Помоги проекту - поделись книгой:
– Черта лысого, что ли? – хохотнул тот. – Кроме тебя, никого, уж все глаза проглядел.
Раис смущенно хмыкнул, и только теперь заметил цепочку следов, уходящую в лес за оврагом, точнехонько от вмятины, оставленной в снегу его телом. Родственник проследил за его взглядом, пожал плечами:
– Старый след. Ну, давай выбираться. А то окоченеем тут.
Ничего не стал говорить Раис свояку, только пробормотал: «Сон-то, видать, вещий».
– Чего? – переспросил тот.
Раис лишь рукой махнул – дескать, пустяки. Пока карабкались наверх, со стороны Уфы появилась машина – большая фура. Усатый шофер затормозил, без лишних слов согласился довезти до Инзера – водителям в беде без взаимной выручки амба. По дороге обсудили варианты поднятия машины из оврага. Сошлись, что лучший способ – воспользоваться лебедкой, так как дорога с другого края ограничена склоном горы, где толком и не развернешься.
В поселке лебедки не нашлось, зато удалось договориться с трактористом и водителем грузовика. Вернулись на место аварии, вчетвером поставили внедорожник на колеса. Затем поочередно – трактором и грузовиком – принялись вытягивать его наверх двумя тросами, укорачивая их по мере надобности. Вскоре дело было сделано. Раис открыл капот, покопался внутри, оставшись доволен осмотром:
– Все на месте, никаких тебе поломок, нарушений. Ничего не скажешь, повезло нам.
Немного почихав проформы ради, двигатель завелся, издав привычное урчание. Пострадавшие отблагодарили мужиков: как водится, сунули тем пару бутылок. Деревенские помялись слегка да и завели разговор – издалека начали. Дескать, сами они по этой дороге не ездят. В километре отсюда имеется объезд – им и пользуются местные.
– Отчего так? – поинтересовался удивленный Раис. – Здесь же короче, да и дорога получше.
– Да как сказать-то, чтобы понятнее… – пожал плечами пожилой тракторист и поведал им поверье не поверье – то ли придание местное, то ли байку… Одним словом, еще во времена домусульманские, когда их предки-башкурды веровали в единого небесного бога Тенгрэ, здесь – на склоне горы – было место захоронения покойников. По обычаю тело ложили на землю, среди камней, предварительно обсыпав зерном. Если мертвого склевывали птицы, считалось, что душа у него чистая, безгрешная – возносится прямиком на небо, а после возрождается снова, проникая с солнечными лучами во чрево женщины из их племени. Если труп поедали звери лесные, то человек был отягощен грехами при жизни, но и его душа могла быть спасена. А вот тех, кого не трогали ни птицы, ни звери – значит, совсем черной была их душа при жизни, и не подлежали они возрождению в мире людском, а тем более заказан был им путь в небесное царство Тенгрэ. Таких пожирали муравьи и черви – и участь грешников заключалась в вечном пленении под землей.
– Во как! – Фауль аж крякнул.
– Так что, брат, место это святое, нельзя было его тревожить, – тракторист нахмурился, – а наши отцы проложили здесь дорогу – взяли грех на душу!
– И что же? – вскинулся живо заинтересованный Раис, вспоминая мерзкую харю старика-беса.
– А то, что мстят теперь людям за их глупость злые духи – дивы во главе с Иблисом…
– Это шайтан что ли? – не понял Фауль.
– Ну да. А по нашему – Шурале.
Раис встревожено присвистнул.
– Только нам, башкирам, они и пакостят, – добавил водитель, – а других и не трогают: грех-то на нас.
Покачали головой работяги, вслух же ничего не сказали. Еще раз поблагодарили своих вызволенцев и осторожно тронулись с места.
– Ну, повезло нам, – все повторял Раис, – слушай, просто сказочно подфартило.
– Еще как подфартило, – согласился напарник.
И когда удалялись от злополучного места, послышался Раису бесовский хохот, от которого ледяной волной пробежал мороз по коже. Подумалось, что никак угомониться не хочет нечистый дух, мало ему злой шутки, что сыграл с путниками. Посмотрел в окно кабины, а там вдоль края леса металась стая оголтелых ворон в погоне за той лисой, которую они спасли. Лишь усилием воли Раис отогнал наваждение.
Посыпал мелкий снежок. По дорожному полотну белыми змейками вилась поземка. Впереди их ждала работа. Там товарищи, смех и серьезный мужской труд. Впереди жизнь. И уж точно демонам и бесам там места нет, если только рожденным женщиной.
Февраль 2003 г.
Вероника Авинова Зимняя сказка
Зимой мир становился черно-белым. Как старые фильмы. Вокруг стояли серые дома, черные деревья… И лежал белый-белый снег. Такой чужой среди всей этой серости и черноты. Будто он был ненастоящий, будто его только что привезли сюда и высыпали, чтобы поиграть в снежки или в какую-нибудь зимнюю сказку. А еще, когда выглядывало солнце или светили фонари, по снегу рассыпались такие красивые искорки… Они переливались всеми цветами радуги, и на них можно было смотреть бесконечно: маленькие живые огоньки на ненастоящем белом снегу. Если бы не эти искорки, то Аня зиму бы вообще ненавидела. Эти черные деревья и серые дома… А так… Искорки всегда скакали по снегу и подбадривающе ей подмигивали. И Аня, будто кошка за мышкой, следила за их забавной игрой. Волшебные светлячки казались ей даром небес, единственной целью которого было помочь ей пережить очередную холодную зиму до той поры, когда из-под снега покажется потрескавшийся темный асфальт и робко выглянет первая зеленая травка. Тогда снова будет весна, а за ней лето… Весь мир будет играть голубым, зеленым, желтым и красным… И деревья будут стоять не черные, как сейчас, а коричневые или, в крайнем случае, белые, как березы. Они будут носить сначала легкие светло-зеленые сарафаны, потом оденут тяжелые бальные платья, на которых будут такие разные и красивые цветы… Белые, лиловые, розовые…
Но сейчас стояла зима. Еще целый месяц разнообразить мир будут только эти волшебные веселые искорки, которые сверкают на снегу, как бриллианты в платиновой оправе или как роса на майских ландышах. Хотя нет, это не то. Бриллианты или росу можно потрогать, а попробуй поймать искорку… зачерпнешь только пригоршню холодного снега. Аня знала это совершенно точно. Когда-то давно она пробовала ловить этих хитрых волшебных светлячков, но они почему-то желали жить только на снегу и никак не хотели переезжать к ней домой. Иногда ей было из-за этого грустно. Но стоило выглянуть в окно, и все проходило. Ведь мир вокруг сверкал всеми цветами радуги. Если бы еще под этой радугой не было видно такого холодного снега и черных деревьев… если бы не надо было носить эту неудобную тяжелую шубу… если бы грело солнышко… Аня задумалась. А когда пришла домой, то вытащила из ящика цветные карандаши и листок бумаги. И принялась рисовать деревья, на которых жили искорки. И небо, в котором светило яркое и теплое солнце. И еще птиц. Тех самых синиц, которые так мерзли сейчас с другой стороны подоконника. Время от времени она подходила к окну и сверяла нарисованных светлячков с настоящими. Долго, вдумчиво и не спеша… Бумага постепенно покрывалась цветным графитом, на ней вырастали цветы, прыгал заяц, падали с веток абрикосы… И жили точно такие же искорки, как там, за окном. Аня заснула над неоконченным рисунком ровно в девять вечера. Она была уверена, что дорисует его завтра… или послезавтра… или послепослезавтра… или не дорисует вообще… В конце концов, зима тоже не такое уж плохое время года, и она успеет нарисовать еще много чего, после того, как придет завтра с горки. Она снова будет смотреть на такой чистый и белый снег и серые дома… Но они станут куда веселее, ведь их можно будет переселить сюда, на картину, где так тепло и красиво, где светит солнце… Аня улыбнулась во сне. Она чувствовала себя хозяйкой мира. Да и, пожалуй, была ею. Самый главный, самый красивый и любимый человек. Который теперь любил жизнь, а не лето, осень или весну. Маленькая девочка, свернувшаяся калачиком на своей кровати, еще не знала, что сегодня она сделала самое большое открытие в своей жизни. Может быть, когда-нибудь она поймет это. Но это потом, не теперь. Ведь сейчас были более важные дела: ей было пять лет, и завтра ее ждала горка.
Январь 2003 г.
Вероника Авинова Старая сказка
Когда-то, очень давно, наша жизнь была похожа на сказку… Когда за окном медленно опускались на землю белые хлопья снега, а я сидела перед камином, огонь которого, отражаясь в хрустальной люстре, разбегался по комнате разноцветными бликами, и читала книжку. Временами смеялась, порой смахивала слезы. Но в любой момент знала, что где-то далеко ты помнишь обо мне, что ты вернешься, и все будет по-прежнему: волшебно и весело. А ты, ворочаясь на кровати в другом конце света, засыпал, зная, что я жду, что, когда ты однажды постучишь в мою дверь, я оторву глаза от книги и пойду открывать, не надеясь увидеть тебя так рано… Потом мы будем праздновать твое возвращение: в камине будут потрескивать дрова, а на столе гореть свечи, две табуретки за маленьким круглым столом без скатерти заменят нам пышные венские стулья, и простая яичница будет вкуснее омаров. И мы будем смотреть друг другу в глаза, не тратя силы на пустые слова, потому что нельзя высказать словами боль расставания и радость встречи, объяснить сотни чувств и подарить то единственное, которое по-настоящему нужно. Вместо нас говорить будет огонь в камине, оставшемся в моем доме с каких-то древних времен, будут синхронно мигать две свечи на столе и раз за разом у меня будет подгорать яичница, которую я так и не научилась готовить… Чуть позже, мы обнявшись будем стоять у окна и смотреть, как устилает уставшую землю снег, как медленно кружатся крупные белые хлопья, выделяясь в свете фонарей на черном низком небе. Сверху нам будет подмигивать сквозь облака луна и напоминать о полустершихся в памяти есенинских строках… И только где-то под утро мы уснем, прижавшись друг к другу, чтобы больше никогда не расставаться…
Когда-то мы верили в это, и тогда наша жизнь была похожа на сказку…
Но жизни безразлична наша вера. Давным-давно погас огонь в камине моего дома. Да и самого дома нету уже много долгих лет моего одиночества. В каком-то далеком шкафу еще пылятся свечи, но в каком – мне уже не вспомнить. Разбили такую волшебную хрустальную люстру, и вместо нее в большой комнате моей квартиры висит сверхмодный стеклянный плафон… И жуть современные стулья заменяют мне старые деревянные табуреты, а на большой стол с прозрачной столешницей нельзя ставить древний железный подсвечник. От пластиковых окон не дует, и я совсем забыла, как скрипят растрескавшиеся от времени деревянные рамы, и так далеко до неба, что совсем не хочется смотреть в окно, за которым, как на картине стиля «модерн», видны лишь коробки высоких домов да светлые пятна ядовито-ярких фонарей. Окно, за которым никогда не идет снег и никогда не видна луна, потому что плотные облака смога ни за что не пропустят этих светлых вестников моей прошлой жизни. Жизни, в которой ты когда-то не вернулся с войны. Жизни, в которой мне стал вдруг не нужен огонь в камине и теплые, будто живые, деревянные стулья, в которой разрушили ставший мне безразличным дом. Жизни, в которой некого стало ждать. И появились гиганты из стекла и бетона, появилась мгновенная связь, и книги были забыты, погребены под грузом кино и компьютеров. Люди забыли, что значит живой огонь, что мебель должна быть из дерева, что писать надо на бумаге и что любить надо сердцем. Об этом забыли все и не помню я, не помню, когда утром меня будит электрический будильник, когда днем я болтаю с людьми во всемирной Сети, когда вечером пью кофе, приготовленный на электроплите… и только ночью, прижав к сердцу единственную в доме фотографию и сунув под подушку последнюю уцелевшую книгу, я захлебываюсь слезами, потому что ни война, ни прошедшие годы не смогли вытравить из моей души сказку, которая когда-то была жизнью…
Март 2003 г.
Лилия Баимбетова Крокобяка и ужасная гостья
Однажды Крокобяка устала странствовать и решила жить как все. Она построила себе домик на пересечении трех дорог, выкрасила забор в голубой цвет, а в саду посадила ромашки и колокольчики. И все стало у Крокобяки как у других, в шкафчиках стояли банки с вареньем, а возле кровати лежал пушистый коврик. Крокобяка научилась носить тапочки и печь пироги.
Крокобяка очень гордилась своим домиком и своей новой жизнью. По вечерам, устав от хлопот, садилась Крокобяка в кресло-качалку и принималась раскачиваться. Это заменяло ей прежние странствия.
Так все и шло, и Крокобяка была счастлива. Но тут случилось одно странное и неприятное происшествие. В крокобякином доме появилась гостья. Она вошла поздно вечером и уселась у огня, не промолвив ни слова. Гостья куталась в серый плащ, и длинные волосы свисали ей на лицо.
Крокобяке стало не по себе.
«Посидит немного и уйдет, – решила Крокобяка, – Лучше не обращать на нее внимания».
Скоро Крокобяка отправилась спать, на всякий случай пожелав гостье спокойной ночи. Но гостья ничего не сказала в ответ.
И наутро гостья тоже никуда не исчезла. Крокобяка предложила ей чаю и варенья, но гостья не захотела ни того, ни другого.
– Позвольте хотя бы узнать ваше имя? – сказала Крокобяка застенчиво.
– Любовь, – ответила гостья и откинула волосы с лица.
Ох, и ужасным оказалось это лицо! Крокобяка вздрогнула, но не отвела взгляд, напротив, пристально посмотрела на гостью, словно старалась проникнуть в самою ее суть.
– Любовь? – сказала Крокобяка. – Я знаю, что такое любовь. Сколько моих друзей страдало из-за нее!
– Нет, – сказала гостья, – ты не знаешь, что такое любовь. Ты смотрела на своих друзей и давала им советы, но пока я не пришла к тебе и не открыла свое лицо, ты не знала, что такое любовь.
– Любовь ужасна, – сказала Крокобяка. – Ты уродливая, страшная и наверняка злая. Зачем ты пришла в мой дом?
– Мне здесь нравится, – сказала Любовь. – В твоей слишком хорошенькой жизни чего-то не хватает, и это что-то – я! Я здесь останусь.
– Нет! – закричала Крокобяка. – Ни за что я не буду жить с таким чудовищем!
– Сядь и молчи! – рассердилась Любовь. – Сама ты чудовище, несуществующая зверушка, у которой нет родственников. Я пришла, и точка. Меня нельзя прогнать.
С тех пор жизнь Крокобяки стала очень грустной. По ночам Крокобяку мучила тоска, лунный свет вызывал беспричинные слезы, а заунывные песни Любви, которая бродила по саду, не давали заснуть. А днем стоило Крокобяке сесть за стол, Любовь была тут как тут, и ее ужасающий вид отбивал у Крокобяки всякое желание есть. От Любви не было никакого спасения, она бродила за Крокобякой по пятам.
Но однажды ее не стало. Крокобяка обежала весь дом, заглянула под кровати и в кладовку, поискала в саду: Любви нигде не было видно. Крокобяка села на ступеньку и вздохнула с облегчением.
Но к вечеру облегчение сменилось печалью. Без ужасающей гостьи дом словно опустел. Теперь Крокобяке казалось, что не такая уж она безобразная, эта Любовь. Вот бы она снова сидела напротив за столом или бродила по саду и пела. Как будет ночью тихо без ее песен!
Но тут отворилась дверь, и в дом снова вошла Любовь.
– Ах! – вскрикнула Крокобяка. – Ты вернулась! Я напеку вафли, и мы будем пить чай. Не покидай меня больше!
– Я никогда тебя не покину, – ответила ужасная гостья, но в этот раз Крокобяка не испугалась.
Май 2003 г.
Лилия Баимбетова Поленица
Жила на свете женщина, и не было у нее детей. Взяла она полено, в одеяло его завернула и всю ночь в люльке укачивала, а на утро обернулось полено маленькой девочкой, неказистой и некрасивой. Но женщина и такому дитенку обрадовалась и назвала девочку Поленицей.
Долго ли, коротко росла Поленица, но вот пришла пора ей уж и взрослую поневу ткать. А была Поленица хоть некрасива и неуклюжа, точно полено, зато на редкость умна и в рукоделье старательна. Ходили парни мимо, приглядывались: лицом непригожа выйдет жена, зато хозяйственна. Только сидела Поленица дома и за ворота не шла, в игры не вступала, не знала, для чего это потребно. Молчало в ней сердце деревянное.
Звали ее на посиделки, но Поленице милей было дома, рядом с матушкой. Так вот лето за летом, зима за зимою, и оказались все детские подруженьки мужатыми, а Поленица одна безмужатой. Молчало в ней сердце деревянное, только разум-то у Поленицы был на зависть, догадалась она, что не такова, как все вокруг. Стала к матушке с вопросами подступаться. Та всю правду доченьке и открыла, повинилась, так мол и так, жила одна-одинешенька, вот себе доченьку из полена и сотворила.
Призадумалась Поленица, да и пошла вон со двора, по свету странствовать, человека искать, который разбудит ее сердце деревянное, в человеческое превратит.
Долго ли, коротко шла Поленица, только пришла она на ярмарку, стала людей спрашивать, как ей сердце деревянное в человеческое превратить. Протолкался к ней торговец, немолодой да ласковый, сказал:
– Помогу я твоей беде, дома у меня жена любимая, кому ж знать о любви, как не мне.
Говорил он ей речи ласковые, улыбался по-доброму, да Поленица ему не верила, молчало в ней сердце деревянное. А разум все нашептывал: коли он жену любит, как же тебе речи ласковые говорит, лжа все, нет любви на свете.
И пошла Поленница дальше, повстречала в лесу охотника молодого, рассказала о своей беде.
– Помогу я тебе, – молвил охотник пригожий, – я молод, и сердце у меня горячее, кому ж знать о любви, как не мне.
Говорил он ей речи ласковые, улыбался по-доброму, да Поленица ему не поверила, молчало в ней сердце деревянное. А разум все нашептывал: он молод да пригож, а я неладна, будто полено, зачем же он речи ласковые говорит, не иначе как смеется над тобой, лжа все, нет любви на свете.
И пошла дальше Поленица, повстречала в лесу дровосека, рассказала ему о своей беде.
– Значит, хочешь, чтобы сердце твое запылало, как у людей влюбленных горит? – спросил ее дровосек, – Верно ли ты этого хочешь, девица?
– Хочу, – сказала ему Поленица, – сил нету больше жить мне с мертвым сердцем.
– Помогу я твоей беде, – отвечал ей дровосек, – Коли хочешь, помогу, да потом не жалуйся.
Одним махом разрубил он Поленицу и в костер покидал.
Ох, и запылало тогда сердце деревянное!
Май 2004 г.
Фердинанд Бигашев Заколдованный разбойник
Я зашёл в харчевню, устроенную в гроте. За дальним столом, в углу, подсел к мужчине, с которым накануне договорился о встрече.
– Да, сэр, – начал он, покашляв скромно в кулак. – Можно, я буду называть вас так? Это будет для вас несколько романтично, а для меня… Я всех называю сэром…
– Я россиянин. Мы как-то не привыкли к такому обращению. Да ладно, нет проблем! Называйте. Я вас пойму.
– Да, сэр, в нашей харчевне можно встретить моряков со всего света. Казалось бы, что особого в стенах этого грота? Чем замечательны эти столы? Но в них романтика приморской жизни! Посмотрите, какой вокруг народ. Это моряки. Бывалый люд. Они ходят по полу харчевни, как по палубе большого океанского корабля. В клешах. Колени полусогнуты. На них широкие ремни с бляхами, которые чуть что – пойдут в ход! Этих людей обкатали штормовые волны, закалила беспрерывная зыбь. Им сам чёрт не страшен. Тьфу-тьфу, не будь он помянут в недобрый час. Здесь Восток, сэр. Вы услышите самые невероятные легенды. Но… за плату. Совсем небольшую, сэр. За скромное угощение я украшу вам вечер занимательной историей. Вернее, легендой. Но всё в ней правда, сэр!
Мой собеседник, смуглый худой араб, лысый, в очках, курчавый, смущённо развёл руками. У него лицо бывалого человека. Он как местное дерево, закрепившееся в родной почве, врос в эту харчевню. Он её завсегдатай, хотя в кармане у него всегда гуляет ветер. Араб рассказывает туристам, таким, как я, какую-нибудь занимательную историю. За это получает гонорар в виде угощения. Кстати, мне такой способ публикации своих произведений кажется вполне нормальным. Реакция слушателя налицо – понравился рассказ или нет. По ходу повествования можно увеличивать или уменьшать давление на слушателя, интригуя всё больше. Но я не о том…
Режиссёр «Госфильма» попросил меня написать сценарий. Какой-нибудь сценарий на восточную тему, ибо в последнее время, по его мнению, был спрос именно на фильмы с восточным колоритом. Я поехал по туристической путёвке в одну из ближневосточных стран. Говорят, что там в некоторых приморских харчевнях можно найти сказителей, сочиняющих необыкновенно красочные истории. Один из них сидел передо мной. Вчера он был занят тем, что рассказывал эту историю другому, который, очевидно, тоже был, как и я, охотник до фольклора.
Подошёл молодой толстый бармен. Я заказал пиво и бифштексы. Бармен показал поднятой рукой, что всё будет «о’кей», улыбнулся, обнажив золотой зуб, и удалился.
– Жил, сэр, в нашем портовом городе старик Анвар, – начал араб, с удовольствием опустошив кружку пива и приступая к бифштексу. – Всё он имел: и хижину, и семью. Аллах дал ему двух сыновей, Фоата и Ильгиза. Всю жизнь старик провёл в постах и молитвах. И благодаря скромной, многотерпеливой жизни дожил до глубокой старости. Перед смертью он позвал сыновей к себе проститься.
«Ничего я не нажил, – сказал он голосом, который, казалось, раздаётся уже из потустороннего мира. – Но главное богатство я всё же имел: вот эти руки и честность. Руки меня кормили. А честность поддерживала в моём здоровом теле здоровый дух. Я спокойно спал. Это немало, дети мои – самому зарабатывать на жизнь и спать спокойно, не вздрагивать по ночам».
Сказал он так и преставился. Тихо переселился в мир иной, который всегда далёк и всегда рядом.
Сыновья были один другого пригожей. Смуглые, черноглазые, статные и сильные. Смерть отца была для них равна потере якоря и компаса в бурном океане. Все болтанки жизненной шаланды без якоря и компаса – ваши, сэр. Извиняюсь…
Похоронили братья отца, вернулись в хижину и держат совет. Наследство, оставленное отцом – не пощупать, не посмотреть. Что такое честность, думаю, сэр, вы знаете. И что такое зарабатывать на жизнь своими руками, вам тоже знакомо.
«Я шофёр, – сказал младший брат Фоат. – Пойду в таксисты. Говорят, они хорошо зарабатывают».
А старший, Ильгиз, характером был другого склада. Всегда задумчивый, постоянно в мечтах, он был как бы сам не свой, словно лист пальмы, оторванный от дерева.
«Я пойду на большую дорогу, – сказал он коротко. – Буду разбойником. Это веление злой судьбы».
«А как же быть с завещанием отца – жить честно, спокойно спать?»
«Не знаю… У меня есть ум, постараюсь что-нибудь придумать… Не обессудь, брат. Когда-нибудь встретимся. Молись за спасение моей души. Аллах милостив. Может быть, простит. Будет и на нашей улице праздник».
На этом они расстались. А встретились снова при очень странных обстоятельствах.
Поделиться книгой: