Яблони старца Амвросия (сборник)

– Когда его нашли мертвым, этот крестик был на нем, – ответила Татьяна Игоревна. – По крайней мере так рассказывала мама. Разумеется, его сразу же сняли… А позже в гардеробе, за одеждой, обнаружили и икону (она подняла глаза к образу Спасителя в терновом венце). Мама не дала их выбросить. У нее были и еще кое-какие его вещи: деревянный стетоскоп, портсигар, пара запонок. Еще тетрадка была – то ли его дневник, то ли какие-то записки. А в нее разные бумаги вложены. Я только одну видела: не то письмо, не то заявление с просьбой улучшить питание и условия содержания больным туберкулезом… Чтобы снизить их смертность. Кажется, так. Ума не приложу, зачем мама так дорожила всем этим хламом? После ее смерти я его сразу же выбросила.

Тем временем Нина заметила среди оставшихся еще не разобранными бумаг надорванный конверт, из которого торчал краешек какой-то фотографии. Похоже, старинной. И не ошиблась. Судя по тисненной золотом надписи внизу, снимок был сделан в известной городской фотомастерской. Поскольку он выглядел как новый, было ясно, что прежние хозяева бережно хранили его. На нем был изображен священник, на вид лет сорока или чуть старше. С темными глазами, пристально глядевшими из-под мохнатых бровей, с пышной гривой чуть тронутых сединой волос и небольшой окладистой бородой. Но за его красивой, картинной внешностью угадывалось нечто, куда более важное и значимое: ум, сильная воля и тот душевный мир, что отличает людей глубокой веры. Сзади имелась надпись, сделанная черными чернилами: «На молитвенную память другу Мите П. от протоиерея Феодора Адрианова. 10 сентября 1917 г.».

Для Татьяны Игоревны эта находка стала полной неожиданностью. Хотя совершенно не заинтересовала ее. Поэтому она предложила Нине взять фотографию себе. Правда, в обмен на принесенную ею книжку с каноном. И была очень довольна столь выгодным для себя обменом.

Что же до Нины, то все эти рассказы и находки убедили ее в том, что эта давняя история полна тайн и загадок. Правда, теперь не оставалось сомнений: прадед Татьяны Игоревны действительно покончил с собой. Вот только почему он это сделал? Нет ли тут связи с тем письмом, в котором он просил начальство улучшить условия содержания заключенных в лагерной больнице? И эту просьбу потом вменили ему в вину… Или причина была какой-то иной? Тогда что же могло заставить верующего человека совершить самоубийство? Ведь старый врач явно верил в Бога. Иначе бы он не держал дома икону и не носил бы крестик. В те богоборные времена на такое мог решиться лишь верующий человек. Да и вряд ли атеист стал бы хранить у себя фотографию священника. Разве только в одном случае: их дружба была настолько крепкой, что революция и все последовавшие за ней перемены в стране не прервали ее. Причем, судя по дарственной надписи на фотографии, она началась еще в детские годы. Так что для отца Феодора Дмитрий Иванович навсегда остался «другом Митей»… Дружбу этих двух людей прервала лишь смерть одного из них. Но кто же умер первым?

Вдобавок чем дольше Нина вглядывалась в лицо священника с фотографии, тем больше оно казалось ей знакомым. Словно раньше она уже где-то видела его. Однако, обжегшись на молоке, дуют и на воду. И память о недавнем конфузе была еще слишком свежа, чтобы в очередной раз строить домыслы и догадки. Так что Нина решила, что куда разумнее будет встретиться с единственной оставшейся в живых родственницей врача Дмитрия Павлушкова, которая знала его лично. А потому могла пролить свет на тайну его смерти. А именно – с его младшей внучкой, Агнией Васильевной.

На эту встречу Нина возлагала очень большие надежды. Не подозревая, насколько обманется в своих ожиданиях.

* * *

Встретиться с Агнией Васильевной оказалось отнюдь не так просто, как поначалу представлялось Нине. Ибо Татьяна Игоревна отзывалась о своей родственнице крайне недоброжелательно. А потому не хотела и слышать о том, чтобы познакомить с ней Нину. Причем их вражда была вызвана не только, так сказать, идейными разногласиями. По словам Татьяны Игоревны, ее тетка всю свою жизнь ненавидела их семью. Особенно ее мать, приходившуюся Агнии Васильевне старшей сестрой. И началом этой вражды послужило как раз самоубийство их деда, Дмитрия Павлушкова, последствия которого сказались на всех его родственниках. Кроме старшей дочери, к этому времени уже ставшей взрослой и самостоятельной. В итоге сколько та ни помогала матери и брату с сестрой, они никогда не простили ей того, что ей, по их мнению, жилось лучше, чем им. А впоследствии, перестав нуждаться в ее помощи, и вовсе порвали с нею отношения. Лишь много лет спустя, уже после смерти сестры, Агния Васильевна снизошла до общения с ее дочерью, Татьяной Игоревной. Возможно, потому, что с годами она все больше нуждалась в медицинской помощи, а ее племянница как раз была врачом…

Неудивительно, что Нине пришлось долго уговаривать Татьяну Игоревну устроить их встречу. Вдобавок найти для нее благовидный предлог. Поскольку, со слов племянницы, Агния Васильевна отличалась крайней подозрительностью, так что во всех незнакомых людях видела воров и убийц. Хотя как раз тут особых затруднений не возникло: старушка давно жаловалась на головокружения, шум в ушах и снижение памяти. А все эти симптомы были как раз по части невролога, каковым являлась Нина. Так что ее приход к Агнии Васильевне мог сойти за обыкновенный визит врача. Вдобавок врача, настолько хорошо знакомого ее племяннице, что та доверила ему заботу о здоровье любимой тети.

Сначала все шло по намеченному плану. Нина осмотрела Агнию Васильевну. Причем очень тщательно. Потом успокоила ее, уверив, что не обнаружила ничего, угрожающего ее здоровью. Затем назначила ей лечение, подробно объяснив характер действия каждого из препаратов и даже записав на бумаге их названия, дозировку, способ приема и его длительность. В итоге Агния Васильевна, которая поначалу исподлобья поглядывала на незваную гостью, изъявила желание угостить ее чаем. Следуя за старухой на кухню, Нина обернулась – и поймала удивленный взгляд Татьяны Игоревны. Похоже, Агния Васильевна не удостаивала подобной чести даже собственную племянницу…

Чай оказался настолько слабым, что, похоже, заварку уже неоднократно заливали кипятком. А из угощений на столе стояли лишь щербатое блюдце с засохшим вареньем и вазочка с твердокаменными пряниками. Однако благодаря Нине, догадавшейся захватить с собой рулет и коробку мармелада, эти деликатесы так и остались нетронутыми. Потому что даже подозрительная Агния Васильевна, убедившись, что принесенные гостьей продукты не отравлены, набросилась на мармелад, в одночасье опустошив половину коробки. И при этом жаловалась на обнаглевших чиновников и распоясавшихся бандитов, на то, что жизнь теперь стала совсем плохой, не то что раньше, когда врагов народа расстреливали и оттого в стране царил порядок… А как перестали расстреливать, так не стало никакого порядка и справедливости тоже не стало. Где же справедливость, если она, проработав всю жизнь, получает такую крохотную пенсию, что и на хлеб-то едва хватает? А молодежь сейчас пошла бессовестная, ей до стариков и дела нет… Ничего, сами когда-нибудь состарятся… как аукнется, так и откликнется…

Судя по тому, что, говоря все это, Агния Васильевна сердито косилась на свою племянницу, нетрудно было догадаться, кого она подразумевает под «бессовестной молодежью». Кажется, это понимала и сама Татьяна Игоревна. Потому что Нина заметила, как ее губы дрогнули… и тут же сжались сильнее обычного.

Тогда она решила, что пора вмешаться и разрядить ситуацию:

– Что вы, уважаемая Агния Васильевна! У вас такая чудесная племянница. Видите, как она о вас заботится – вот и меня к вам пригласила. И сама она замечательный врач. Наверное, этот дар у нее по наследству. Она говорила, что ваш дедушка тоже был врачом…

Она не успела закончить фразу. Агния Васильевна вскочила, смахнув на пол полупустую коробку и с криком бросилась на Нину:

– Я не хочу о нем слышать! Он сам во всем виноват! Он всегда думал о ком угодно, но не о нас! А тебе до него какое дело? Шпионка проклятая! А ну, убирайся отсюда, не то милицию вызову!

К счастью для Нины, Татьяна Игоревна успела заслонить ее собой. В следующий миг она, сорвав с вешалки куртку и платок и оцарапав руку о ржавую задвижку, уже выскочила в коридор. А вслед ей несся истошный крик разъяренной старухи:

– Это ты во всем виновата, дура богомольная! Зачем ты привела ко мне эту шпионку?!

* * *

Нине понадобилось немало времени на то, чтобы прийти в себя. Когда же она успокоилась настолько, что смогла наконец поразмыслить над увиденным и услышанным, то поняла: визит к Агнии Васильевне не стоит считать неудавшимся. Ведь благодаря ему в истории загадочного самоубийства врача больницы ГУЛАГА появились новые детали. Прежде всего, теперь не оставалось сомнений, что оно произошло по какой-то важной причине. Причем настолько важной, что из-за нее Дмитрий Павлушков решился обречь свою душу на вечные адские муки. Возможно, Агния Васильевна знала эту причину. И именно поэтому обронила многозначительную фразу: «Он сам во всем виноват». Но что означали другие ее слова: «Он всегда думал о ком угодно, кроме нас»? Только ли то, что после самоубийства врача его дочь лишилась работы, а внуки – места в привилегированной школе? А может, Дмитрий Павлушков тайно помогал кому-то из тех, кого тогда относили к «врагам народа»? И когда это открылось, покончил с собой в страхе за собственную жизнь и свободу. Вот только кому он мог помогать?

Тут Нине опять вспомнилось, как Татьяна Игоревна рассказывала ей о письме, найденном среди бумаг прадеда. Том самом, в котором он ходатайствовал, чтобы больным туберкулезом заключенным улучшили условия содержания. В те времена подобный поступок вполне могли расценить как пособничество врагам народа. Со всеми последствиями этого… Впрочем, «врагом народа» тогда мог оказаться кто угодно. Например, кто-либо из знакомых или друзей Дмитрия Павлушкова. Хотя бы тот же отец Феодор Адрианов, некогда подаривший ему в знак дружбы свою фотографию. Если, конечно, он дожил до 1937 года.

Как говорится, утопающий хватается и за соломинку. И Нина решила на всякий случай проверить эту версию. А потому достала с полки недавно купленную книгу, где были опубликованы сведения о православных, пострадавших за веру на территории их области. После чего поняла, что не случайно лицо отца Феодора показалось ей знакомым. Действительно, прежде она уже видела его. На фотографии в этой самой книге. Правда, на ней священник выглядел уже стариком. Судя по тому, что он был снят в профиль и в анфас, а на груди у него висела табличка с фамилией и годом рождения, фотография была сделана после его ареста. Под ней размещалась биографическая справка о протоиерее Феодоре Адрианове.

Она была краткой и представляла собой перечень дат с комментариями к ним. Согласно этим данным, отец Феодор родился в 1875 году в семье дьякона. По окончании духовной семинарии несколько лет работал учителем, а затем, после рукоположения в сан священника, служил в одной из городских церквей. В 1931 году был арестован по обвинению в контрреволюционной агитации и сослан на три года в Северный край. 20 августа 1937 года арестован вторично, на сей раз «за участие в тайных богослужениях и создание контрреволюционной группировки церковников». 14 сентября постановлением тройки УНКВД приговорен к расстрелу. Расстрелян 22 сентября 1937 года; 8 июня 1959 года реабилитирован посмертно.

Итак, отец Феодор Адрианов был арестован и расстрелян за несколько месяцев до самоубийства Дмитрия Павлушкова. Все это время его друг оставался на свободе. Так что, судя по всему, он был совершенно непричастен к делу отца Феодора. Тогда почему же он так ненадолго пережил его?

Увы, эту тайну старый врач, как говорится, унес с собой в могилу.

* * *

Окажись на месте Нины кто-то другой, он бы давно махнул рукой на всю эту запутанную историю. К чему, как говорится, ворошить далекое прошлое? Тем более что речь шла о совершенно чужом человеке. Причем таком, которого ненавидели даже ближайшие родственники, считавшие его виновником всех своих несчастий. Вдобавок становилось очевидным, что поиски зашли в тупик. А потому их вполне можно было прекратить, занявшись вместо этого иными, куда более важными и насущными делами.

Однако Нина решила продолжать их до тех пор, пока остается хоть малейшая надежда разгадать тайну самоубийства Дмитрия Павлушкова. Потому что ей очень хотелось узнать правду. Уже не из любопытства. И даже не оттого, что этот человек был ее собратом по врачебному ремеслу. Просто ей было жаль его. Интуиция подсказывала ей, что Дмитрий Павлушков не заслужил ненависти со стороны своих домашних. Хотя бы потому, что сам он любил их. Ведь это ради них он перешел работать из амбулатории в больницу ГУЛАГА. После чего в их семье появился достаток, дочь взяли на хорошую работу, а внуков – в престижную школу. Но для того чтобы его родные получили все эти блага, сам старый врач рисковал здоровьем. Ибо, работая с больными тяжелыми формами туберкулеза, вполне мог заразиться сам. Можно сказать, он рисковал даже жизнью. Поскольку, как верно подметила его правнучка, о каком лечении туберкулеза могла идти речь в те времена? После этого казалось странным, что человек, привыкший жертвовать собой ради семьи, вдруг ни с того ни с сего совершил самоубийство. Несомненно зная, что от этого могут пострадать дорогие для него люди. Тогда почему он все-таки это сделал?

Но и на этот вопрос Нина не могла найти ответа. И поэтому решила обратиться за помощью к одному знакомому, который куда лучше, чем она, разбирался в людях. Поскольку он был, что называется, духовным врачом. То есть священником.

* * *

Когда-то отец Александр, а в ту пору еще Александр Иванович Т., был ее коллегой. И работал с Ниной в одном отделении. Мало того – тогда он даже писал диссертацию по неврологии. То было в самом конце 80-х годов, когда, после празднования тысячелетия Крещения Руси, словно вернулись времена Владимира Святого и народ – кто просто из любопытства, а кто и в поисках пути и истины – потянулся в храмы. Среди последних был и Александр Иванович. Поскольку же вслед за тем в области начали открываться новые приходы, а потому понадобились и батюшки, уже через полтора года он сменил белый халат врача на черную рясу священника. После чего был направлен служить на приход в один отдаленный поселок. Причем настолько убогий, что иные из старших коллег отца Александра, считавшие его «увлечение религией» – блажью, а уход из аспирантуры – безумием, были уверены: через пару месяцев житья там он присмиреет и поумнеет. А в итоге вернется и в медицину, и в науку… Однако человек предполагает, а Бог располагает. И с Его помощью отец Александр не только не сбежал с дальнего и бедного прихода, но, напротив, так активно занялся его благоустройством, что всем сразу стало ясно: он прочно и явно надолго там обосновался. Он не просто отремонтировал, но фактически возвел заново тамошнюю вконец обветшавшую деревянную церквушку. А рядом с нею построил воскресную школу и даже гостиницу для паломников. Так как со временем его приход стал объектом паломничества не только для местных жителей, но и для горожан, и даже для людей из других епархий. А прозвище «чудотворец», которым кое-кто за глаза называл отца Александра – поначалу, разумеется, иронически, – теперь произносилось, что называется, со священным трепетом. Причем вполне заслуженно. Он действительно совершил чудо, возродив и обустроив свой приход. Хотя, что было не менее удивительно, нисколько этим не гордился.

Однако отец Александр, занятый помимо служения в храме многочисленными строительными, хозяйственными, просветительскими и миссионерскими делами, лишь крайне редко мог позволить себе выбраться в город. Но уж если приезжал, то непременно наведывался к своим старым знакомым. В том числе и к Нине.

Вот и на сей раз, оказавшись в городе по каким-то делам, он заглянул к ней в гости. А Нина, пользуясь случаем, рассказала ему о своих попытках разобраться в загадочной истории, которую она случайно (а возможно, и не случайно) услышала от бывшей подруги. Признавшись, что сделать это в одиночку ей так и не удалось. А потому она очень надеется на помощь отца Александра. Ведь ей хорошо известно, что в городе у батюшки имеется множество знакомых и духовных детей. В том числе и людей весьма влиятельных.

В отличие от нее, отец Александр куда больше заинтересовался судьбой протоиерея Феодора Адрианова. Ведь он уже который год собирал сведения о своих земляках, пострадавших за веру. Причем не только архивные данные, но и воспоминания о них. В будущем же собирался написать на их основе повесть или роман о новомучениках. Чтобы сделать подвиг этих людей понятным даже тем людям, кто еще только приходит к Богу. А потому не знает, какого мужества требует от человека вера. И какое мужество придает ему она.

– А ведь похоже, что у него есть родственники, – заявил отец Александр, изучив биографическую справку об отце Феодоре. – Именно они и ходатайствовали о его реабилитации. Что ж, попробую-ка я их поискать. И как только узнаю что-нибудь, непременно сообщу.

Но проходили дни, недели, месяцы, а отец Александр не спешил объявиться. Так что Нина уже начинала подумывать: а не забыл ли он о своем обещании? Или просто не смог найти родных отца Феодора? И постепенно, за делами насущными, она сама стала забывать, как стремилась когда-то разгадать тайну гибели врача Дмитрия Павлушкова. Мало того, теперь Нине казалось, что не было никакого смысла доискиваться правды. Ведь кому она оказалась бы нужна? Лишь только ей. И меньше всего – теперь уже единственной и последней оставшейся в живых его родственнице – его правнучке Татьяне Игоревне. Которая за это время успела похоронить тетку, продать ее и свою квартиры, рассчитаться на работе и уехать в монастырь. По ее словам, навсегда. Но спустя два месяца Татьяна Игоревна вдруг вернулась. После чего, по слухам, устроилась участковым терапевтом в одну из поликлиник. Где она теперь жила, не знал никто. Лишь однажды, уже много позднее, Нина встретила ее на улице. Она останавливала прохожих, предлагая им номера «Сторожевой башни». Татьяна Игоревна сильно изменилась. Она совершенно поседела и, судя по ее виду, почти не следила за собой. А на ее лице застыло столь злобное выражение, словно весь мир виделся ей теперь исключительно в черных красках. Нина попыталась заговорить с ней – но ее бывшая подруга с такой яростью обрушилась на православие, что дальнейший разговор оказался бесполезен. Больше Нина никогда не видела ее…

После этого неудивительно, что Нину не особенно обрадовал внезапный звонок отца Александра:

– Алло, Нина Сергеевна! Вы меня слышите? Я нашел внучку отца Феодора. И сейчас еду к ней. Хотите поехать со мной?

Нина хотела было отказаться, сославшись на недомогание или усталость после ночного дежурства. Однако все-таки не смогла солгать отцу Александру. А потому ответила:

– Конечно, батюшка. Вы заедете за мной? Я сейчас выйду. И буду ждать вас на крыльце. Благословите. До встречи.

Не прошло и четверти часа, как они уже были на месте. То есть в гостях у внучки отца Феодора, Марии Степановны Р.

* * *

При виде этой низкорослой худощавой старушки Нине вспомнились две другие женщины. А именно – Агния Сергеевна и ее племянница. Одной из них она приходилась сверстницей. Другой, судя по висевшим в ее квартире иконам, – сестрой во Христе. Однако при этом в ней не было заметно ни капли тех злобы и эгоизма, что сквозили в каждом слове, в каждом движении набожной Татьяны Игоревны и ее тетки-коммунистки. Она встретила гостей так приветливо, словно к ней явились ее давние и долгожданные друзья. И не забыв, впрочем, взять благословение у священника, захлопотала, вынимая из холодильника, из стенного шкафчика на кухне, из серванта – посуду, конфеты, варенье, хлеб, закуски и даже непочатую бутылочку бальзама. А под конец еще и ловко вскрыла консервным ножом заветную баночку с красной икрой. Отец Александр попытался было остановить старушку, но Мария Степановна, подобно евангельской Марфе, продолжала «заботиться и суетиться о многом» [5] , остановившись лишь после того, как кухонный стол оказался полностью заставленным всевозможными угощениями. При этом от наблюдательного взгляда Нины не укрылось, что хозяйка прожила нелегкую жизнь. Об этом свидетельствовали ее руки, на одной из которых у среднего пальца не хватало фаланги, а суставы были деформированы, как у человека, знакомого с тяжелым трудом. Как не укрылось от нее и то, что Мария Степановна, подобно многим своим сверстникам-пенсионерам, живет более чем скромно. Единственными украшениями ее квартиры были вставленная в рамку репродукция картины В.А. Тропинина, изображающая девушку-пряху со скромной и ласковой улыбкой на румяном юном личике да фотографии на полках серванта. С них, улыбаясь, глядели на отца Александра и Нину многочисленные потомки Марии Степановны. В том числе – серьезный карапуз с соской во рту, похоже, приходившийся ей уже правнуком… Еще там была старая черно-белая фотография молодого парня в кепке, по виду рабочего. Судя по всему, покойный муж Марии Степановны помнился ей именно таким… На верхней полке серванта стояли и книги. В основном – русская классика. Хотя на журнальном столике, рядом с яркой плюшевой собакой, лежал потрепанный библиотечный «Остров сокровищ», явно забытый кем-то из внуков, гостивших у Марии Степановны.

Разумеется, за чаем завязалась задушевная беседа, во время которой старушка рассказала о своем дедушке-протоиерее все, что она смогла вспомнить. Потому что, когда его арестовали, ей было всего шесть лет.

– Но я все равно помню, как его уводили, – сказала она. – И никогда не забуду. Бабушка в тот же день слегла – парализовало ее. Поэтому передачи дедушке носила мама. Еще и деньги ему можно было посылать. По почте. Так вот, как-то раз отнесла она ему в тюрьму передачу. Передачу-то приняли. А через день ей на почте вернули перевод, который она ему еще раньше послала. Со штампом, что-де адресат выбыл. Мама и встревожилась – в чем дело? Пошла в тюрьму выяснять, а там ей женщина и говорит: «Вам сюда больше не следует ходить. Ваш отец осужден на десять лет без права переписки». Потом, когда она запрос сделала на имя начальника тюрьмы, ей письмо пришло. А в нем бумага. Такая серая, вроде бланка, в типографии напечатана… И там тоже написано было, что дедушка осужден на десять лет без права переписки. А у него друг был, который как раз в больнице для заключенных работал. Вот мама и побежала к нему узнать, что если с дедушкой переписываться запрещено, так можно ли ему в лагерь хоть переводы посылать? А он взглянул на бумагу и говорит: «Ему уже ничем не помочь. Только Стефаниде Васильевне (это мою бабушку так звали) не говорите». Да бабушка, похоже, все равно догадалась. И через месяц умерла… Потом этот его друг к нам не раз приходил. То денег принесет, то что-нибудь из продуктов. Пропали бы мы тогда, кабы не он. Ведь, кроме него, никто нам не помог. Видно, боялись… Последний раз он в самом начале ноября пришел. И когда уже уходил, говорит маме: «Простите, Анна Федоровна. Теперь мы пока не увидимся. К нам в больницу приехала комиссия. Вчера нашего главного врача забрали… Поэтому некоторое время я не смогу к вам приходить. Не хочу вас опасности подвергать». А мама ему: «Да, Дмитрий Иванович, вам лучше поостеречься. Вы и так из-за нас рискуете. А ведь у вас у самого семья: дочь, внуки. Случись что с вами, что с ними станется? Конечно, говорят, дети за отца не в ответе…» Как же мама потом кляла себя за эти слова! Он от них прямо-таки в лице изменился. «Простите», – говорит. И ушел. А потом мы узнали, что он в тот же вечер сам себя убил…

* * *

А позже, когда они, по обычаю русской интеллигенции, сидели на Нининой кухне, отец Александр рассказал, как ему удалось найти внучку отца Феодора Адрианова. Вернее, как ему помогли это сделать друзья и знакомые из прокуратуры, из адресного стола и еще многие другие. Вдобавок он упомянул, что навел справки и о Дмитрии Павлушкове. Оказалось, что в начале ноября 1937 года в больнице, где он работал, арестовали главного врача, а вслед за ним целый ряд медработников, вменив им в вину высокую смертность среди заключенных, больных туберкулезом. После чего большинство арестованных медиков было расстреляно, а немногие оставшиеся в живых получили большие сроки и сгинули в лагерях. Разумеется, их родственники сполна изведали горькую участь членов семей «врагов народа»…

Потом отец Александр уехал. А Нина допоздна сидела на кухне, пытаясь связать воедино все, что она знала о враче Дмитрии Павлушкове. Теперь в его истории больше не оставалось тайн. Кроме, разве, одной – почему почти все родные старого врача истолковали его поступок, что называется, с точностью до наоборот? И ненавидя и осуждая его за совершённое самоубийство, не догадывались, что на этот грех его толкнула любовь к ним. Ведь ради того, чтобы спасти их от надвигающейся беды, Дмитрий Павлушков решился обречь на вечную погибель собственную душу. Впрочем, ответ на этот вопрос напрашивался сам собой…

Однако если «…Бог есть любовь» [6] , то какой приговор Он вынесет этому человеку? Осудит или помилует? Нина понимала: этому суждено оставаться в тайне до того последнего, страшного и беспристрастного суда, когда Господь станет судить мир и всех, кто когда-либо жил в нем. Не только за их дела. Но и за «помышления и мысли сердечные».

Завещание

В тот вечер врач-невролог Нина Сергеевна Н. осталась в отделении на дежурство. Вместе с молоденькой девушкой, которая несколько месяцев тому назад окончила медицинский институт и теперь проходила интернатуру по неврологии. Между прочим, она была тезкой Нины Сергеевны. Поэтому в отделении ее прозвали Ниной Маленькой. И посмеивались над тем, что она всюду хвостиком следует за Ниной Большой. То есть за Ниной Сергеевной, которая, в отличие от коллег, охотно делилась с ней своим врачебным опытом. Тем более что она всегда помнила, какой жизненный урок в свое время ей преподала эта девушка.

То было несколько лет назад, когда к ним в отделение впервые поступила ее мать, женщина лет сорока, еще совсем недавно преуспевающая и обеспеченная. Но теперь превращенная неизлечимой болезнью в беспомощного инвалида. И вымещавшая свою злобу и обиду на жизнь на тех, кто по долгу работы был обязан молча терпеть ее выходки. То есть на персонале отделения – от санитарок до лечащего врача. А таковым как раз являлась Нина Сергеевна. И хотя ей не раз приходилось читать о том, что оскорбления и уничижения являются горьким, но действенным средством для стяжания чистоты сердечной, тогда она уже готова была возненавидеть озлобленную и скандальную больную. Вот тут-то она и познакомилась с Ниной Маленькой, в ту пору еще студенткой, приходившей в отделение ухаживать за матерью. И изумилась, насколько эта далекая от Церкви девушка превосходит ее в терпении, смирении и любви. Ведь даже учиться в медицинский институт Нина Маленькая пошла ради того, чтобы стать врачом и попытаться вылечить мать. Правда, та умерла незадолго до того, как ее дочь получила диплом врача…

Первые часы их дежурства прошли на редкость спокойно. В приемный покой никто не поступал. Так что обе Нины успели обойти тяжелых больных и, вернувшись в ординаторскую, сделать записи в их историях болезни. После чего Нина Сергеевна достала из сумки недавно купленные в церковной лавке «Миссионерские письма» святителя Николая Сербского и углубилась в чтение. А Нина Маленькая, маясь от скуки, листала старый медицинский справочник и то и дело поглядывала в окно… Заметив это, Нина Сергеевна уже собиралась было отправить ее домой. Как вдруг раздался телефонный звонок из приемного покоя. И она в сопровождении Нины Маленькой, отважно сжимавшей в вспотевшей от волнения руке неврологический молоток, пошла смотреть пациента, только что привезенного туда бригадой скорой помощи.

* * *

Это оказалась старушка семидесяти двух лет. Звали ее Анна Матвеевна Ефимова. Родом она была с острова, носившего говорящее само за себя название – Лихостров. Потому что житье там всегда было незавидным. А последние два десятилетия, после закрытия местных аэродрома и лесозавода, островитяне и вовсе бедствовали. И хотя Лихостров по какой-то иронии судьбы относился к центральному району города, добраться до него было потруднее, чем до иной окраины, куда мало-мальски регулярно ходили автобусы и такси. В зимнюю пору туда можно было дойти по ледовой переправе. Причем путь этот занимал более получаса. А летом между городом и островом курсировал буксир «Лебедь», который местные острословы метко переименовали в «Лапоть». Это ветхое суденышко являлось, что называется, памятником истории Лихострова и фигурировало в целом ряде местных преданий. Рассказывали, будто когда-то, еще при царе-батюшке, оно принадлежало знаменитому на всю губернию лихостровскому купцу Петру Бакланову. И что именно с него хмельной Бакланов, крича: «Ничего не пожалею, буйну голову отдам!», некогда бросил «в набежавшую волну» сундук, доверху набитый серебром. Правда, иные рассказчики утверждали, будто купец утопил в реке ларец с червонцами. Причем делали это настолько авторитетно, словно сами присутствовали при этом. Но, как бы то ни было, все рассказчики сходились в одном: купец Петр Бакланов являлся поистине эпической личностью, с чьим именем ассоциировалась эпоха былой славы и расцвета Лихострова.

«Лебедь» был последним вещественным свидетельством той эпохи. И единственным, что еще связывало Лихостров с остальным миром. Правда, всего дважды в день. Первый рейс от города до острова и обратно «Лебедь» делал рано утром, а второй – поздно вечером. Впрочем, лихостровцы, особенно пенсионеры, которым было накладно часто ездить в город, считали, что так оно даже и лучше. Потому что в их распоряжении оказывался целый день, за который они успевали сделать множество дел. И в Пенсионный фонд заглянуть, и таблетки бесплатные в поликлинике выписать, и на почту зайти, и на рынке продуктов прикупить, а на обратном пути, если посчастливится ехать сидя, еще и выспаться… Лишь бы, конечно, здоровье не подкачало…

Однако Анну Матвеевну оно никогда не подводило. Да только на сей раз оплошало. И когда под вечер она с полными сумками уже брела на пристань, отказали у нее правая рука и нога. Вот так и попала она в больницу. С подозрением на инсульт.

* * *

Никогда прежде не случалось ей лежать в больницах. Зато много раз доводилось слышать от знакомых и незнакомых людей страшные истории о том, как там больных до смерти залечивают. А потому, когда привезли Анну Матвеевну на приемный покой, а оттуда – на каталке в отделение, поняла она, что настал ее смертный час. И что парализованной правой ногой она уже в могиле стоит, а за недвижимую правую руку ее туда костлявая-безносая тянет. Но, хотя Анна Матвеевна в церкви бывала нечасто, зато в Бога верила крепко. Поэтому не столько смерти испугалась, сколько того, что оказалась к ней неготовой. Так что придется ей держать пред Богом ответ за прожитую жизнь с неисповеданными грехами на совести. И как боярыня Федосья Морозова, о которой ей когда-то бабушка-староверка рассказывала, умирая в темнице, просила стража выстирать ей сорочку, стыдясь лечь в могилу в нечистой одежде, так и Анна Матвеевна стала просить у докторши, что ее на приемном покое осматривала, позвать к ней батюшку. Чтобы смогла она перед смертью исповедаться и причаститься и с чистой душой ко Господу отойти.

Ее просьба повергла Нину Сергеевну в замешательство. Ведь время было уже позднее и все городские храмы давно закрылись. Даже собор, где вечерние службы начинались и заканчивались на час позже, чем в других церквях. Но Нина Сергеевна решила на всякий случай все-таки позвонить туда. В основном, как говорится, для очистки собственной совести. Ведь она прекрасно понимала, что и в соборе уже давно никого нет.

Каково же было ее изумление, когда бесконечные гудки в трубке внезапно оборвались и послышался голос отца Николая! Этот молодой, недавно рукоположенный священник уже успел полюбиться всем прихожанам собора за свою кротость и отзывчивость, граничившую с жертвенностью. Вот и сейчас, в ответ на просьбу Нины Сергеевны, отец Николай заявил, что сейчас же приедет в больницу. Попросив лишь о том, чтобы она провела его в отделение. Поскольку сам он не знает, как туда пройти.

За всеми этими хлопотами Нина Сергеевна совершенно забыла о Нине Маленькой. Зато та внимательно следила за нею. И на то имелась своя причина.

* * *

Нина Маленькая была уже не в том возрасте, когда верят в чудеса. Однако сейчас на ее глазах в отделении явно творилось что-то необыкновенное. Спустя минут десять после телефонного разговора Нина Сергеевна куда-то ушла. Но вскоре вернулась вместе с бородатым человеком в длинной черной одежде. И хотя раньше Нине Маленькой приходилось видеть таких людей лишь в кино, она сразу догадалась, что это – священник. Они вошли в палату, где под капельницей в полузабытьи лежала Анна Матвеевна. Потом Нина Сергеевна вышла в коридор и стояла там, словно ожидая, когда ее позовут. Действительно, вскоре священник выглянул из палаты и что-то сказал ей. После чего она поспешила в ординаторскую. А затем, осторожно держа в руках чайную чашку с водой, тоже вошла к больной.

Любопытство девушки достигло предела. Она на цыпочках прокралась к двери палаты, осторожно приоткрыла ее и увидела, как Нина Сергеевна приподнимает голову старушки, удобно подкладывая под нее подушку. А на тумбочке возле кровати, на расстеленной салфетке, виднеется что-то блестящее, похожее на миниатюрный макет храма, с крестом наверху. Священник стоял рядом, держа в руке маленькую серебряную чашу. Вот он что-то зачерпнул оттуда крохотной ложечкой и поднес ко рту больной… И тут Нине Маленькой вдруг стало стыдно за свое любопытство. Она не понимала, что происходит в палате. Но внезапно осознала: подглядывать за этим – недопустимо.

…Наутро Нину Сергеевну, прикорнувшую на диване в ординаторской, разбудил радостный крик Нины Маленькой:

– Нина Сергеевна, у нее рука и нога задвигались! Это от того лекарства, что он ей дал, да? А как оно называется?

* * *

Теперь Нина Маленькая каждый день забрасывала Нину Сергеевну вопросами не только по неврологии. И тогда она решила дать ей почитать книгу, по которой когда-то сама постигала азы православия. А именно – «Закон Божий» протоиерея Серафима Слободского. То было самое первое, репринтное издание этой книги, где текст был напечатан в дореволюционной орфографии. Так что, возможно, Нине Сергеевне стоило бы подыскать для своей юной тезки книжку с более понятным для нее текстом. Однако она надеялась, что если любознательная девушка и не сумеет разобраться в ятях и фитах, то хотя бы посмотрит иллюстрации. А по ним догадается, о чем идет речь в книге.

Но хотя все произошло именно так, как рассчитывала Нина Сергеевна, последствия этого оказались неожиданными. Прежде всего для нее самой.

* * *

На другое утро, едва она вошла в ординаторскую, к ней бросилась Нина Маленькая:

– Нина Сергеевна, а можно я вас еще спрошу? Когда я старые вещи разбирала, то нашла среди них вышитую салфетку. Мне она так понравилась, что я ее сохранила. А вчера смотрю вашу книгу – а там на одной странице похожая картинка нарисована. Тогда, может, это какая-то церковная салфетка? Только как же она к нам в дом попала?

С этими словами она раскрыла книгу. Действительно, там на 685-й странице находилось изображение раскрытого Евангелия, над которым среди виноградных лоз и гроздьев был нарисован Потир. А над ним, в свою очередь, осьмиконечный крест. Вслед за тем Нина Маленькая извлекла из сумки большую холщовую салфетку и, положив ее рядом с книгой, развернула пожелтевшую от времени ткань. И хотя Нина Сергеевна поначалу довольно скептически отнеслась к словам девушки, теперь и ей настало время удивиться. Поскольку посредине салфетки была вышита закрытая книга, на которой стоял Потир, украшенный орнаментом в виде крестиков. А по сторонам от него красовались алая роза и белая лилия – символы жертвенной любви и непорочности. Конечно, оба изображения были не тождественны. Но все-таки, действительно, очень похожи.

– Нет, моя мама не умела вышивать, – решительно отвергла Нина Маленькая предположение Нины Сергеевны. – И бабушка тоже. Да и вряд ли они стали бы вышивать церковное. Ведь они обе в Бога не верили… Разве что баба Лиза могла бы. Хотя она уже почти слепая была. И прожила у нас совсем недолго…

Вслед за тем она рассказала Нине Сергеевне, как давным-давно, когда ей было еще лет пять, у них дома жила какая-то старушка, приходившаяся им родственницей. Звали ее Елизаветой. Разумеется, маленькая Нина называла ее бабой Лизой. И очень привязалась к ней. Раньше баба Лиза жила на Лихострове, где у нее был дом. Но когда от старости ей стало трудно самой заниматься хозяйством, мама и бабушка Нины привезли ее в город. Поначалу они относились к ней хорошо. Тем более что она помогала им по хозяйству и водила Нину в детский сад, который находился неподалеку от их дома. Но однажды утром баба Лиза отвела ее совсем в другое место. Прежде девочке никогда не приходилось там бывать. Оно называлось «церковь». Внутри было очень красиво, даже красивее, чем на новогодней елке. На стенах висело множество икон – и таких, какая висела в комнате у бабы Лизы, и больших, и совсем маленьких. Под ними, на высоких блестящих подсвечниках, горели тоненькие свечки. Ей даже разрешили задуть несколько огарков. Немного погодя пришел высокий человек с длинной седой бородой, совсем как у Деда Мороза, только настоящей. Бабушка о чем-то говорила с ним, называя его батюшкой. Дальнейшее Нина помнила смутно, тем более что поначалу испугалась этого человека. Хотя на самом деле батюшка оказался совсем не страшным, а, наоборот, очень добрым. Он трижды окропил ее водой из огромной, в ее рост, не то чаши, не то ванночки. После чего надел на нее блестящий золотой крестик, принесенный бабой Лизой. Потом Нине дали в руки зажженную свечку, и священник три раза обвел ее вокруг купели. А затем за ручку подвел к красивым золоченым резным дверям и даже приподнял, чтобы она могла поцеловать висевшие справа и слева от них иконы. Напоследок же угостил ее крохотной румяной булочкой, на которой был вытиснен крестик. Нине так понравилось в церкви, что домой она возвращалась едва ли не вприпрыжку от радости. Вот только вечером, когда мама с бабушкой увидели у нее на груди крестик, в доме разразился скандал. Крестик отняли. А на другой день, когда Нину привели домой из детского сада, она увидела, что дверь в комнату бабы Лизы распахнута настежь. Все ее вещи были на месте. Даже икона, привезенная ею с Лихострова. Вот только сама она бесследно исчезла… После этого Нина больше никогда не слышала о бабе Лизе…

– А как звали вашу бабушку, Нина? – перебила ее Нина Сергеевна.

– Александрой… – растерянно произнесла девушка. – А-а зачем вы это спрашиваете, Нина Сергеевна?

– Да просто подумала: может быть, ее звали Розой или Лилией, – нашлась та. – Да вот, оказывается, ошиблась. Что ж, бывает…

Однако на самом деле Нина Сергеевна задала этот вопрос по другой причине. Разглядывая салфетку, она заметила, что в одном из ее углов были вышиты две буквы: «Н.Д.».

Судя по всему, это были чьи-то инициалы. Однако они принадлежали не матери Нины Маленькой, которую звали Кларой. И не ее бабушке. А какому-то другому, неизвестному человеку.

* * *

Едва увидев их, Нина Сергеевна вспомнила романы, которые любила читать в юности. В них вещи, помеченные инициалами, непременно оказывались ключом к зловещей тайне. Например, к убийству или похищению. После этого неудивительно, что она начала подозревать: найденная салфетка наверняка связана с некоей загадочной историей. Тем более что на ней вышиты инициалы какого-то неизвестного человека…

Однако в том, что ей рассказала Нина Маленькая, не было никаких тайн. Напротив, все казалось до крайности простым и понятным. Верующая старушка с Лихострова, гостившая в городе у родни, тайно крестила свою внучатую племянницу. А затем, после ссоры с ее матерью и бабушкой, уехала к себе домой. Вот только странно, почему она оставила у них все свои вещи? И потом так и не вернулась за ними…

Чем дольше Нина Сергеевна размышляла над этой загадкой, тем больше убеждалась в том, что ответ на нее нужно искать на Лихострове.

* * *

Только, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Спустя два дня Нину Сергеевну негаданно-нежданно отправили в командировку в отдаленный лесопункт вместо заболевшей коллеги. А после она недели две лечила привезенный оттуда бронхит. За это время всех больных в ее палатах успели выписать. В том числе и Анну Матвеевну, которая очень сокрушалась, что не смогла лично проститься с понравившейся ей докторшей. Об этом Нине Сергеевне рассказала Нина Маленькая. Прибавив при этом, что старушка приглашала их в гости, если они какими-то судьбами окажутся в ее краях.

И тут Нина Сергеевна поняла – Господь не случайно устроил так, что Анна Матвеевна поступила в больницу именно на ее дежурстве, а потом лечилась у нее в палате. Как не случайно и это приглашение. Ведь для нее это единственный шанс отыскать на Лихострове следы загадочной бабы Лизы. Наверняка Анна Матвеевна была знакома с ней. Возможно, она знала, что случилось с нею после возвращения из города. Хотя с учетом того, сколько времени прошло с тех пор, было ясно: бабы Лизы уже давно нет в живых…

На этот раз Нина решила не терять времени и в ближайшее воскресенье съездить на Лихостров. Вот только без Нины Маленькой. Ибо ее все-таки не оставляла мысль о том, что вышитые буквы на салфетке связаны с некоей тайной. Однако она не решилась говорить Нине Маленькой о своих подозрениях. По крайней мере до тех пор, пока не узнает правду.

* * *

Поездка на Лихостров оказалась для Нины Сергеевны поистине неисчерпаемым источником новых приключений и впечатлений. За то время, пока утлый «Лебедь», пыхтя, словно одышливый старик, преодолевал узкую полоску реки между городом и островом, она успела вдоволь насладиться панорамой города, насмотреться на чаек, круживших над рекой, вдоволь поболтать с попутчиками, немного вздремнуть и ощутить ни с чем не сравнимую радость, когда буксир наконец-то ткнулся бортом в старую деревянную пристань…

Возможно, потому, что Нина Сергеевна успела войти в роль путешественницы, или же оттого, что утро было теплым и солнечным, она решила повременить с визитом к Анне Матвеевне и для начала немного прогуляться по Лихострову. Вернее, по его главной улице.

Она носила имя некоего Г. Бакланова. Эта фамилия показалась Нине знакомой, хотя она и не могла вспомнить почему… Вероятно, оный Г. Бакланов являлся какой-то местной знаменитостью. Потому что именно на улице, названной в его честь, располагалось единственное на острове каменное здание местной администрации. Перед ним стоял выкрашенный серебряной краской гипсовый памятник Ленину, на макушке у которого восседала нахохлившаяся ворона. Судя по тому, что фигура вождя на покосившемся пьедестале, по-купечески подбоченясь, указывала рукой куда-то в конец улицы, именно там, по замыслу ее проектировщиков, находилось светлое будущее Лихострова. В подтверждение этому по сторонам дороги, словно вехи, стояли заброшенные корпуса лесозавода, полусгоревшее здание бывшей рабочей столовой, клуб с заколоченными окнами и висящим на стене фанерным щитом, где еще можно было прочесть надпись: «Мы придем к победе коммунизма», а также несколько домов барачного типа, чьи окна находились вровень с землей, а из одного из них сквозь разбитое стекло торчал угол грязного полосатого матраса. После этого Нина Сергеевна не удивилась, когда улица привела ее прямиком на местное кладбище…

У входа на него стоял обелиск с булыжным основанием, выкрашенный той же самой серебрянкой, что и гипсовый Ленин у здания администрации. Его опоясывала ржавая цепь, в одно из звеньев которой было воткнуто бутылочное горлышко с торчащей из него выцветшей пластмассовой ромашкой. На обелиске виднелась треснувшая табличка с надписью: «Герою Гражданской войны, доблестному защитнику Севера от белогвардейцев и иностранных интервентов Григорию Бакланову от благодарных земляков. Прощай же, товарищ, ты честно прошел свой доблестный путь благородный». Чуть пониже было выцарапано похабное словцо.

И тут Нина наконец-то поняла, почему фамилия этого человека показалась ей знакомой. Ведь еще совсем недавно она была, что называется, у всех на устах. Именем Григория Бакланова нарекали улицы и корабли. А сколько книг было написано о том, как этот юный революционер, желая отомстить белогвардейцам за расстрел своих товарищей-подпольщиков, весной 1919 года поднял восстание на Базарной площади и лично выстрелил в лицо офицеру, руководившему казнью! По одной из них, а именно по роману «Красные сполохи», Нина, будучи школьницей, даже писала сочинение на тему «Мой любимый герой». Кажется, тогда она даже плакала, читая о том, как Григорий Бакланов, уходя на подвиг, прощался с матерью:

– Прощай, мама! – произнес юноша, засовывая в карман заряженный револьвер. – Кровь моих казненных товарищей вопиет к отмщению. Так благослови меня на это святое и правое дело!

– Что ты, что ты, сыночек… – испуганно закудахтала старуха, метнувшись в увешанный образами темный угол и закрывая лицо руками. – Не губи себя! Побойся Бога!

– Я не боюсь Его! – воскликнул Григорий. – И смерти тоже не боюсь! Мы – будущее человечества. Нам на смену придут новые бойцы. И они победят. Я верю в новый мир, полный света! Заря уже близко, мама! И я с радостью отдаю жизнь за то, чтобы поскорее взошло солнце нового дня!..

Увы, солнце нового дня, на восход которого так уповал юный герой романа, сейчас освещало лишь осколки разбитых бутылок вокруг его заброшенной могилы…

* * *