Точка глины

Федя у своего рабочего стола выглядывал в мобильном телефоне Лилин номер. Он надеялся ей позвонить теперь уже сам. При первой возможности. Но, увы, она звонила по закрытому для определения абонента каналу.

Время и работа лечили Федю. Заводской народ привыкал друг к другу. Между делом продолжалось обсуждение глиняного производства, рабочий люд обменивался своими соображениями. Федя при случае разговаривал с мастером Валерой, общался, делился новостями с приятелями. Так, однажды рассказал им о возможных перестановках на заводе. О чем сам узнал в одной из своих бесед с Валерой. Мастер однозначно дал ему понять, что рабочих не будут закреплять за постоянными местами и участками.

– Чего хорошего в том, что мы привыкли считать себя незаменимыми? – рассуждал Валера. – И свои личные переживания, удачи или поражения, как и, вообще, свою жизнь считаем чем-то таким неповторимым, уникальным явлением природы. Человек не должен до такой степени заблуждаться. И ему лучше быть уверенным в том, что и без него люди смогут прожить. И без него будет продолжаться любая работа. Завод – это команда, экипаж, она должна быть готова к любым ситуациям и спокойно делать нужное именно сейчас и в этот момент. Посему руководство завода планирует такой уровень обучения, чтобы люди могли заменять друг друга, этой универсальности требует любое серьезное производство.

Федя едва ли не дословно передал Анатолию и Владимиру услышанное им от Валеры.

– Ну, уж серьезное производство! – парировал слова мастера в Федином пересказе Прапорщик. – Три трубки с воздухом, пять трубок с глиной, конвейер из гипсовых лоханок и в конце крематорий – сама обжиговая печь. Лепи сколько хочешь. И чего хочешь. Только чтоб не нарушая технологию.

– С виду оно, конечно, производство примитивное, – согласился Федя. – Да, полковник! Нам куда больше приличествовало бы водить звездолёт… между Андромедой и Землей. Да? А угораздило вот на унитазах сидеть.

– Молодой человек, а я, между прочим, принял бы на себя ответственность командира экипажа космонавтов! Но ведь мы пока что никуда не летим?

– Ой, не летим. Мы еще в потемках пока что. И пролетаем. Как котята, и не знаем толком, а где соски-то мамочки нашей кормящей! И из чего нас кормят? Бывает, не ведаем. Но, адмирал! Космического Флота Эстонской судоходной, эх, межпланетной компании! У меня к вам шкурный вопросик. А мне хотя бы местечко стюарда нашлось бы в вашем доблестном экипаже звездолетчиков? – Федя и бывший прапорщик шутили.

– В генеральном штабе над этим должны подумать! А сейчас – пора к пульту. Э! Я хотел сказать, к горшкам! – ответил Анатолий, явно понимая, что перерыв затянулся и пора гасить тему. – Эй, космонавты! Звездец вашим разговорчикам! Прекратить выражаться в строю! – скомандовал Володя и показал глазами, куда всем смотреть. Справа из вторых дверей склада к ним решительно, как всегда широко и твердо, вышагивал строгий мастер Валера.

Федя больше не боялся мастера. Потому что хорошо понимал: среди вновь поступающих на завод и среди всех числившихся в его штате на период испытательного срока рядовых рабочих Валера по заданию руководства завода искал человека-мастера. Конечно, не одного, а много. Чтобы сформировать на новом предприятии две, а затем и три рабочих смены. Требовались люди, способные оживить глину. А для этого они сами должны преодолеть в себе косность, излишки песчано-кварцевой своей органики. Кроме того, Федя почти что уже не сомневался – на заводе контролировался и изучался каждый человек. Это был поиск отборного человеческого материала, то есть самой идеальной глины. А не так, как думали рабочие, что мастер – он, как цепной пес, приближенный к руководству завода, призван лишь принуждать людей к производительности и жестко блюсти трудовую дисциплину.

Федя так осмелел, что приставал к Валере с вопросами иной раз выходящими за рамки его, рядового ремонтника, компетенции.

– Валера, вы мне объясните, почему они не хотят прислушаться к некоторым советам, что идут от самих рабочих? Им что, разве не нужно сократить период наладки и начать как можно быстрее выпускать продукцию? На отливке люди говорят, что проблема никак не в плохом качестве воды и потому, будто бы, глину при застывании ведет в разные стороны…

Свен с Джорджем думают, будто давление подачи глины немножко не то и неверно задано само время отливки. А вот Долматов как-то тайком провел заливку форм по-своему, и вся партия у него получилась, да так, что и после обжига едва ли две раковины вышли с небольшим браком. Но он побоялся сказать об этом, а хозяева подумали, что отливка была обычной, – пояснял Федя мастеру Валере.

И на обжиге есть какие-то свои заморочки, нужно правильно учесть все местные условия. Ведь технология у нас, на заводе, гонконгская, а у нас и температуры совсем другие, и влажность, и атмосферное давление – чисто природные факторы далеко не китайские.

Какая-то логика в Фединых суждениях присутствовала. На самом деле, температура на линиях отлива форм была обычно, как в тропиках. А, например, у глазуровщиков или на рабочем месте у Феди – постоянно сквозняки и колотун. Одним словом, Северная Европа! Полуготовая продукция перекочевывала из жары в холод, где и подвергалась дальнейшей обработке. С результатами обычно плачевными.

Валера выслушивал Федю терпеливо и не всякий раз отвечал. Но некоторые его идеи поддерживал: – Да, технологию слизали у китайцев, сами захотели делать продукцию. А до этого элементарно перекупали готовые мойки и горшки в Гонконге, затем ставили свой фирменный знак и – на прилавки Европы!

Валера, мастер, сновал по цеху удивительно проворно и в течение всей смены появлялся на любом участке всегда внезапно. И ловил сачков, присевших где попало чуток передохнуть или поболтать. Не ругался, а говорил захваченным им врасплох рабочим что-то тихо с каменным выражением лица. Наверное, про штрафы, потерянные с этого момента какие-то бонусы или про то, что слова его – последнее замечание и затем последует увольнение. А народ приспосабливался к режиму и умудрялся найти десятки уловок, чтобы найти повод для лишнего перекура и дать отдохнуть ногам и телу. Некоторые особо сообразительные вообще передавали свои жетончики приятелю, чтобы тот за себя и за них отметился, а сами затягивали перерывы под тем или другим предлогом. Рабочие, конечно, замечали друг за другом все эти уловки и мелкие шалости.

Мастер регулировал это стихийное бродяжничество и отлынивание от работы своей вездесущностью и постоянным контролем места нахождения рабочих. Так что ни в курилке, ни в столовой никто не мог пересидеть слишком и чтобы без угрозы быть попутанным, то есть пойманным на нарушении распорядка дня. А в рабочее время – тем более все участки находились под бдительным наблюдением. И еще дополнительно рабочие из какой-то другой фирмы стали устанавливать в цехе камеры видеонаблюдения. Возможности спрятаться, отлынивать, перекинуться между делом друг с другом словечками почти что ни у кого не было. И потому изнывали. И бегом, опережая друг друга, стремились на очередной кофе-тайм, на обед, бегом возвращались на рабочие места.

Вольницу на заводе никто рабочим не позволял. Однажды появилась группа новичков – совсем молоденьких пацанчиков, выпускников из какой-то русской школы. И уже в первый день устроили по цеху игру – бегали друг за другом, а из глины сделали маленькие шарики-мячики и кидались ими. На следующий день на работу вышли дружно. Но через полчаса после начала смены все были отправлены домой. Остался один паренек, поставленный на глазуровку. Его уволили через три дня. А у него получалось. Но он работал со стереовкладышами в ушах и в такт тех ритмов, что слышались ему персонально, качал самозабвенно и, как на танцах, во время покраски раковин головой и делал ритмические движения телом.

Не многие молодые могли выдержать темп и жесткий режим производства. Поэтому и в числе рабочих цеха более устойчивыми казались разночинцы – люди разных возрастов, уже имеющие в прошлом опыт работы на каком-нибудь заводе, что-то умеющие и оказавшиеся по воле обстоятельств на улице и без заработков.

Нарица

Федя просыпался очень рано, чтобы найти свою Лилю. Из совы он превратился в отпетого жаворонка. А засыпал быстро, потому что знал, что ему нужны силы на утро. Работать, терпеть и узнавать.

Федя настырно с утра пораньше отправился в Хойму. Неодолимая сила внушала ему необходимость явится с повинной в тот район, где однажды он слишком некрасиво вел себя. Возможность встретиться с Лилей вдохновляла Федю, а другое неприятное липкое чувство забиралось к нему по спине и под кожу, и Чика знал, что это такое – боязнь вызывала в нем для посторонних, возможно, и незаметную дрожь. И в этом состоянии он ехал к своей Лиле. В надежде выяснить очень многое и обсудить с ней дальнейшую судьбу их отношений, потому что короткие трудно объяснимые встречи и целебные для Феди телефонные разговоры, как ему показалось, в последнее время увеличивали разрастающуюся из небольших трещин огромную страшную и возможную мрачную пропасть между ними. Не все понималось, не все помнилось.

На остановках в автобус входили новые, на кого-то похожие, но для Феди неузнаваемые люди. «Они что? Ставшие теперь навеки веков в недоступном прошлом чьи-то жизни? То есть когда-то умершие? А в настоящем их нет. И я вижу прошлое. Мечтаю о чем-то в будущем. Но из-за этого теряю настоящее время. Не слишком ли часто? Входят, а не выходят. Воплощаются или наоборот?» – Федя размышлял, путался и продирался настойчивой мыслью к всегда желанной ясности, простоте и легкости.

– Один на всех автобус – это неспособность людей выйти и поменять свое сознание и потому у всех один и тот же маршрут, – Федин собеседник следовал, как обычно, одной и той же с ним дорогой.

Федя разглядывал пассажиров. Через окно автобуса, поскольку внешний мир покрывала темнота, а незначительная подсветка в салоне делала из окна достаточно удобное для Феди зеркало. Он видел затылки, лица, спины задумчивых мужчин и женщин. На одну из них обратил внимание. Та, что отражалась в стекле, вдруг повернулась, и ему показалось, что она похожа на знакомый образ. «Лиля!» – чуть, было, не кинулся он к сидящей впереди и через несколько рядов сидений женщине, но лица ее не разглядел и удержал себя.

В следующий момент Федя через окно увидел, что прямо на них на огромной скорости идет встречный автобус, а к нему вплотную прилеплен почему-то грузовик-трейлер, между тем, как дорога перед ними разделяется на две полосы. Федя испугался, как же они разъедутся? Он едва удержал себя, чтобы не закричать, не предупредить об опасности, но встречный транспорт быстро растворился в темноте, и Федя приписал только что увиденное им обыкновенной зазеркальной игре, отражаемой окном быстро несущегося по пригородам Таллина автобуса.

Время потеряло границы, и утро ли сейчас, или ночь, или вечер – для Феди не имело никого значения.

На остановке «Хаава» стояла девушка в белых сапожках. Федя жадно вглядывался в темноту и понимал, что до Хойму ему еще ехать и ехать. Если уже не прозевал и не проехал нужную ему остановку.

На следующей остановке, водитель назвал ее «Нарица», девушки уже не было. Но стоял точно такой же автобус, в котором ехал сейчас и, как обычно, Федя. И он увидел себя! И смотрел на своего двойника, то есть на себя самого, чиканутого.

– Как это понимать? Ты куда?

– Туда же, – ответил Федин двойник. Или сам Федя собственной персоной, но только почему-то с другой и противоположной от Феди настоящего стороны.

– Шутишь? Откуда ты знаешь, куда мне надо?

– Это не имеет никакого значения. То, куда тебе надо. Мы все едем в одном направлении, – сказал двойник и копия Феди.

– Имеешь в виду, на кладбище? Иронично, конечно. Но сейчас я совсем по другому делу еду.

Федя встал. Пошел по странно вдруг опустевшему автобусу, следя непрерывно за двойником. Дошел до первой открытой двери, желая выглянуть в темноту и убедиться в реальности того, что он видит. Откуда-то сзади, вытирая мягкой промасленной тряпкой руки, подошел водитель. Он вежливо и ни с того, ни с сего вдруг взял Федю за ухо, аккуратно подвел его к ступеням у двери и, дав пинок, выкинул из автобуса.

– Разве я что-то не так сделал? Или хамил пассажирам? Или к кому-то приставал? – Федя недоумевал и не мог понять, что случилось с автобусом, пассажирами и водителем.

Он оказался на большой, окруженной мелкими сосенками и покрытой белым гравием площадке. На ней, и, вправду, стоял еще один хорошо освещенный изнутри и пустой автобус. Своего двойника Федя в нем не обнаружил. Сбивая ботинки о щебень, Федя направился к видимой впереди и так же посыпанной гравием дорожке.

Через канавы, перелески он выбрался на окраину какого-то района, видя издалека людей и утреннее оживление. У будки, представляющей собой давно заброшенный и полуразрушенный киоск, он неожиданно натолкнулся на группу парней, а приблизившись к ним, сразу понял – они зажали какую-то молодую женщину, что-то при этом от нее домогались.

Федя сначала подумал, что это не его дело – вмешиваться в чужие разборки да, и вообще, у него – своя дорога. Он остановился напротив мужчин и смотрел на них, желая со стороны вникнуть в суть ситуации и того, чего они, собственно, хотят от женщины. Один из парней его заметил.

– Чего вылупился?

– ?

– А для чего глаза? – ответил ему Федя. – Что же мне выколоть их теперь себе? Для тебя! И чтоб сделать тебе что-нибудь приятное?

Вся компания вмиг оставила женщину и с любопытством обступила Федю.

– Во! Дурак! Оборзел ты, кореш! Щас в глаз схлопочешь! – целый град насмешек и угроз высыпался на Федю. А кто-то вдруг со стороны и, судя по всему, из той же компании закричал:

– Не отпускай его! Тащи сюда! Сейчас мы с ним разберемся!

Федю бесцеремонно повлекли к кирпичным и так же заброшенным постройкам. Федя поражался дерзости и злобе, с каковыми его, не успевшего опомниться, потащили неизвестные люди. Впереди Федя увидел высокую и глухую бетонную стену. Вся территория походила на задворки какого-то торгового центра – между сооружениями и постройками проглядывалась оживленная улица, по которой двигались, занятые своими делами и, должно быть, по-утреннему спешащие, люди.

– Ну что мужик? Допрыгался? – один из Фединых антагонистов нахально взял его за ворот и занес руку для удара.

Федя смотрел на происходящее как будто из сна. Страх? Да. Удивление? Еще какое. Чоку сейчас почикают! Мама, не горюй! Это Федя понимал предельно четко. И удивился – ясность взяла его. И ему стало, как никогда, просто. Потому что не было времени думать, жалеть, переживать – успеет ли он на этот раз на завод? Найдет ли вообще когда-нибудь Лилю и дождется ли она его? Время превратилось в бессмыслицу. И потому Федя видел, как в его сторону направляется кулак, он еще видел и ближайшие к нему лица, руки, вообще фигуры, их положение – тех, кто решил проучить его во что бы то ни стало.

Федя легко и задолго до того, как рука нападавшего вытянулась в одну линию, ушел от удара, мгновенно и мощно нанес встречный боковой безупречно и точно в челюсть обезумевшего в злобе противника, перегораживающего ему путь к маневрам и закрывающего доступ к другим нападавшим. Краем глаза справа Федя видел, как подкашивается и падает, словно в замедленном кино, тот, что начал первым. И вместе с тем он уже видел перед собой новую цель, и не было силы, способной отменить сокрушение следующего из нападавших.

Федя работал жестко, он не чувствовал, а только сознавал, что какие-то удары пропускает. Но ему – некогда, ему нельзя малодушничать, и он, если останется собранным, хладнокровным, окажется слишком тяжелой, а то и невозможной добычей для хулиганья из какого-то непонятного таллинского района – пригорода.

Федя безжалостно раскидал неприятных ему парней, оставив их лежать у той самой бетонной стены. Некоторые, осевшие или полулежа, шевелились и кричали вслед Феде проклятия, угрозы. И ненависть их достигала Федю. И удивляла – потому что он не чувствовал никакой за собой вины.

У самого начала бетонной стены, оказалось, проходит асфальтовая дорожка, по которой скользили туда-сюда люди. На лицах – занятость, увлеченность. Федя столкнулся с разносчиком газет. Он стоял возле своей перегруженной тележки и читал, как ни в чем не бывало, взятую из почтальонской сумки газету. И с его положения, как понял Федя, хорошо просматривалась вся стена, значит, почтальон видел то, что произошло только что. Но еще Федя заметил, что прохожие почему-то радуются такому поведению разносчика газет – вместо того, чтобы развозить людям почту, он ее нагло читал.

– Они радуются, потому что видят самое малое зло, которое может принести им при нахлынувшем вдруг на него желании этот почтальон! – осенило Федю. – Никак меня занесло в такие края, где любой факт ненападения одного человека на другого считается невероятным чудом?! Неужели, опять Мир желаний? Только с другой стороны. Здесь каждый вытворяет то, что хочет. А в Хойму – другое! Там люди излучают любовь, и кого тронешь, тот и реагирует, и откликается, а остальным как бы все до лампочки, – Федя отчетливо вспомнил то, что он вытворял в Хойму и вывел для себя вдруг четко и без оговорок: «Мир зла не может быть где-то в другом месте, если его нет во мне самом. Нечего пенять на себя, если мир вокруг искривлен!.»

…Дни летели, смены бежали! На работе Федя вкушал тонкости своей новой профессии. Он наловчился столь ловко касаться эмали кончиком сверла в нужном месте, что мог это проделывать запросто в такт турецкого марша или любой другой мелодии. Само по себе производство глиняных изделий было тихим и бесшумным, а весь инструмент у Феди где страшно, а где надрывно обычно визжал по эмали, поэтому Федино музицирование привлекало внимание соседей и чаще всего любопытного ко всему прапорщика Анатолия. С многими рабочими у Феди сложились приятельские отношения. Он занял свою нишу в заводском коллективе.

И в то же время он жил в другом мире. Он перемещался через невидимые границы и не обязательно, что самовольно. Ему другой раз так и казалось, что им давно уже овладела какая-то сила, она и водит его, как ей заблагорассудится. Иногда слишком беспардонно. И это сердило, побуждало Федю к размышлениям и, главное, чего прежде ему и в голову не приходило, он постоянно старался следить за собой. За состоянием своих мыслей, за своими словами. И за своей внешностью.

Федя надеялся, что происходящее – никак не болезнь, но для чего-то нужное и очень важное для него обучение. Однажды, вновь перебирая в памяти подробности своих удивительных преображений, он подумал, что как не в самое горнило реально свершающегося Конца Света его и занесло?! И он – невольный соучастник всемирного катаклизма, и у всех людей что-то теперь вверх ногами и не так, как обычно. Но люди стесняются кричать об этом вслух, а чтобы жаловаться – не знают кому.

– Получается, меня вывернули наизнанку, – Федя незаметно для себя самого продолжал самопознание. Да, тот самый уникальный и всегда индивидуальный, скрытый от посторонних, лабораторный труд, полезный для каждого живого существа, надеющегося найти понимание и еще – свое место в окружающем мире, который Федя так опрометчиво пожелал, было, когда-то самовольно прервать. На заре своей юности, и он тогда не умел по-другому.

Он снова и снова исследовал, сколь возможно тщательно: было ли произошедшее с ним наяву? И на самом ли деле во время своих выпадов из автобуса он вытворял что ни попадя? А Лиля? Она откуда? Кто? Фантом? Специально кем-то подосланная?

В субботу – выходной день – Федя решил заняться благоустройством своего убогого жилища – перетащил в соседнюю пустующую и захламленную комнатку старый топчан, на его месте из стоявшего у стены и давно разобранного хозяйского дивана соорудил себе более удобную кровать, провел основательную уборку и вынес лишнее в ту же соседнюю комнатку. Под тумбочкой, забитой каким-то инструментом, баночками с шурупами, гайками и гвоздями, случайно нашел замусоленный обломок точильного круга и решил, что это может пригодиться ему на его новой работе – шлифовать раковины, потому что выданные ему заводские бруски плохо брали материал, рвали и крошили грубо обожженную глину.

– Да! Глина испорчена, – патетически воскликнул Федя, – продолжая облагораживать жилище и помышляя о том, как он пригласит когда-нибудь к себе в гости Лилю. – Глина настоящая, что была в начале творения, испорчена людьми. Категорически. Их отношением к работе, к окружающему миру. Друг к другу! Под воздействием негатива в умах людей, в искореженном восприятии мира материал теряет свои качества. Природа изменяется от негативного фактора, что в свою очередь накладывается на ближайшие миры… Да, через то, что творится в мыслях и с состоянии духовности людей.

– Глина обыкновенная не слушается мастеров! Вот потому и не получаются горшки у Свена и Джорджа. Природа кругом заболевает. Она уже давно болеет! Как не с времен шумеров! Нарушаются процессы, законы… Мир переворачивается… Это не может быть оставлено без внимания силами света!

Федя по-прежнему не желал соглашаться с тем, что им манипулирует кто-то слишком злой и преисполненный к нему лютой ненависти. Он верил и надеялся в то, что за всякими буднями, серостью, и даже чрезвычайными событиями, что вдруг выпали на его долю, в конце концов, есть Нечто такое, что всех желает привести в равновесие.

И Федя без особых усилий со стороны начальства вдруг открыл для себя: – Я понял! А ведь организаторам заводика именно эта глина и нужна – такого свойства и качества! И они, Свен и Джордж, рады тому, что люди так работают – прозревают и меняются. И Эвелин, и Валера – они прекрасно понимают задачу, они раньше всех восприняли этот высокий идеал, который сейчас приезжие люди пытаются сделать реальностью в нашей маленькой Эстонии! Мы им нужны здоровыми и восстановившими свои древние способности! А больные, испорченные – они кому нужны?! Может быть, они меня и лечат таким образом, скрытно и для меня невидимо?

Увлеченный мелким жилищным ремонтом и приборкой, Федя задумал, что самостоятельно попробует отремонтировать печь, а пока утеплит, сколь возможно углы и рамы на окнах. По этому случаю пришлось идти в город – посмотреть что-нибудь нужное в магазине строительных материалов, но сначала – найти этот самый магазин.

На приключения в этот день Федя никак не рассчитывал. Но неподалеку от главной городской площади, то есть фактически в центре Таллина, он среди сотен прохожих, праздных туристов встретил хозяина завода, Джорджа Клайка!

Они разошлись. Возможно, Джордж не узнал его. А Федя пошел за Джорджем следом. От нечего делать и потому что понял: искать в центре города строительный магазин – занятие бесполезное. Бесцельное любопытство привело Федю к элитному кафе, где очевидно, у Джорджа была своя смотровая площадка для выходного отдыха и задушевных встреч.

Федя не ошибся. Хозяин завода, достаточно оригинальный на внешность и чем-то похожий на французского президента, судя по всему, любил не только керамику. Интересовался при случае и таллинскими достопримечательностями. В этом качестве Федя увидел рыжеволосую миниатюрную женщину – к ее столику и подошел Клайк, как истый джентльмен, галантно поклонился и даже чмокнул моментом протянутую ему тонкую руку… Федя устыдился своей шпионской деятельности. И затосковал о Лиле.

Первая партия

…Каково же было воодушевление рабочих, когда однажды в среду к Фединому столу Свен и Валера подкатили две тележки с раковинами, и Валера перевел на русский язык четкое задание от Джорджа для Феди: срочно, в течение дня отобрать все годные для ремонта мойки, сделать ремонт и отправить их на соседний участок – типа на ОТК. Для окончательной проверки и упаковки в специальные картонные коробки с красивыми фирменными надписями Gumborg SPA. Потому что утром следующего дня необходимо было сформировать первую партию заводской продукции. Эта новость сразу же облетела цех. И народ, казалось, просветлел. И, несомненно, обрадовался.

Федя самозабвенно целый день точил нижнюю часть раковин, чтобы они ровно и никак не качаясь, но плотно, без люфта, ложились на подставку. В этом и заключалось задание. Прапорщик тихонько подходил к Феде при любой возможности отлучиться со своей линии, смотрел, как идет шлифовка и многозначительно качал головой: – Рядовой э… нет, сержант, вы понимаете, на вас смотрит весь цех, э… дивизия! От имени командования прошу оправдать надежды личного состава!

Обычное появление откуда не возьмись издалека мастера Валеры сдувало Прапорщика мигом на его законное рабочее место. Но Федя успевал что-нибудь ответить Анатолию, не удержался и в этот раз, послав ему вслед нечто вроде пожелания:

– Ваше благородие! Штандартенфюрер! Организуйте срочно, если не затруднит, группу поддержки. С розовыми букетиками. И желательно, в коротеньких юбочках!

– Да, конечно, разбежались! И полковой оркестр! От имени и лица ставки! – издалека и со своего участка отозвался Прапорщик, успев заляпать себе руки и рабочую одежду жидкой глиной, что совсем не походило на попытку создать видимость бурной производственной деятельности. Он, вправду, опять что-то на линии опрокинул на себя, чем и привлек внимание Валеры, отправившего Анатолия через минуту выяснений к обыкновенному водопроводному крану – привести в порядок свою внешность. И Прапорщик, послушно удаляясь на помывку, хитро улыбался и показывал знаками Феде: вот, мол, как надо – тонко получать от начальства нечаянные преференции и минуточки для всегда желанного внепланового перекура.

Федино рабочее место располагалось так, что просматривалось со многих сторон и с других линий. И сам Федя видел в любой момент, кто и что делает на соседних участках. И мог даже присматривать за входом в цех, откуда обычно и появлялось начальство. И догадливым рабочим не нужно самим беспокоиться, идет ли кто-то к ним, достаточно внимательно следить за поведением Феди и тех, кто работает неподалеку от него: если парни вдруг становились слишком сосредоточенными в работе и усердно терли, шлифовали и шоркали, значит, на горизонте – строгий мастер или еще какой-нибудь шухер.

Поначалу Федя думал, что все рабочие цеха следят друг за другом. А то еще и закладывают незаметным образом один другого начальству. А чуть погодя убедился, что такие же мысли посещают всех. Велло как-то за обеденным столом и при мастере Валере иронизировал про то, что с соседних линий в течение дня народ постоянно крутит головами по сторонам, как будто высматривает сачков еще больших, чем сами! А то ведь просто отдыхают. Переводят дух. Психология такая у человека, значит.

Однако, Федя и на эти слова сотоварища по цеху подумал не очень одобрительно: при мастере Велло мог бы и удержаться от столь тонких замечаний и намеков в адрес рабочих. Если сам, конечно, не претендовал на должность мастера.

…К концу смены Федя доложил Валере, что требуемое количество изделий готово. На всякий случай Федя сделал на три раковины больше, потому что Джордж пообещал после смены вечером дополнительно проверить всю партию и запросто мог потребовать замены некоторых раковин.

Утром начальство приказало упаковать приготовленные к отправке мойки.

Специальное устройство для упаковки продукции находилось в отдельном закрытом помещении, куда рабочим входить категорически запрещалось, а если бы кто-то и пожелал проникнуть без разрешения, то не зная специального кода, не смог бы открыть массивные ворота, управляемые системой автоматики. Валера показал Феде, как управиться с воротами, а в помощники ему определил двух парней с печного участка. Совместными усилиями они пригнали к месту упаковки тележки с готовыми изделиями.

Парни занялись картонными коробками и аппаратом для обертки. Федя без проблем изучил и затем запустил новое оборудование. Работа ничего сложного из себя не представляла. На широкую вращающуюся платформу ставился поддон с коробками, включался аппарат, а дальше оставалось только следить и при необходимости поправлять пленку или сдвинувшиеся коробки.

Пока помощники занимались мойками, Федя внимательно разглядел помещение, обратил внимание на вторые ворота, которые, очевидно, выводили сразу на улицу, заметил еще один щит с кнопками, для чего-то установленный по другую сторону основных ворот.

Через некоторое время к нему подошли любопытствующие Володя и Урмас.

– Мы – посмотреть! Первая партия все-таки! – пояснил Володя. А Урмас направился к Фединым помощникам:

– Надо пощупать! Что за товар идет к покупателю…

Федя и Володя отвернулись, вместе оглядывая прежде всегда закрытое от рабочих помещение. И в это время сзади них раздался грохот.

– Ты что? Рехнулся? – это парни с печного участка заорали на Урмаса. Оказалось, он смахнул с поддона самую верхнюю коробку с раковиной, которая разлетелась на куски и в разные стороны. Не обращая внимания на ругань, Урмас подобрал несколько кусков разбитого фаянса. Не из чувства вины. Он внимательно разглядел остатки раковины и открывшиеся ее полые внутренности. Принес один кусок показать Володе с Федей.

– Вот, а я думал, что порошок сюда запрячут! – Урмас покачал головой. – Ничего нет. Версия с наркотрафиком оказалось ложной.

– Ну, ты ваще! Нашел, когда проверить! – возмутился Федя.

– А когда еще? Вчера ты сдал партию. Ночь мойки простояли в цехе. Значит, кому надо, могли бы и наполнить…

– Нет, ну, ты офигел, Урмас! Партия строго по счету! В упаковке должно быть пятнадцать штук, – указал один из Фединых помощников. – Если сейчас нас здесь прихватит Валера, без скандала не пройдет! – Что поделать? Вали на меня. Я разбил! Уволят? Или заставят платить? – Урмас не шутил. Разочарованный, он, конечно, понимал, что влип, но такую, значит, цену выставил за то, чтобы узнать, соучаствует ли он прямо или косвенно в тайных наркоделишках хозяев завода.

Федя молча принялся собирать остальные куски раковины.

– Для начала давайте соберем все осколки! И заодно неплохо бы сюда метелку. Урмас, у вас в гипсовом есть швабра, давай ее сюда!

Через минуту-другую следов от падения мойки не осталось. Для этого пришлось тщательно почистить и осмотреть пол упаковочной. И тогда Федя обратил внимание, что подле второго щита с кнопками есть еще одна, утопленная в полу, площадка-платформа.

– Володя, как ты думаешь, что это такое? – Федя негромко поделился открытием с Долматовым.

– Похоже на весы для транспорта. Заходит машина с каким-нибудь грузом, замерили, посмотрели, пожалуйста, привезла столько-то…

– А что взвешивать? Раковины или унитазы? Краску, гипс и глину, сам знаешь, завозят с другой стороны и без всяких весов!

– Да, интересная задачка! – согласился Володя.

Разбитую Урмасом раковину Федя без шума заменил одной из тех, что попридержал на своих стеллажах на случай отбраковки.

– Мужики, толпиться не будем, а дело закончим! – Федя отправил Урмаса и Володю к своим участкам. – Будем считать, что нам повезло и маленькой аварии никто не заметил.

В перерыве Федя подошел к Долматову:

– Володя, информация к размышлению: если на тех весах взвешивать ничего, не могут ли они служить в таком случае лифтом?

– О! Значит, под цехом какой-то склад? А что поднимать? Или опускать?

– Не знаю. Подождем. Откроется.

Ножик из пилы по железу

…Федя выскочил из автобуса. Уверенный в том, что остановкой для себя выбрал снова Хойму.

Это оказался парк в Кадриорге, и осень разводила в нем густые краски акварели. И Федя видел опустевшую летнюю эстраду – специально выстроенную площадку из досок. На ней теперь уже никому не нужные музыканты собирали аппаратуру и шуршали шнурами. А на дорожках парка еще сновали кое-где люди. Кто-то бежал за булочками в кафе, что скрывалось за деревьями и на самом краю парка. Кто-то шел по листьям к трамвайной остановке: парк в этом случае был просто удобен – через него до транспорта ближе. А еще бродили прохожие. Но они были вдалеке, и Федя не различал их лиц.

Настроение у него в это время оказалось не так что и мрачное. Он увидел, как под одной из величавых сосен, хотя возможно, это была не сосна, а обыкновенная ель, прямо на землю ссыпается какая-то шелуха. Значит, кто-то грыз наверху шишки. И Федя поднял голову, готовый уже расслабиться в улыбке, потому что в вышине на ветвях, наверняка, спряталась белка! А оно так и вышло. Белка сидела и прямо, как фрезерный аппарат, бесперебойно лузгала орешки и расчленяла, как хотела шишки. Эти белки в таллинских парках всегда такие – юркие и неуловимые, но вполне даже веселые. И Федя подставил ладонь, чтобы часть шелухи опустилась ему на руку – это так забавно и для чувств увлекательно.

А белка заметила его к ней расположение. С веточки на веточку она ловко пробежала и спустилась на руку Феди, а по ней – на плечо, и по-хозяйски примостилась милым зверьком у него на воротнике. Федя захотел поежится от удовольствия и даже закрыл глаза от человеческой нежности к белке. Еще бы! Такая дружба. Только между животными и людьми бывает.

Но Федю вовремя настигла мысль. Он почувствовал, а затем и увидел, что эта белка – непростая. Она, оказавшись у него на шее, с глазами, ставшими вдруг большими, как у злобного и хищного зверька, спешно искала, где у Феди сонная артерия. Конечно же, чтобы впиться зубами и перекусить ее. И Федя видел, что зубки у этого зверька как специально заточены – остры и мелки. А глазищи – в них кроме злобы и желания жрать – ничего более.

Перепуганный Федя стал со всей силы стряхивать с себя белку-оборотня. В это время на дорожке появились люди – влюбленная пара. Им захотелось поближе увидеть, как это белка спустилась сама к человеку, и вот теперь они играют вместе, забавляясь друг другом.

Смеющиеся и счастливые мужчина и женщина спугнули зверька, и он мигом оказался снова на дереве, забрался повыше и продолжил бесстрастно расщеплять шишки и орешки.

– Это… не белка! – сообщил Федя влюбленным. – Это… ужасное существо. Оно только прикидывается белкой.

Мужчина и женщина посмотрели на Федю, как на чокнутого. И прицепив удивление на свои лица, они пошли далее по дорожке.

Преисполненный ужаса от обманчивой белки, Федя побежал из парка в сторону таллинского порта и оказался в прилегающем к нему заводском районе. Там стояли простые дома, прокопченные угаром чадивших здесь некогда фабрик, полуразрушенных мастерских и заброшенных складов. Федя зашел в какой-то цех. Полагая, что здесь его белка-людоед точно не достанет.

А цех, как и положено, гремел, звенел и скрежетал железом. И люди здесь не слышали друг друга. Огромные автоматические ворота были с одной стороны. И такие же высоченные – с другой. Для вывоза продукции, наверное.

Да, это иногда невыносимо. Но здесь Федя надеялся получить убежище от белки. Рабочие, народ простой, не обращали на него внимания. И каждый был занят своим делом. Федя благополучно миновал почти весь цех. И близок был к воротам противоположным. Когда увидел, что от группы слесарей отделился один – в таком темно-синем комбинезоне и со следами работы на нём. Он пошел на Федю, и тогда бывший Ричард увидел, что у мужика в засаленной техническими маслами руке – самодельный ножик, сделанный, то есть заточенный, из обломка обыкновенной пилки по железу, замотанный в месте ручки грязной черной изолентой. И ничто не могло остановить этого слесаря. А Федю ужаснула ненависть к нему мужчины.

И явно было, что к белке из парка он не имел никакого отношения.

До ворот-то и оставалось всего пару шагов. Федя подумал, что, может быть, он сломает этот самодельный ножик у слесаря, он просто вступит с ним в бой. И неба полосочка синяя открылась в углу высоченных ворот, но они стали почему-то закрываться сами. Создавая тупик, безысходность и потерю надежды.

Феде не хотелось вражды, и он не понимал, что нужно от него этому слесарю. А другие работяги, его друзья, не видели, что в это время на уме и в сердце их сотоварища.

И сила нездешняя вынесла Федю из мрачного цеха, как птицу. Он не выдержал человеческой ненависти, что колола его глазами неизвестного слесаря. И благо, перед тьмою открылась полоска света небесного.

…Очнулся Федя во дворе панельных пятиэтажек совершенно беспечным и без тени тревоги. Во дворе собралось много людей – играли детишки, охранявшие их женщины судачили о чем-то своём, и среди них оказался умный мужчина, странно и очень похожий на мастера того самого завода, где Федя самоотверженно трудился и ремонтировал унитазы.

Листва еще трепетала на деревьях и грело солнце.

А вот и он! – услышал Федя про себя. – Да, это тот самый чудак с прибабахом. – зашептали друг другу жильцы пятиэтажек.

И девушка, удивительно знакомая, с глазами дружелюбия и сострадания, и даже какого-то родства и понимания обратилась к нему прямо при людях:

– Это правда, что вам все время что-то кажется?

Неизъяснимое чувство радости окрылило Федю и он охотно кинулся рассказывать девушке про свои приключения.

– Да, мне постоянно что-то кажется. То, что другие не видят, я почему-то вижу.

Возбужденный, Федя захотел рассказать ей про ложную белку с глазами лемура и про злого человека в слесарке.

Дворовая публика разинула рты и весело внимала Феде. А мастер, как самый умный, спросил у него загадочно.

– И деньги с неба тоже сыплются?