Помоги проекту - поделись книгой:
19 Самарин Алексей, село Ольшанка
С. Довлатову
Довлатовская проза, как стихи.
В ней много грусти, боли и тепла
И одинокой глубины души
Под маской ироничного добра.
Его талант прозрачен и лучист.
Художник настоящий и артист,
Как Чехов, проницательный и честный.
Провинциальный, мелкий журналист,
В кругах литературных неизвестный,
А в жизни откровенный пофигист.
Свой дар сберёг от будничной халтуры.
Романтик и печальный оптимист,
Вне правил и законов конъюнктуры,
Остался в пятьдесят по-детски чист.
С. Чёрному
Он, как ребёнок, верил в чудеса,
Псу бедолаге и бродячей кошке,
Сам, оставаясь часто без гроша,
По-меценатски жертвовал лепёшки.
Ранимая и чуткая душа,
Не выносила пошлости и хамства,
Поэтому стремилась в небеса
От мудрости житейского мещанства.
20 Свиридова Валентина, Москва
Пульс Москвы
Пройтись по улицам Москвы,
Взглянуть в глаза вечерних окон.
И среди шумной суеты
Вдруг затеряться ненароком:
Забыть про планы и дела,
Поддаться бурному теченью.
Куда б волна ни привела —
Повсюду следовать влеченью.
Привычны к ритму москвичи —
Медлительность не в их укладах.
И пульсом жизненным стучит
В висках Москвы такой порядок.
Она, как добрый чародей, —
И удивит, и околдует.
Своей тенистостью аллей
Сердца влюблённые взволнует.
Красою улиц, площадей
И тихих, старых переулков
Москва затмит любой «бродвей»,
Курантами восславит гулко!..
21 Сорокина Наталья, Москва
Малый театр
Театральная площадь, вечер, огни.
Малый театр, афиши зовут.
Люди у входа, нарядны они,
Сегодня Островского пьесу дают.
Зрительный зал оживлен и сверкает.
Третий звонок всех торопит, звенит.
В люстре хрустальной свет угасает,
Занавес вспыхнул, ожил, летит.
Сцена открылась из жизни ушедшей.
Время вернулось в былые года.
Люди и нравы эпохи прошедшей,
Той, что блистала, но ушла навсегда.
Нет, не ушла, слишком много осталось —
Те же привычки, манеры, слова.
Автор здесь показал лишь самую малость.
Здравствуй, старушка, родная Москва!
История храма [3]
В центре Москвы был храм возведён
На деньги и средства народа.
Победу в войне возвеличивал он
На фоне небесного свода.
И шли сюда люди с надеждой, мольбой,
С покаянием, верой великой,
И благовест тихо звенел над Москвой,
Как символ любви многоликой.
Но время менялось, другие слова
Звучали с трибун и в эфире.
Притаилась, затихла святая Москва,
Изменилась и роль её в мире.
Грохот стоял, и гудела земля,
Когда храм рукотворный взрывали.
Плакали люди, пощады моля,
К Богу они призывали.
Власть захотела, посмела, смогла,
Несмотря на стенанья народа,
Разрушить, взорвать, уничтожить дотла
Храм христианский победного года.
Здесь потом был бассейн, в нём стояла вода
И пар поднимался над ямой.
Любители плавать спешили сюда,
А Чертолье смеялось упрямо.
Время прошло, и бассейн был снесён —
История так приказала.
Храм православный был вновь возведён,
И Москва прежний образ узнала.
22 Суздальская Татьяна, Москва
Рассвет
Ночь растаяла, брезжит рассвет…
Мир подобен волшебному пенью…
Гимн рассвету играет кларнет,
С золотою сливаясь свирелью.
Встрепенулся в лесу соловей,
Чтоб воспеть от ночи пробужденье.
На просторах лесов и полей,
Предается природа забвенью…
Зарождается девственный день…
В грезах утренних речка вздыхает…
И крадется от облака тень…
И заря… вот уже полыхает…
Гармония
Я птицей взлечу к седым облакам,
Касаясь рассвета воздушным крылом.
С молитвой земной к небесным богам.
Приют отыщу я в сердце твоем.
С простором вселенной песчинкой сольюсь…
Растаю в любви, как беспечный огонь…
Гармонией сладостной вниз устремлюсь,
Упав на горячую друга ладонь.
23 Таташев Александр, Москва
Два стихотворения
Два стихотворения с противоположным смыслом.
Бывает, хочется сказать и так, и так, —
Сказать: всё может осенью случиться,
И то, что летняя пора прошла…
Не спрашиваю. Мне и так всё видно.
Чудесно и уже обычно всё.
Передо мной знакомые картины,
Казалось, что забытые давно.
Что было – дымкой времени покрыто.
Что ждёт нас – время прояснить должно.
Мы можем прошлое – пусть смутно – видеть.
Что будет – даже смутно – видеть не дано.
Мне кажется, что был вне времени тот тёплый вечер.
На праздник – лентами украсились пруды.
На полчаса зашли мы в парк во время нашей встречи…
И в прошлом ли – о будущем мечты?
Я помню, что было снежно
– Не исчезай.
– Нет, теперь не исчезну.
– Не исчезай для меня.
– Время покажет.
Я помню твоё появленье,
Случайную встречу в метро,
Цепочку недоразумений,
Пустое – ни слова – письмо…
Я помню, что было снежно.
А вечером лампочек свет.
Предновогоднее время.
Наивный и странный сюжет.
Не много мне слов оставалось
Сказать на прощанье тебе.
Дни Рождества приближались
За морем – в далёкой стране.
Расстались с тобой мы в буфете
В обычный рабочий тот день.
Прямой твой запомнил я крестик,
Который так ярко блестел.
Нам было тогда неизвестно,
Увидимся вновь или нет…
Со дня твоего отъезда
Прошло уже восемь лет.
И снова мерцают снежинки.
Но нынешний вечер теплей.
И ветер не дует так сильно.
И ласковей свет фонарей…
Случайно в почте Рамблера свое письмо
Нашел я в рубрике «В далеком прошлом».
Два года с небольшим прошло.
И стало мне слегка тревожно.
В письме я на вопрос твой отвечал,
Который задала ты перед этим.
Тогда я все иначе представлял,
Воспринимал в наивно-нежном свете.
Пусть это было так давно,
И перелистана страница.
Но все по-прежнему со мной
И вместе с тем не возвратится.
«В далеком прошлом» это все.
Мои сбываются надежды?..
И пишем мы друг другу вновь.
И ждем ответа мы, как прежде.
24 Фимин-Гулимин Валерий, Раменское
У нас цветёт везде
лопух,
ещё летает
тополиный пух,
шумит листвой берёза
у ручья,
и только пыль дорожная —
ничья.
Всё остальное обрело
хозяев.
Не то что бы случайных
негодяев —
людей достойных,
одарённых —
всех мастей.
Хватали всё,
подряд и без свечей…
Теперь страна останется
ничьей.
Луна по городу
катилась между крыш.
Кричал отчаянно
оторванный малыш…
Из лона матери
низвергнут к небесам —
крик ощущений
как привет другим
мирам.
Твои глаза
Жить среди Тихого океана,
просто, тихо и странно…
Ловить рыбу и ветер
в паруса, видеть твои глаза,
умываться морской водой.
В воздухе все вкусы соли
и горизонт босой.
Ночное
Здравствуйте гады-поэты!
Что лицезреете днём?
Складно слагая куплеты
злую реальность боднём!
Каждый вонзает в что хочет
острое жало пера.
Круглая баба хохочет,
за окоёмом – дыра.
Очередной меморандум:
«Славьте Россию рублём!»
Злобно кромсающий фатум
шансы кокошит дубьём!
Про Вшивую горку
Про «Вшивую горку»
немало легенд
уже рассказал мне
беззубый сосед.
Её омывает речушка одна —
речушка-пичужка сейчас
не видна.
Замыслили люди
построить здесь град,
работали страстно
почти стройотряд.
Воздвигли ансамбли —
большие дома,
слепили дороги
уже как всегда.
И не было мысли —
считай, парадокс,
речушку очистить
и выстроить мост,
проторить дорожки:
Округ берега
и вдохновенье —
Чернавка-река.
Ничего не изменится
Ничего не изменится —
будет доблесть и честь,
и как прежде кобениться
изуверство и лесть.
И расхристанный пьяница
будет жить на пятак,
и богач вечно маяться,
что-то сделав не так.
А светить будет Солнышко,
ублажая траву,
и любить будет девушка,
умножая молву.
То ли оклик за речкою? —
вечно чуду гулять!
Дом дышать будет печкою,
надо это понять.
Общество нездорово
Общество нездорово,
где кошкам проход,
людям – нет!
Железные двери толково
воздвиг, сам не свой,
интеллект.
Нас всех ослепила удача,
удача – заслуга раба,
тащите билетик, судача,
а там – не расти трын-трава.
Сегодня обманщик
в почёте,
он смотрит лукаво вперёд,
а вы как сегодня живёте?
Да, дело его не умрёт.
Эта птица – загадка,
красота неземная.
Грудь покрыта румянцем,
вся в цветах горностая.
Голос, нежно зовущий
в несказанную даль,
где ведёт хороводы
чаровница-печаль.
Кто ты, птица-загадка?
Из какой стороны
прилетела на свет ты
одинокой звезды?
Я б назвал тебя: радость.
Утоли мне печаль.
Ничего не осталось.
Пусто. Кто мы?
Прощай…
25 Фомичева Ольга, Снежинск (Челябинская область)
Грустный день
Грустный день в резиновых калошах
Шёл понуро, ноги волоча.
Мелкий дождик серым макинтошем
Ниспадал с унылого плеча.
В лужах парк, нахохлились скамейки,
Капли льют за шиворот с зонтов.
Сумерки сгущаются в аллеях.
День тоску нагнал и был таков…
Кувшин
Податливая глина уступила,
И приняла назначенную форму.
Прошла сквозь пламя адова горнила;
Кувшином стала звонким, но… покорным.
В нём мёд и пиво пенились, играя,
За здравие хозяйки в именины,
А в жажду квас, иль молоко до края.
Но времени часы неумолимы.
Состарился кувшин: рубцы, морщины,
Скололась ручка, выщерблено днище.
На угощение друзьям старинным
В сосуде новом предлагают пищу.
Уж не хранить медов и пенной браги,
Не быть обласканным мозолистой рукою.
… Хоть вдребезги, как есть, при всём параде.
Не дай Господь, стать уткою ночною!
Что он видел, верблюд кирпичный,
В завывании дождевом?
С. Есенин
Отпылало кострище заката,
Отгорели пожары войны.
Поле боя дремотой объято,
Разноцветные видятся сны.
Здесь когда-то была деревенька
На зелёной ладони горы.
Как цыплята, пищали ступеньки,
Под ногами босой детворы.
Ветер пепел развеял от хаты.
Закопчённая матушка-печь
Всю семью здесь кормила когда-то;
От беды не смогла уберечь.
Словно дряхлая бабка с клюкою,
Исподлобья глядит в небеса.
Ломит кости в ненастье и воют
Прошлой памяти голоса.
Не затеплится печка снова,
Голубой не взовьётся дымок.
Скорбной сажи платочек вдовий
Краем держится за шесток.
В поле брани верблюд кирпичный
Виден издали, за версту.
Не забудет он горемычный
Безымянную высоту.
Грустно пружинка тенькнула,
Мёбиусу не веря.
Стрелки – рабы бессменные —
сгорбились от потери.
Встали часы настенные,
скинули власти бремя.
Звёздным песком Вселенной
перетекает время.
Жизнь моя – качели
Видели качели? Вверх и вниз…
То стремимся в небо – синюю высь.
Крылья за спиною, блеск в глазах,
Сердце птицей бьётся. Вздох души: «Ах!»
То из поднебесья – камнем вниз.
Может, зря задумали вознестись?
И не держат крылья, в мыслях – Бог.
Из груди несётся тяжкое: «Ох!»
Жизнь моя – качели: вверх и вниз…
Вот опять к Олимпу устремлюсь ввысь.
Впереди победа манит. «Ах!» —
Радостное звонкое на устах.
Неземное чувство: всё могу!
Пожелаю счастья даже врагу.
Но Икара крылья так хрупки,
Ветер по живому рвёт на куски.
Снова неудача: страх, и боль,
И паденье в пропасть – такова роль.
Сердце замирает, горький всхлип:
Где бы взять соломки да подстелить?
Вот они качели: вверх и вниз…
Взлёты и падения дарит жизнь.
Гладкая дорога – лучше всех.
Всё равно карабкаюсь тропкой вверх.
26 Хатина Татьяна, Москва
Год последний, високосный
Владимир Высоцкий
Я не нужен этой даме в чёрном,
Так устал, все силы исчерпал.
Пропасти на перевале горном
Манят, манят в призрачный провал.
Отпусти, осталось мне так мало,
Жизнь стоит на гибельном краю.
Рвётся сердце, слишком слабым стало
В том последнем прерванном бою.
Я не смог, уехал из Парижа,
Ты не плачь, вернусь к тебе, поверь,
Береги себя и будь поближе
Самая большая из потерь.
Поцелуй последний, щёк небритость,
Меня гладишь ласково рукой.
Глаз любимых горькая открытость,
Взмах руки прощально-нежный твой.
Я сгорал, не умещался в сутки
Тот накал, в котором я кипел.
Жизнь осколками распалась на минутки
В том калейдоскопе адских дел.
Високосный год, восьмидесятый,
На Ваганьковском цветы, цветы…
Конь мой привередливый, крылатый
Доскакал до огненной черты…
Жизнь сорвалась, как струна гитары
В свой последний прерванный полёт,
Но мой голос на пластинке старой,
Как и прежде с хрипотцой поёт.
Деревенская боль
На пригорке церковь деревянная,
К небу тянутся крестами купола —
Древних витязей шеломы бранные,
Чтоб земля сохранною была.
Рубленных домов старинно кружево,
Расписных наличников узор.
Деревенька, милая, как нужно нам
То, что ты хранила с давних пор.
Всё, что завещали наши прадеды —
Дух особый русских деревень.
Он давно в стране у нас украденный,
Пустотой окон чернеет тень.
Заросли поля чертополохами,
Обмелели речек берега.
И скрипит журавль от боли охая,
И гниют сопревшие стога.
Тишина, крик петуха не слышится
И коров не гонят поутру.
Лишь тоска с печалью здесь колышутся,
И стучат ворота на ветру.
Ставни окон накрест заколочены,
Запах яблок по садам течёт.
Верно ждёт собака у обочины,
Зная, что хозяин не придёт…
27 Цветова Татьяна, Москва
Засеменила осень ранняя
Засеменила осень ранняя,
Уже дохнула холодком,
Одна рябинушка кудрявая
В тумане светит огоньком.
И лес в безветрии притих
Пред чем-то важным в ожидании,
Дописывая летний стих,
Черновиков ронял шуршание:
Лишь с опадающей листвой
Идёт чреда воспоминания,
Мне дорог каждый золотой
Листок любви и расставания.
Осенью в лесу
Святая наивность берёз молчаливых
И шум остывающих милых дубрав,
Как мало осталось мгновений счастливых,
Как много утрачено в осени глав…
А листья летят, как крылатые птицы,
Прощаясь, покружатся над головой,
Тоской разноцветной спешат приземлиться,
Уже потерявшие голос живой.
Хотя бы коротким лучом насладиться,
Едва проникающим редко в окно,
А осень напишет красиво страницы,
Но смоют дожди их, как было давно.
Не читай мысли грустные, осень
Не читай мысли грустные, осень,
Всё равно не поймёшь никогда,
Как журавликов, в небо уносишь
С разноцветной листвою года.
Не спеши, хоть согрей бабье лето,
Ты успеешь ещё нашуметь
И на память, что в злато одета
Положить свой багрянец и медь,
И не плачь, не рыдай над потерей,
О прощенье Разлуку моли,
Одиноко спустившись на берег,
Где прощаются с ним журавли.
28 Шарова Евгения, Лобня
Не бойтесь говорить «люблю!»
Не бойтесь говорить: «Люблю!»,
Тем, кто вам дорог бесконечно!
Ведь в этом мире мы не вечны —
Всегда на грани, на краю…
Себя не бойтесь потерять,
Даря восторженность улыбок!
И незначительность ошибок
Учитесь искренне прощать!
И пусть в душе не гаснет свет,
И пусть в любви мы безоружны,
Но счастья быть кому-то нужным
Важнее в нашей жизни нет!
Детство
Этот маршрут не отмечен на контурной карте,
Нет ни подсказок, ни самых счастливых примет.
И не доехать никак – ни в купе, ни в плацкарте…
Впрочем, туда и не купишь обратный билет!
Детство… «Секретик», зарытый под старой берёзой, —
Бусина, фантик, цветочек, осколок стекла…
Смех и веселье… А самые горькие слёзы
Лишь от того, что бабуля домой позвала —
«Женя! Обедать!» – весомее нет аргумента!
А во дворе без меня продолжают играть…
Самое яркое и бесшабашное лето
Мне не забыть, но, увы, не вернуть, не догнать…
Детство… Нотации мамы про тёплую шапку,
Ту, что у школы снимаешь и прячешь в портфель…
Фотоальбом и с рисунками старая папка —
Словно в минувшее приоткрывается дверь…
Мы то грустим, то, порой, беззаботно смеёмся,
То ускоряемся, то никуда не спешим…
Детство… оно не уходит оно – остаётся
Где-то на самой окраине нашей души.
Я исчезну…
Я исчезну…
Возможно, вернусь через тысячу лет,
В то мгновенье, когда обо мне навсегда позабудут.
И никто из живущих не сможет узнать силуэт
В полустертом рисунке… Почти не надеясь на чудо,
Обретаю свободу, расправив два белых крыла.
Не боясь высоты, оттолкнусь от поверхности крыши
И шагну в неизвестность, разбив за собой зеркала.
Поднимаясь над городом сонным всё выше и выше
Я лечу в никуда, и, однажды, растаю, как сон,
И останется эхом моя недопетая песня…
Только белое пёрышко ляжет на чью-то ладонь,
Как случайный подарок заоблачного поднебесья…
Простит ли нас земля
В нас нет уже давно ни совести, ни страха,
Мы в алчности своей страшнее всех зверей!
Мне кажется Земля, встряхнувшись, как собака,
Смахнёт однажды нас с поверхности своей…
И разлетимся мы, как капли, по Вселенной.
Возможно, кто-нибудь другой приют найдёт…
Сомнения гнетут, что все попытки тщетны:
Таких, как мы сейчас, – никто нигде не ждёт.
Ведь кто, по сути, мы – молекулярный хаос,
Но разума зерно в нас вложено творцом.
Попробуем сберечь хоть то, что нам досталось
От тех, кто жил до нас – от дедов и отцов.
Зачем сидеть и ждать каких-то катаклизмов —
Помочь самим себе и что-то изменить
Мы сможем лишь тогда, когда своею жизнью
Прощение Земли сумеем заслужить!
Воздух поэзии
В ночной прохладе, в шорохе листвы,
Боясь спугнуть нечаянным движеньем,
На площадях Есенинской Москвы
Ищу надежду, счастье, вдохновенье.
Москва щедра на россыпь новых рифм.
Они, как искры обжигая, светят.
Я – странник, я – искатель, пилигрим!
Я кровь Квассира пью, вдыхаю ветер.
Мелькают тени в лунном дефиле,
И россыпь звёзд дождём на мир прольётся,
А на вопрос: «Зачем мы на земле?»
Лишь только эхо гулко отзовётся.
Застынет воздух в ожиданье дня,
Ещё секунда, и развеет ветром
Всё, что к утру осталось от меня,
Но я вернусь, возможно, за ответом…
Не волшебница, но…
Я сбываю мечты по довольно умеренным ценам —
Задушевность улыбок и радостный блеск ваших глаз.
И всем сердцем за то, чтобы люди не строили стены
Из отточено колких в своём равнодушии фраз.
Я стираю, как пыль безразличие, злобу и зависть,
Счастья хрупкий росток защищаю от яростных гроз…
В моих силах не всё, но, поверьте, я честно стараюсь,
Чтобы в мире большом стало меньше прощаний и слёз.
Я совсем не волшебница… просто душою поэта
Я пишу о любви и о том, что волнует меня…
Может быть, мне удастся добавить немножечко цвета
В монотонность палитры обычного серого дня.
29 Шебаршина Наталья, Москва
Словно Феникс восстану из пепла,
Отряхну опаленные крылья.
Сброшу в пепел тоску и унынье,
Злые дни позабуду отныне.
Мне обид и невзгод полной мерой
Жизнь отмерила и одарила.
Ну, а счастье большое, земное,
Дать в придачу, как видно, забыла.
Вот и мыкаюсь, вот и плачу,
Свою душу вопросом терзая,
«Может ЗДЕСЬ мне даны испытанья,
Чтобы ТАМ удостоиться Рая?»
Знаю точно: восстану из пепла,
Отряхну опалённые крылья.
В прах развею тоску и унынье
В глубине нескончаемой сини.
Не убить, не сгубить моей Веры,
Что даёт мне надежду и силы.
Всё пройдёт, в том числе и плохое,
Так мне бабушка говорила.
В голубой прохладе утра
Растворилась ночь.
Вот проснулось наше чудо —
Маленькая дочь.
Снова солнышком весенним
Комната полна,
И стремительно за дверью
Скрылась тишина.
Радость, счастье и веселье
К нам вернулись вновь.
Наше маленькое чудо
Дарит всем любовь.
В голубой прохладе утра
Растворилась ночь.
Ах, как быстро подрастает
Маленькая дочь!
Женщина и кошка
(Поль Верлен, перевод с французского)
Она играла на диване с кошкой,
Когда клонился день к закату.
Я замер в восхищении, глядя,
Как ручка белая, схватить пыталась лапку,
Кошачьей грацией пленя.
Своими острыми, как бритва коготками,
Блестящими оттенками агата,
Хватала кашка намертво шнурок,
Который ловко дёргала хозяйка,
Стараясь не сломать свой ноготок.
Четыре лапки, словно из фарфора,
Мелькали в воздухе и серебристый смех,
Коварный замысел скрывающий упорно,
Как брызги падал в белый, мягкий мех.
Вечерний свет струился в их окошко.
А кто из них резвее лапкой бьёт?
Как отличить, где женщина, где кошка?
И кто из них мурлычет, кто поёт?
Проза
01 Баталова Татьяна, Железнодорожный
Куст шиповника
Она была когда-то нежным и смешливым ребёнком, любящим маму и кусты смородины, и родной двор, и небо над высокими стройными соснами, растущими на поляне недалеко от дома. Она помнит с пяти лет себя и тот милый розовый дом рядом с лесом, двор с большим кустом дикого шиповника, свидетелями и участниками тех счастливых беззаботных дней её детства. Дни выплывали вместе с солнцем и не мелькали, как в калейдоскопе, а длились, и были просторными и глубокими с чистым и радостным небом, вмещая в себя сотни мелких и значительных дел, событий, восторгов, слёз и обид. Девочка росла и вместе с ней росла её душа. Она вмещала в себя все те глубокие накалы переживаний каждого нового дня, каждого нового разворота тельца цветка и сжатой в нём неудержимой властной силы жизни. Тысячи исследований были произведены в рельефах земли вокруг дома, в зелени цветника дворовой клумбы, в лепестковых дамских пальчиках и собачках с живыми следами дневного солнца. Команда исследователей состояла из девочек и мальчиков, живущих в двух подъездах четырёхэтажного кирпичного дома, которым было интересно друг с другом и с миром, блестевшим в тёмных лазах кустов и заборов. Тайна жила в тени кустов смородины, в запахе тёплой земли, в шорохе крыльев стрекоз и бабочек.
Она приникла к дому, к кустам, к солнечным пятнам на листьях и к жгучему любопытству искателей того таинственного, что влекло своей неизведанностью и загадкой живого. Желание выведать, узнать, постигнуть томило каждого из ребят, влекло на чердаки, на крыши сараев, как и в полымя трав и ягод, в волнующие запахи богатого царства леса.
Лес был молодой с пушистыми пихтами, ёлочками, берёзами. Под елями и пихтами вырастало много грибов, особенно липучих маслят, на светлых полянах было много земляники. Лились тёплые летние дожди, росли травы, расцветали душистыми метёлками, ароматными цветниками лесные светёлки. Ах, как сладко пахло травой после дождя!.. Непонятный тревожный покой лился в душу и замирал там восторгом перед щедростью жизни, любовью солнца и великой тайной звёздной ночи.
Незабываемый далёкий мир детства. Земля под твоими ногами и вселенная в твоих глазах и в сердце. Высокое небо зовёт в свои парящие потоки, и ты вместе со стрекозой взмываешь в прозрачную синеву и наслаждаешься тёплым солнцем и свободным дыханием полёта.
Ты растёшь. Тебе хочется ухватить, сжать в объятьях весь трепет ускользающего дня, весь трепещущий мир живого…
02 Бузни Евгений, Москва
Привет, дружище!
(очерк)
Я познакомился с ним, когда мне была двадцать четыре года, то есть в 1964 году. Этот период жизни я вспоминаю, как один из самых счастливых. Это была другая эпоха. Тогда не было и в помине компьютеров, о мобильных телефонах не писали даже в фантастических романах, телевизоры только входили в квартиры. Люди чаще общались между собой вживую, а не с помощью интернета, как сегодня.
Я же находился в самой гуще комсомольской жизни, поскольку это было моей работой – в книготорге мне пришлось заниматься распространением и пропагандой книг с помощью общественных распространителей, которые вообще-то ничего за это не получали, но охотно выходили на книжные базары, выносили столики на набережную Ялты, весело продавали книги, организовывали у себя на предприятиях общественные книжные киоски, уговаривали сотрудников купить ту или иную книгу, рекомендуя тратить время и деньги на чтение, а не на пустые развлечения.
На должность заместителя директора книготорга я перешёл со штатной комсомольской работы и продолжал быть членом пленума горкома комсомола, председателем городского штаба комсомольского прожектора. Кроме того, я считал себя поэтом, входил в литературное объединение при городской «Курортной газете», в которой иногда помещали мои стихи и небольшие заметки. Так что друзей у меня было в нашем небольшом курортном городе Ялте великое множество, но ни один из них не мог бы назваться моим близким другом, к которому бы я заходил запросто домой, с которым советовался бы по важным для меня вопросам.
Поделиться книгой: