О ПОЭЗИИ ЛЬВА МАЛЯКОВА
Наверно, правы считающие, что в имени поэта иногда уже заложены какие-то главные звуки и качества его поэзии. Во всяком случае, когда я впервые услышал имя Льва Малякова, мне показалось, что стихи его должны быть по-плотницки ладно сбитыми, русскими и народными. И одновременно — очень весомыми. Думаю, в своем предощущении его поэзии я не ошибся.
Но имя не бывает случайным, произвольным. Оно достается в наследство от рода и местности, где ты впервые вдохнул свежий воздух и увидел солнечный свет. И потому коренные свойства поэтического таланта связаны прежде всего с тем краем, где начиналась «почва и судьба» автора. Для Льва Малякова такой край — Псковщина, ее не очень плодородная, но бесконечно добрая и красивая земля, освещенная гением Пушкина и Мусоргского, ее свободолюбивые люди, дела которых испокон веков были тесно связаны с исторической судьбой России.
В стихах Льва Малякова трудовая, крестьянская нива и нива историческая, ратная нераздельны в своем существовании. Одна из причин тому — глубокое понимание поэтом народной жизни, из недр которой рождались и рождаются герои и труженики, точнее — герои-труженики, в чьих сиюминутных и не всегда приметных делах пульсирует и забота о неизбывности России. Другая причина — автобиографическая: уже в детстве Лев Маляков успел вдоволь поработать, прочувствовать кровную связь с отчей землей и познать всю радость и горечь, высокое и порой трагическое значение роли защитника Родины.
…Бегут года — А я все на войне. Я от того остался поколенья, Которое горело на огне. «Лета к суровой прозе клонят», — сказал поэт. В последние годы на долю Льва Малякова тоже выпали прозаические «хлопоты»: им вынесены на суд читателя романы «Доверие» и «Люди добрые», посвященные жизни деревни послевоенного времени. О них можно долго говорить, так как в центре дилогии Льва Малякова находятся многие требующие решения жизненные проблемы. Но здесь, в разговоре о Малякове-лирике, скажу лишь одно — в прозе он умеет оставаться поэтом, то есть в мгновенном, эфемерном заметить и выделить драгоценные частицы вечного, важного всегда и для всех.
В этом смысле литературная работа псковского писателя по-хорошему традиционна. Лев Маляков пристально, заинтересованно исследует новые социальные и психологические процессы, протекающие в современной деревне, но при этом стремится взять под охрану художественного слова все, что не должно кануть в вечность, — будь то духовность крестьянской трудовой жизни, лучшие стороны традиционного сельского быта, память о ратных подвигах народа и даже полевые цветы.
Как хорошо, что столько родных русских городов расцветают сейчас своей поэзией, обретают свой поэтический голос.
Д. ЛИХАЧЕВ
ВПЕРЕДИ — ВЫСОТА
«С годами тяжелее ноша…»
С годами тяжелее ноша И осторожнее шаги. Не скроет ямину пороша, В тени не спрячутся враги. Смотрю я ближе, Вижу дальше, Не ослепит и яркий свет. И все ж лечу, как глупый вальдшнеп, С открытым сердцем на дуплет. И, зная все свои потери, Останусь щедрым, Словно Русь. И, время на минуты меря, Скупей ничуть не становлюсь. Иные у страны орбиты, Но взлет ее у той межи, Где у печальницы-ракиты, Навылет пулями пробиты, Солдаты держат рубежи. «Промерзла, стала каменной земля…»
Промерзла, стала каменной земля, Насквозь пропахла гибельным тротилом. Мне думалось: Нужна какая сила Израненные возродить поля! Своим дыханьем грели мы окоп, Чтоб зеленели будущие травы. Не ради орденов, Не ради славы Мы шли на верную… Однако — стоп! — Хотел я не о том. Меня опять Сюда приводят памятные тропы. Здесь не тротилом — Вызревшим укропом И чем-то вечным можно подышать. И помолчать, И снова вспомнить тех, Кто отстоял в огне родную землю. Я всей душою сущее приемлю Теперь один, Один за вас за всех. ВОИНА ЖИВЕТ ВО МНЕ
Хочу того иль не хочу — Война живет во мне. Я по ночам во сне кричу — Я снова на войне. И снова полыхает Русь, Враги со всех сторон. И я никак не отдышусь, Из сердца рвется стон. До леса только доползти — Накрыть проклятый дот! Но кажется, на полпути Фашист меня убьет. Грохочут взрывы впереди, Пылают сорок лет. Беда осталась позади, Но с сердцем сладу нет. Я по ночам во сне кричу — На лбу холодный пот… Хочу того иль не хочу — Война во мне живет. РУССКИЙ СОЛДАТ
Воевал четвертый год, Свыкся, Битва — как работа, Только сердце жгла забота Неуемней всех невзгод. Сквозь огонь вела солдата День и ночь — Вперед, вперед, В ту страну, что виновата В бедах русского отца До Кровинки, До конца! Но пришел желанный срок — Долгожданная расплата: На чужой шагнул порог С наведенным автоматом. Ребятишки у стены Жмутся в кучу от солдата — Дети горя и войны… В окна ластится закат, Догорает день на склонах… А в груди — Набат, набат! А в глазах — огней зеленых… — Дочка, Доченька, Алена!.. Вот он, Вот отмщенья час — Полоснуть из автомата!.. — И солдат сощурил глаз: — Что, спужалися, ребята? — И, скривив в усмешке рот, Из мешка достал краюху: — Ничего, бери, народ. Ни пера вам и ни пуха! Эх!.. — И вышел из ворот. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ
Мне что-то и хотелось бы забыть, Но я на это не имею права… Сияло солнце, Зеленели травы, Взялась кукушка свой урок зубрить. Прохладой созвала ребят река Со всей деревни на песок прибрежный. Земля плыла куда-то безмятежно, И доносился гул издалека. В мальчишеской наивности святой На самолеты с черными крестами Глазели мы с разинутыми ртами. И вдруг нас придавил зловещий вой. Песок рванулся, Смертью перевит, Перемешались солнце, травы, дети… И пятерых — Как не было на свете, А Мишка-несмышленыш — инвалид. Тот первый день войны — Мой черный день — Живет во мне, и нет ему забвенья, Я не ищу от памяти спасенья — Он навсегда со мною, словно тень. Я вижу, Как бегут на речку дети, Как «юнкерсы», взревев, в пике идут. Тот давний день я отдаю на суд, На суд людской — На высший суд на свете! ТУРИСТЫ ИЗ ФРГ
Шумно и цветасто на вокзале — Недругов не так у нас встречали. Нашенское «милости прошу» Ихнее «гут морген» заглушает. Только я с поклоном не спешу, — Что-то мне под ложечкой мешает. Из Германии гостей Экскурсовод Провожал глазеть на стены-кручи. А в моих глазах Былого тучи Подымались, Застя небосвод. Я стоял и в прошлое глядел: Над Псковой молчали грозно башни, Давний день, Как будто день вчерашний, Болью незабытою гудел. «Юнкерсов» кресты опять в глазах, Кажется, земля насквозь пробита Бомбами. Земля моя в слезах, Кровью нашей русскою залита. У стены не кто-нибудь — Отец, Мой отец под дулом автомата. Без промашки Бьет в упор свинец, Смерть-свинец фашистского солдата… Я ни в чем туристов не виню, Их тогда и не было на свете. За отцов не отвечают дети. Но и память не предашь огню. РАЗВЕДЧИКИ
Откуда что бралось — не знаю: В четырнадцать артистом стал. Ходил у пропасти по краю, И город был — Как страшный зал. А в зале — вермахта солдаты, России лютые враги. Играй, покуда нет расплаты, Во имя правды смело лги! Изображал я простофилю С котомкой драной за спиной. Тот путь актерский был извилист, Оплачен дорогой ценой. На сцене смерть подстерегала За каждый наш неверный взгляд. Гремели выстрелы из зала, И не было пути назад. И все-таки мы узнавали, Скупив эрзацы-табаки: Какие части на вокзале, Какие выбыли полки. Мы успевали мимоходом Число орудий сосчитать… Как с того света — Из разведки Меня всегда встречала мать. Откуда что бралось — не знаю, Я в той игре бывал старшой. Ходил у пропасти по краю, Чтоб жить с открытою душой. ЖУРАВЛИНЫЕ ПЕСНИ
Опять меня тревожат журавли. И, чуя непогодье, Ноют раны. Опять не спится: Вижу, как мы шли Сквозь полымя и стужу, Партизаны. Молчал сторожко, Уводил простор, И гибель, и спасение сулящий. Мы шли вперед беде наперекор. А жизнь, что день, милей И клюква слаще… Измаянных, Израненных в бою — Чуть сплоховал — Болото хоронило… Над нами журавли в косом строю, Срезая ветры, Торопились к Нилу. Внимал их крику неоглядный мох И набухал туманом и тоскою. Я слушал их И к лютой боли глох, Сжимал винтовку слабнущей рукою. Который день тянулись прямиком, Под стать тревожным и печальным птицам. Тебя, болото, словно отчий дом, Мы покидали с клятвой — Возвратиться. Не только мох осилили — Прошли Пути иные — этих не короче. Знать, потому о прошлом журавли Опять трубят — И сердце кровоточит. ПАРТИЗАНСКИЙ КОСТЕР
Думы уползают, как паром, По волнам годов в иное лето. Наша дружба давняя согрета Партизанским памятным костром. Сердце выжгло горечью дотла — Нам невольно у огня молчится. Маша, незабвенная сестрица, Память о тебе светлым-светла. До сих пор я горем сыт и пьян — Неспроста у прошлого в полоне. Не горит костер — от боли стонет, Всхлипнув, Пригорюнился баян. Повторять любила: Будем жить! Не ошиблась веселунья наша. Мы на сорок лет сегодня старше, Но тебя не можем позабыть. Посидим у жаркого костра, Не пугая громкими словами Память о былом… Ты будешь с нами, Маша — медицинская сестра. ВЕРНОСТЬ
Кто где погиб — того не знаю, И не у всех могилы есть. Я имена их называю: Ушедших помнить — долг и честь! Из Маляковых — Петр и Федор Убиты в схватке с Булаком. А мальцы нашенской породы — Зараз не свалишь кулаком. Не знаю, где отца могила, — В застенке сгинул без следа. Нужна была какая сила, Чтоб в горе выстоять тогда! Ржевуских не вернулись трое — Мои по матери дядья… Оставленный самой судьбою, Погибших свято помню я. Когда гнетет меня утрата И сам с собою не в ладу, Я к Неизвестному солдату, Как к собственным дядьям, иду. Душой возвыситься поможет Мне верность роду моему. И нет судьи верней и строже, Чем сам я, сердцу и уму. ПАМЯТИ ДРУЗЕЙ
Моих друзей негромкие дела — Следы давнишние На партизанских тропах И всполохи березок на окопах, Повыжженных снарядами дотла. На месте боя В реденьком лесу Кипрея запоздалое цветенье, Как будто их последнее мгновенье — Шагнувших в огневую полосу. Моих друзей негромкие дела — Потухшего костра живые угли, Они по виду только смуглы — Хранят частицу давнего тепла. Озябший, Угли приюти в ладонь, Не только пальцам — Сердцу полегчает. Признаться, я и сам не чаял, Что до сих пор Хранят они огонь. Моих друзей негромкие дела, Как борозды, Молчат в зеленом жите. О борозды, О шуме не тужите, Нам тихость ваша мудрая Мила. ДЕНЬ СВАДЬБЫ
Печь побелит к празднику Ирина, Сварит студень и намоет пол. Распрямит натруженную спину, Сядет, одинешенька, за стол. И уйдет с печальными глазами На берег, где вербы зацвели. За окошком взвизгнут тормозами И умчатся дальше «Жигули». Не услышит старая мотора, Сгинув в довоенном далеке: С Федором спускается под гору, К солнечно смеющейся реке. Федор прямиком идет ко броду, Снял ботинки, засучил штаны… И плывет Ирина через воду С луговой веселой стороны. Всю-то жизнь вот этак бы с любимым Плыть, руками шею охватив. И зачем ты, счастье, мимо, мимо?.. Не нашло к Иринушке пути. И теперь ей слышится гармошка, Видится кадрильный перепляс… Расписались. Бабоньки в окошках — С молодых не сводят влажных глаз. Но домой вернулись не на свадьбу Объявило радио войну. Не узнать колхозную усадьбу: Бабы голосят, как в старину. …По щеке горюн-слеза скатилась На подарок Федора — платок. В сумерках Ирина спохватилась И в печи раздула огонек. Собрала на стол и снова села С краешка у длинного стола. Но рука от дум отяжелела, Приподнять стакана не смогла. Не сморгнула старая слезину, Уголком платка зажала рот… Выпрямила сухонькую спину — Празднует одна который год. ИЗ МОЕЙ РОДОСЛОВНОЙ
Почтительно притихли братья, Внимая батиным словам: — Не на блинах, поди, у сватьи, И за дела пора бы вам!.. — Так повелел дорожный мастер Своим верзилам-сыновьям. Антон послал сынов за счастьем, Которым не разжился сам. Сыны отца не посрамили. Но враг в бою двоих скосил. И стала громкою фамилия, Которую мой дед носил. Однако деду не до славы: Беда — как на плечи гора. В лугах сынов заждались травы. Дед молча курит до утра. Иван под Гдовом комиссарит — Опять ушел на Булака. Оттуда натянуло хмари, А что к чему?.. Палят пока. Не спится деду: Думы, думы — За дальним счастьем ходоки. Меньшого, Павла, к односуму Он шлет узнать — Тому с руки. Ивана пуля пощадила, А значит, повезло и мне… В деревне подымалась сила, Рожденная в крутом огне. Одно Антону не по нраву — Иван забыл совсем про дом. Земля — налево и направо, А он спешит в волисполком. Ворчит Антон опять на сына, Хоть горд фамилией своей. …Цветет соседка Катерина. Старик, Готовь огонь-коней!.. Вот так и длится род, Покуда Дошли заботы до меня. И как бы ни было мне худо — Не затушу того огня. Мне выпало большое право, Коль я с войны вернулся цел: Земля — Налево и направо, И сколько на сожженной дел! Хватило б разума и силы, Забот у нас не занимать. Бери перо, А хочешь — вилы… Была бы дедовская стать. К ДЕТЯМ
Своей судьбой я заверяю вас, Проверенной в огне на поле бранном. Судьба вершилась, право, без обмана: Уж бил — так бил: Не в бровь, а прямо в глаз. Велели мне! Разведай гарнизон. И я к фашистам пробираюсь в пекло. За тридцать лет былое не поблекло, — Как тот фашист, Ночами душит сон. Давали косу: Прогони прокос — Туда верста и столько же оттуда. И я махаю — не свалюсь покуда. К косе как будто намертво прирос. Поедем в лес: Дорвусь до топора — Лесины стонут, осыпая щепы. Я силою пошвыривался слепо, Как в бой, В работу рвался на ура. Нет-нет и прижимаю левый бок — Пустое, мыслю, просто перебои. Горушка — тьфу! А вздыбилась горою… Осилю — лишь бы детям невдомек. И вновь стремлюсь шагать, как пионер, — Живем лишь раз, Всего лишь раз на свете!.. Не слушают отца — Взрослеют дети. Научит ли их собственный пример? «Любили мы играть в войну…»
Любили мы играть в войну, Как будто чувствовали что-то. «Ура!» взрывало тишину В кустах у ближнего болота. На роль врага, само собой, Никто не шел без принуждения… Но вот он, настоящий бой, И не победа — отступление. Притихла разом детвора, Послушной сделалась и строгою. Мы репродуктору с утра Глядели в рот с немой тревогою. Враги в деревню, как домой, Пришли, посмеиваясь весело. Не приглянулся дед немой — Они в саду его повесили. Без следствия и без суда Водили в ров безвинных жителей… И мы, чапаевцы, тогда Ушли в отряд народных мстителей. Взрывали склады, поезда И где могли — врагов громили мы… Горит нетленная звезда Над партизанскими могилами. В живых — из двадцати один. Я ваш должник, друзья-чапаевцы. Хотя я дожил до седин, А сердце давней болью мается. Гляжу с надеждой на ребят — На их игрушки современные. Я по-отцовски очень рад, Что игры сына не военные. ПАМЯТЬ О ДРУГЕ
Летела пуля тридцать лет. Настигнут я — Пробито сердце. И надо мной чернеет свет… От памяти куда мне деться! Лежу я, Вдавленный в песок, Смертельной болью перехвачен… И надо мною колосок Склонился, Будто наудачу. Вот-вот осыплется зерно, Налитое немой тревогой. И все, что было так давно, Придвинулось — рукой потрогай. Горит (В бреду иль наяву?) Родная наша деревенька. Пробитый пулею, В траву Навек упал приятель Сенька. Незатухающая боль Меня — Как на огне бересту. Песок в глаза метет, как соль, И разъедающе, и остро. Мой друг не встанет, хоть кричи, — Зашлась душа недетской болью… Летят тридцатые грачи Над Сенькиным немым раздольем. НА ВОИНЕ
Подумать только — Через сорок лет Перед мною тенями всплывают Фигуры в касках, заслоняя свет. И солнце эти каски заслоняют. Подумать только — Через сорок лет Плечом я слышу выстрела отдачу. Снаряды кончились, патронов нет, Мы пятимся в болото наудачу. Подумать только — Через сорок лет Смертельной схватки все не позабуду. Враги вокруг. Спасенья больше нет, Надежда на гранату и на чудо. И до сих пор Во сне покоя нет — От вражеской я вздрагиваю речи. Подумать только — Через сорок лет Нас та война корежит и калечит! «На этой легкой с перышком работе…»
На этой легкой с перышком работе Не то что спину — сердце надсадил. А было время — в партизанской роте За сотню верст Взрывчатку я носил. И ничего, спина моя терпела. Поспал, поел — Опять готов в поход. Горело сердце, торопилось в дело — Успеть бы эшелон пустить в расход. Мне довелось познать законы моря — Крутые штормы выносил не раз, Стоял на вахте, С перегрузкой споря, По трое суток не смыкая глаз. Не без того, Гудела под бушлатом Просоленная накрепко спина. На палубе катилась смертным катом Закрученная штопором волна! А было время — Шел мужик за плугом, А мужику всего тринадцать лет. И пласт земли повертывался туго, И дымкой заволакивало свет. Садилось солнце. В небе козодои Играли свадьбы, взапуски трубя. А человек, шагая бороздою, И сам не знал, что утверждал себя. На лесосеке до седьмого пота Валил деревья — и хватало сил… А вот досталась с перышком работа — Не только спину, Сердце надсадил. ОСЕНЬ
Придвинулась, Окутывает осень С нежарким солнцем в сетке паутин. На длинном увядающем прокосе Остановлюсь задумчиво один. Передо мной холмы горбатят спины, Печаль в низинах льется через край. И сердце вздрогнет, Словно лист осины. А что к чему — попробуй разгадай. Короче день, А ночь весомей стала — Есть время прислониться к тишине. Среди холмов стою у пьедестала — От прошлого не отступиться мне… Одолевают давние сомненья: Бегут года — А я все на войне. Я от того остался поколенья, Которое горело на огне. Отец и брат мой Сгинули в пожаре, Сгорели, как снопы, мои дядья. А сын о чем-то тужит на гитаре… Но будет каждый сам себе судья. От суеты отгородившись ночью И от себя, Гляжу в прошедший день, Чтоб утвердиться в правоте воочью И над собой подняться на ступень. «Грома ударят в барабаны туч…»
Грома ударят в барабаны туч — Походный марш или отбой сыграют? Промчится ливень, весел и певуч, По моему березовому краю. По травам пробежится ветерок, Зверьком лохматым в ноги мне уткнется. Послушаю я листьев говорок — И сердце от предчувствия сожмется. О время, время, придержи свой бег, Я никуда теперь не опоздаю… Глядит сосна из-под тяжелых век Высокой кроной небо подпирая. К ее стволу литому прислонюсь, Дышу прохладой, свежестью, покоем… Так нестерпимо ярко светит Русь Под семицветной чистою дугою!
ТЯЖЕЛЫЕ ЗЕРНА
ОТЦОВСКАЯ ЗЕМЛЯ
Живешь, Заботой городскою Насквозь пронизан и прогрет. И вдруг под ложечкой заноет, Да так, Что почернеет свет. С чего бы, Сам не понимаю, Тоской захолонуло в мае, Когда на влажных тротуарах Асфальт теплынью разморен: Его вздувает, что опару. Да что гудрон, Когда бетон Зеленой молодью пропорот. И вроде город мне не в город. Так вот с чего под сердцем боль Отозвалась знакомым гулом: Полями вешними пахнуло. И ты хоть как себя неволь — Уснуть не сможешь: Ночь-другую Все видишь землю дорогую С крутым опасным половодьем, Когда ручей под стать реке, И в нем березы налегке Бредут, Смеясь над непогодьем. А бани, Словно пароходы, В субботу густо задымят. И до потемок огороды Богато ведрами звенят… Листа березового запах, Моренного в жару сухом, Ложится в лунные накрапы, Как пух, туманно и легко. В тех банях сверстники с устатку, Как боги в облаках, парят… Я сладко шевельнул лопаткой, Как будто жаром тем объят. И до утра усну едва ли — Ведь знаю: Ждут меня поля, Поют мои родные дали, Зовет отцовская земля! ДОРОГА ДЕДА АНТОНА
Мой дед Антон — дорожный мастер, В деревне — пролетариат. Дорогу строил он для счастья, Был несказанно делу рад. Как для себя Антон старался — Чтоб намертво булыжник лег… И вот он, город, показался, А до чего же был далек! Верста к версте — легли каменья. Как в песне звонкие слова. Достала наше поколенье Про деда добрая молва. Дорога уходила в дали И счастье все-таки нашла. По ней тачанки проскакали И революция прошла. Давным-давно Антона нету, И все-таки мой дед живет… По каменке, навстречу лету, Катит из города народ. По ней, Антоновой, надежной, Я нынче еду не спеша. И каждой возрожденной пожне Внимает радостно душа. КОВАЛИ
В глуши У ржавого болота Селились предки-ковали. Не густо было намолота От той железистой земли. Валили жаркую березу, В землянках-домнах уголь жгли. В сердца их. Светлые как слезы, Роняли песни журавли. Случалось, Филин рядом ухал — Пророчил жуткую беду. И та беда, Ходили слухи, У же играла во дуду. Она негаданно являлась — Врывалась ворогами в дом. И ковалей святая ярость Катилась лесом, словно гром. Гудели горны. Звон металла Как будто поддавал жары. Ковали деды не орала, Ковали деды топоры. Мечи точили боевые, Ночами не смыкали глаз… И это было не впервые, И не в последний было раз. «Небо — куполом иль вовсе непогожее…»
Небо — куполом иль вовсе непогожее — В пути-дороженьке калики перехожие. Потешали молодецкую братчину, В граде Киеве оплакали дружину Князя Игоря. И снова Русь былинная… То не песня в поднебесье лебединая, Перед бурей не птенцов скликают гуси — Взрокотали звончатые гусли. Шли калики с песнями да плачами По векам, как по ступеням. В стольный град Заявились горемычные удачники. Слушай гусельки Кто рад и кто не рад! Смерды слушали — Душою приосанились. А монахи да ярыжки прячут нос: Чуть стемнело — К володыке, Земно кланялись, Спешно стряпали на вольницу донос. И затеялось гонение на звончатые… Только видано ль, Чтоб песню на Руси, Недопетую и вольную, прикончили? Наши деды песню пронесли Через все кресты И все запреты, Деды — безымянные поэты! «То не лебедь выходила из реки…»
То не лебедь выходила из реки И вставала, Белокрыла и легка, — Возводили на Великой мужики Церковь-крепость, Словно песню, на века. Поприладилась плечом к плечу артель. На стене — сам бог и князь — Мастеровой. По земле идет играючи апрель, Обжигает прибауткой ветровой. «Ох ты, каменщиков псковская артель, Плитняков многопудовых карусель, Балуй, Балуй каруселькой даровой, Словно не было годины моровой». Не в угоду Богатеям и богам, Не заради, чтобы слава вознесла: По горбатым, По отлогим берегам, Будто шлемы, Подголоски-купола. Их оглаживали дальние ветра — От восточных гор И западных морей. Поосыпано вороньего пера У крещенных не крестом монастырей! И с мечом, И с бомбой жаловал гостёк Не молиться на резные Купола… Только срок начальной силы не истёк — Та лебедушка стоит белым-бела. ЛИПА
Закипая веселой, Ядреной листвой, Ты вовсю хорошела Над тихой Псковой. Ох, и грузно же было В июльскую звень Из суглинка водицу тянуть Долгий день! А мальчишек В зеленой охапке качать… А влюбленных С темна до светла привечать… У Псковы я опять Вечерами брожу И на корни витые взглянуть Захожу. Им трудиться не тридцать, А триста бы лет. Да кому-то, наверно, Ты застила свет. Сникли, Съежились листья — Ободрали впотьмах… И добро б человеку Потребность в лаптях! ОСТАЛИСЬ ЛЕТОПИСНЫЕ ЛИСТЫ
Считаемся — лесная полоса, Но крепко мы повысекли леса. Не только мы — и предки хороши: Дома, как терема, — сама мечта! Умели деды брать для живота И сверх того взымали для души. Раздели липу, иву на корье, Свели до счета дикое зверье. Десятка два в лесу тетеревов С утра слагают про любовь стихи. И разучились драться петухи, Отпел зарю — и фьють, Бывай здоров. А было время (Летопись не врет, Монах был зрячим — не подпольный крот) — Пскова носила на себе лодьи, В ней, верь не верь, водились осетры. А за Псковой звенели топоры — Там лес валили, ладили бадьи. Монах писал: А за Псковой леса, Гнездится соболь, черная лиса… Остались летописные листы. Но извели леса на берегу, И соболь убежал давно в тайгу — Подальше от опасной суеты. Река не та, и лес теперь не тот. Пскову вороны переходят вброд. А наши деды баржи гнали тут. С тех пор прошло поменьше ста годов, А сколько встало новых городов! Как жаль — Леса так скоро не растут. О ПРИРОДЕ
Нам все не так, Сама погода Не может людям угодить. Понатерпелась мать-природа — Ни ублажить, ни пристыдить. Дожди взыграют — слишком мокро, Теплынь на улице — жара, Снега до пояса — морока, Деревня тихая — дыра! Нам все не так. Саму природу Задумали учить уму. Морями поразлили воду В ее отлаженном дому. Пустыни сделали из прерий, Болота превращаем в пыль. Степные подсчитав потери, Качает головой ковыль. Не продохнуть самим от смога, Деревья никнут и цветы. Мы часто мыслим однобоко, Живя в плену у суеты. Нам все не так. Сама природа От мудрых деток без ума И вдруг шарахнет недородом — И опустели закрома. Сдерет рубаху, Спустит кожу, И в щепы разнесет ковчег. Она и не такое может, Об этом помни, Человек! ПРОЩАНИЕ
Борода на широкой груди, И ручищи — дубовые плахи. Возлежит дед в посконной рубахе. Бесконечность его впереди. А бывало — солдат хоть куда: Он в разведку ходил, а в атаке — Не видали такого рубаки! На подушке алеет Звезда. Уходил от земли воевать — Кто ж родится в России солдатом?! На привалах мечталось: Внучатам Про добро и про зло рассказать… Он как будто глядит из-под век, Вспоминая, чего не успето? От забот задыхается лето, Да не властен помочь человек. Ни прибавить теперь, Ни отнять — Все свершилось от точки до точки. Возле гроба горюнятся дочки, Сыновья попритихли и зять. Встрепенулся подстреленно крик — Не сдержалась студентка, меньшая… Головою вот-вот покачает — Не любил беспорядка старик. Он предвидел беду наперед — Заготовил себе домовину. Похоронного марша кручина Над толпой величаво плывет. От него замирают в груди Громогласные охи и ахи… Возлежит дед в посконной рубахе. Бесконечность его впереди. «Стареет сад, ветшает дом…»
Стареет сад, ветшает дом, Но никакой трагедии. А мой приезд — Не ход конем, Как думают соседи. Меня родная сторона Приветила подвохом: Прогнулась крыша, зелена, — Покрыта густо мохом. В сарае сено, как труха, Крапива за амбаром. В саду стеной стоит ольха — К зиме дрова задаром. Я вгорячах схватил топор И поплевал в ладони… Не слишком ли в решеньях скор? Помедлил я и понял: Не по плечу амбар и дом, Завещанные дедом. Моя с веселым топором Закончилась беседа. Сам по себе зеленый сад, А я — прохожим сбоку. Прости, дружище, виноват… И зря спугнул сороку. НА ПЕРЕКРЕСТКЕ
Отвыкли мы от цокота копыт, Но с давних пор Звенит он в наших душах, Как в позаброшенных церквушках Под куполами прошлый звон гудит. На все лады Не только в городах Поют заливисто добротные моторы. Нам по плечу подлунные просторы, Мы с веком вроде бы в ладах. Так почему ж, Завидев иногда В строю машин обычную повозку, Мы замираем возле перекрестка, Как будто с ней простились навсегда? И раз в году, На празднике Зимы, Коней впрягаем в сани с бубенцами И норовим гнедых потешить сами И, словно дети, Радуемся мы. «Теперь и мне мотор сродни…»
Теперь и мне мотор сродни, Железной силе не перечу. Как вехи в будущее, Дни Летят распахнуто навстречу. Я за рулем, как за столом, Лишь сердце чуть прихватит зноем. За лесом даль плывет светло. И вот оно — Село родное. Как нарисована, В окне Моя бабуля — чище снега… И снова чувствую: Во мне Скрипит и грохает телега. «Какие высокие травы…»
Какие высокие травы — Почти в человеческий рост. Ручей говорливый направо, Налево — старинный погост. Мальчишкой любил хорониться В тех травах, как в добрых лесах. Мне пели веселые птицы О всяких земных чудесах. Лежал у земли я в объятьях, И сам я ее обнимал. Со мной — одуванчики-братья, Над ними цветет краснотал. И что-то меня заставляло Лежать и глядеть в небеса. Фантазия, знай, расцветала И мчалась, раздув паруса. Мне в облаке чудились звери — В лесу не встречал я таких. Готовый и в небыль поверить, Я видел воочию их. И больше того: Мне казалось, Что был я когда-то звездой… Додумывать не удавалось — Вспугнут или крикнут домой. И что-то теперь заставляет, Как прежде, Уставиться вдруг На звонкие звездные стаи И месяца кованый круг. ЗАВИСТЬ
Теперь, как видно, Гость я тут, Среди родимых пажитей. Дома колхозные, растут — Не мною, братом нажиты. Поля одеты в зеленя — Все братовы старания… И даже на покос меня Он нынче не заманивал. Во двор он на своем стальном Под сумерки подкатится, Меня употчует вином, Поздравит со свиданьицем. А утром приведет коня, Ударит конь копытами И покосится на меня, Лоснясь боками сытыми. Я замшевой губы коснусь — Ладонь теплом порадую. Забытая одарит грусть Нежданною наградою. Давно меня сюда манит (Хотя спокоен с виду я). По-местному я знаменит, А брату вот завидую. БАБУШКА
Отдохнуть бы ей давно пора. И откуда силы в старом теле? Не присядет с самого утра, Вся в делах, как белка в карусели. Солнышко застало с посошком — Вывела теленка за овины. А в обед На станцию пешком — Насбирала к поезду малины. Леночке гостинец принесла (Правнучка теперь уже в десятом), На лугу сенцо перетрясла, Любовалась розовым закатом. Ягод насбирала у дорог, У реки — целебной валерьяны. Уж своя, посушенная впрок, Ягода и травка — без обмана. К бабушке в ночь-заполночь стучат, Слава добрая о ней в народе. — Мой-то с балалайкой у девчат До утра, бесстыжий, колобродит. Бабка покачает головой, Голова у старой — Дом Советов. Разговор сугубо деловой — Шепотом, Друг дружке по секрету. Вправить грыжу И свести лишай — Выдаст сто очков вперед наукам. Бабушкина слабость — Любит чай, Чтоб крутой, из блюдца, и пофукать… ПАШНЯ
Гулкой подпоясанная речкой, Зорькой подрумянена, Как в печке Испеченный сдобный каравай, Пашня за околицей лежала, Зерен полновесных ожидала, Слушала грачиный грай. Солнышко ночей недосыпало, Поднималось, Землю облучало, К полдню раскаляясь добела. Облака над нею набухали, Проливались И спешили в дали Завершить весенние дела. В поле выезжали трактористы, Веселы, чумазы и плечисты: Начиналась жаркая страда. Гуд моторов повисал над краем, И дышала новым урожаем Свежая Прямая борозда. ОТДЫХ
Наработался вволю С утра на лугу… Хорошо поваляться в духмяном стогу! Хорошо в голубой вышине потонуть И на миг ощутить Бесконечности жуть. Ощутить, словно жажду, Внезапно мечту — Самому поднебесную взять высоту, И представить космические корабли Где-то там — В бесконечной туманной дали. И увидеть миры Вдруг открывшихся звезд, В те миры звездолетом проложенный мост. И себя Как посланца земного добра… До чего ж беспредельна Фантазий игра! СЕНОКОСНАЯ ПОРА
Под полою у красавицы зари Отбивают косы косари. Звонкая литовка, словно тетива, Заливаясь, тоненько поет. Замирая, слушает трава, Тянется, на цыпочки встает. Молоточки клювами стучат И с ресниц проснувшихся девчат Склевывают звонко — чок, чок, чок! — Золотинки — ласковые сны. Месяц, раскаленный пятачок, Стынет на ладони у сосны. Видишь — Зоренька откинула полу, Пригласила нас хозяюшка к столу, На заречные луга с духмян-травой Всей деревнею на праздник даровой В ГОСТЯХ У ТЕТКИ
Честно трудится моторик Возле бани на реке. Дедов старенький топорик Ухает в моей руке. У поленницы на плахе Я орудую, как встарь, Босиком, в одной рубахе — Хорошо живешь, скобарь! Ноздри щупают ядреный Вкусный воздух смоляной. На лесине окоренной, Словно сахар, тает зной. Ветерок рубаху сушит — Это тоже благодать. Дорогая тетя Нюша, Что взамен тебе отдать? ТИШИНА
