Помоги проекту - поделись книгой:
Прапорщик подошел к одному из них, ходившему по комнате с заложенными за спину руками.
— Не знаете ли, где кабинет начальника обороны?
Офицер поднял голову, рассеянно посмотрел в лицо Миллера взглядом человека, которого разбудили, но который еще не пришел в себя, резко ответил: «Не знаю», — и снова принялся, щуря глаза, ходить туда и назад по комнате.
— Такой и должности нет — начальник обороны, — весело сказал другой офицер, подходя к Миллеру ближе. — Вам, должно быть, начальника штаба…
— Все равно, хоть начальника штаба…
— Позвольте-ка! — вдруг удивился офицер. — А кто ж это теперь начальник штаба? Багратуни, кажется, еще утром отказался.
Первый офицер остановился и с неожиданным вниманием оглядел Миллера с головы до ног.
— Вам не мешало бы знать, — хмуро заметил он, — что начальника штаба следует искать в штабе Петроградского военного округа, а не в Зимнем дворце, являющемся местопребыванием Временного правительства.
Миллер махнул рукой и, не дослушав хмурого офицера, выбежал из прихожей.
Поднимаясь по лестнице, он наткнулся на юнкера, стоявшего на часах, и от него узнал наконец, что начальник всех вооруженных сил столицы Кишкин только что вернулся из штаба и прошел в комнату, где заседает Временное правительство.
— Но где же заседает Временное правительство?
— Право, не знаю, — вежливо ответил юнкер, — до сих пор заседало в Малахитовом зале, а теперь перешло куда-то во внутренние покои.
Миллер молча пошел по длинному сумрачному коридору.
«Внутренние покои? Какие внутренние покои? Обстрела боятся, что ли? Матросы на набережной… Если бы эти офицеры там, в дежурной, узнали об этом, так, пожалуй, тотчас же вызвали бы начальника обороны… Или начальника штаба?.. Или нет… как его юнкер назвал? Ах да! Начальник всех вооруженных сил столицы… А, быть может, они все это знают отлично? Ведь нельзя же в самом деле не заметить эту толпу на площади… Что-то не то… Пустота…» — вдруг вспомнил он пьяного капитана.
Он шел все дальше, проходя одну комнату за другой, не замечая недоумевающих взглядов юнкеров, солдат, каких-то штатских — всех, кто попадался ему навстречу.
Наконец он остановился в одной из внутренних комнат, неподалеку от той, в которой поутру представлялся коменданту дворца.
Он обвел комнату глазами, направился к дивану, врезанному в глубокую дубовую нишу, и растянулся на нем, подбросив руки под голову.
Короткий размеренный голос читал что-то за деревянной стеною. Слова были легкие, звучные, пролетавшие мимо сознания, перед глазами стояли неподвижными черными мухами пулеметы, отраженные в стекле сквозь строй николаевских гвардейцев.
Наконец дважды повторенное упоминание о Военно-революционном комитете заставило его прислушаться.
Тогда с удивительной ясностью вспыхнуло в памяти все, что только что было прочтено за стеною.
— …Военно-революционный комитет предлагает вам в течение двадцати минут с момента вручения настоящего ультиматума прекратить боевые действия, сдать все имеющееся у вас оружие и передать здание Зимнего дворца в распоряжение Военно-революционного комитета…
«Так вот где Временное правительство заседает», — устало подумал прапорщик.
— …В случае отказа или неполучения на настоящий ультиматум требуемого ответа, по прошествии указанного срока артиллерией Петропавловской крепости и крейсером «Аврора» будет открыт огонь, — закончил голос и прибавил: — Прошло уже полчаса, как я получил эту бумажку.
— Подобный случай был в тысяча восемьсот семьдесят первом году во Франции, — грустно сказал кто-то над самым ухом прапорщика: должно быть, любитель аналогии сидел по другую сторону дубовой ниши.
— Мы не можем отдать приказ о сдаче Зимнего, — взволнованно заговорил другой голос. — У нас нет точных сведений о том, каковы силы большевиков. Кто может поручиться за то, что это не простая угроза!
— Уступить мы можем только насилию! Но не нужно упускать из виду соотношение военных сил, — сказал солидный голос, судя по тембру принадлежавший по меньшей мере министру внутренних дел, — с одной стороны, мы совершенно изолированы фактически, с другой — никто не станет опровергать того, что мы наделены всей полнотой власти юридически. Мы должны показать, что наше сопротивление не есть только стремление сохранить власть, мы не хотим бесцельного кровопролития…
«Это они так ультиматум о сдаче обсуждают, — с ужасом подумал прапорщик, — покамест…»
— Так, значит, Александр Иванович, что же вы предлагаете ответить на это странное требование? — спросил человек, читавший ультиматум.
«Странное требование!» — усмехнувшись, подумал прапорщик.
— Я предлагаю ничего не отвечать… Это единственное средство сохранить достоинство носителей народных полномочий.
— Все это очень хорошо, разумеется, насчет народных полномочий, — медленно произнес голос, принадлежавший, без всякого сомнения, старику — и, по всей вероятности, военному, — а покамест мы обсуждаем ультиматум, большевики, нужно полагать, занимают Главный штаб.
Юнкер в изодранной гимнастерке с винтовкой в руке пробежал мимо Миллера, где-то за углом, в глубине коридора, распахнул двери и вытянулся на пороге, поднеся руку к козырьку.
— Подполковник Параделов просит известить Временное правительство, что Главный штаб занят большевистскими войсками!
«…по прошествии двадцати минут с момента вручения настоящего ультиматума артиллерией Петропавловской крепости…»
Крышка часов щелкнула и отвалилась: часы показывали двенадцать минут седьмого, — до истечения указанного срока оставалось восемь минут.
Высокий человек в шинели, накинутой на узкие плечи, сунул часы в карман и, покачиваясь на длинных ногах, прошелся по комнате.
«А ведь, должно быть, не один я сейчас считаю минуты… еще семь… шесть… пять минут и…»
— Товарищ Турбин, крепостная рота отказывается стрелять!
Человек, которого взволнованный ординарец назвал Турбиным, сделал шаг вперед, вспылил было, но сдержался и спросил, немного заикаясь:
— По-почему?
— Говорят, орудия заржавлены… Говорят, пускай сам комиссар из таких орудий стреляет!
Трехдюймовые орудия, которыми надлежало штурмовать Зимний дворец, были найдены на дворе арсенала и еще утром вытащены за крепостные стены.
Снаряды частью нашлись в арсеналах, частью были присланы с Выборгской стороны из склада огнеприпасов, — все было готово к тому, чтобы в условленный час начать бомбардировку Зимнего, и теперь, когда этот условленный час пришел, когда через четыре минуты Военно-революционный комитет прикажет открыть огонь, теперь…
— Т-товарищ Павлов, я иду к орудиям… Вы за-замените меня до моего возвращения.
Тусклые блики фонарей дрожат в темной зыби Невы; октябрьский вечер легким дыханьем дождя оседает на лицо и руки.
Через Троицкий мост с резким звоном тянутся игрушечные трамваи, лепятся к перилам кукольные фигурки прохожих.
Турбин выбрался наконец за крепостную стену.
Среди огромных куч мусора стояли орудия.
В десяти шагах от них несколько артиллеристов жались к оголенным ветлам. Один из них вышел вперед.
— Товарищ комиссар?..
Ручной фонарь направляется навстречу артиллеристу, и свет его на мгновенье задерживается на офицерских погонах.
— В чем дело, п-поручик? П-почему артиллеристы отказываются с-стрелять?
— Артиллеристы не отказываются стрелять…
Поручик держит голову прямо и смотрит в лицо Турбина немигающими глазами.
— Артиллеристы не отказываются стрелять, в случае если им будут предоставлены исправные орудия. Эти орудия — неисправны. При первом выстреле их разорвет. Они — проржавели, в компрессорах нет ни капли масла.
Турбин внезапным движением наводит свой фонарь прямо в лицо офицера.
Сухое, гладко выбритое лицо спокойно, брови слегка приподняты, глаза смотрят не мигая, только зрачки сузились под ярким светом; да и что там рассмотришь в этих пустых глазах?
— Я в-вам не верю.
Поручик пожимает плечами.
— Как вам угодно! Впрочем, вы можете удостовериться сами.
— В-вызовите сюда фейерверкера.
Фейерверкер, неуклюжий, широкий солдат, в темноте возится возле орудий; его зовут; переваливаясь на коротких ногах, он идет к комиссару.
— К-какие неисправности в орудиях?
Фейерверкер молчит.
— К-какие неисправности в орудиях?
— Из их давно не стреляно, — говорит, нахмурившись, фейерверкер. — Заржавели. И в компрессорах…
— Что?
— В компрессорах — пусто. Масла нет.
Турбин молчит; немного погодя он подходит к артиллеристам ближе и говорит глухо:
— Сейчас я п-пришлю своего помощника д-для обследования орудий. В случае, если они окажутся исправными…
Он замолчал на одно мгновенье:
— Расстреляю.
Он повернулся и быстро пошел обратно.
У самой крепостной стены его догнал начальник крепостной роты.
— Простите, товарищ комиссар…
Турбин, не замедляя шага, повернул к нему голову.
— Вы, может быть, думаете, что я солгал… Даю вам честное слово офицера, что…
Он едва поспевал за комиссаром.
— Что стрелять из этих орудий в самом деле крайне опасно!
Кривенко, два часа просидевший в казармах Балтийского экипажа, тщетно уговаривал молодого мичмана, только что назначенного начальником одного из фронтовых штабов, отдать приказ о наступлении на Зимний; он вернулся к своему отряду мрачный и ничего не отвечал на расспросы красногвардейцев.
Хмуро выслушал сообщение своего помощника о том, что за время его отсутствия заставой Павловского полка были задержаны на Морской сто пятьдесят юнкеров с четырьмя орудиями, обругал его за какие-то пустяки и принялся осматривать испорченный пулемет, с которым возился еще утром.
Раза два он пробормотал что-то про себя, но Шахов, возвратившийся с обхода, расслышал только:
— Все дело губят. Что ж, подождем.
Шахов хотел было узнать от него о причинах замедления, но раздумал и отошел в сторону.
С новой силой он вспомнил о Галине.
Теперь он тревожился о ней, жалел, что не отправился разыскивать ее, упрекал себя; ему странным казалось, что он так быстро забыл о ней. Он сидел, обхватив винтовку обеими руками, чувствуя щекой холодный шомпол, и прислушивался к глуховатому говору в цепи, раскинутой поперек Миллионной, к редкому треску оружейных выстрелов у Зимнего дворца.
Но эти звуки были уже привычными и неизбежными для сегодняшней ночи; он переставал замечать их, и тогда снова отчетливо вспоминал жесты, мелочи одежды, чуть неуверенную походку Галины, милую манеру говорить.
Этот бесконечный год, который он провел в глухой деревушке под Томском, который он так старательно прожил в разлуке с нею, вдруг ухнул куда-то. Этот год был ошибкой, ребячеством, неуменьем совладать с собой, детским желаньем уйти от настоящей жизни, а настоящая жизнь была в ней, в Галине, в этой радости, от которой снова начинала кружиться голова.
Он поднял голову — автомобильные прожекторы косыми снопами света скользили по Миллионной.
— Стой!
Автомобиль взлетел на мостик через Зимнюю канавку и остановился.
Кривенко, сняв винтовку с плеча, бежал к нему вдоль тротуара.
— Кто такие? — в два голоса закричали из цепи.
Человек в очках и в фетровой шляпе, сброшенной на затылок, высунулся из автомобиля.
— Из Военно-революционного комитета. Нам только что передали, что Зимний взят.
— Хм, вот как, взят? — с иронией переспросил Кривенко. — Так он, стало быть, сам собой взялся. Мы тут четвертый час стоим ни туда, ни назад, а от нас требуют, чтобы мы дворец взяли.
— Какое там взят, недавно в нас оттуда здорово шпарили, туда ехать опасно! — закричали из цепи.
— Нужно полагать, что вы плохо осведомлены, товарищи…
Поделиться книгой: