Помоги проекту - поделись книгой:
И вот здесь, пожалуй, необходимо прерваться и объяснить очень важную для меня вещь. Я родился и вырос в Южном Казахстане, неподалеку от того самого города Туркестана, который джунгары отобрали у казахов. На казахских землях, среди казахов, родились два поколения моей семьи до меня и уже два поколения после. То есть Казахстан — родина для пяти поколений моей семьи. И казахи, если не кривить душой, самый близкий для меня народ после русского.
Но дальше мне придется писать довольно неприятные для казахов вещи и описывать эпизоды, в которых они выглядят не очень красиво. И мне очень бы хотелось, чтобы это не было воспринято как намеренное злопыхательство, очернительство и зубоскальство. Мне неприятно об этом писать, но писать об этом надо. В этом я убежден.
Потому что нет ничего гаже, чем приличная, прилизанная, напомаженная и кастрированная история — будь то история русских, казахов или туарегов. Официальные сладенькие и скучные до зевоты сказочки про великих и непобедимых «нас» и жалких, но подлых и коварных «их» может быть еще годятся для детей, но взрослый человек, по моему глубокому убеждению, имеет право знать правду о своей истории. Имеет право на информацию о жизни своих предков без вырезанных эпизодов, которые кому-то показались «неправильными». История — дама суровая, и народы пробует на излом без особой жалости. Точно так же, как в жизни каждого из нас есть эпизоды, которые нам самим не очень приятно вспоминать, так и в истории каждого народа есть страницы, которые не делают ему большой чести и не доставляют много радости.
Но знать их — надо. Хотя бы для того, чтобы понимать — в чем ты слаб, где уязвим. Поэтому, когда рассказываешь историю, самое главное — не врать и не замалчивать (что, впрочем, одно и то же). При сегодняшней доступности информации никакого шила в мешке утаить не получится. Если мы не расскажем честно себе свою историю сами, нам ее расскажут другие, и не факт, что рассказ этот будет корректным и честным. Потому что в наступившем веке самые серьезные и значимые войны — это войны информационные.
А теперь вернемся к Тевкелеву. То, что его посольство будет не совсем обычным, Тевкелев понял уже на следующий день, когда на второй ночевке Нуралы с главными старшинами опять пришел в гости, довольно долго сидел, после чего, оглядевшись, отринул деликатность и ненавязчиво поинтересовался — почему Тевкелев им до сих пор ничего не подарил?
Это Тевкелеву тоже объяснять было не надо. Сам азиат по рождению, много лет проживший на Востоке, он не мог не знать про бакшиш.
О, бакшиш, великий и ужасный бог, безраздельно царящий от песков Северной Африки до тайги тихоокеанских сопок! Скольким европейцам ты отравил жизнь, скольких довел до белого каления, скольких вверг в неизлечимую депрессию, и скольких заставил кричать: «Никогда!!! Слышите, никогда!!! Ни ногой!!!».
«Бакшиш» — слово персидское и в переводе означает просто «дарение». Дарить надо всем, всегда и за все. Если ты не даришь — тебе про это громко напомнят. Если даришь мало — тебе это доступно объяснят. Если дарить не хочешь — из тебя это умело «викивиривают». Как едко определил это явление археолог Лео Дойель, много копавший на Востоке, бакшиш это «щедрые вознаграждения и взятки, в грубой форме требуемые и любезно принимаемые местными жителями в обмен на незначительные либо вовсе не оказанные услуги».
Все это наш герой, конечно, знал. Он прекрасно понимал, что ехать куда-нибудь в Азию без подарков — это ехать впустую, и потому запасся изрядно. Испорченный жизнью среди русских Тевкелев, правда, немного удивился, что бакшиш требуют с него, тогда как во всем мире подарки, как минимум, уравновешиваются тем, что посольства ставят «на кормление», здесь же о довольствии никто и слова не сказал. Однако виду не подал, и одарил своих гостей сообразно чину: Нуралы получил «4 аршина сукна краснова по 2 рубли по 60 копеек аршин, лисицу черно-бурою в 4 р. 85 к., а старшинам 7 человеком: первому — 4 аршина сукна красного по 2 рубли аршин, двум — по 4 аршина сукна красного по 1 рублю и по 60 копеек аршин; четырем — по 4 аршина сукна ж краснова по 1 рублю аршин» — зафиксировал в своем дневнике рачительный Тевкелев.
Но этим дело не кончилось. Нуралы, как выяснилось, давно положил взгляд на тевкелевское седло, оправленное серебром («ценою в 15 рублев») и серебряную же узду («6 рублев»), которые без обиняков и попросил у гостя. Татарин зубами скрипнул, и отдал. Но когда облагодетельствованные семь главных старшин завели речь о том, что надо бы еще обязательно одарить и остальных старшин, не допущенных к столу, общим числом 22 человека — тут уже Тевкелев не выдержал, и заявил, что нигде в мире нет такого обычая, чтобы послу одаривать всех, кто его встретил. На что гости «бес стыда» продолжали настаивать на продолжении аттракциона неслыханной щедрости, заявив, что пусть такого обычая во всем свете и не находится, но у них он есть. На это сказать было уже нечего. И гость, понимая, что испортить со всеми отношения накануне встречи с ханом — не лучший способ начать переговоры, плюнул и еще раз ощутимо тряхнул мошной.
И это было только начало.
Знаменитый Марк Твен когда-то в романе «Простаки за границей» описал ближневосточный бакшиш так: «Они цеплялись за хвосты лошадей, повисали на гривах, на стременах, презирая опасность, лезли под самые копыта, и дикий языческий хор оглушительно вопил: «Какпоживай, бакшиш! Какпоживай, бакшиш! Какпоживай, бакшиш! бакшиш! бакшиш!» Никогда еще на меня не обрушивалась такая буря». Боюсь, что Тевкелеву арабы показались бы сущими детьми по сравнению с казахами. Что за любительщина, что за нездоровая арабская суета? Нет, несчастного российского посла раздевали и разували умело, методично и очень профессионально, скупыми и точными движениями хирурга. Лишь один раз случилась осечка, и Тевкелев в этой вековечной игре в бакшиш получил хоть что-то ощутимо-материальное. И то в результате дело кончилось скандалом. Вот как этот случай описывает сам Тевкелев, по обычаю того времени упоминая о себе в третьем лице.
«Ввечеру привел один касаченин переводчику Тевкелеву барана, за которого просил, чтоб был подарок, что у них такое обыкновение есть. А как слышно, буде оного по их обычаю не принят, то за оное будут иметь злобу и непристойное понесут нарекание. За что он, Тевкелев, тому кайсаку приказал дать одну кожу красную, и оной киргиз-кайсачин не токмо не хотел принять, но с великим лаем бросил, а потом велел он, Тевкелев, еще выдать одну выдру. И от того время, хотя уже и имел себе всякое нарекание, однако не принимал».
Тут, наверное, опять надо сделать паузу и объяснить одну достаточно тонкую вещь. По прочтении этого отрывка у некоторых читателей, особенно никогда не живших в Азии, может сложиться несколько превратное впечатление о казахах. Но надо понимать вот что. Да, мало что раздражает европейца сильнее, чем бакшиш, и нет числа людям, давно решившим раз и навсегда, что Азия на 99 % населена многомиллионной бандой нахальных вымогателей. Здесь мы все-таки имеем дело с тем, что ученые обычно именуют «несовпадением культурных кодов». Потому что, с точки зрения азиата, бакшиш выглядит немного по-другому.
Весь смысл и вся сила бакшиша — именно в его всеобщности, в «тотальной коррумпированности общества». В эту игру должны играть все, только так в ней появляется рациональность. Азиатские общества — всегда и во все времена очень бедные, и пресловутый медный грош для подавляющего большинства — истинный подарок судьбы. А бакшиш дает этим потомственным нищим хоть какой-то шанс пусть ненадолго, пусть хотя бы на пару часов — но стать богатым. Бакшиш — это своеобразный круговорот ценностей в природе. Сегодня я с тебя бакшиш возьму, завтра ты с меня — в итоге все остались при своих, но и у тебя, и у меня был свой день счастья. А возможность получить бакшиш действительно есть у любого, даже самого мелкого и незначительного человека. Самый простой пример: получить «суинши» — так казахи называют подарок за радостную весть. Всего-то и надо — прибежать с новостью первым.
Поэтому вся Азия играет в «бакшиш» самозабвенно и с огромным удовольствием, причем умение выцыганить побольше не только не осуждается, но только добавляет вымогателю авторитета — как умение точно пинать мячик в футболе или безошибочно запоминать расклады в картах. Умеет человек играть, профессионал, что еще скажешь? Респект ему и уважение.
А теперь сами рассудите, кем в глазах азиата выглядит европеец, трясущийся за каждый грош и упорно не желающий играть в такую интересную игру? Именно — противным скучным скрягой, который не только не желает сам получать удовольствие, но и портит жизнь другим людям. Ну и не сволочь ли он после этого?
Однако, пока мы рассуждали об особенностях азиатского менталитета, наш герой, изрядно ощипанный, но непобежденный, уже добрался до стоянки Абулхаир-хана.
Шутки кончились. Началось дело.
Глава 22
Врун
Прежде чем я перейду к главному, рассказу о том, как встретила Тевкелева Казахская орда, мне хотелось бы сказать несколько слов на отвлеченную, казалось бы, тему.
В эпизоде с посольством Тевкелева мы имеем уникальную для истории XVIII века возможность увидеть не восстановленный историками сухой перечень событий, а живых людей. Дело в том, что когда Тень Тевкелев выезжал в Степь — даже на закате жизни, в больших чинах и большой власти — он всегда вел дневник, причем очень подробный. И вы даже не представляете — насколько ценный подарок историкам он этим делал.
Открою небольшой секрет: больше всего работа историка напоминает реставрацию. Процентов на восемьдесят историк — это реставратор. Восстанавливатель. Вся наша работа — это искать всюду крошки и кусочки информации. Брать по капле из чьих-то мимолетных заметок, сухих официальных отчетов, безудержного вранья, жалостливых объяснительных, грозных начальственных окриков, пересказов давних полузабых баек, искренних и оттого особенно лживых мемуаров, этих излияний слабеющего ума и прочая, прочая, прочая… Набирать эту гору мусора, держать в уме весь этот ворох, львиная доля которого не пригодится никогда, и каждый божий день катать эти кусочки в голове. Раскладывать этот бесконечный пасьянс, сопоставляя один обломочек с другим, и собирать, собирать, собирать из этого сора не имеющую границ мозаику.
Проблема не только в том, что собираемая мозаика бесконечна, она уходит за горизонт во все стороны, и мы сами зачастую не знаем, в каком направлении отправит нас завтра особо удачно сложившийся кусок. Нет, мы, естественно, знаем, кто еще из коллег бродит в окрестностях, «сидит на этой же теме», и, конечно же, внимательно следим за их публикациями, чтобы вовремя добавить собранные ими большие куски в собственную необъятную картину. Иногда происходят и случайные встречи, и на какой-то делянке мы вдруг сталкиваемся с коллегами, которых это ежедневное бродяжничество в прошлых веках завело сюда совсем от другой проблематики.
Но всегда есть одна проблема. Проклятая и не решаемая проблема историков — мозаика эта никогда не бывает полна. В ней всегда дырки, всюду проплешины, закрыть которые нельзя. И нам, описывая общую картину, приходится закрашивать эти белые пятна собственными домыслами, логичными предположениями, чем-то, что, на наш взгляд, там было. Или должно было быть.
Сложность в том, что обычно в этих дырках скрывается самое интересное, то, что невозможно обойти, рассказывая о прошлом. Например, Петр Первый не вел откровенных дневников и нам никогда не найти документа-исповеди, в котором бы он собственноручно написал: «Все свои реформы я затеял потому, что…». Никто, кроме него, не знает доподлинно, почему он «Россию поднял на дыбы», не знает и не узнает никогда. Это классическая «дырка», «проплешина», «белое пятно». Нам ее не заполнить, можно только «закрашивать» эту дырку, то есть предполагать и спорить о том, чьи предположения лучше.
Одной из самых обидных дырок, заполнять которую практически нечем, является психология тогдашних людей, их, грубо говоря, оживление. Мы более-менее знаем, ЧТО они делали, но ПОЧЕМУ они это делали, мы (по крайней мере, в истории XVIII века) можем только предполагать. И непреходящая ценность полевого дневника Тевкелева именно в том, что Тень пересказывал все происходящее с ним очень подробно, не ленясь фиксировать не только события, но и разговоры и диалоги. И постепенно, стоит лишь приноровиться к языку XVIII века, с этих страниц под масками исторических персонажей проступают живые люди — с их сомненьями и враньем, долгим наблюдением за чужаком, спонтанными откровениями с ним же, страхом за собственную шкуру и преодолением этого страха, жадностью, завистью и тут же благородными порывами и столь редким во все времена человеческим умением подставить себя под удар «за други своя».
По сути, дневник Тевкелева — это готовая повесть, которую мне очень бы хотелось пересказать подробно, но придется ограничиться в лучшем случае объемом большого рассказа. Но пересказать придется, просто потому, что этот дневник, по большому счету, и есть вся имеющаяся у человечества информация о начале присоединения казахов к России, никаких других источников просто не существует. Поэтому не удивляйтесь столь редкому для исторических описаний изрядному психологизму действий персонажей — это не выдумки историка, это сбереженная временем правда одного из действующих лиц.[100]
Вот теперь, наконец, продолжим рассказ о приключениях нашего героя.
Посольство Тевкелева началось… Началось странно. Пожалуй, именно это слово уместнее всего.
Нет, поначалу как раз все было как обычно. В двух верстах от лагеря русского посланника встретили, заселили в юрту, поставленную — для почета — неподалеку от ханской. Взяли в ханский табун для сохранения всю посольскую живность: 200 лошадей и 12 верблюдов. И даже в почти мгновенном появлении в юрте у Тевкелева русского пленника (Яков, Прокофьев сын, прозванием Волдырь, уроженец Яицкого городка, служивый казак, в 1731 году в июне послан с Яика с письмами на Самару, не доезжая, полонен, жил в Киргис-кайсацкой орде у киргисца Конака) не было ничего необычного — к кому еще бежать русским пленным, как не к русскому посланнику?
Странности начались чуть позже — когда Тевкелев обнаружил, что к его юрте приставлен караул, а встретиться с ханом нет никакой возможности — караул и приставлен был для того, чтобы исключить всякое их общение до оглашения гостем грамоты русского Белого царя. Слава богу, караул был не очень строгий (тогдашние казахи и дисциплина — вещи, если и не взаимоисключающие, то плохо сочетающиеся) и прибывшие с Тевкелевым башкиры свободно сновали туда-сюда. Опытную Тень не надо было учить оперативной работе, и вскоре двое самых толковых башкир, Таймас-батыр и Кидряс, были отправлены к хану. Вскоре Кидряс вернулся и передал на словах от хана следующее: встретиться надо обязательно, без этого все пропало, поэтому пусть русский посланник переоденется в «худое платье кайсацкое», выберется из юрты и придет в тайное месте в степи, Кидряс отведет.
Пришлось нашему герою снимать мундир с блестящими пуговицами и облачаться в засаленный халат и драный малахай. Через караул прошли без сучка без задоринки, благо руки работу помнят. Через несколько часов переводчик, оставив с лошадьми верных Таймаса и Кидряса, уже стоял лицом к лицу с явно встревоженным ханом.
Встревоженным настолько, что — небывалое для Степи дело — Абулхаир обошелся без долгих приветствий, расспросов и предисловий, а сразу перешел к делу. И честно признался, что полученное в Петербурге прошение о вступлении казахов в русское подданство — никакая не общая воля степного народа, а филькина грамота. Прошение он написал сам, не поставив в известность не только всю казахскую верхушку, но даже многих из своего ближайшего окружения. Поэтому прибытие русского посланника для приведения их под руку Белого царя стало для казахов громом с ясного неба. Теперь народ ропщет, люди взвинчены и злы, и последствия могут самыми неприятными.
— Что значит «самыми неприятными»? — отбросив политесы, напрямую спросил ошарашенный Тевкелев.
— После общего курултая[101] тебя убьют точно. Меня — скорее всего, — честно ответил хан.
— Зачем ты это сделал? — только и мог спросить Тевкелев. И его можно понять. Бог с ним, с посольством в Петербург, но ведь когда русский посланник уже был в Уфе, Абулхаир-хан прислал ему еще одно письмо, где не только подтверждал, что все казахи только и мечтают о российском подданстве, но и заверял, что ханы Бухары и Хивы, правители Ташкента и Туркестана — все они признают власть Абулхаира и, как и он, очень хотят податься под руку русской императрицы. А на деле, как выяснилось, хан не может контролировать даже старшин своего жуза.
Хан помолчал, обдумывая, а потом сказал, что расскажет гостю, как на духу, всю правду о том, для чего он все это затеял. Потому что казахов бьют все. Все вокруг. Из Ташкента, Туркестана и Сайрама джунгары их выбили, в плен к ойратам попали жена и мачеха Абулхаир-хана, а ему, чингизиду, привыкшему сидеть на троне, пришлось бежать из богатых городов сюда, в дальние степи. Но и здесь нет ему покоя — идет непрекращающаяся война с калмыками, башкирами и бухарцами. И если с Бухарой и Хивой мирные переговоры уже идут, и, вполне возможно, закончатся успешно, то с калмыками и башкирами договориться никак не удается. А лучший способ обезопасить себя с севера и запада — это стать, как тамошние обитатели, российскими подданными. Ну и последний резон — когда калмыкам и башкирам не хватает сил победить врагов, императрица шлет им военную помощь. А военная помощь — это то, что казахам сейчас важнее всего.
— Я не о том, — переспросил Тевкелев. — меня интересует, зачем ты врал, присылая прошение не от себя, а от имени всех казахов?
После этого вопроса Абулхаир-хан молчал особенно долго. А потом с кривой горькой усмешкой спросил:
— А если бы я написал ей правду: мол, я, Абулхаир-хан, битый всеми и выгнанный отовсюду; никого, кроме себя, не представляющий, хочу принять твое подданство — послала бы Белая Императрица посольство ко мне или просто выбросила бы ту бумажку?
Теперь нечего ответить было Тевкелеву. И после паузы переводчик задал своему невольному сотоварищу по безвыходной ситуации главный вопрос:
— И что нам теперь делать?
Как ни странно, после этого вопроса хан оживился, и быстро затараторил, что он все уже продумал. Надо просто действовать не в лоб, а с умом, не тупо требовать от казахов присяги, а работать исподволь, хитростью, «понеже-де Киргис-кайсацкая орда люди дикия, вдруг их в путь наставить невозможно, так надобно с ними поступать как уменьем ловят диких зверей».
Смысл ханского предложения сводился к тому, что надо коррумпировать казахскую верхушку, умилостивить их богатыми дарами, «чтоб они тем умяхчились. А ежели-де знатные старшина на то склонятца, и киргис-кайсацкие народы от старшин отстать не могут. И многократно тем он, Абулхаир-хан, ему, Тевкелеву, подтверждал, чтоб всеконечно он, Тевкелев, их, старшин, дарил».
В общем, знакомая нам уже мизансцена под названием «те же и бакшиш».
На том, собственно, и закончилась первая встреча растерявшего свою удачу казахского хана и посланника великой империи в драном малахае и засаленом халате с торчащими кусками ваты.
Глава 23
Прием незваного гостя
А на обратном пути выяснилось, что недовольные решением хана казахи не шутят. Тевкелева до юрты вел Таймас-батыр, а Кидряс отправился сопроводить до кибитки хана — Абулхаир, не верящий уже никому, чтобы сохранить секрет, не взял на встречу ни единого человека. Тевкелев с Таймасом вернулись благополучно, а вот Кидряса поймали у самой ханской ставки. На счастье — не в компании с ханом, а тогда, когда он, попрощавшись с Абулхаиром, собирался возвращался к Тевкелеву.
Караульщики били Кидряса страшно, смертным боем и требовали, чтобы он признался — не на встречу ли с Тевкелевым водил он хана? Наутро ситуация повторилась уже в присутствии знатных старшин, обещавших забить башкирца до смерти — и это были не пустые угрозы. Но российский подданный Кидряс Малакаев ни в чем не сознавался, и лишь твердил, что крутился не возле ханской юрты, а возле ханской кухни в надежде разжиться свежесваренным мясом, а встречались ли хан с Тевкелевым — про то он знать не знает и ведать не ведает.
В итоге, так ничего и не добившись, Кидряса к Тевкелеву принесли на кошме — стоять на ногах он уже не мог.
Тем и закончились первые сутки пребывания высокого русского посольства в казахской степи.
Хотя нет — тем же утром, когда трещали под сапогами кидрясовы кости, Абулхаир-хан прислал к Мамбету Тевкелеву своего человечка с наказом как можно быстрее передать хану всяких товаров на подарки — подкупать старшин. Но Тевкелев, прекрасно понимая, что как только он расстанется с выделенными ему казной богатствами, жизнь его не будет стоить и полушки, отослал человечка обратно порожняком, заявив, что все подарки будут только после того, как хан примет присягу.
Человечек с невиданной быстротой бумерангом вернулся обратно, принеся на словах новое послание хана, состоящее в основном из восклицательных знаков. Дескать, какая присяга!!! Бакшиш давай!!! Сегодня!!! А если сегодня ничего на подкуп не будет, «то-де как ему, Абулхаир-хану, так и переводчику Тевкелеву будет великой страх».
Растерянный Тевкелев, так толком и не понимая — разводят его, или ситуация и впрямь отчаянная, несколько снизил планку, заявив, что царское жалование хану он может вручить только после передачи царской грамоты. Не успел человечек исчезнуть, как у дверей тевкелевского жилища нарисовалась делегация казахских старшин с сообщением о том, что переводчик Тевкелев приглашается на аудиенцию к хану для вручения царской грамоты.
В общем, все было как в старой казахской песенке. Казахи, как и любой нормальный народ, лучше всего смеются не над соседями, а над собственными недостатками. Вот и сочинили песенку. Исполняется под домбру на одной ноте:
Ну и так далее, по нисходящей, до «чапан дай», «арак (водка) дай» и «айран (кислое молоко) дай». В общем, не мытьем так катаньем, главное — вытянуть.
Услышав про официальное вручение верительных грамот, Тевкелев, как положено, при полном параде, во главе представительной российской делегации из двух геодезистов и семи знатных башкир явился к хану с грамотой и царскими подарками. Там он в торжественной (со стороны русских) обстановке зачитал царское послание, сказал приличествующую случаю прочувствованную официальную речь, и с поклоном преподнес грамоту и царские дары.
Вместо ответных речей высокого гостя попросили покинуть помещение и удалиться к себе. Несколько ошарашенный подобным приемом Тевкелев отбыл, а через несколько часов вернулся и оставленный им для наблюдения башкир и доложил, что все дары казахи снесли в одну кучу, и «начали между собою делить с великим криком и дракою, и бились плетьми и саблями до крови».
Да, почтенный читатель, нравы в Казахской орде в те времена были самыми непринужденными, и пресловутая Запорожская сечь показалась бы на фоне казахской вольницы прусской казармой, пронизанной жесточайшей дисциплиной.
Но гораздо хуже дикой вольницы было другое — соглядатай-башкир подтвердил, что во время дележки казахи, не скрываясь, призывали друг друга «чтоб Тевкелева убить досмерти, а пожиток ево себе пограбить и людей разобрать по себе».
Уяснив, что каша варится — горче некуда, Тевкелев созвал совет. Он прекрасно понимал, что имеющихся у него ресурсов никак не хватит на то, чтобы подкупить всю казахскую старшину, и решил работать точечно, коррумпируя самых нужных и авторитетных людей — ничего другого просто не оставалось. Проблема была в том, что внутриказахский расклад сил был ему практически неведом, и к кому идти с подношениями — он понятия не имел. На счастье, набирая себе свиту, Тевкелев по старой привычке разведчика отобрал среди башкир не самых знатных, а самых знающих. Тех, кто постоянно вел дела с казахами и частенько наезжал в их кочевья.
Их-то русский посланник и вызвал к себе на совет — Алдарбая Исекеева, уже знакомого нам Таймаса Шаимова, Косемиша Бекходжина, Оразая Обозинова, Шиму-батыра Калтычакова, и Отжаша Разманкулова, Ака-муллу. Доплелся до юрты и оклемавшийся немного Кидряс.
Объяснять ситуацию долго не пришлось — башкиры и сами все прекрасно понимали: и в какой заднице оказалось русское посольство, и что отсидеться не удастся, все они в одной лодке — и посол, и геодезисты, и драгуны, и казаки, и башкиры. По большому счету, решить надо было только одно — с кого начать? Кого послушают эти дикие люди, чье слово весит в Степи больше всего?
И все присутствующие, не сговариваясь, назвали одно и то же имя.
Букенбай-батыр.
Да, Букенбай-батыр, — подтвердили все башкирцы. — Букенбай, и зять его Есет-батыр, и двоюродный брат его Худай-Назар-мурза. Их надо дарить и умилостивить в первую очередь, потому что если эти трое нам не помогут… «Буде же на то не склонятца, то инаго способу башкиры сыскать не могут, и едва от смерти спастися могут ли».
Тогда же Тевкелев отправил человека к хану с сообщением о том, что его намерены убить, и попросил хана унять старшин и пресечь эти недостойные по отношению к послу намерения. Отправил, уже приблизительно понимая, что услышит в ответ. Предчувствия его не обманули — Абулхаир в ответ сообщил, что помочь ничем не может, потому как сам находится в отчаянном положении. А посоветовать Тевкелеву он может только одно — попытаться успеть до курултая найти Букенбая-батыра и попробовать заручиться его поддержкой. Если не спасет Букенбай, значит никто уже не спасет.
Да что же это за Букенбай такой? — так, наверное, думал Тевкелев, отправляя на поиски Таймаса, приятельствующего с таинственным батыром еще с тех давних времен, когда ездил к казахам во главе башкирского посольства. Не буду вас интриговать — пора уже познакомить читателей с новым героем нашего рассказа.
Глава 24
Степной рыцарь
Знакомьтесь: Букенбай Караулы из рода табын, известный казахский батыр. Слово «батыр» нам всем прекрасно знакомо, в славянских языках оно звучит как «богатырь». Батыры-богатыри, как мы все знаем, это лучшие воины: самые сильные, самые ловкие, самые храбрые, самые умелые, при этом частенько выбившиеся из самых низов.
Но есть небольшая разница. Если для русских «богатырь» — это нечто давнее, отжившее, былинное, то у казахов ситуация была прямо противоположной. Годы войны с Джунгарией — это золотой век казахского батырства, пик этого института, именно тогда жили и воевали самые знаменитые казахские батыры. Легенда русской Большой Игры Чокан Валиханов позже назовет это время «рыцарской эпохой» и трудно подобрать лучшее сравнение. Это и впрямь были времена своеобразного «Круглого стола» в казахской степи, и внушавшие ужас врагам имена тогдашних степных ланцелотов и персивалей до сих пор назубок знают все казахи.
Оно и неудивительно. И до и после батыры были прежде всего «рыцарями барымты», и только эти злосчастные, в общем-то, для казахов годы потребовали от батыров нечто большего — встать грудью не только за себя и за свой род, а подняться на защиту всего народа.
Что? Что такое барымта? Ну, это совсем просто. Тогдашние казахи — это народ воинов. Но чаще всего и продолжительней всего казахи воевали между собой — барымта иногда не прекращалась столетиями. Грубо говоря, барымта — это насильственный захват чужого скота, имущества и, собственно, хозяев имущества. От тривиального разбоя барымту отличает то, что обычно посредством ее сводились счеты не между людьми, а между родами. Допустим, один кочевник обидел другого кочевника — невесту украл, брата зарезал или просто лошадей себе отогнал. Попытки решить дело миром ни к чему не привели — суд биев признал его виновным, постановил возместить ущерб, но он ничего возмещать и не думает, сидит у себя в ауле и смеется. Тогда обиженный собирал всех родичей на барымту и большим отрядом шел и забирал силой всю сумму иска, попутно прихватывая и вообще все, что было, включая ясырь — невольников. От обычного набега барымта отличалась своей демонстративностью — в путь отравлялись обязательно при свете дня и открыто объявляли этот набег барымтой. Барымтовать, как правило, отправлялись все взрослые мужчины рода, отказаться от участия в барымте значило признать себя трусом и навеки загубить свое доброе имя.
Потом, естественно, ограбленный род собирался на ответную барымту и процесс становился бесконечным. Самые ловкие и бесстрашные барымтачи и назывались народом «батырами», они быстро приобретали авторитет, власть и влияние в своем роду, а заодно и богатство. Ведь барымта стала не только вечным проклятием казахской экономики, но и немаловажной статьей дохода, даже поговорка появилась: «Кто боится барымты, тот не будет скотоводом».
Естественно, в таких условиях сложно было стать батыром «общенационального», так сказать, значения. В своем-то роду он, естественно, считался батыром, но стоило отъехать в другой род, как сразу начиналось: «Кто? Он батыр? Да он конокрад! Вот у нас батыр так батыр!!!». И лишь когда встал вопрос о выживании казахов как этноса, в многочисленных битвах с джунгарами родились «общеказахские» батыры, почитаемые всем народом и частенько становившиеся во главе всеобщего ополчения.
Одним из таких всеми почитаемых батыров и был Букенбай Караулы из рода табын. Я вовсе не случайно все время подчеркиваю его происхождение, «из рода табын» — это важно.
Во-первых, потому, что батыров по имени Букенбай в тот золотой век степного рыцарства было как минимум трое (кроме нашего, славились еще Букенбай Буркуткаулы из рода шакшак племени аргын и Букенбай Акшиулы из рода канжигалы племени аргын), все они жили в одно и то же время и их, естественно, путали, путают и будут путать.
Во-вторых, у кочевых народов, возникших на обломках империи Чингисхана, есть «сквозные» роды, существующие в нескольких этносах. Найманы, к примеру, известны в составе казахов, монголов, каракалпаков, киргизов, алтайцев, ногайцев, узбеков, цонголов и западных бурят. Род «табын» не является в этом смысле исключением — до сих пор есть казахские табыны и башкирские табыны. Как вы уже наверное догадались, именно к башкирскому роду «табын» и принадлежал отправившийся на поиски Букенбая русский подданный Таймас Шаимов. Оба табыны, оба батыры — ну как им было не подружиться?
Табыны, кстати, всегда славились воинской отвагой и дали России немало героев, как в давнем, так и недавнем прошлом. Так, из казахских табынов происходила, к примеру, Алия Молдагулова — погибшая на фронте девушка-снайпер, Герой Советского Союза, лично уничтожившая 78 фашистских солдат и офицеров, памятники которой стоят в шести городах бывшей большой страны. А башкирские табыны дали стране, к примеру, генерала Минигали Шаймуратова, одного из известнейших персонажей советского периода Большой Игры. Бывшего матроса и буденовца, самостоятельно изучившего английский, китайский, татарский, уйгурский и казахский языки, долгие годы работавшего «на земле» в Турции и Китае, и геройски погибшего в рукопашной во время рейда по тылам противника, который совершала возглавляемая им 112-я башкирская кавалерийская дивизия.
Но я отвлекся. Третья причина, по которой я акцентирую внимание на происхождении Букенбая заключается в том, что табын — это пусть и славный, но не совсем знатный и влиятельный род. Скорее уж наоборот. А это в те времена было более чем важно. Вспомнив ту же барымту — огромное значение имела элементарная численность рода. Простая арифметика войны — если малочисленный род живет в окружении многолюдных, то просто из-за количества выставляемых ими и нами бойцов, соседи в условиях непрекращающейся барымты скоро разграбят его до нитки. Умные ханы это понимали, потому и проводили периодически политику укрупнения колхозов, пардон, родов.
Так вот, род «табын» укрупнили буквально за несколько десятилетий до посольства Тевкелева, и сделал это предшественник Абулхаира, великий хан Тауке. Он свел рода табын, тама, кердеры, кереит, телеу, рамадан и жагалбайлы в единый племенной союз, который так и назвали: «жетыру», то есть «семь родов».
Это важно для характеристики человека, который начал свой жизненный путь, родившись «кара-суйек» («черной костью», то есть незнатным человеком) в маленьком и незначительном роде. И это среди казахов, у которых до сих пор в ходу пословица: «Если у кочерги длинная ручка — она не обжигает пальцы, если у тебя много родичей — люди не тронут тебя».
Итак, знаменитый батыр Букенбай Караулы из рода табын родился в каком-то году последней трети XVII века где-то в районе озера Арал. С юных лет он активно включился в войну с джунгарами, одержимый местью за погибших в битвах с ойратами четверых старших братьев. Очень быстро заработал огромный авторитет безоглядным бесстрашием, отменным воинским умением и, главное, недюжинным умом. Еще юношей получил звание «батыр», приблизительно в начале XVIII века избран бием (старшиной) рода табын Младшего жуза. Как глава табынов, в 1710 году участвовал в знаменитом курултае Младшего и Среднего жузов в Приаральских Каракумах, после которого приобрел всеказахскую известность своим невероятным по силе выступлением, в котором призывал объединить разрозненные отряды ополчения в единый кулак для отпора джунгарам. Именно на том курултае Абулхаира избрали ханом, а известный «полевой командир» Букенбай был выбран главнокомандующим единого общеказахского ополчения. В течение следующих двух десятилетий практически непрерывно воевал с джунгарами «в первых огнях и выездах», командуя крупными воинскими соединениями. В 1726 году ходил вместе с ханами Абулхаиром и Семеке против волжских калмыков, а затем более года провел в ставке правителя Калмыцкого ханства Цэрэн Дондука в качестве заложника невозобновления боевых действий. На его кандидатуре настоял сам калмыцкий хан, зная — потерять Букенбая казахи никогда не рискнут.
Ко времени появления в степи Тевкелева Букенбай, формально оставаясь лишь главой табынов, фактически контролировал через друзей и родственников весь «жетыру» — к примеру, его племянник, вышеупомянутый Есет-батыр, сам рыцарь далеко не из последних, был главой рода «тама». А жетыру — это практически треть Малого Жуза, более семи тысяч семей, то есть при необходимости Букенбай мог выставить не меньше десяти тысяч сабель.
Думаю, теперь понятно, почему нашего переводчика все отправляли к Букенбаю? И вот этот человек переступил порог гостевой юрты, в которой поселили русского посланника.
Глава 25
Разговор глаза в глаза
Поделиться книгой: