Помоги проекту - поделись книгой:
— Остаюсь.
Би сейчас спит. Она будет спать, пока Мартин не постучит в дверь и не скажет, что пора идти. Когда священник в церкви заговорит, я буду повторять про себя: «Черт, писька, член, убить, дьявол, дерьмо, кровь, писька, трахаться, переспать, засунуть член». Тогда я не услышу, что он говорит. А потом приедет папа, так Мартин сказал. Может, он будет стоять у церкви и ждать меня. Я не знаю, как я к нему отношусь. Мы несколько раз встречались. Первый раз, когда мне было всего три дня от роду. Тогда я, свернувшись, как котенок, спала у него под мышкой. Это мне мама рассказывала. А потом он уехал в Австралию. Не знаю, скучаю ли я по нему, я же с ним почти не знакома. Однажды, еще до того, как мама встретила Мартина, он приходил к нам в гости. Мне было четыре или, может, пять лет. Мы с мамой жили тогда в квартире на Фрогнере. Он меня постоянно обнимал. Это было так неприятно. Не люблю, когда меня обнимают. Но у него с собой был целый мешок со сладостями, не маленький мешочек, а большой такой пакет, которые дают в супермаркете, и в мешке было полно сладостей. Он их вместе с мешком привез из Австралии.
Раньше в играх водопроводчик был моим папой. Сейчас я хочу, чтобы он был моим любовником. Недавно я поднялась к нему на чердак и спросила, не хочет ли он заняться со мной любовью. Он спал. Было уже довольно поздно. Мама с Мартином тоже спали. Водопроводчик открыл глаза, посмотрел на меня и включил ночник на тумбочке. Свет от него упал прямо на мою грудь. Мне было холодно. Мне хотелось залезть в его кровать, под одеяло, и прижаться к нему. Там тепло. «По-моему, тебе надо вернуться к себе и лечь спать», — тихо сказал он. «Я хочу с тобой», — сказала я. «Нет, — сказал он, — тебе нельзя».
Иногда мы с водопроводчиком играем в «Нинтендо». Он убил лесное чудовище и прошел самый сложный уровень. У меня это никак не получалось. А иногда он разрешает мне приходить к нему. Мы занимаемся любовью всю ночь, и на следующий день из меня постоянно течет. Однажды на уроке Марианне захихикала. Я ходила от стола к столу и раздавала упражнения по английскому. Марианне хихикала, потом захихикала и ее соседка по парте, ее зовут Вигдис, а вслед за ней — весь класс. На мне были светлые брюки. Я весь день чувствовала, что трусы у меня влажные и липкие, но я не знала, что это заметно. Они сказали, что я описалась или у меня начались месячные. Но дело было не в этом, я потом, на перемене, объяснила все Марианне.
Вообще-то я в него не влюблена. В водопроводчика. У меня и другие есть.
Би спит. Она спит здесь, рядом со мной. В красном платьице, с длинными темными волосами она похожа на куколку. У нее еще есть красный дождевик с капюшоном и красные резиновые сапожки. День сегодня солнечный. На маминых похоронах мог бы и дождь пойти. Может быть, Би снится мама. Может, ей снятся длинные мамины руки, которые тянутся к ней, обнимают ее и уносят к небу.
Когда я была маленькой и не знала, как убить лесное чудовище, мне тоже снились такие сны.
Я спрашиваю Мартина:
— У вас двое детей?..
— У Стеллы двое детей, — перебивает он. — А у меня ребенок один. Аманда не моя дочь. Би, судя по всему, моя, да.
— «Би, судя по всему, моя»… — повторяю я. — Почему ты так говоришь?
Мартин не отвечает. Мы молча сидим за обеденным столом напротив друг друга. Я знаю, что, если подождать, он первым нарушит молчание.
— Не понимаю, что происходит с Би, — наконец говорит он.
— Между твоим переездом и ее появлением на свет не прошло и года?
— Мы зачали ее в Хейланде, — отвечает он. — Мы поехали туда сразу после нашего знакомства, на день рождения Харриет, моей бабушки.
— Ты обрадовался, когда Стелла сказала, что беременна?
— Она с каждым месяцем становилась красивее и красивее. Стелла очень высокая, а тогда стала еще и очень большой. Их было двое, а я — один. Я смотрел на нее, а их было уже двое. Она — Би, но она же и Стелла, и с ними мне было спокойно.
— Вы уже тогда знали, что назовете ее Би?
— Да, в честь моей шведской прабабушки Бианки. Мы знали, что назовем ее Би и что мы зачали ее в Хейланде. Ночью я клал голову Стелле на живот и рассказывал ребенку все волшебные истории, какие мог придумать. Я представлял себе, как она появляется на свет, маленькое готовое существо с маленьким готовым личиком. Иногда мы называем ее Би. Иногда мы называем ее «господин Поппель».
Мартин закуривает.
— Это было прекрасное время.
— Прекрасное для вас обоих? Стелла не болела во время беременности?
— Нет, не болела.
— А другая дочь Стеллы, Аманда? Как она все это восприняла? Ей ведь было пять лет, когда Стелла забеременела?
— Да, примерно столько. Не знаю. Мы с Амандой никогда не были близки. Откровенно говоря, Аманда… как бы это сказать, Аманда сама по себе, Аманда никогда…
— …никогда не была чьей-то любимицей, — бормочу я.
— Что ты сказала?
Мартин удивлен.
— Я сказала, что Аманда никогда не была чьей-то любимицей. Прошу прошения. Моих коллег это тоже раздражает. Я заканчиваю чужие фразы. Дурная привычка!
Мартин смотрит на меня, а потом говорит:
— У Аманды нет ничего общего со мной или со Стеллой. Я стараюсь казаться заботливым по отношению к ней. Для Стеллы важно, чтобы я о ней заботился. Я сажаю ее на колени, но она быстро сбегает от меня. У меня с Амандой ничего не получается. Она меня раздражает. Она сама по себе.
— В каком смысле — сама по себе?
— Нам было весело. Мы дурачились.
— Что значит — дурачились? Кто дурачился?
— Мы со Стеллой, — отвечает он. — Мы раньше всегда дурачились. Встречаемся где-нибудь в супермаркете и притворяемся, что мы незнакомы. Ходим по магазину с корзинками, заигрываем с посторонними, воруем спагетти, жонглируем яблоками, танцуем с метлой в руках и все в таком духе, пока кто-нибудь из нас не засмеется. Обычно не выдерживает Стелла. Тогда я выиграл.
— Тогда ты выиграл?
— Тогда я выиграл. Однажды я начал ругаться с кассиршей, потому что она утверждала, что цветная капуста — это цветная капуста.
— Вот как?
— За мной в очереди стоит Стелла. Мы притворяемся, что не знаем друг друга. Мы заранее договорились, что никто из нас не возьмет корзину или тележку. Надо набрать столько покупок, сколько мы сможем унести в руках, и даже больше… Ну вот она и стоит, ага… В очереди, прямо за мной, беременная, совсем уже на сносях. В руках у нее молоко, хлеб, рыбные палочки, котлеты, стиральный порошок, картошка, яблоки, овсянка и все такое прочее. И вот лицо у нее все гуще краснеет, а я думаю, что она вот-вот все уронит, и начинаю спорить с кассиршей, почему цветная капуста — это цветная капуста.
Я спрашиваю Мартина:
— А что, по-твоему, цветная капуста — это не цветная капуста?
— Чтобы потянуть время, я говорю, что цветная капуста — это брокколи, а брокколи — цветная капуста, — отвечает он. — Просто чтобы позлить тех, кто стоит за мной…
Чтобы вызвать у них раздражение, злость… и чтобы посмотреть, сколько еще Стелла продержится там позади меня.
— С полными руками покупок.
— С полными руками покупок, ага. И вот я стою, показываю на чек, где написано, что я купил пять кочанов цветной капусты, и утверждаю, что купил пять кочанов брокколи. Кассирша вздыхает и отвечает, что цветная капуста со скидкой и брокколи стоят одинаково, поэтому, как ни назови, получится то же самое. Я качаю головой и говорю: «То же самое! Ничего себе то же самое! Правда остается правдой! Если я покупаю брокколи, так пусть на чеке будет стоять „брокколи“, а если я покупаю цветную капусту, то и на чеке надо писать: „цветная капуста“». Очередь начинает волноваться, я слышу позади ворчание, кто-то тяжело вздыхает. Стелла толкает меня своим большим животом, и я спиной чувствую ее выпирающий пупок. Она будто хочет сказать, что хватит уже. Тут какой-то мужчина позади кричит, чтобы я прекращал эти глупости. Я выпрямляюсь и повторяю, что правда должна быть правдой. Мне, мол, не нужен чек, на котором написано, что я купил то, чего на самом деле не покупал. Тогда кассирша опять вздыхает, вытаскивает из-под кассы брошюру с фотографиями всех овощей в мире и торжествующе показывает мне фотографию цветной капусты, под которой жирными буквами написано: «цветная капуста». Я смотрю на фотографию. Смотрю на надпись. Все вокруг затихают. Я чувствую, как Стелла дышит мне сзади в шею: «Пожалуйста, Мартин, заканчивай, это больше не смешно». — «Нет! — говорю я наконец. — Правда должна быть правдой!» — «Нет?» — ошарашенно переспрашивает кассирша. «Нет, — твердо говорю я, — это ошибка. В книжке ошибка. В книжке ошибка, вы ошибаетесь, все ошибаются, мир совсем сошел с ума». Я вынимаю из мешка кочан цветной капусты, держу его перед собой, как череп, и торжественно так начинаю, будто сейчас целый монолог произнесу: «Это брокколи!»
— И что дальше?
— Дальше происходит сразу очень многое, — отвечает Мартин. — Сначала раздается всеобщий стон, однозначно недовольный. Молодой парень, стоящий в самом хвосте очереди, сжимает кулаки и бросается ко мне. Кассирша истерически смеется. А Стелла роняет покупки на пол. К ней подбегает женщина, которая начинает причитать:
— Ты прекращаешь… дурачиться? — спрашиваю я Мартина.
— Естественно. Я опускаюсь на пол рядом с ней, обнимаю ее, и мы вместе начинаем смеяться. Очередь в замешательстве. Кто-то смеется, кто-то качает головой, та любезная женщина поднимает с пола покупки и складывает их в корзинку. Я поднимаюсь и благодарю ее. Низенький старичок, лет уже за семьдесят, с абсолютно лысой головой и маленькими узловатыми ручками, осторожно наклоняется к Стелле, которая по-прежнему сидит на полу, и спрашивает: правда ли она со мной знакома или на нее нашло умопомрачение из-за происходящего? Он показывает на грязную лужу. Она отвечает, что правда, мы знакомы. «И все это время, пока он утверждал, что цветная капуста — это брокколи, вы стояли позади него и ни слова не сказали?» — спрашивает он. Да, так оно и было, отвечает она. Тогда старик присаживается на корточки и шепчет ей на ухо: «Я искренне надеюсь, что вы знаете, кого сегодня родите!» Старик показывает на живот Стеллы.
Мартин достает из пачки сигарету, но не закуривает. Он сидит и вертит ее в руках.
— И тогда Стелла закричала, — наконец произносит он.
— Закричала? — переспрашиваю я.
— Да, закричала. Она закричала тому старику, что он грубиян, что такое нельзя говорить, что он должен сейчас же вернуться и попросить у еще не родившегося ребенка прощения, что у нее родится ангел, да будет вам известно. Но старик только качает головой и исчезает за дверью вместе со своими покупками. Я пытаюсь ее успокоить, но она раздражается еще больше. Она плачет и кричит. Кричит на меня, чтобы я заставил старика вернуться, кричит, что он должен извиниться перед Би. Роды вот-вот начнутся. Мне не до старика. Нам надо быстрее ехать в больницу.
Когда Би родилась, я думала, что она довольно странная, потому что она никогда не кричала и у нее были большие кошачьи глаза. Но Би совсем не странная.
Однажды старик показал мне фокус: кукла в красном платье исчезла прямо у меня на глазах. Это была такая старомодная кукла с большими голубыми глазами, красными губами и длинными ресницами, которая открывает рот и говорит: «Ма-ма». Я спросила, может ли он то же самое проделать с человеком. Он подумал, что я имею в виду Би. Что я хочу, чтобы Би исчезла. Он сказал, что обычно люди завидуют младшим братьям и сестрам. Ему самому в детстве хотелось убить свою младшую сестренку. Но я не это имела в виду. Мне интересно было, сможет ли он сделать так, чтобы я исчезла, потому что мне хотелось бы побывать там, куда исчезают люди, посмотреть на другой мир.
— Сразу после рождения Би мне приснился сон, — рассказывает Мартин.
— На операционном столе лежит бесформенный окровавленный комок, истерзанное умирающее существо, которое пока еще дышит, а Стелла плачет и говорит: «Мартин, мы же можем ее спасти, мы можем спасти ее». Потом комок начинает двигаться, и Стелла кричит, что мне нужно взять его на руки, чтобы он не упал и не ударился.
Мартин закуривает сигарету.
— До того, как родилась Би, мне ничего не снилось. Стелла говорит, что, конечно, мне снятся сны, я просто не помню их. «Всем снятся сны», — говорит Стелла. Но я уверен, что раньше сны мне не снились. По ночам я спал, а если у меня перед глазами и разворачивалось какое-то действие, то я не отдавал себе в этом отчета. Ночи мои были тихими и темными.
— На свет появляется Би, и уже на следующую ночь ты видишь ее во сне, верно?
— Отвратительный сон. Кровавый, не живой и не мертвый двигающийся комок.
Но это только начало. Следующей ночью Мартину опять снится сон. На этот раз ему снятся глаза Би. Глаза у Би слишком большие. У Мартина родился ребенок с большими, удивительно круглыми глазами, глазами хищника. Сны продолжаются. Ребенок снится ему каждую ночь, и каждая ночь хуже предыдущей. Он постоянно видит Би в новом облике. Она появляется в его рвоте или испражнениях, она истерзана, раздавлена, изранена или покрыта сыпью.
Иногда в своих снах он ложится к ней, ложится на нее, в детскую кроватку… Ее глаза слишком большие.
Глаза у нее слишком большие, но это по-прежнему Би.
— Би, рожденная от обычной здоровой женщины, и ей только-только исполнился месяц, но все же, — говорит Мартин, — все же…
Он показывает мне фотографии Би в младенчестве. Мартин не из тех, кто при каждом удобном случае вытаскивает семейные фотографии, я сама у него прошу.
— У тебя есть ее фотографии? — спрашиваю я.
— У меня нет, есть у Стеллы, — говорит он.
Я рассматриваю фотографии. Би в детской кроватке, на полу, когда она только начала держать головку, на столике, закутанная в красную пеленку. Действительно, глаза очень большие. С этим нельзя не согласиться, но в остальном, насколько я могу судить, обычный розовый младенец.
— Я просыпаюсь, и перед глазами у меня стоят эти картинки, — рассказывает Мартин. — Нет, не фотографии, которые ты смотришь, а картинки из снов, не могу их прогнать. Стелла поднимается к ней, колыбелька стоит в нашей комнате. Она редко плачет. Говорят, нам повезло, что ребенок не плачет. И вот Стелла поднимается, берет Би на руки и прижимает к груди. «Посмотри на нее, — говорит Стелла, — посмотри, как она ест». А у меня перед глазами картинки. Би лежит у Стеллы на руках, я осознаю это, маленькое беспомощное существо, сосет материнскую грудь, за окном светло, я слышу, что наступило утро, кто-то хлопает дверью или зовет собаку. Но чтобы я погладил этот мягкий сморщенный затылок или обхватил своими руками ее крошечные ладошки? Нет. Это же ребенок, который преследует меня по ночам, думаю я. Чужой ребенок. Чужой. Он же совсем чужой, понимаешь?
Я киваю, но не перебиваю его.
— Естественно, Стелла замечает, что я избегаю Би. Что я отворачиваюсь, когда она приносит ее. Поначалу она приходила в ярость. «В чем дело? — кричала она. — Ты почему себя так ведешь?» — «Дай мне время», — отвечал я. Я говорил, что ревную. Ребенок целиком завладел ее вниманием, и мне ничего не достается. Тогда она качала головой и выходила из комнаты. Но постепенно она начинает замыкаться в себе. Я слышу, как она плачет. Я захожу к ней и обнимаю. «Что с тобой такое? — спрашивает она. — Ты не любишь ее?» — «Конечно люблю, — отвечаю я, — конечно, Стелла. — Я делаю вид, что сержусь. — Естественно! Или только ты знаешь, что значит любить ребенка? Разве только ты умеешь по-настоящему любить?» — кричу я, но знаю, что напрасно сотрясаю воздух. Она в ответ кричит, что если мужчина не берет на руки собственного ребенка, то в его любовь не очень-то верится. И постепенно она начинает давить на меня. Становится грубой… Это единственное подходящее слово. Стелла может внезапно стать по-настоящему грубой. У нее даже лицо меняется: тонкая усмешка на губах, обвиняющий — нет, презрительный взгляд, то, как она быстро проводит рукой по волосам… Мы сидим за обеденным столом, Аманда, Стелла и я, вот за этим самым столом. — Мартин стучит по столу. Я вздрагиваю. — Стелла сидит на твоем месте. Я сижу здесь. Там — Аманда. Би лежит в колыбельке в спальне. Вдруг мы слышим, что она хнычет. Она никогда не плачет, но какие-то звуки она издает. Стелла продолжает есть. Би хнычет громче. На самом деле «хнычет» — неверное слово. Всхлипывает. Да, так. Она всхлипывает. Стелла продолжает есть.
Аманда говорит: «Мама, Би плачет».
Стелла говорит: «Да, действительно».
Аманда говорит: «Мне принести ее?»
Стелла говорит: «Мартин ее принесет».
И нежным голоском добавляет: «Спасибо, Аманда, ты очень заботливая сестра, но сейчас пусть Мартин принесет Би».
Тогда я поднимаюсь, иду в спальню, вынимаю Би из кроватки, несу в гостиную и передаю ее Стелле.
А сны продолжаются. Иногда я думаю, что этот ребенок злой. Что он специально преследует меня. Что Стелла породила злое создание. И эта мысль постепенно перестает казаться мне ненормальной.
Мне становится все труднее защищаться от обвинений Стеллы. Теперь она молчит. Мы с такой радостью этого ждали, ждали крошку Би, названную так в честь прабабки в шляпке со страусовым пером.
Чтобы не казаться чудовищем, я пытаюсь заботиться о приемной дочери. Пытаюсь сблизиться с Амандой. Хожу с ней в кино, забираю из школы, посещаю родительские собрания. Когда ей исполнилось семь, я свозил ее в Копенгаген, мы ходили там в «Тиволи», ели попкорн и сладкую вату. Я уговорил Стеллу не ездить с нами, а посидеть дома вместе с Би и отдохнуть.
«Нам всем нужно немного времени, — говорю я шутливо и глажу Аманду по голове. — Чтобы побыть вместе и чтобы отдохнуть друг от друга. Мы с Амандой вполне обойдемся без вас». Стелла качает головой и улыбается, обрадованная, что я наконец становлюсь внимательным к Аманде, но все равно недовольная из-за того, что с Би ничего не решено. Аманда шипит, чтобы я не трогал ее волосы.
Потом, когда Стелла не слышит, Аманда поворачивается ко мне и говорит: «Запомни, ты мне никакой не друг!»
«Нет так нет», — отвечаю я будто бы удивленно, но внутренне я полностью с ней согласен. А потом я спрашиваю: «Почему же ты хочешь, чтобы на день рождения я свозил тебя в Копенгаген?»
«Потому что хочу сходить в „Тиволи“, — отвечает Аманда. — Хочу покататься на чертовом колесе».
И мы поехали. Отпраздновали день рождения по всем правилам. Сходили в «Тиволи». Покатались на колесе обозрения. И самое лучшее: в гостиничном номере на узкой кровати рядом с кроватью Аманды я засыпаю. И я сплю. Сплю и не вижу снов. Не вижу картинок. На следующую ночь тоже. И через две ночи. Три ночи в гостинице в Копенгагене без всяких снов, картинки перед глазами исчезают, и я думаю, что вот сейчас я приеду домой, к Стелле и Би, обниму их обеих и скажу, что люблю.
Когда Мартин с Амандой возвращаются из Копенгагена, он прямиком отправляется в спальню к Стелле и Би. Он обнимает их обеих. Тем же вечером он купает Би, зачерпывает теплую воду и осторожно льет ей на голову. Он повторяет это вновь и вновь — зачерпывает воду и выливает ей на голову, так что она вот-вот улыбнется. «Она мне улыбается, — говорит он про себя, — ты улыбаешься мне». Он вынимает ее из ванны, кладет на столик и заворачивает в красное махровое полотенце. В больших глазах, пристально смотрящих на него, — удивление, и Мартин отвечает не менее удивленным взглядом.
В ту же ночь сны возвращаются, и он в ужасе просыпается.
Он тянется к Стелле, но между ними в кровати лежит Би. Би не спит. Она пристально смотрит на него. Он смотрит на нее. «Младенцы обычно так не смотрят, — думает он. — Младенцы кричат и пускают слюни, смеются и сосут соску, но они не должны так пристально смотреть!» Мартин приподнимает одеяло, точно ожидает вместо детского тельца увидеть свернувшуюся змею. Би лежит голенькая, на ней только подгузник, полный какашек. Он берет ее на руки и перекладывает в колыбельку. Она всхлипывает. «Тсс, — говорит он, приложив палец к ее губам. Она всхлипывает громче. Он крепче прижимает палец. — Тсс, кому говорю! Спи!» Под конец он разворачивается, забирает подушку и уходит спать на диван в гостиную.
Он слышит, что Стелла проснулась и зовет его. Слышит, как она подходит к колыбельке, берет Би на руки и разговаривает с ней.
Поделиться книгой: