Помоги проекту - поделись книгой:
Я писал в "Красном знамени" не только фельетоны, а и очерки, и корреспонденции, и судебные отчеты. Приходилось много ездить по станицам, особенно в страдную пору хлебозаготовок. В станицах шла тогда ожесточенная классовая борьба - ее хорошо описал В. Ставский в своих очерковых книгах. На станичных собраниях выступали ораторы-подкулачники (кулаки обычно молчали, они были режиссерами и дирижерами), задавали "товарищу докладчику из города" хитрые вопросы, вроде такого, модного в то время: "Почему у городских рабочих есть свои союзы, а у хлеборобов их нет?" Я помню приезды в Краснодар А. В. Луначарского, А. И. Микояна, Маяковского. Помню выступление в Краснодарском драматическом театре председателя Северо-Кавказского краевого исполнительного комитета Петра Алексеевича Богданова, в прошлом крупного инженера, осанистого человека, носившего небольшую рыжеватую бородку. Старик казак, по росту и обличью бывший конвоец, стоявший в толпе у подъезда театра, сказал, делясь с другими казаками своими впечатлениями от выступления Богданова:
- Толковый! И видный из себя! Даже бородка, как у Миколая!
Анастаса Ивановича Микояна, бывшего одно время секретарем Северо-Кавказского бюро ЦК партии, мы с репортером "Красного знамени" Анатолием Талиным сопровождали в его поездке по кубанским станицам. Анастас Иванович выступал на собраниях и митингах, казачество встречало его восторженно. Еще бы - сам Микоян говорил на этих митингах, что казак может носить бешмет и черкеску, петь старые казачьи песни, блюсти старые казачьи обычаи и что ничего дурного в этом для Советской власти нет. В какой-то станице товарищу Микояну поднесли бурку и шапку-кубанку, и он надел бурку поверх шинели. Дальше ехать пришлось на дрезине. Дрезина мчалась как ветер, и я совсем окоченел в своем плаще, подбитом тем же самым ветерком. Анастас Иванович снял с себя казачью бурку и накинул ее мне на плечи. Много лет спустя, когда нас, делегатов одного из писательских съездов, принимали в Кремле руководители партии и правительства, я благодарно напомнил Анастасу Ивановичу этот эпизод. Свой приезд на Кубань и теплоту, с какой встречали его кубанцы, Анастас Иванович не забыл.
В 1930 году я получил телеграмму из Ташкента от редактора газеты "Правда Востока", органа Средне-Азиатского бюро ЦК партии, приглашавшую меня на работу в эту газету в качестве фельетониста. Редактором "Красного знамени", окружной газеты, тогда был Михаил Пантюхов, бывший балтийский матрос, участник штурма Зимнего дворца, красногвардеец, человек очень интересный - русский самородок горьковского склада. Он отпустил меня, сказал на прощание:
- Лети, Леня, выше, крепи крылья!
Следы Марко Поло
Пришел однажды майским утром 1929 года в редакцию нашей "Правды Востока" страшно возбужденный Володя М., король ташкентских репортеров, и с порога сказал:
- Есть потрясающая новость, ребята, настоящая сенсация! В Ташкент приехала итальянская миллионерша, ходит по городу со своим любовником, профессором-археологом!
Я спросил Володю с нарочито деланным зевком:
- Ты ее видел?
- Видел! Такая... ничего себе! Сверх-Бальзак по возрасту, но еще хоть куда! Белые бриджи, высокие сапожки, красная кофточка, в руках стек, на голове колониальный пробковый шлем. Представляете?! У них какая-то особая виза от Наркоминдела. Она собирается ехать на Памир стрелять тигров, а он будет искать следы Марко Поло. Материальчик - пальчики оближешь!
- Ты взял у них интервью?
Володя помрачнел и тяжело вздохнул.
- Хотел взять, но мне сказали: "Володя, не надо!.."
Володя вздохнул еще горестней.
- Разве у нас понимают, что такое настоящая сенсация для газеты!
Махнул рукой и пошел в машинное бюро диктовать репортаж об открытии новой кооперативной чайханы в районе Куриного базара.
Итальянская миллионерша, охотница на тигров, и ее археолог вскоре снова дали знать о себе. Они приехали в Самарканд, остановились в гостинице, и там у них из номера стащили портативный съемочный киноаппарат самой новейшей американской марки. С помощью этого аппарата профессор-археолог собирался зафиксировать на пленке следы великого путешественника Марко Поло. Если, конечно, такие следы - в широком смысле этого слова - будут им обнаружены в горах и долинах Памира.
Обескураженная парочка обратилась за помощью к высшим властям республики.
Принял пострадавшую миллионершу один весьма влиятельный товарищ, получивший в свое время образование в Сорбонне, свободно изъяснявшийся на трех европейских языках, обаятельно-учтивый, с внешностью восточного принца из музыкального стилизованного спектакля.
Миллионерша сказала, что аппарат в конце концов ей не жалко, но ведь пока там, в Италии, для нее купят новый и пока он дойдет до Самарканда из Неаполя, срок ее визы укоротится до такой степени, что и тигра она не успеет убить и следы Марко Поло не будут найдены.
Влиятельное в республике лицо сначала выразило ей в самых изысканных выражениях свое сожаление по поводу случившегося, а потом твердо заявило:
- Мадам, ваш аппарат через два, максимум через три дня будет доставлен вам в гостиницу. Тут произошло какое-то недоразумение, и оно будет исправлено.
Миллионерша и археолог ушли, скорее удивленные категоричностью этого заявления, чем обрадованные им.
А влиятельный товарищ тут же вызвал в свой кабинет начальника Самаркандского уголовного розыска. Он сказал ему в той же своей учтивой манере, что украденный киноаппарат должен быть найден и возвращен владелице завтра, от силы послезавтра, а если не будет... Тут влиятельный товарищ улыбнулся очень ласково и закончил:
- ...то тогда пеняйте на себя!
Начальник Самаркандского уголовного розыска знал, что влиятельный товарищ слов на ветер не бросает, в особенности тогда, когда произносятся они с ласковой улыбкой, и поспешил заверить высокое начальство, что киноаппарат будет найден и возвращен владелице именно послезавтра. После чего вернулся к себе в уголовный розыск, вызвал своего старшего агента и, копируя влиятельного товарища во всем, вплоть до его ласковых улыбок, повторил то, что только что сам от него услышал.
В тот же вечер старший агент вызвал к себе свою клиентуру - бывших уголовников, "завязавших", как говорится, со своим мрачным прошлым и проживавших в городе на покое.
Старший агент уже не улыбался, говоря с ними, и речь его была лишена учтивости и лоска.
- Вот что, господа хорошие! — сказал старший агент. — Если не получу завтра киноаппарат, всех... под метелку! Вы должны знать, кто такую свинью мог нам подложить! Овечками не прикидывайтесь! Понятно?!
Далее последовали слова, не поддающиеся воспроизведению в печати.
После долгой и томительной паузы поднялся со своего места некто щуплый и лысенький и сказал:
- Василий Петрович, это не наши напозволяли, это беспризорники, судя по всему...
- Меня это не касается! — оборвал его старший агент. — Мое дело - сказать, а ваше - работать!
На следующий день киноаппарат был торжественно вручен владелице, когда она после завтрака в ресторане вернулась в свой гостиничный номер.
Миллионерша пришла в восторг, она позвонила по телефону влиятельному товарищу, рассыпалась в благодарностях и сказала, что восхищена блестящей работой самаркандской уголовной полиции.
- Милиции! — поправил ее влиятельный товарищ. — Полиции у нас нет.
- Да, да, именно милиции, — подхватила радостно миллионерша, — потому что наша полиция искала бы пропажу год и все равно бы не нашла. Я хочу выразить свою благодарность вашей полиции, то есть милиции. Как и где я могу это сделать?
- Вам надо обратиться в газету, мадам! Лучше всего в "Правду Востока", в ее самаркандское отделение.
Спецкором и полпредом "Правды Востока" в Самарканде был тогда Коля С., хороший журналист, человек простых нравов, ходивший по городу в ночной сорочке, в белых полотняных штанах и сандалиях на босую ногу. В таком виде он и сидел у себя в отделении за письменным столом, сочиняя очередную корреспонденцию на вечную тему борьбы за повышение урожая хлопчатника, поглаживая себя - для вдохновения - рукой по белобрысому щетинистому ежику волос, когда в комнате вдруг появились миллионерша из Неаполя в своих белых бриджах и красной кофточке и ее любовник-археолог, тоже в бриджах, но в клетчатых, носатый, печальный и черный, как старый утюг.
Коля С. учтиво поднялся со своего стула и стоя выслушал восторженный монолог итальянки в переводе ее любовника.
Когда они его закончили, он сказал:
- Я что-то не пойму, что вы хотите от нашей газеты, гражданка?
- Я хочу выразить через вашу газету свое восхищение работой самаркандской милиции.
- Зачем? — сказал Коля С. — Это ее обязанность. Наша милиция всегда так работает.
- Тогда... — итальянка достала из своей сумки чек на крупную сумму в валюте на какой-то солидный неапольский банк, — я хочу пожертвовать Советской власти эти деньги в знак моей благодарности за киноаппарат.
Археолог перевел Коле ее слова.
Коля С. покраснел так, что его белобрысый ежик стал совсем белым, и сказал:
- Советская власть не нуждается в ваших подачках, гражданка. Переведите ей точно то, что я сказал! — приказал он археологу.
Археолог перевел.
Итальянка смутилась, и, видя ее смущение, Коля смягчился:
- Я слыхал про вашу историю. Ваш аппаратик у вас свистнули беспризорники, гражданка. Беспризорные дети - это наследие нашей гражданской войны и нашей разрухи. Мы ведем общественную борьбу с этим бедствием. Тут, за углом, находится контора благотворительного общества "Друг детей", можете отдать свой чек им. Переведите ей!
Археолог перевел.
Итальянка расцвела снова и сказала, что сейчас же пойдет в контору "Друг детей" и передаст кому нужно свой чек. Коля, шаркнув босой ногой в сандалии, пожал ей руку, и знатные гости покинули самаркандское отделение газеты "Правда Востока".
Чек свой итальянская миллионерша действительно передала обществу "Друг детей" в Самарканде, и на этом следы ее пребывания в Советской Средней Азии теряются, так же как потерялись и не были обнаружены ее другом следы другого итальянца - великого путешественника Марко Поло.
"Крокодил" и крокодильцы
...Навеки умолкли веселые хлопцы,
в живых я остался один.
Забавная история, точнее, одна из версий о том, как журнал "Крокодил" заполучил свое название, а вернее сказать, имя, известна многим. Но не всем: ведь читательские поколения сменяются с космической быстротой.
Итак, собрались в 1922 году видные и не очень еще видные московские литераторы во главе со старым большевиком редактором "Рабочей газеты" К. Еремеевым для того, чтобы дать название новому журналу юмора и сатиры издательства "Рабочая газета".
Издательство решило его издавать, преследуя не только благородные цели социального советского воспитания читателей смехом, но и чисто коммерческие, житейские: юмор и сатира всегда были делом издательски прибыльным.
Думали, думали собравшиеся, выкурили, как полагается, сотни папирос, выпили неимоверное количество чаю с сухарями, но крестины оказались дьявольски трудными: ведь надо было дать такое имя журналу, чтобы оно и определяло его направление, и обладало к тому же той звонкой летучестью, которая мгновенно проникает в читательские уши. Вспомним хотя бы такие броские названия, как "Осколки", "Сатирикон", "Новый Сатирикон", "Смехач", "Бузотер", "Лапоть" и другие.
И вот, когда уже все изнемогли и в комнате, где шли крестины, воцарилась тяжелая, казалось бы, безысходная тишина, неожиданно раскрылась дверь, ведущая в коридор, и на пороге возникла пожилая уборщица с ведром, тряпкой и веником в руках. Она сказала полусердито, полушутливо:
- Долго еще вы будете тут заседать, крокодилы вы этакие?! Мне домой пора!
Еремеев вынул свою знаменитую трубку изо рта и сказал:
- Журнал будет называться "Крокодил"! Можно идти по домам! Всё!
Меня, конечно, на этом заседании не было: я жил тогда не в Москве да еще и был слишком молод для занятия таким серьезным делом, как литературная сатира и юмор.
Крокодилы, как известно, в наших климатических условиях водятся только в зоологических садах и парках, для России более популярно такое животное, как, например, серый волк. Неизвестно, какой смысл тетка-уборщица вкладывала в понятие "крокодилы". Но тем не менее журнал "Крокодил" быстро завоевал читательскую популярность, а главное, не в пример своим собратьям оказался весьма живучим. Сколько интересных журналов того же направления отдало богу (или сатане?) душу в раннем возрасте! Взять хотя бы такой превосходный московский журнал, как "Чудак", где редактором был М. Кольцов, а литературным отделом заведовали Ильф и Петров. "Крокодил" пережил всех! В силу каких своих особенностей? Постараюсь прояснить это дальше.
Как и откуда я лично пришел в сатиру и юмор? Начинал я как поэт в двадцатых годах на Кубани и на Дону, потом журналистика (фельетон и очерк), потом, после встречи с Евгением Петровым в Краснодаре и с его благословения, переход к прозе - юмористической, сатирической и к обычной.
Я недавно с большим интересом и удовольствием прочитал в "Литературной газете" высказывания Вениамина Каверина. По его словам, он писал и пишет лишь о том, к чему имел или имеет личное отношение, как действующее лицо либо как человек, знавший хорошо участников этих событий. Я принадлежу в этом смысле к таким же писателям, как В. Каверин, в особенности в чистой прозе. А в юморе и сатире? — спросите вы. Ну, во-первых, почему сатира и юмор - это не "чистая" проза? А во-вторых, самыми удачными (не только у меня, а у любого писателя- сатирика и юмориста) получаются те произведения, в которых он пишет о том, что его самого насмешило. Остальное - профессия или, еще хуже, ремесло. На мой взгляд, самая главная - иногда даже трагическая! — опасность для начинающего литератора-юмориста - это застрять на всю жизнь в низинах ремесленничества. Сколько я знал таких литераторов! И знаю!
Первым литератором-крокодильцем, с которым я познакомился - сначала заочно, в письмах, — был Лазарь Митницкий.
Я послал в "Крокодил" из Краснодара, где тогда трудился в качестве фельетониста в местной газете "Красное знамя", какие-то свои фельетоны и в скором времени получил очень любезный ответ из журнала за подписью Л. Митницкого, польстивший моему тогда еще юному тщеславию: "Напечатаем, давайте еще!"
В 1932 году, когда я уже перебрался в Москву и работал в газете "Водный транспорт", я познакомился с Л. Митницким лично. Он оказался симпатичным и добрым человеком, хорошо понимавшим свою задачу- привлекать к сотрудничеству в журнале литературную молодежь, тяготеющую к сатире и юмору, привлекать не с показным казенным гостеприимством, а душевно, просто и так, чтобы это было реальным делом.
Сам Митницкий был сатириком-публицистом. Все, что выходило из-под его пера, было весьма назидательно и гладко.
На моих глазах более чем за полвека сменилось семь главных редакторов "Крокодила" - М.3. Мануильский, М.Е. Кольцов, Г.Е. Рыклин, Д.Г. Беляев, С.А. Швецов, М.Г. Семенов, Е.П. Дубровин. Никого из них уже не осталось в живых. В 1985 году журнал возглавил сатирический поэт и литературовед А.С. Пьянов.
Михаил Мануильский, родной брат председателя Коминтерна Дмитрия Захаровича, был пожилой тихий человек со скорбными глазами. Я не запомнил его смеющимся или даже улыбающимся. На шумных сборищах темистов журнала, где обсуждались темы карикатур и шутливых рисунков и смеялись иногда до упаду, с его лица не сходило выражение скорби! Он выполнял свою руководящую роль. Его "бросили" на юмор, и он добросовестно делал свое дело.
Он не раз скорбно говорил молодому Виктору Ардову, читая его произведение, предлагаемое к публикации в журнале:
- Не кажется ли вам, Ардов, что тут вы не преодолели влияния мелкобуржуазной стихии?
Виктор Ефимович лишь улыбался в ответ:
- Мне лично не кажется, Михаил Захарович!
Михаил Захарович вздыхал и ставил на рукописи две буквы "в" и "н" - "в набор". Человек он был добрый и вверенных ему людей притеснять не любил.
О Михаиле Ефимовиче Кольцове, авторе знаменитого "Испанского дневника", человеке блестящем, обладавшем к тому же редкостным даром общительности и человеческого обаяния, у нас написано много, и я скажу лишь, что те пять лет - с 1934 по 1939 год - когда он был редактором "Крокодила", на мой взгляд, были золотым веком журнала.
Именно Кольцов пригласил меня на штатную работу в "Крокодил", и меня по его "тайному" указанию не загружали никакой мелкой, но необходимой для журнала литературной работой, а дали мне возможность спокойно заниматься главным: писать юмористические и сатирические рассказы.
У Кольцова была своя редакторская манера оценки и правки рукописи. "Зарубив" рукопись, он не писал резолюции на ней, а говорил автору или просил ему передать, что он, Кольцов, просит его еще раз (а надо будет, и еще один!) перечитать заново свое сочинение и самому дойти до понимания его непригодности для опубликования в таком виде. Можно спорить, насколько полезна для авторов такая манера редактирования, но мне она нравилась, и я в этом смысле к редактору Михаилу Ефимовичу Кольцову претензий не имею. А благодарен я ему остался, как говорится, "по гроб жизни".
М.Е. Кольцова сменил Григорий Ефимович Рыклин, тоже газетный фельетонист, хотя и не столь блистательный, как Кольцов. Но Г. Рыклин вошел в историю советской сатиры и советского юмора как "явление положительное". Так именно о нем сказал сам М. Е. Кольцов, когда однажды позвал меня поехать в Центральный Дом журналиста на вечер чествования Г. Е. Рыклина по случаю его 50-летия.
- Поедемте со мной. Рыклин - положительное явление, ему будет приятно увидеть нас вдвоем: я - от старшего поколения сатириков, вы - от младшего...
На долю Г.Е. Рыклина выпала такая трудная задача, как вести сатирический и юмористический журнал в годы войны с немецким фашизмом- 1941-1945 годы. Журнал пережил эвакуацию из Москвы, потом вернулся в столицу. А свои старые, верные ему кадры не растерял!
Дмитрий Герасимович Беляев, сменивший Рыклина, до назначения в "Крокодил" работал корреспондентом "Правды" на периферии. Он был маленького росточка и носил ботинки на очень высоких каблуках, но чувством юмора обладал и, читая веселые рассказы или рассматривая смешные рисунки, улыбался открыто и смеялся громко, от всей души. Он вошел в историю советской сатиры как автор прогремевшего фельетона, опубликованного в "Крокодиле", — "Стиляги". В нем был красочно охарактеризован этот отрицательный общественно-психологический тип.
У него было еще одно ценное редакторское качество - он не боялся брать на себя ответственность за публикацию в журнале острых, "опасных" материалов, он не принадлежал к тому, увы, нередко встречаемому у нас типу редакторов, оценивающих рукопись с одной меркой: "А не повредит ли моей редакторской карьере это "опасное" сочинение?"
Сатирик С. Ананьин вспоминает, как Беляев, выслушав мнения членов редколлегии "Крокодила", высказывавшихся против публикации в "Крокодиле" одного такого "опасного" материала, сказал спокойно:
- Материал будет опубликован в ближайшем номере. Всю ответственность за публикацию я беру лично на себя.
Беляев умер молодым. И пост редактора занял Сергей Александрович Швецов, неплохой сатирический поэт, но весьма осторожный, даже, я бы сказал, боязливый редактор.
На смену ему пришел Мануил Григорьевич Семенов, а его заместителем стал Борис Адрианович Егоров - один из тройки в то время молодых писателей-сатириков: Егоров, Привалов, Полищук.
М. Семенов[1] был опытным газетчиком-фельетонистом. Он долгое время работал в "Известиях". В своей фельетонной практике он предпочитал обобщение, когда повторение в каждодневной жизни общества однотипных отрицательных фактов создает проблему, с которой надо бороться, в том числе и средствами сатирической публицистики.
Не могу не вспомнить о Борисе Егорове. Это был интересный писатель-сатирик. Семнадцатилетним мальчиком он со школьной скамьи добровольно ушел на войну, окончил военное училище, стал артиллеристом, командовал батареей.
Уже в Германии, на подступах к Берлину, отбивая атаку эсэсовцев за высоту, где стояла его батарея, Борис Егоров вызвал по радио "огонь на себя" и уложил чуть ли не весь их батальон. Атака эсэсовцев была отбита, но сам он был тяжело ранен.
Поделиться книгой: