.

Начальник штаба

Начальник нашего штаба Никита Иванович Протасов по кличке Бывалый, опытный моряк, подводник и гроза морей, без шила не мог. Выпивал по графину в день.

«Как это?» – спросите вы, на что мы вам ответим: «Так это!» – «Неужели он после этого был жив и здоров?» – это снова вы. – «Конечно!» – это снова мы. – «Так ведь это же чистейший спирт?» – «Ну!» – «Два литра!» – «Ну!» – «Каждый день?» – «Ну!»

И после этого он успешно руководил нашим штабом. Он даже шутил иногда. Вызовет кого-нибудь в центральный пост в подводном положении и начинает шутить.

Сначала он говорит ласково, а потом вдруг как рявкнет, а потом – опять ласково.

После чего ему и наливали графин.

А однажды мы у пирса стояли, и он к нам прибыл проверять нашу готовность к выходу в море. Ему тут же налили, и он немедленно выпил. Чуть-чуть.

Потом он еще выпил, и опять – чуть-чуть.

Потом еще.

Через два часа, пока шла проверка, он осилил весь графин, после чего он рухнул навзничь.

Как олень, задевая за стенки рогами.

А вокруг сейчас же забегали-забегали:

– Доктора! Доктора!!! И кислород!

Прибежал доктор и кислород – а он не очнулся. Лежит, дышит – слюни, сопли.

«Скорая помощь» тут же примчалась на пирс, после чего его начали вытаскивать из лодки, а он грузный, большой – еле на носилки поместился.

Поместился, а потом его к ним привязали – и в люк центрального, вертикально вверх начали запихивать. От волнения не сняли трап, поэтому и запихивали с болью в сердце.

Потом выпихнули его назад и сняли трап.

Без трапа он прошел легко, но в боевой рубке все вдруг поняли, что поднимают его ногами вверх, а надо – головой.

– Ногами только же покойника выносят! Что вы делаете?!!

И тут все поняли, что они делают, и что делают они что-то не то, и начали его прямо в боевой рубке разворачивать. Вы никогда не разворачивали носилки с телом в боевой рубке атомного ракетоносца?

Это что-то. Тело своей головой прошлось по всем выступам, механизмам и приборам. Причем не один раз. Отбив себе все на голове что можно, оно – тело – заняло наконец подобающее случаю вертикальное положение головой вверх и вперед, после чего его вынесли на поверхность.

Там уже ждала машина «скорой помощи», которая и умчала его в госпиталь.

Вы думаете, после этого он бросил пить?

Бросил.

Не пил целых два дня.

Домой

Я люблю запах моря. Он забирается в ноздри, щекочет, попадает на нёбо, на язык, заставляет вдохнуть поглубже, а потом еще и еще, и вот уже рот наполняется слюной.

Он вкусный, я дышу им жадно и никак не могу надышаться.

Этот запах из моего детства, когда на море волнение, а я в Баку, на бульваре, и иду, и иду по эстакаде, уходящей в море. Вот сейчас волна ударит в ее основание и, взметнувшись, взлетев вверх над ней метра на три, на четыре, с силой рухнет на ее поверхность – и все это в метре от меня. Тогда замирает душа, и хорошо ей, хочется дышать.

А в автономке раз в сутки при всплытии на сеанс связи и определение места поднимается шахта ПВП (подача воздуха под водой). В нее внутрь подводной лодки немедленно начинает поступать воздух. Он необходим для пополнения запасов ВВД.

В это время все становятся к грибкам вентиляции и дышат, дышат – никак не надышаться. Потом от свежего воздуха будет болеть голова, но кто об этом в тот момент думает? Все только вдыхают.

Пришли с моря – на пирсе все ходят радостные, воздух пьянит. Он пахнет гнилыми водорослями и рыбой, что набилась где-то там, под водой, в пространство между легким и прочным корпусами и умерла. Все равно – это самый лучший воздух на свете. Мы по нему соскучились.

А потом ты идешь домой, и если вокруг лето, то пахнет морем и цветами – тундра цветет. Шаги твои очень неуверенные, небыстрые, и ты все вбираешь в себя этот воздух – никак тебя не унять. Дорога идет в гору, дыхание твое учащается, ты слышишь, как бьется твое сердце, идешь медленнее, с усилием припадая на каждую ногу; а потом – с горы – ноги движутся сами, быстрей, не слушаются – отвыкли ходить. А вот ты и дома – чай, жена щебечет чего-то, ужин – смешная. Здесь все смешные, и на тебя нападает смех – ты смеешься, смеешься – от ерунды, а потом и любовь, море любви.

А утром – голову не оторвать от подушки.