Хармонт. Наши дни

– Моя не знать, – не оборачиваясь, ответил Китаец. – Но моя много торговаться.

«Шевелящийся магнит» нашёл он. Но взять не сумел, хотя выходило, по его словам, что забрать «магнит» будет попроще, чем давешние «гремучие салфетки».

К подножию пика Хеви подошли, когда солнце подбиралось к зениту. По пути обогнули с полдюжины «комариных плешей», переждали поток «зелёнки» и дважды падали на землю ниц, пропуская «Весёлый призрак». У подножия наскоро перекусили и тем же порядком двинулись вверх по склону к Чёртову ущелью.

– Дальше моя не ходить, – сказал Китаец Ю, добравшись до здоровенного и корявого, словно расколотый зуб, валуна. – Моя здесь оставаться.

Ян поравнялся с Китайцем и остановился, изучая предстоящий маршрут. В тридцати шагах вверх по склону начинался спуск в расщелину. О спуске шла дурная слава. Поговаривали, что из отверстия в земле наносит на склон «зелёнку», а по-над трещинами клубится «жгучий пух». «Шевелящийся магнит», по словам Китайца, лежал на самом дне.

Ян оглянулся, махнул Чероки и миг спустя поймал острое, шарахнувшее по сердцу ощущение опасности. Ян застыл. Медленно поворачивая голову, обшарил взглядом местность. Опасности не было: земля и земля, каменистая, потрескавшаяся на солнце. Ощущение, однако, не отпускало, оно сдавливало грудь и отзывалось резкой неприятной болью в висках.

– Что с тобой, Джекпот? – приблизился и встал в двух шагах за спиной Чероки.

Ян не ответил. Он снова прочесал местность пристальным взглядом, на этот раз ещё медленнее, по дюйму. Опасности не обнаружилось.

– Стоим на месте, – сказал Ян тихо. – Не шевелимся.

Прошла минута, другая. Пятая. Ощущение опасности то стихало, то возрождалось с новой силой, и ничего не менялось в однообразном, унылом, мёртвом ландшафте.

– Ладно, – сказал, наконец, Ян. – Держись от меня в двух шагах, – велел он Чероки. – Тронулись.

Они тронулись. Всякий раз, когда переставлял правую ногу и подтягивал к ней левую, Ян замирал и прислушивался. Ощущение опасности с каждым новым шагом нарастало, множилось, сердце гулко билось с размаху о рёбра, словно собиралось их расколоть и улететь, наконец, из грудной клетки. Шаг. Ещё шаг. Десять шагов. Пятнадцать. На двадцатом ощущение опасности стало нестерпимым. Застыв, Ян до боли в глазах всматривался в уступ, за которым начинался спуск. Он едва боролся с отчаянным желанием рвануть туда сломя голову и скрыться от неведомого. И когда Ян желание это подавил и уже занёс ногу, собираясь сделать новый шаг, он лопатками, затылком, позвоночником поймал резкое движение за спиной.

– Ложись! – выкрикнул Ян и в падении метнулся вперёд.

Треск пулемётной очереди разрезал, раскроил горную тишину. Пули зачеркнули Чероки от плеча к бедру, индеец, распластав руки, рухнул лицом вниз. Ян не успел сообразить, что произошло, за него понял это и принял решение инстинкт сталкера. Ян перекатился, рванулся с земли к уступу. Очередь прошила грунт в том месте, где он только что находился, а мгновением позже Ян в отчаянном, немыслимом броске швырнул себя через уступ и покатился по крутому склону вниз, в ущелье.

Он грянулся головой о гнутый, словно волчий клык, камень почти у самого дна. Мир, накренившись, обрушился на него, опрокинул и стал истязать болью. Корчась от неё и чудом удерживая сознание, Ян заставил себя ползти. Боль ярилась в нём, раздирала каждый дюйм избитого, изрезанного о камни тела, но инстинкт сталкера, тот самый, что позаботился о нём минуту назад, гнал и гнал Яна вперёд. Он заполз, наконец, за камень, перевернулся на спину, зашарил по поясу и неверными, трясущимися руками расстегнул кобуру. Стиснув обеими ладонями рукоятку «Глока», заставил себя повернуться на бок. Пули рвали гнутый, похожий на волчий зуб камень, выбивали из него крошку, но Ян не обращал внимания. Из последних сил он сместился на десяток дюймов правее. Кровь заливала глаза и не давала прицелиться в мутное, маячащее двумястами футами выше плоское раскосое лицо. Тогда Ян, вскинув «Глок», стал палить наугад перед собой и вверх, пока не израсходовал магазин. Пистолет выпал у него из ладони, и сознание сгинуло прочь.

Когда он очнулся, было уже темно. Боль мгновенно вспыхнула в нём, и несколько минут Ян лежал неподвижно, стараясь её превозмочь. Удавалось это с трудом, тогда он стиснул зубы и рывком перевернулся с бока на спину. Заорал от взорвавшейся мины в правом колене. Трясущейся рукой дотянулся до него. Едва касаясь, ощупал вывернутую под неестественным углом ногу.

Вот и всё, подумал Ян, удостоверившись, что нога сломана, а значит, выбраться он не сможет. С полчаса лежал на спине, закусив губу и неотрывно глядя на рассыпанные по небу звёзды. Затем собрал воедино остатки воли, повернулся и попытался, цепляясь за камень, встать на левую, уцелевшую ногу. С третьей попытки ему это удалось, а потом неудачное движение опрокинуло его навзничь и вышибло сознание вон.

Пришёл в себя Ян, когда стало уже светло. Вновь поднялся, вцепился в верхушку спасшего ему жизнь камня и осмотрелся. С трёх сторон ущелье зажимали отвесные стены. С четвёртой был склон, по которому он вчера скатился. Минут двадцать Ян, напрягая зрение, разглядывал склон. «Жгучий пух» струился из трещин, словно сигаретный дым. Тонкий ручеёк «зелёнки» петлял между камнями. Ян не мог понять, как он уцелел, не вляпавшись ни в то, ни в другое. Так или иначе, даже если не угодить ни в «зелёнку», ни в «пух», взобраться на склон на одной ноге нечего было и думать. Ян неловко опустился на левое бедро, лёг плашмя и, подволакивая сломанную ногу, превозмогая боль, пополз. Ему удалось даже, хватаясь за выступы и камни, подтянуть тело вверх по склону на пять или шесть футов. Дальше начинался отвесный участок, и преодолеть его не было ни единой возможности. Ян закрыл глаза и медленно сполз по склону на животе. Отцепил от пояса флягу, взвесил в ладони. Фляга была почти полная. Дня на три, понял Ян, максимум на четыре, потом всё.

До заката он просидел, привалившись к камню спиной и отчаянно пытаясь найти выход. Не нашёл, провалился в сон. Следующие сутки прошли в борьбе с добавившейся к боли жаждой. Несколько раз Ян запрокидывал флягу ко рту, чтобы жадно, не отрываясь, её опустошить и тем самым сократить мучения. И всякий раз в последний момент отводил руку, сам не зная зачем.

Наутро четвёртых суток Ян проснулся, зная, что отсчёт последнего дня его жизни пошёл. На дне фляги плескалась ещё вода, на два глотка, может быть, на два с половиной. Ян откладывал эти глотки, сколько мог. Когда солнце водворилось над головой, с содержимым фляги было покончено. Тогда Ян отбросил её в сторону и стал готовиться умереть.

Чужое присутствие он не увидел – почувствовал. Вскинулся и, опираясь кулаками о землю, стал завороженно смотреть, как, легко скользя по камням и едва не пританцовывая, по склону в ущелье спускается давешнее покрытое лоснящейся бурой шерстью существо.

Достигнув дна, оно остановилось и с минуту стояло недвижно, разглядывая Яна. Вытянуло конечность, в которой вспыхнул розовым и враз обрёл матово-белый цвет притулившийся в ладони кругляк. Затем, осторожно ступая, приблизилось.

– Поможешь? – вложил в вопрос последнюю надежду Ян.

Существо робко протянуло тонкую пятипалую конечность. Ян ухватился за неё обеими руками, затем, опираясь спиной о камень, встал. Подпрыгнул на левой ноге и, не удержав равновесия, рухнул на бок. Тогда существо опустилось перед ним на корточки и, вцепившись в засаленный ворот задубевшей от пота и крови рубахи, попыталось тащить.

Всё, осознал Ян, когда после пяти минут бесплодных усилий существо отвалилось и медленно, не сводя с него взгляда, поднялось на ноги. Оно было хилым и слабосильным, тонким в кости и едва ли весило свыше восьмидесяти – девяноста фунтов.

– Спасибо, – прохрипел Ян. – Теперь иди.

Существо попятилось, и Яну показалось вдруг, что оно плачет. С минуту он ещё смотрел, как та, что была когда-то человеческой женщиной, взбегает, едва касаясь пятками земли, по склону. Потом закрыл глаза.

Сажа Цмыг, 21 год, детская нянька, порученка,

телохранительница

Дядюшка Бен напялил на нос очки и удивлённо уставился на Сажу. Затем заулыбался. Кряхтя, поднялся навстречу.

– Ты ли это, моя девочка? – благостно вопросил Дядюшка. – Вот уж не думал, – он обвёл рукой скудное убранство неказистой комнаты с обшарпанными стенами, – что увижу тебя здесь.

Три года назад Дядюшка удалился на покой, потому что, по его словам, песок из него весь высыпался.

– У тебя остались связи в полиции? – напряжённым голосом спросила Сажа.

Дядюшка почесал лысину.

– Остались, куда им деться, – ответил он. – Что за спешка такая, девочка моя? Садись, потолкуй немного со стариком.

– Дядюшка, прошу тебя! – взмолилась Сажа. – Позвони в полицию и узнай, как найти страхолюдного индейца с изрезанной шрамами рожей, второго такого наверняка нет. Так и скажи: самый страшный индеец во всём округе. Звони прямо сейчас, от этого зависит вопрос жизни и смерти.

– Уже звоню, уже, – испугался Дядюшка. – Не волнуйся. Индеец, говоришь?

Он пододвинул к себе громоздкий допотопный телефонный аппарат и принялся неверными старческими пальцами набирать номер. Минут десять, пока Сажа едва не приплясывала от нетерпения, Дядюшку соединяли, разъединяли, переключали и соединяли вновь до тех пор, пока не нашли, наконец, нужного человека.

– Поувольняли всех, – объяснил Дядюшка Бен, в сердцах бросив на рычаг трубку. – Капитан Уильямс, – Дядюшка презрительно сплюнул, – жаба жирная. Представляешь, девочка моя, Майка Найта уволили, да он же был честнейшим парнем, самым честным во всём Хармонте. Так эта жаба, представь…

Сажа с силой хлопнула ладонью по столешнице.

– Ради бога, прекрати! Ты узнал насчёт индейца?

Дядюшка стянул с носа очки и обиженно поджал толстые губы.

– Узнал, – сказал он. – Как не узнать. Накрылся твой индеец, туда ему, уроду, и дорога.

– Как накрылся? – ахнула Сажа. – Где накрылся? Когда?

– Да где-где. В Зоне, естественно, они все там кончают. Вчера нашли его машину, «додж», что ли, припрятанный в километре от границы. А как накрылся, кто ж его знает, девочка. Они там…

– Дядюшка! – Сажа вскочила. – Где нашли этот «додж»? Да соображай же быстрее!

– Не знаю, – развёл руками Дядюшка Бен. – Ты же не спрашивала где.

В ответ Сажа разразилась речью, изобиловавшей словами, которые Дядюшка в последний раз слышал лет пятнадцать назад, когда полиция накрыла подпольный бордель.

– Сейчас, девочка моя, сейчас, – перепуганно замямлил Дядюшка и снова взялся за трубку.

– В Козьей роще, – выдал он, разъединившись. – Это в предгорьях хребта, до Зоны оттуда рукой подать. Фред говорит, двое суток «додж» там стоял, самое меньшее. Так что…

– Поехали! Да вставай ты уже! – закричала Сажа так, что Дядюшка подскочил и суетливо принялся одеваться. – Покажешь, где эта чёртова роща.

Съёжившись на пассажирском сиденье, Дядюшка Бен опасливо наблюдал, как мимо проносятся встречные автомобили.

– Потише, девочка. Не гробануться бы.

Сажа не ответила. Через полчаса она осмотрела место, где двое суток простоял найденный полицией «додж».

– И что теперь? – осторожно спросил Дядюшка Бен. – Для чего всё это?

Сажа с минуту невидяще смотрела на него. Затем развернулась и побежала по направлению к Зоне.

– Куда?! – отчаянно кричал ей в спину Дядюшка Бен. – Куда ты, девочка моя? Остановись, прошу тебя, умоляю, не ходи!

Когда Сажа скрылась из виду, Дядюшка тяжело осел на землю. Старческие редкие слёзы потекли по дряблым чёрным щекам.

Сажа не заметила, как пересекла границу кольца. Лишь когда оказалась посреди макового поля, она снизила темп, а потом и остановилась. Охнула, заозиралась. Сажа была в Зоне. В той самой Зоне, с которой переплелась жизнь её отца, и её приёмного отца, и их многочисленных друзей, знакомых и родственников. И её собственная жизнь, странная и короткая, которая вот-вот могла оборваться. И жизнь ещё одного человека, сильного, дерзкого, гордого, единственного, с кем у неё могло бы сложиться то, что бывает у людей, и с кем ничего не сложилось.

Он мёртв, сказала себе Сажа. От него ничего не осталось. И она, несомненно, будет мертва, если немедленно не уберётся отсюда. Вон она, граница, в полутора сотнях футов за спиной. Сажа сделала назад шаг, другой. Алые, кровавые цветы при полном безветрии вдруг укоризненно закачали маковками. Он жив, внезапно поняла Сажа. Она знает, что он жив, чувствует, как не раз чувствовала, кто из пасынков Зоны будет жить и кого уже покрестила костлявыми пальцами смерть.

Сажа выдохнула и, сминая маки, ринулась вперёд. Достигла старой границы, здесь плантация заканчивалась, а дальше расстилалась покрытая мёртвой чёрной колючкой безжизненная равнина, упирающаяся по левую руку в развалины, а по правую – в горный хребет.

Сажа остановилась, растерянно переступила с ноги на ногу. Сумасшедшая дура, обругала себя она и добавила других слов, отвратительных, грязных, так, чтобы наотмашь, чтобы по лицу. Слова не помогли, она не в силах была принудить себя повернуть назад. Тогда Сажа стиснула зубы и пошла в глубь Зоны умирать.

«Комариные плеши», бормотала она, шаг за шагом продвигаясь по иссушенной солнцем мёртвой земле. Самое страшное – это «плеши», так все говорили: и Гуталин, и Карлик, и Гундосый Гереш. «Комариную плешь» не разглядеть, она прячется, гадина, маскируется, ждёт. «Плешь» следует обозначать гайками, а у неё и гаек-то никаких нет, у неё вообще ничего с собой нет, кроме навязчивого желания, чтобы свершилось чудо.

Внезапно Сажа почувствовала, что неподалёку справа что-то есть. Она бросилась на землю, прежде чем осознала, зачем это делает. Приподняла голову – тонкие перламутровые нити, изгибаясь и раскачиваясь, перемещались по равнине в сторону хребта. С минуту Сажа завороженно смотрела, как в трёх футах от земли нити сплетаются в кружево, как оно переливается на солнце. А потом в кружеве сверкнула вдруг молния, и здоровенный валун в сотне футов спереди треснул и раскололся.

Вот оно как, думала Сажа, закусив губу и провожая взглядом удаляющуюся от неё перламутровую смерть. Потом она поднялась, отряхнула от земли коленки и заплакала. Решимость ушла, исчезла, убралась за нитями вслед. Куда идти, было неизвестно, и, куда бы она ни пошла, гибель ждала её повсюду.

Где же его искать, растерянно оглядываясь по сторонам, думала перепуганная, заплаканная Сажа. И как? Ведь она здесь для этого, она пришла сюда на поиски своего исчезнувшего призрачного счастья. Найти которое невозможно.

– Ян! – надрываясь, закричала Сажа. – Я-яяяяяяяяяяяяяяяяяяян!

Она замерла, прислушиваясь, и не услышала ничего. Тогда Сажа опустилась на землю и, уткнувшись лицом в ладони, заревела навзрыд. А когда, наконец, отревела и подняла голову, увидела, как по равнине стремительно движется к ней чёрная точка. Сажа вскочила. Заколотилось, забилось от страха сердце. Точка росла, близилась, приобретала очертания и форму, и было видно уже, что это не человек, а покрытый шерстью зверь.

Страх ушёл. Сажа мобилизовалась и приготовилась драться.

Зверь, приблизившись, замер в двадцати шагах. Секунду они смотрели друг на друга, и Сажа вдруг почувствовала, что зверь неопасен, что он пришёл на её крик и нападать не собирается.

Зверь вскинул лапу, в ладони у него полыхнуло, а потом и запульсировало красным. От неожиданности Сажа вскрикнула, отшатнулась, но миг спустя взяла себя в руки и, не отрывая от зверя взгляда, стала смотреть, как красный меняется на розовый, потом на кремовый и, наконец, на матово-белый.

– Ну что же ты, – сказала Сажа. – Что ты от меня хочешь?

Зверь встрепенулся и робкими шажками двинулся к ней, не отводя взгляда чёрных, без зрачков, глаз. Сажа шагнула навстречу, и тогда зверь протянул покрытую бурой шерстью лапу, ухватил Сажу за руку и повлёк за собой.

Она послушно ступила за ним вслед, и зверь отпустил её руку, махнул лапой в сторону горного хребта и, непрестанно оглядываясь, припустил туда. Сажа бросилась за ним вслед. Зверь бежал не по прямой, он менял направление, петлял, иногда даже отступал назад. Не зверь, поняла Сажа. Человек. С осмысленным поведением и гибкой, с широкими бёдрами и узкой талией фигурой. Женщина. Мутантка, такая же, как и я, только… Сажа охнула. Только с мутацией неблагоприятной.

Четвертью часа позже они достигли подножия массивного приземистого холма. Мутантка, не останавливаясь, ринулась вверх по склону, и Сажа без раздумий бросилась за ней вслед. Впереди, в полусотне шагов, лежало на земле что-то пёстрое, оттуда потянуло вдруг страшным, гнилостным смрадом, и Сажа поняла, что перед ней покойник, пролежавший здесь, по крайней мере, несколько дней. Приблизившись, она узнала его. Раскинув руки так, словно хотел обнять, умирая, землю, перед Сажей лежал тот самый страхолюдный индеец, который так и не стал свидетелем на её помолвке. Зажимая ноздри, Сажа обогнула его и в тридцати шагах выше по склону увидела второго, наполовину свесившегося с уступа и так и не выпустившего из мёртвых рук «томми-ган».

Сажа вымахнула на уступ, вгляделась и миг спустя, забыв о том, что на каждом шагу её может перехватить смерть, опрометью понеслась вниз по склону.

Ян полулежал, привалившись спиной к гнутому, похожему на волчий клык камню. Сажа с ходу рухнула перед ним на колени, схватила за запястье, головой приникла к груди. Едва не заорала от радости, когда поняла, что он жив. Вскочила, рывком подняла его, окровавленного, грязного, взвалила на плечи и, пошатываясь под тяжестью ноши, полезла по склону вверх.

– Пить, – прохрипел Ян. – Пить.

Сажа добралась до каменного уступа, бережно опустила его на землю. Задыхаясь от смрада, рывком перевернула на спину убитого с «томми-ганом», отцепила от его пояса флягу и поднесла Яну к губам. Он пил жадно, захлёбываясь, ходуном ходил на выпачканной грязью и кровью шее кадык. А потом он разлепил веки и долго ошеломлённо смотрел Саже в глаза.

– Ты? – еле слышно произнёс Ян. – Зачем ты здесь?

Сажа не ответила. Она вновь подхватила его, взвалила на плечи и двинулась вслед за покрытой бурой шерстью мутанткой, которая брела теперь медленно, терпеливо приноравливаясь к тяжёлым Сажиным шагам.

Они выбрались, когда солнце завалилось уже на западный горизонт. Как и куда исчезла их проводница, Сажа не заметила. Она брела через маковую плантацию, натруженные плечи горели огнём, ноги не слушались, но шаг за шагом из последних сил Сажа выносила из Зоны своё счастье.

Дядюшка Бен, расхристанный, помятый, сидел, опустив голову, на том же месте, где Сажа его оставила.

– Девочка моя… – при виде Сажи прошептал Дядюшка Бен.

Он неуклюже поднялся и заковылял навстречу. Вдвоём они погрузили Яна на заднее сиденье, Сажа без сил рухнула на пассажирское.

– Садись за руль, Дядюшка, – выдохнула она. – Гони! В Хармонт, к Мяснику!

Джеймс Каттерфилд по прозвищу Мясник последний месяц ночевал при клинике. Раненые и покалеченные в героиновой войне поступали в неё плотным и непрерывным потоком. Большинство из них сразу по излечении ждала тюрьма.

– Неожиданная гостья, – сказал Мясник, встретив Сажу в дверях. – Какими судьбами, деточка? Я позвоню сейчас Карлику, чтобы прислал людей, в Хармонте с некоторых пор стало небезопасно.

– Не надо никуда звонить, – отрезала Сажа. – Я привезла пациента, он в машине.

– Кто? – Выражение озабоченности на лице Мясника сменилось профессиональной деловитостью.

– Сталкер. Кличка Джекпот.

– Вот как? – удивлённо поднял брови Мясник. – Мы знакомы, и мне казалось, что Карлик… Неважно. Что с ним?

– Сломал ногу.

– Далеко не самое страшное, с учётом его профессии, – хмыкнул Мясник и кликнул санитаров.

– Мне надо выспаться, – сказала Сажа. – Пожалуйста, не говорите никому, что я здесь.

– Но Карлик… – начал было Джеймс Каттерфилд.

– Карлик подождёт. Скажите, вы знакомы с человеком по имени Стилет Панини?

Мясник нахмурился.