Противостояние, ч. 2

Кто-то считает, что пресса и Первая поправка к конституции[5] — это благо для Америки, кто-то — что это зло. Несомненно одно — к прессе неравнодушны все без исключения.

Среди тех, кто считает, что пресса это благо, прежде всего — сами журналисты. К этой категории так же относятся различные правозащитники, исследователи и в меньшей степени — обычные граждане. Сложно найти тему, которая не была бы освещена тем или иными американским изданием, иногда с публикацией секретных данных. Обычные граждане прессу в повседневной жизни не особо замечают — но на ущемление ее прав реакция чаще бывает очень бурной.

Ко второй категории — тех, кто прессу тайно или явно ненавидят — относятся политики и сотрудники спецслужб. Первые — хоть они и являются публичными политиками и обеспечивают себе публичность посредством прессы, доносят свои взгляды до общества и обеспечивают себе переизбрание — ненавидят прессу, потому что боятся ее. Журналисты непредсказуемы, их слишком много и никогда не удается договориться со всеми. Кто-нибудь — но обязательно начнет копать и докопается до того, что хотелось бы скрыть — и с ликующими возгласами вынесет это на публику. Сотрудники спецслужб ненавидят журналистов за их маниакальное желание узнать то, что является секретным и должно оставаться таковым.

Одна из крупнейших в стране и наиболее авторитетных газет — Вашингтон Пост располагается в крупном офисном здании, стоящем на углу шестнадцатой и Л-стрит в Вашингтоне. Это деловой район, вечно перегруженный транспортом, и соседи у газеты более чем солидные. А этом же здании находится вашингтонский офис «МакКинси», а в соседнем здании — контора «МеррилЛинч». Ходят слухи, что биржевики из этих двух контор так хорошо зарабатывают именно потому, что сидят рядом с журналистами и первыми чуют, когда начинает пахнуть жареным. Так это или нет — никто и никогда не выяснял.

В Вашингтоне практически нет широких улиц, город старый, один из старейших в этой стране — хотя его возраст в Европе мог вызвать лишь кривую усмешку. В отличие от многих других городов Америки, в последние десятилетия полностью перепланированных, со сносом целых кварталов и организацией улиц шириной с национальное шоссе, Вашингтон не перепланировался и так и остался — с улицами, приспособленными под лошадей и кареты — но никак не под автомобили. Поэтому, одним из самых ценных бонусов к зарплате в вашингтонских офисах было право пользоваться бесплатным стояночным местом в гараже фирмы, а паркуясь, можно было искать свободное место на улице полчаса, да так его и не найти...

Дженна Вард, независимый фоторепортер-стрингер[6] от вашингтонского движения уже отвыкла, ибо не была в этом городе почти восемь месяцев. Став стрингером, она так оторвалась от американской жизни, что у нее не было в этой стране ни машины, ни квартиры — только почтовый ящик, чтобы был американский адрес. Приезжая домой в кратких перерывах между командировками, она либо останавливалась у друзей, либо снимала себе жилье в одном из дешевых безликих муравейников на берегу Потомака. Еще она заметила, что после крайней командировки она с трудом подавляет в себе желание упасть на землю всякий раз, как только слышит мотоциклетный выхлоп. И парковаться на улицах Вашингтона она тоже разучилась...

— Вот козел!!! — Дженна не сдержала грубого слова, когда полноприводной АМС ловко заехал на то место, которое только что освободил какой-то Понтиак, и на которое нацелилась она сама. Место было рядом с редакцией, и занять его было бы большой удачей. Теперь придется начинать все заново...

— Да проезжай же...

Возникла шальная мысль припарковаться не по правилам — но Дженна сию крамольную мысль отмела. После последнего общения с государством в лице его правоохранительных органов, она понимала, что кое-кто просто жаждет ее крови. Схватил простой штраф за нарушение правил парковки — и тебя затаскают по судам, а все это время — не выпустят из страны.

Дженна Вард еще три года назад работала репортером в Вашингтон Пост, а также потихоньку писала книгу о местом политикуме, марая своим неразборчивым почерком блокнот всякий раз, как выдавалась свободная минутка. Она была хорошим — по-настоящему хорошим репортером, из отдела светской хроники ее перевели на освещение местной политический жизни — и два года она гордо носила на цепочке пропуск в Белый Дом, в пресс-центр. Сейчас такого пропуска у нее не было, и она об этом ничуть не сожалела.

Водоразделом стал развод. Сделав глупость, она выбрала себе в мужья представителя худшей из вашингтонских профессий — адвоката. Ее муж долго задерживался на работе, приходил домой усталым и злым — как-то раз Дженна ради смеха подсчитала, сколько ласковых слов она услышала от мужа за последний год перед разводом. Получилось восемь.

В один прекрасный день, она начала подозревать. Сейчас она иногда думала об этом и не могла понять, что было бы лучше — если бы она была в неведении и продолжала бы ждать домой своего мужа — хама — или все-таки она сделала правильно, что узнала. Как бы то ни было — в один прекрасный день она наняла детектива, и через неделю он принес и положил на стол миссис Вард большой конверт из плотной манильской бумаги. Внутри были фото — ее муж и молоденькая чернокожая проститутка, ее муж в каком-то баре со стриптизершей на коленях, ее муж и ...

Развели их быстро, благо требования она предъявила для мужа вполне посильные, и он счел за благо с ними согласиться. Детей у них не было, дом она оставила мужу, квартиру в Вашингтоне — тоже. Зато теперь у нее был трастовый фонд, из которого каждый месяц ей приходил чек, достаточный для того, чтобы не думать о завтрашнем дне и не работать. Проблема была в том, что миссис Вард не работать не могла.

Фамилию она оставила от мужа — такую маленькую месть она придумала и осуществила. Месть эта давала вполне осязаемые плоды — за последний год фамилия Вард стала довольно известной — но не так, как хотел этого Джонатан Вард, и немало политиков при упоминании этой фамилии с трудом сдерживали эмоции.

Миссис Вард стала стрингером — то есть выбрала себе самое опасное, что только есть в журналистике. Стрингер — это наемник. Он сам по себе, одинокий волк, его никто не прикрывает и за ним никто не стоит. Он пробирается туда, куда ни одна редакция в мире не рискнет послать своего сотрудника. Он рискует собственной жизнью — без шуток рискует — ради нескольких кассет с интервью и пары десятков «убойных» кадров. Он пересекает границы, иногда незаконно, он участвует в боевых действиях ради хорошего кадра, имея на вооружении всего лишь диктофон и фотоаппарат, он берет интервью у людей, руки у которых по локоть в крови. Каждый раз возвращаясь он не может предугадать, найдет ли его материал спрос — или то что он запечатлел рискуя собственной жизнью годится лишь на помойку.

Но и вознаграждение за удачный кадр бывает соответствующее.

Последний год миссис Вард провела не в Вашингтоне — она посетила три страны, каждая из которых была в красных списках Госдепартамента США — то есть категорически не рекомендуемая к посещению гражданами США. Первой была Ангола, разрываемая на части враждующими группировками. Кого то поддерживали СССР и Куба, кого то — ЮАР, и, тайно — Соединенные штаты Америки. Дженна Вард, единственная из американских репортеров, осмелилась побывать по ту сторону фронта. С русскими ей пообщаться не удалось, все они почему-то боялись ее, не шли на контакт — а вот кубинцы, многие из которых знали английский язык, наоборот были приветливы и дружелюбны. Верней, такими они стали не сразу, а только когда поняли, что миссис Вард не ищет сенсаций — а хочет рассказать правду. Всю без утайки. И ради этого она готова переносить все то, что переносят и они, жить той же жизнью, что живут они.

За четыре месяца, проведенные в Анголе миссис Вард переболела лихорадкой, получила ранение из автомата АКМ, правда неопасное и один раз попала под обстрел ЮАРовских гаубиц у реки. Самым страшным было последнее — ей казалось, что небо рушится на землю, что их Урал перевернется и погребет их под собой...

Из Анголы на военном самолете она перелетела на Кубу — по рекомендации бойцов интербригады, с которой она весело проводила время в Анголе — на лечение. Там она испытала шок от осознания того, под каким слоем грязи скрывается порой правда. С пеленок каждому американцу внушали, что Куба — враг, что Фидель Кастро — кровавый диктатор, что на Кубе все кубинцы живут в нищете и лишениях и только и мечтают — что проплыть девяносто миль, отделяющие остров Свободы от побережья Майами. На Кубе же оказалось все по-другому — веселые кубинцы, маленькие заведения с туристами на набережной Малекон, пионеры. Миссис Вард не увидела ничего того, чего ожидала увидеть — ни расстрелов, ни облав, ни судилищ, ни нищеты пополам с убожеством. Кубинцы были просто людьми, они были такими же людьми, как и те люди кто жил к северу от них, они просто хотели, чтобы им не мешали жить и работать на своей земле. Только один кубинец за все время, пока Дженна Вард гостила на острове, сказал, что ненавидит Америку, да и то остальные сразу же начали стыдить его на своем языке. Дженна Вард видела, что это было искренне.

Последние полгода Дженна Вард провела в одном из самых опасных мест мира — в Центральной Америке. Сначала в Никарагуа, потом полулегально переместилась в Сальвадор. И там и там было не просто опасно — смерть подстерегала на каждом шагу. Она видела растерзанных контрас людей, у которых никогда не было никакого оружия — это было крестьяне, виновные лишь в том что взяли конфискованную у батраков землю. Она видела сожженный дотла автобус — его сожгли контрас и реактивного гранатомета, хотя не могли не видеть, что в автобусе нет военных. Она брала интервью, снимала, зарисовывала — потому что только так можно было донести до обычных, простых американцев правду. Правду о том, что творит их правительство от их имени.

Потом она переехала в Сальвадор — там ее чуть не убили. В стране хозяйствовали военные — молодчики Д'Обюссона, лично пытавшего и убивавшего людей. Шла жестокая гражданская война, война в которой нет правых, есть только виноватые. Схватили и ее, узнали, что она была в Никарагуа, и решили что она сандинистская шпионка. Материалов при ней не нашли — опасаясь за свою судьбу она постоянно отсылала собранные материалы доверенному человеку, причем делала две копии и отправляла еще в два места. Тогда ее решили расстрелять — но тут вмешались американцы, в стране их было много. Не военные и не гражданские — такие же, как она журналисты, только из другой редакции, из «Солдата Удачи». Их взгляды на жизнь кардинально отличались от ее взглядов — но журналист журналисту в трудной ситуации поможет всегда, таково кредо этой профессии. В конечном итоге ее просто депортировали из страны — а в аэропорту ее ждали сотрудники ФБР. С распростертыми объятьями.

Материалов уже никаких не было. Америка — свободная страна и сейчас она поняла это как никто другой. За них она получила деньги — пятьдесят тысяч американских долларов из секретных фондов, якобы за консультационные услуги. Из них двадцать она отдала адвокату — старому и зубастому как крокодил, которому вцепиться в ЦРУ мертвой хваткой — собственно из-за этого ей и заплатили деньги. Замужество дало ей не только плохой опыт, она отлично знала, как решаются на самом деле дела и к кому из адвокатов обращаться, случись что. Если бы не адвокат — ей бы никаких денег не заплатили, еще бы и обвинили в чем-нибудь.

Теперь она готовилась отомстить. Миссис Дженна Вард не из тех, кого можно безнаказанно унизить, нет, господа...

Двадцать вторая минута кружения вокруг квартала дала результат — место у тротуара освободилась и миссис Вард рванулась к нему через полосу. За спиной протестующе загудел чей-то клаксон, она не оборачиваясь показала неприличный жест. Навыки парковки в Вашингтоне стали возвращаться, это как велосипед, раз научился ездить и уже не забудешь никогда как это делается.

У вращающихся дверей в нужное ей здание она опустила голову, чтобы не быть узнанной до времени, не ответив на чье-то приветствие проскользнула в здание. Она не питала зла к своим коллегам, просто она привыкла здесь работать и каждый раз, входя в это здание, она изо всех сил боролась с искушением вернуть все назад. Пропуск в Белый Дом, постоянная колонка на второй полосе, редакционный автомобиль, два выходных дня с уик-эндом где-нибудь на севере штата. Жизнь обычной американской журналистки — может ей повезет, и она встретит, кого то кто не будет таким козлом как Джон.

Нет, нет и нет!

— Дженна!

Уклониться уже не удавалось

— Привет, Майк... — устало сказала она

Майк Финн, заместитель выпускающего редактора, ответственный за новостную колонку, с изумлением смотрел на нее

— Надо же... Цела... А где русские соболя?

— Что?

— Нам сказали, что ты продалась русским... — с невинным видом сказал Финн

Вид то невинный — а глаза бегающие, как у любого новостного репортера, вечно ищущего чем бы поживиться...

— Кто сказал?

— Да так... Трепались...

— Вот и передай им. Дженна Вард передает им привет и советует засунуть языки в задницу! Все запомнил?

— Эй, Дженна, полегче. Свои... — с обиженным видом сказал Финн

— Майк... Здесь ловить нечего — с улыбкой сказала она

— Ну, как знаешь. Передавай привет русским.

Попытать счастья она решила в кабинете Марка Мондейла[7], заместителя главного редактора, которого уже заколебали шутки связанные с его фамилией. Дженна была одной из немногих в редакции, кто не осведомился о степени родства, и Марк это ценил...

Марк забрался высоко по служебной лестнице, ему полагался не только отдельный кабинет — но и секретарь, роль которой исполняла старая грымза Нуни, которая на всех посетителей смотрела так, будто он принес в кабинет коровью лепешку на ботинках. В редакции газеты, где непрерывно звонят телефоны, а рабочим местом считается отгороженный уголок в общем зале со старым компьютером, стопкой бумаги и незамолкающим телефоном, отдельный кабинет с немецкой овчаркой Нуни на входе был настоящей роскошью.

— У себя?

— У себя, но...

Не дожидаясь, пока Нуни преградит вход в кабинет, миссис Вард толкнула от себя дверь кабинета большого босса

Выходец из Нью-Йорка, Марк Мондейл неизвестно где обзавелся техасской привычкой при любом удобном случае класть ноги на стол. Возможно, он считал, что это добавит еще несколько дюймов роста к тем пяти футами и девяти дюймам, которые имелись в наличии. Еще он курил, прикуривая одну от другой, и его кабинет просто пропах табаком. В данный момент, заместитель главного редактора Марк Мондейл, положив на письменный стол ноги в давно нечищеных ботинках, разговаривал сразу по двум телефонам, а в огромной, чуть ли с суповую тарелку пепельнице дотлевал окурок, один из многих...

— Нет! Нет, пошли его к черту, он врет!

— Мистер Мондейл, я ...

Не отрываясь от разговора, Марк Мондейл сделал замысловатый жест рукой, при этом упустив одну из телефонных трубок Любой, кто хорошо знал этого человека, мог с уверенностью сказать, что этот жест означает: пошли к черту! Так секретарь — овчарка и сделала, аккуратно закрыв за собой дверь. Миссис Вард осталась стоять.

— Черт бы все побрал... нет, это я не тебе. Говори.

На разговоры Мондейл потратил еще минут пять, кого-то послал ко всем чертям и бросил трубку, потом, только более вежливо, разделался с другим собеседником и тоже бросил трубку на рычаг. Снял со стола ноги — и воззрился на стоящего в его кабинете бывшего подчиненного.

— Джен! Здорово, мать! Садись давай, садись!

В общении Марк Мондейл напоминал то ли мафиози из нью-йоркской семьи, то ли еще кого. Насмотрелся сериалов.

— Рак легких тебе точно не грозит — иронически заметила Джен

— Да какой рак. Один день живем. Сразу говорю — зарубежка мне пока не нужна. После прошлого раза от меня до сих пор не отстали.

— Не нужна? — саркастически улыбнулась Дженна, доставая из сумочки конверт — даже такая не нужна?

Марк Мондейл был близорук — но боялся в этом признаться и надевал очки только тогда, когда в кабинете кроме него никого не было. Вот и сейчас, он вытряхнул из конверта бумаги, разложил их на столе и начал насиловать свои глаза, пытаясь прочитать то, что там написано.

— Как дела в Сальвадоре? Говорят ты оттуда...

— В Сальвадоре? Отлично дела в Сальвадоре.

Мондейл усмехнулся

— Да ну... А я как раз собирался крепко прищучить нынешнюю администрацию за положение дел там? А ты говоришь...

— Да брось... Все там нормально. Только иногда утром находят в канаве пацанов по шестнадцать — двадцать лет, у которых вырезаны глаза. Или все лицо сожжено горелкой. Но это всего лишь издержки демократии, не так ли?

Мондейл уже листал бумаги

— Возможно, возможно...

Он еще ничего не понимал. Но добравшись примерно на середину — понял.

— Ты что, рехнулась, мать?

— Почему же? Я просто хочу рассказать правду о том, что там происходит.

— Какую правду? О том, что там идет война — это и все так знают. Чарли Уилсон[8], черт бы его побрал, все уши прожужжал про это.

— Я не про эту правду. Нас кормят дерьмом.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Мондейл нацепил на нос очки — в присутствии посторонних он почти никогда этого не делал — и воззрился на миссис Вард так, как будто видел ее впервые в жизни.

— Ты чего хочешь добиться?

— Того, чтобы наши граждане знали правду целиком, а не только одну ее сторону, которую преподносят нам в препарированном и простерилизованном виде. Там много дерьма — и я намерена вывалить его на суд читателей.

— А ты уверена, что американцы хотят знать эту правду? Ты не задумываешься, почему Рейган побеждает с таким отрывом, хотя даже на экране видно, что он развалина развалиной. Он не ищет правду. Он предлагает простые рецепты сложных проблем. Он каждому дает свое определение, простое и незамысловатое. И людям это черт побери нравится. Рейган им говорит, что русские — плохие парни, они — наши враги и обычный американец хочет прочитать про то, как хорошие парни американцы побеждают плохих парней русских, а не то, что заставит его задуматься о том, а в самом ли деле русские такие плохие. Размышлять — это тоже труд, а американцы не слишком-то любят трудиться, если им за это не платят.

— Это мне кое-что напоминает.

— Что именно?

— Одно определение. Учение, дающее простые ответы на сложные вопросы. Это одно из определений фашизма.

— Ты это сказала, не я.

— Вот именно.

Марк Мондейл, сам завзятый демократ, ненавидящий республиканцев искренней и чистой ненавистью тяжело вздохнул.

— Это поможет вам, Марк — бросила на стол последний козырь миссис Вард — на носу выборы, сам понимаешь.

— И как это нам поможет?

— Очень просто. Я не считала, сколько денег вбухала эта администрация в Пакистан и Афганистан, но уверена что много. Я хочу показать, на что пошли эти деньги. Нэшнл Джеографик уже в доле, но их интересует только природа. Политика — первому предлагаю тебе.

Мондейл снова снял очки, убрал в карман.

— Ну, хорошо. С Пакистаном я еще смирюсь, пожалуй. Но как насчет Афганистана? Ты соображаешь, на что ты подписываешься — перебраться в Афганистан вместе с моджахедами, чтобы видеть их борьбу против русских.

— Соображаю. С мозгами у меня пока все хорошо.

— Нет. Плохо. Послушай, что я тебе расскажу. Хоть дело и секретное — но от Вашингтон Пост трудно что-то утаить в секрете. Один большой парень из ЦРУ пошел на ту сторону из Пакистана, точно также, как собираешься идти ты. Он шел с большим отрядом и шел всего лишь до базового лагеря. Они не успели перейти границу — как на них напали советские десантники. Больше этого парня никто и никогда не видел. В лучшем случае русские его убили. В худшем — забрали с собой. Как бы то ни было — такое может произойти с каждым. Кое-кто сказал мне по секрету, что умники из Лэнгли боятся того, что уль-Хак переметнется на сторону русских, потому что боится их. Ты суешь голову в пасть льва.

— Черт, а разве это не моя работа? Помнится мне, ты сам говорил, что хороший репортер оказывается на месте пожара за десять минут до его начала.

Мондейл раздосадовано покачал головой.

— Пожара, мать. Но не войны.

Миссис Дженна Вард непокорно вскинула голову

— Не думала, что ты стал таким трусом. Боишься, что тебя лишат членской карточки Гридирон-клуба[9]?

— Ничего я не боюсь, мать... — вздохнул Мондейл — вижу, ты окончательно сошла с ума и тебя не переубедить. Сколько ты хочешь?

— Сумма в конверте. Тридцать процентов — авансом.

— Хорошо. Если редактор одобрит — хорошо. В конце концов — у нас демократическая страна и каждый сам решает, стоит ли ему жить. Не задерживайся с предоставление репортажей, передавай через посольство. Так мы получим хоть что-то.

Картинки из прошлого. Высший уровень. Пакистан, Исламабад. Зима 1985 года

Город Исламабад был заложен как столица государства Пакистан относительно недавно, лишь в одна тысяча девятьсот пятьдесят девятом году. Многие считали, что новый город закладывался с единственной целью — построить новую столицу как можно дальше от исконного врага пакистанского государства — Индии. Но это было не так. До пятьдесят девятого года столицей Пакистана был город Равалпинди, расположенный еще дальше от границы, почти на самой границе с беспокойным Китаем. Но проблема была в том, что в Равалпинди были вынуждены сосуществовать на одной территории и гражданские и военные власти, что удавалось далеко не всегда. Короткая история государства Пакистан — а основано оно было всего лишь в пятьдесят шестом году из индийских земель, населенных преимущественном мусульманами — была полна насилия, творимого прежде всего собственными военными. В эти короткие тридцать с небольшим лет уместилось два государственных переворота, когда власть в стране вершили огнем и мечом военные администраторы и две войны с Индий. Третий переворот, совершенный в семьдесят седьмом году привел к вершинам власти генерала Мухаммеда Зия уль-Хака, бывшего начальника штаба сухопутных войск, оставшегося вместе со всеми другими военными учреждениями в Равалпинди после переезда столицы в Исламабад[10]. Мухаммед Айюб-хан, военный диктатор Пакистана, перенося столицу в Исламабад, надеялся, что тем самым он предотвратит военные перевороты в дальнейшем и его переворот станет последним. Он даже не считал себя военным диктатором — в традициях Пакистана стало через какое-то время после военного переворота проводить референдумы чтобы узаконить полученную железом и кровью власть. Этот путь прошел и уль-Хак, от начала и до конца — назначение председателем военного трибунала, судившего неудачливых генералов-заговорщиков в семьдесят третьем, военный переворот в семьдесят седьмом, убийство законно избранного президента Зульфикара Али Бхутто в семьдесят девятом и, как вершина как апофеоз всему — референдум о доверии в декабре восемьдесят четвертого. Было бы глупо ожидать иного результата выборов, нежели тот который был получен — народ Пакистана вручил президенту-генералу мандат доверия на следующие пять лет. Сразу после этого секретариат теперь уже президента уль-Хака стал готовить рабочую поездку главы пакистанского государства в страну, от которой сейчас зависело будущее Пакистана как государства, в гаранта его существования и территориальной целостности — в Соединенные Штаты Америки. Поездка состоялась, и продлилась она на два дня дольше, чем это было запланировано — официально это произошло потому, что президентский Боинг-707, подаренный уль-Хаку правительством США подержанным, вышел из строя, и его пришлось чинить на месте. Настоящей же причины не знал никто, и слава Аллаху, что не знали. Потому что если бы кто-то узнал — пришлось бы лить кровь, убирая тех, кто невольно стал обладателем столь страшного знания. А кровь должна была пролиться потом, крови пока было литься не время.

Президент Пакистана, генерал уль-Хак почему то терпеть не мог самолеты. Человек, родившийся и выросший на земле, он сжимался в комок каждый раз, когда стальная коробка с подвешенными к крыльям моторами, дико ревя, отрывала его от земли — и никто кроме Аллаха не мог сказать, суждено ли ему на эту землю вернуться живым. Генерал рос в довольно богобоязненной семье, однако договор свой с Аллахом расторг уже давно, потому что этого требовали обстоятельства. И потому он боялся еще больше...