Помоги проекту - поделись книгой:
— Если эта старость у тебя будет... — проворчал Шило, чтобы хоть что-то сказать — как располагаемся?
— А что тут мудрить? Видишь, ущелье хорошее. Отсюда дорога — переход границы и прямой ход на Гошту — его уже восстановили и Тангай — его мы еще не грохнули. Пулеметы здесь, здесь и здесь, остальные — широким фронтом по этому вот балкону. Сюда ставим МОНку — она рубанет их по ногам, завалит весь головной дозор. После чего свободная охота. Какой бы ни был караван — здесь мы будем на пятьдесят метров выше тропы. Минируем растяжками и картошкой[24] осыпь — ни одна сволочь не подберется. Так и забьем.
— А вытаскивать как?
— А смысл? Посмотрим чего там ценного из легкого, все подорвем — и руки-ноги оттуда. Пришел — нагадил — отвалил. Все как всегда...
Пакистан, Пешавар. 23 сентября 1986 года
Барьялай был удачливым...
Удача была с ним всегда, по ней он не уступал даже легендарному Ахмад Шаху по прозвищу Масуд.[25] Только удачей можно было объяснить то, что в семьдесят шестом он свалился с дизентерией и не приехал в Кабул. А те, кто приехал — были расстреляны даудовской охранкой за подготовку исламистского государственного переворота. Бежать удалось тогда немногим — Раббани, Масуду... Еще ему. Он выжил и в страшные месяцы правления Амина — тогда людей хватали по одному подозрению, пытали, сбрасывали ямы с хлорной известью. Патологически жестокий и подозрительный Амин придумал новый, еще невиданный для Афганистана способ казни. Советские друзья поставляли старые самолеты Ан-12 для афганской армии — сами-то советские перевооружались на Ил-76. Вот и загружали в просторный десантный отсек «аннушки» человек семьдесят, взлетали — а потом где-нибудь над горными хребтами Гиндукуша открывали рампу. Это так и называлось — «десант». Однажды за малейшее неповиновение режиму в кишлак пришли войска, командовал которым дядя Амина — и сбросили всех мужчин — часть живых, а часть расстрелянных — в шахту. Барьялай уважал Амина — он был последним настоящим руководителем Афганистана, пусть и безбожником — не то, что сейчас. На Востоке уважают силу.
В Пакистан Барьялай попал в семьдесят девятом — первый год, когда беженцы из Афганистана хлынули в соседнюю страну не тонким ручейком — а полноводной рекой. Он уже был исламистом со стажем, полноправным членом запрещенной организации «Джаванан-и-муслимен»[26], по сути афганского филиала движения «Братья-мусульмане» — и поэтому довольно легко выбился в люди, стал полевым командиром. В Пакистан его отряд — тогда от больше чем ста человек в живых осталось двадцать, их сильно потрепали вертолеты и самолеты-штурмовики — вернулся четыре месяца назад. Здесь он пополнился новыми, прибывшими со всего света моджахедами, в чьих сердцах горело фанатичное желание убивать шурави, перевооружился — американцы как раз доставили новые гранатометы, автоматы АКМ египетского производства и «Стингеры» — и готов был вновь идти в бой. Сам же Барьялай наведался в банк в Пешаваре и с удовлетворением убедился, что американцы не обманули — его счет сильно пополнился. Еще один — два выхода, и он уйдет на покой, уважаемым человеком, купит несколько лавок, возьмет себе пару молоденьких жен и проживет остаток жизни в довольстве и спокойствии.
Последний выход Барьялая в Афганистан был не таким удачным как все предыдущие, он потерял в тяжелых боях почти весь свой отряд. Вышел он, в тот проклятый поход конечно же не для того чтобы воевать с шурави — последний дурак пойдет воевать с шурави. Шурави — это настоящая армия, с танками, с пушками, с вертолетами и самолетами. Попробуешь воевать с ними в открытую — ляжешь без вариантов, тебя просто размажут по скалам, не останется даже могилы. С шурави воевали в основном наемники, да конченные фанатики, которым промыли мозги в медресе. Вот они воевали, убивали и гибли сами — тысячами. Моджахеды же ходили воевать с афганцами, многие из них афганцами не были и не испытывали никакого сожаления вырезали кишлаки — а кто-то настолько ошалел от крови, что воевал с собственным народом, с такими же афганцами как он сам. Они шли убивать, грабить, вырезать партядра[27], уничтожать учителей и врачей. Благословением Аллаха было, если на дороге попадется русский врач или учитель — за их головы платили очень много. Иногда вступали в стычки с отрядами афганской армии и царандоя — те бойцами были трусливыми... даже не трусливыми, просто многие считали грехом стрелять в своих братьев по крови. А вот прямых стычек с русскими моджахеды избегали и воевали всерьез только тогда, когда не было иного выхода, когда надо было защищать укрепленный район, когда выдалась возможность забить колонну, выпустить мины и ракетные снаряды по позициям шурави, или какое то другое дело — быстрое и относительно безопасное. Еще всерьез сражались с щурави племенные ополчения, с которыми не было договоренности о прекращении огня — но только на своей земле, и не за ислам, а за землю. В остальных случаях, столкнувшись с шурави, моджахеды предпочитали бежать.
Барьялай понимал людей, видел их насквозь — только его звериное чутье и хитрость помогли во время его последней вылазки уцелеть. Все шло как обычно — подошли к кишлаку, через доверенных людей выяснили, есть ли тут партядро, кто из жителей кишлака активничает, кто не ходит в мечеть, кто посматривает в сторону новой власти. А потом окружили кишлак со всех сторон — и ворвались в него...
Партядро сумели обезвредить быстро — тот же доверенный человек перерезал телефонный провод, а дальности рации не хватало. Потом пошли на штурм. В партядре как всегда было пять человек, одного застрелил снайпер, остальных покрошили выстрелами из гранатометов. В партядре оказалась и женщина, над ней надругались, уже над мертвой. Потом начали судить жителей кишлака. Двоим, на кого указали, как на пособников новой власти отрезали головы и зашили во вспоротые животы. Так же поступили с учителем, которого прислали из Кабула, чтобы учить детей. Надругались над всеми детьми, которые посмели ходить в школу — и над мальчиками и над девочками. Забрали все что было ценного, при грабеже убили старика, который посмел им помешать. И ушли — до другого кишлака.
Неприятности начались в третьем кишлаке. Внедренный туда душманами агент продался ХАДу, и когда духи пришли в кишлак, успел сообщить о нападении. Кишлак они захватили, успели всласть покуражиться — а вот уйти не сумели. Как раз когда они собирались идти дальше, уже огрузшие от добычи — над кишлаком закружились в смертельном танце вертолеты.
С предателя заживо сняли кожу — а потом началась эта страшная гонка. Им повезло — афганцы решили провести операцию сами, не ставя в известность шурави — иначе, скорее всего, уйти не удалось бы никому. Высадив десант на окрестные высоты, афганцы не решились штурмовать кишлак с ходу, решили дождаться подхода бронегруппы. Духи выиграли время, среди людей Барьялая был один очень ценный — сын мастера-кяризника, знающего все кяризы в округе. В любом кишлаке есть колодцы, прямо связанные с кяризами — человек не может существовать без воды. Вот по ним Барьялай и ушел, оставив часть группы на верную смерть за идеалы ислама. Потеряв своих людей и перебив людей Барьялая бойцы афганской армии ворвались в кишлак, слили в кяризы несколько бочек с топливом, подожгли — но было уже поздно. Барьялай ушел.
Верней, это он думал что ушел. Поняв, что произошло афганцы сообщили шурави и маневренные отряды советских войск начали операцию поиска и перехвата, стремясь отрезать группу Барьялая от границы, запереть в каком-нибудь ущелье и не спеша добить. Скорее всего, Барьялай, хитрый и жестокий бандитский вожак-басмач сумел бы уйти, ведь горы велики и сколь-либо плотно перекрыть их просто невозможно. Но, наверное, чаша терпения Аллаха переполнилась от злодеяний, совершенных во имя его и с именем его на устах бандитами Барьялая. Они не успели пройти и километра от лаза из подземного лабиринта — как прямо на них из-за горы выскочила пара вертолетов шурави...
Началась гонка. Барьялай разбил отряд на несколько мелких групп, дав задание прорываться к границе и назвав точку встречи по ту сторону. Сам пошел с меньшей из всех, всего десять человек — но десять человек самых преданных, самых опытных, прошедших с ним огонь и воду. И он шел с ними к границе, не шел — бежал, скрываясь в скалах от вертолетов, моля Аллаха чтобы его не заметили летчики барражирующих в небе штурмовиков. Он строго настрого запретил своим людям стрелять в самолеты и вертолеты, и даже в наземные отряды шурави, чтобы не выдавать себя. Все равно, сбить вертолет шурави им было нечем, а вот от ответного удара НУРСами или бомбами от них бы осталось мокрое место. Русские высаживали десанты на скалы, перекрывали заслонами известные им караванные тропы, отрезая душманов от границы. А они бежали и бежали, преследуемые шумом винтов и пулями. И снова бежали. Падали. Поднимались и бежали дальше. Но не все...
В точке встречи Барьялай ждал три дня. Вышли — всего двадцать человек. Из ста. Банда была почти уничтожена. Почти — потому что жив был сам Барьялай.
Произошедшее стало причиной того, что Барьялай решил, эта вылазка — последняя. Шурави научились воевать, среди них стало слишком мало баранов и слишком много — волков. Поэтому, с этой вылазки, с той в которую он идет сейчас, надо заработать все, что только можно.
Недавно Барьялай договорился с купцами — о том, что когда его отряд пойдет обратно — то возьмет на сопровождение караван. Довести его надо было всего до Тангая, там уже его раздробят на малые части и погонят другие люди. Но до Тангая довести его было надо — и купцы платили за это солидно. А если можно заработать денег — почему бы и не заработать. Узнав о том, что караван пойдет под охраной Барьялая, в отряде которого было под сотню моджахедов, купцы набрали аж восемьдесят ослов с товаром вместо обычных пятидесяти. Восемьдесят — это не пятьдесят, заявил им вчера Барьялай и повысил цену. Купцы согласились...
Сегодня, Барьялай собирался уже выходить — как его вызвал к себе местный резидент ЦРУ, вызвал его с самого утра, не дав нормально отдохнуть в последний спокойный день. Вообще-то Барьялай хотел его послать куда подальше — но вовремя одумался. Нельзя — американцы это деньги и оружие, без американцев шурави уже бы раскатали моджахедов в тонкий блин. У шурави — самолеты, вертолеты, танки, орудия — с голыми руками на них не пойдешь. Перестанут американцы поставлять Стингеры — и что тогда делать с советскими вертолетами? Но все равно — американцев Барьялай сильно недолюбливал.
К штаб-квартире ЦРУ — она располагалась как раз в лагере, где проходили подготовку его моджахеды — он подъехал на лошади. Автомобили Барьялай тоже не любил — а по лошади сразу можно сказать, кто ее хозяин. Вообще, в Афганистане содержать лошадь мог только очень богатый человек, обычные люди обходились ослами и ишаками. Седло на лошади Барьялая было изукрашено медными и даже серебряными украшениями — солидно. Соскочив с лошади, Барьялай направился к знакомой двери, твердо решив, что если ЦРУшнику что-то будет нужно-простым «спасибо» он не отделается.
Но ЦРУшник встречал его не в кабинете, как обычно — стоило только Барьялаю подойти к двери, как она распахнулась, и навстречу вышел американец. Моджахед сразу приметил, что с американцем что-то неладно...
— Как ваше здоровье, эфенди... — Барьялай лицемерно поклонился и прижал руку к груди — как семья?
— Здоровье хорошее, слава Аллаху — американца определенно что-то беспокоило — но я позвал тебя, не для того, чтобы разговаривать о здоровье — моем, твоем, моей семьи. Есть дело, возможно опасное. Но я знаю, что ты, Барьялай с ним справишься...
Курран тоже имел дело с этими людьми не первый год, и знал на каких струнах и как играть. Стоит только усомниться в их достоинствах как воинов... На пулемет полезут, не задумываясь.
— Никто с ним не справится эфенди — кроме меня!
— Я так и думал. Нужно сопроводить человека. На ту сторону...
Пока Барьялай ничего серьезного не видел — ну сопроводить, так сопроводить. На ту сторону ходили часто — журналисты, сотрудники «Красного креста», наемники, разведчики, инструкторы. Дело житейское.
— Куда сопроводить?
— Тангай. Туда же, куда идешь и ты.
Барьялай не мог понять причины нервозности американца.
— Сопроводим...
Американец придвинулся ближе
— Ты сказал. Ты нее понимаешь, насколько важен этот человек? Он важен настолько, что если ты не доведешь его до Тангая — господин Хекматиар[28] прикажет снять кожу с тебя и со всех твоих людей. Теперь ты понимаешь, насколько это серьезно?
— За такую работу должна быть и плата...
— Назови! — американец был не настроен шутить
— Двадцать.
Американец поморщился. Двадцать тысяч долларов — это много, столько за перевод одного человека никогда не платили. Но — по крайней мере, этот самый Маллен не будет стоять у него над душой. Он платит за то, чтобы от него избавиться — хотя бы на время. А там...
— Согласен...
— Деньги вперед.
— Получишь сейчас же. В банке. Помни, что я тебе сказал.
Барьялай улыбнулся
— Пусть твой человек приготовится идти. Выходим уже сегодня.
Пакистан. Зона племен, спорная территория. 24 сентября 1986 года
Место для засады было идеальным. Если бы это было в любом другом месте — лейтенант никогда бы не разместил группу здесь — как в тире, первое что приходит в голову, когда смотришь на это место — «засада». Но здесь был то ли Афганистан, то ли Пакистан — короче, для духов это была своя земля. А для них — чужая. Чужая и враждебная, где не стоило задерживаться ни одной лишней минуты.
В качестве тормоза для каравана лейтенант избрал минное поле — просто ничего другого сделать было нельзя. Если бы он поставил группу по фронту каравана, прямо на тропе — он демаскировал бы засаду и подставил бы пацанов — а этого он избегал настолько, насколько возможно. Конечно, это их земля, тут они будут гнать караван не так как в Афганистане. В Афганистане перед караваном гнали стадо животных, чтобы если тропа заминирована — животные ее бы разминировали своими ногами. В последнее время у шурави появились мины нового поколения — комплексы «Охота», различающие животных и людей и не реагирующие на животных. После того, как несколько караванов погибло на управляемых минных полях — тактику снова сменили. Теперь где были пленные и рабы — вперед гнали пленных, где таковых не было — вперед гнали женщин и детей, потому что их жизни по сравнению с жизнями мужчин мало что стоили. В итоге сейчас спецназовцы и вовсе предпочитали подрывать мины вручную там, где это было возможно.
Они расположились не так, как планировалось раньше — а на противоположном склоне, на террасе. До тропы, по которой пойдет караван было всего метров сто пятьдесят — двести. Лейтенант разбил подчиненных ему людей на две большие группы по восемь человек и разнес их по фронту более чем на двести метров. Рискованно — но в таком случае первая группа будет бить в лоб каравана, вторая — в хвост и таким образом получается что-то вроде огневых клещей. По центру же будет относительно безопасно — там они пойдут в атаку. И там их будет ждать минное поле...
Минное поле ставил старый и опытный ас, виртуоз саперного искусства, прапорщик Раденко, единственный в группе старший прапорщик. Он же был самым старшим в группе по возрасту — тридцать девять лет. Этот старый и прожженный волк войны, успевший хапнуть и Вьетнама, и в Ливане побывать, и еще черт знает где, был фанатиком минной войны. Его и сослали то в спецназ ради того, чтобы он не задалбывал командование требованиями начать тотальную миную войну, перекрыть управляемыми минными полями всю афгано-пакистанскую границу. Прапорщик Раденко вообще считал, что все остальные члены группы должны просто сопроводить его до места встречи каравана, помочь дотащить минно-взрывные средства и прикрыть его, пока тот вяжет взрывную сеть. А стрелять и смысла нет — если духи войдут на минное поле, установленное им, Раденко — то ни один из них с него не выйдет. Разведчики матерились — Раденко не знал меры и всегда брал минно-взрывные средства с запасом, «шобы було» — что добавляло по два, а то и три килограмма к их и так тяжелым рюкзакам. Но Скворцов его уважал — а остальные его зауважали после того, как на одно из минных полей прапорщика влетел большой караван из десяти «Симургов».[29] Минное поле тогда ставили долго, несколько часов и мин не пожалели. А суть была в том, что электрическая цепь автоматически замыкалась тогда, когда головная машина въезжала на обозначенный участок. К этой цепи были густо привязаны «лягухи» и МОНки.[30] Потом подсчитали, сколько патронов израсходовали на то, чтобы забить караван — ровно шесть. Лейтенант прибил из СВД тех, кто еще подавал признаки жизни после подрыва и все, остальные даже не стреляли. Весь караван разом подорвался на минном поле — и сгорел дотла...
Сейчас прапорщик сидел на террасе, объясняя своим помощникам — он натренировал нескольких бойцов группы помогать ему, потому что времени в одиночку поставить минное поле не хватало. Помощниками были Шило, Бай и Грузин.
— Значит так... — прапор уже усел примерно начертить схему местности на вырванном из тетради листе и сейчас быстро расставлял пометки карандашом — вот здесь мы их стопорнем. Здесь — видишь, куст — я поставлю МОНку...
— А если головной дозор будет проверять кусты? — спросил Шило
— На своей-то территории? — фыркнул прапор. И тем не менее, слова Шила заставили его задуматься. Он обернулся, осмотрел тропу сначала невооруженным глазом, потом в бинокль. И принял решение — другое...
— Ты прав. Тогда делаем вот что — он быстро стер ластиком несколько пометок, начертил новые — вон там вон есть валун, видите? Под него-то я и подложу «громыхалку» прямо под основание, солидно так. Сигналом к началу операции будет подрыв этой самой громыхалки. Я не я, если камень не свалится на тропу — а в нем несколько тонн. На тропе он, конечно, не удержится — но шарахнет изрядно. Дальше. Вдоль тропы с удалением десять — двадцать метров высаживаем «озимые» — в одну строчку, с интервалом метров двадцать. Это делаем я и Шило — Шило сажает «озимые», я минирую валун и присоединяюсь к Шилу. Грузин — ты с Баем отрезаешь позиции стрелков МОНками — картошку сажать не будем, смысла нет. На неизвлекаемость не ставь — если будет возможность, заберем с собой. Нам еще от хвоста отрываться.
— Типун тебе на язык, прапор... — недовольно поговорил Шило, хотя понимал, что тот прав. После того, как они нашкодничают на земле, которую пакистанцы считают своей — без хвоста не обойдется. А мины — лучший способ рубить хвост. Поэтому и осторожничает прапор — оставляет запас мин на этот самый случай, на случай хвоста.
— Типун не типун — а приступаем...
Хотя в караване и не было ни одной машины — машинами груз гоняли в пустыне Регистан, а не здесь, через горы, где иногда и баран горный не пройдет — все равно караван выглядел солидно. Очень...
Солидно он выглядел прежде всего из-за своих размеров. Восемьдесят два осла — неприхотливые, маленькие животные, способные нести столько же поклажи, сколько весят они сами. Поклажу сгружали с машин — тут же, параллельно каравану приткнулись два старых, «носатых» Мерседеса с высокими бортами. Быстро выстроив три цепочки, низкорослые беженцы — их всегда привлекали для такой вот работы, платя сущий мизер — перебрасывали из рук в руки груз, а последний упаковывал их в переметные сумы — хурджины и грузил их на ослов. В основном — одежда, трикотаж, простенькая японская бытовая техника. Это сверху, снизу, прикрыв вещами — обязательно по двадцать — тридцать килограммов героина. Белой смерти...
Похлопывая плеткой по штанине, Барьялай расхаживал перед колонной. Погода была идеальной — не холодно, не жарко и нет ветра, синее небо и желтый диск солнца над головой. Идти одно удовольствие...
Идти предстояло пешком весь маршрут отсюда и до ближайшего базового лагеря по ту сторону границы. Некоторых подвозили к самой границе — но его люди пойдут пешком. Много молодняка, надо присмотреться, как они идут. Возможно, кого-то придется отставить здесь, в Пакистане. Сейчас его бойцы расхаживали перед караваном, важные как павлины. Кто-то смеясь проводил пальцем по горлу — показывал как он будет отрезать головы шурави.
Американец появился в последний момент — его привез Курран на своей большой, черной машине. Глядя на прикид американца, Барьялай нахмурился — вырядился как на проклятую охоту. Белый господин, мать его... Светло-серый охотничий костюм, черные очки, и как заключительный аккорд — гребаная шляпа.
— Казанзай! — позвал Барьялай одного из своих моджахедов, который знал английский язык — держись рядом со мной! Будешь переводить!
Вдвоем Барьялай и Казанзай подошли к джипу, возле которого переговаривались американцы...
— Переводи — кивнул Барьялай — я командир полка Исламской партии Афганистана Барьялай...
— Называй этого господина «мистер Джонс» — сказал Курран, господин же этот ничего не сказал, просто молча кивнул
— Казанзай. Иди и посади этого господина на осла, который будет ехать рядом со мной.
Казанзай поклонился, прижимая руку в груди.
— Да, эфенди... Идемте со мной, эфенди...
Маллен ни слова ни говоря пошел за низкорослым афганцем. В руке у него было нечто вроде небольшой сумки или планшета.
Барьялай смерил взглядом своего куратора
— Кто этот человек?
— Тебе следует знать только что, что тебе заплатили деньги за его переправку через границу. И тебе следует знать — что будет с тобой и с твоими людьми, если он не дойдет до Тангая. Больше тебе ничего знать не нужно.
Вожак бандитов немного подумал. Сейчас бы он скорее всего отказался — но деньги были ему уже переведены
— Я доведу его до Тангая. Но дальше его судьба — в руках Аллаха
Американец кивнул, подтверждая это.
— Аллах с вами.
— Да, Аллах с нами...
Картинки из прошлого.
Высший уровень. Восточный Берлин.
23 ноября 1985 года
Разделенная на две части великой войной Германия, помимо одной из самых охраняемых в мире границ, отделяющих немцев от немцев имела и разделенную столицу. Берлин, ставший символом двух разных Германий был разделен на две части — Западную и Восточную. Делили столицу в спешке, уже после войны, можно сказать — резали по живому. В некоторых местах получалось так что метропоезда из восточной зоны были вынуждены проходить по территории западной — но с этим уже ничего нельзя было поделать. И конечно же, символом разделения была Берлинская стена — уродливое сооружение из опутанных колючей проволокой высоких бетонных плит, с вышками, сигнализацией, запреткой, словно старый уродливый шрам на теле великого города. Пропускные пункты — самым известным был «Чек-пойнт Чарли» — охранялись и с той и с другой стороны вооруженными, не спускающими глаз друг с друга солдатами. Берлинская стена для многих была хуже, чем стена, для многих она была приговором. Их городу, их стране, их народу...[31]
В каждом секторе Берлина был свой аэропорт, свои воздушные ворота. В Восточной Германии — ГДР — был аэропорт Шонефельд, а воздушным воротами Западного Берлина был Темпельхоф, расположенный в самом центре западного сектора на нескольких гектарах драгоценной берлинской земли. И если Шонефельд был просто аэропортом — он и по размерам был небольшим, и по архитектуре больше напоминал здание кинотеатра, а не аэровокзала — то на Темпельхоф ни денег, ни места не жалели. Темпельхоф был единственными, не контролируемыми восточными немцами воротами в Западный Берлин, он же был символом того, что чтобы не случилось — Западный Берлин не удастся задушить в тисках блокады. В конце сороковых Сталин уже попытался это сделать — и тогда аэропорт стал буквально дорогой жизни, до которой американцы перекинули воздушный мост, перевозя самолетами все что было нужно для жизнедеятельности города. Сейчас перспектива повторения подобного в случае серьезных осложнений была призрачной — учитывая, сколько советских и восточногерманских самолетов ждали своего часа на аэродромах — но с задачей быть символом Темпельхоф справлялся вполне.
Авиалайнер компании Кубана — довольно старый, но еще вполне рабочий четырехдвигательный Ил-62, белый, с красно-синими полосами и эмблемой авиакомпании приземлился на аэродроме Шонефельд рано утром, в восемь часов по местному времени. Самолет этот был, несмотря на ряды иллюминаторов по бортам — грузовой, кубинцы переделали в грузовой этот старый авиалайнер, переданный Советским союзом безвозмездно в порядке помощи. Здесь он появлялся каждый месяц, иногда и не по одному разу. Все дело было в том, что кубинцы закупали оружие в Восточной Германии и перевозили его таким вот сложным путем. Часть оружия была из Восточной Германии, часть же закупалась в Чехословакии. И поскольку оружие это шло на поддержку национально-освободительных движений в Латинской Америке — Советский союз категорически отказал в использовании для транзита и временного хранения своих военных баз. В последнее время Советский Союз вообще уделял большое, по мнению некоторых людей даже излишне большое внимание тому, что говорят на разных трибунах. Новый генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев наслаждался звуками своего голоса, выступая на разных трибунах, в мире поднималась волна «горбомании» — а вот с realpolitik дело обстояло не так радужно. И по мнению некоторых людей, как того кто прилетел в Восточный Берлин на этом самолете, так и тех, кто его ждал здесь — настало время вносить коррективы.
Самолет загнали в гражданский сектор аэропорта, на одну из самых дальних, прикрытых ангарами стоянок. Для экипажа, который после трансатлантического перелета нуждался в отдыхе, подогнали белый РАФик[32] с эмблемами аэропорта — он отвезет их в гостиницу при аэропорту, а обратно, после погрузки самолета, в рейс его поведет другой экипаж. Для пассажира же, который прилетел в Берлин не желая быть опознанным, к трапу подогнали черную Волгу ГАЗ-24 — самое престижное транспортное средство в этой стране, если не считать редкую Татра-613.
В машине было тихо, тепло, двигатель работал почти бесшумно — явно Волга обслуживалась в хорошем гараже и там же была доработана умелыми немецкими руками. Помимо пассажира — полноватого, лет пятидесяти, с аккуратными усиками и в очках, в салоне машины было еще двое — безмолвный, белобрысый водитель, мастерски управляющийся с рулем и мрачноватого вида мужчина, лысый, лет пятидесяти. Мало кто знал что этот второй, лысый был начальником отдела специальных операций в Штази[33] и одним из наиболее доверенных лиц ЦК СЕПГ[34]. Его привлекли к встрече и потому, что он хорошо знал третьего участника этой встречи — русского генерала, прилетевшего рейсом военно-транспортной авиации на один из аэродромов ГВСГ[35]. Его он знал потому, что генерал, тогда еще бывший полковником какое то время служил на базе советских войск в Фюрстенберге, а лысый представлял там интересы Штази и организовывал рабочее взаимодействие советских спецназовцев ГРУ, расквартированных там[36] со спецподразделениями Штази, он же организовывал слаживание и совместную боевую учебу.
За все время, пока машина мчалась по улицам Берлина ни водитель, ни пассажиры Волги не проронили ни слова. Встречающие знали гостя в лицо, гость говорил только по-испански и не знал немецкий, водитель не знал никаких других языков кроме немецкого. Испанский неплохо знал второй встречающий, лысый — равно как и пять других языков включая русский — но без надобности знание языков собеседнику он не раскрывал — иногда полезно, когда собеседник думает, что ты не знаешь его язык и разговаривает при тебе свободно.
Встреча состоялась не в здании ЦК партии, не в партийной гостиницу или каком-либо другом присутственном месте — она состоялась в конспиративной квартире Штази, в одном из спальных районов Берлина. Три квартиры на пятом, последнем этаже были записаны на трех разных хозяев, какие-то люди исправно платили коммунальные платежи — но у всех этих квартир был один и тот-же хозяин — Штази. Квартиры были записаны за внешней разведкой — поэтому большую часть времени пустовали. Лишь иногда там жили перебежчики или те, кто собирался отправиться по ту сторону стены. Более того — этот дом был построен так, что с угла к нему пристроен другой дом, подъезды которого выходили на другую сторону. Поэтому, из одной из квартир блока можно было перейти через самодельную дверь в другой дом и выйти в другой двор и на другую улицу.
Поднявшись на пятый этаж — лифта в этих типовых пятиэтажках не было, лысый не стал стучать в дверь — он просто достал ключ и открыл ее. Дверь только с виду была типовая, деревянная — на самом деле под тонким слоем дерева скрывался лист стали...
В квартире горел свет — шторы были постоянно задернуты и даже днем, когда в квартире кто-то был — там горел свет. В квартире никого не было — ни охраны, ни обслуги. Только один человек в большой комнате — среднего роста с резкими чертами лица, в штатском, сидел в кресле и пил свежезаваренный чай.
Человек встал навстречу вошедшим, протянул руку. У него был странный цвет лица — пепельно-серый, так выглядят под электрическим светом сильно загорелые люди, у которых загар въелся в кожу. Еще у него — хотя это сейчас не было видно — были странного цвета глаза, янтарно-желтого оттенка, как у волков. Из-за этого — броская примета — у него раньше были проблемы в том ведомстве, в котором он служил — там нужны были люди без примет. Безликие люди...
Первым пожал руку лысый — этого человека он узнал сразу. Он пропал из Фюрстенберга в мае восемьдесят первого — просто вылетел в Союз и не вернулся. Вместо него прислали подполковника, профессионализм которого, в отличие от желтоглазого вызывал серьезные сомнения. Подполковник большую часть своей жизни прослужил по политотделам — а теперь вот выбил назначение в Германию, на вакантную должность. Кадровик, скорее всего даже не посмотрел, куда он определяет подполковника. С ним потом намучились и советские и немцы. К его чести, своим воинствующим непрофессионализмом он не кичился, старался вреда не наносить и честно учился работать на новой должности, коли уж его на нее назначили. В Фюрстенберге он служил до сих пор и во многом уже разбирался без подсказок.
Потом пожал руку и второй гость, тот самый, что прилетел на кубинском авиалайнере — он советского генерала никогда не видел, и даже не слышал про него до последнего времени. Но сразу просек, что это за человек и кого он может представлять. В руководстве Кубы прилетевший курировал армию и спецслужбы — а поэтому умел разбираться в таких вещах.
— Для нас найдется пара чашечек чая, Владимир Дмитриевич? — спросил по-русски лысый
— Найдется... Располагайтесь, а я пока пойду на чайник взгляну...
Желтоглазый говорил с каким то странным акцентом — хотя и был русским, в этом не было сомнений. Такое иногда бывает, когда человек учит какой-то язык и заучивает его так хорошо, что начинает на своем родном разговаривать с акцентом, присущим выученному языку...
Четвертый участник этой встречи — тоже публичный политик, на этой встрече присутствовали двое публичных политиков и двое профессиональных разведчиков — появился через десять минут. Он просто позвонил в дверь, лысый открыл ее — и среднего роста, худощавый, пожилой, седой человек зашел в квартиру. Бросил пару слов на немецком, снял плащ и повесил на вешалку, оставшись в простом, черном костюме, прошел в комнату, где уже собрались все остальные частники встречи и куда русский принес чай. Этот человек выглядел как обычный пенсионер, ушедший на пенсию с должности директора какого-нибудь народного предприятия — хотя впечатление было обманчивым. Это был сам Эрик Хонеккер, генеральный секретарь ЦК СЕПГ и глава Германской Демократической Республики.
Войдя в комнату, он первым делом поздоровался с кубинским гостем, которого сам и пригласил на эту встречу. Человек, который руководил Кубой не смог бы прилететь на встречу незамеченным — слишком заметной фигурой был Фидель Кастро Рус, и не только в политике, но и вообще, его знаменитую бороду зал весь мир. Поэтому, вместо себя он прислал своего брата и заместителя Рауля Кастро, куратора кубинской армии и кубинских спецслужб — Департамента государственной безопасности.
Что же касается третьего человека, советского участника этой встречи — выйти на него удалось с большим трудом. Помог его найти ни кто иной, как генерал Маркус Вольф, бывший руководитель Штази, имеющий обширные связи и знакомства в советских спецслужбах. Советский контактер был генерал-лейтенантом Главного разведывательного управления и, начиная с восемьдесят второго года, не вылезал из Афганистана. Звали его по документам — Куракин. Владимир Дмитриевич Куракин, хотя, конечно же, на самом деле он был не Куракиным, не Владимиром и не Дмитриевичем. Официально он был одним из советников, на самом же деле — вместе с группой посвященных готовил к реализации особо секретный план «Камнепад» — план, предусматривающий победу в афганской войне за счет резкой дестабилизации обстановки в самом Пакистане. Этот план, о содержании которого знали не больше десяти человек, предусматривал перенос войны с территории Афганистана в пакистанскую Зону племен, практически не контролируемую Исламабадом, одновременное восстание всех проживающих в Пакистане пуштунских племен при массированной поддержке этого восстания со стороны советских и афганских властей и провозглашение на части территории Пакистана независимого государства Пуштунистан. Этот план готовился долго и тщательно, в обстановке максимальной секретности — офицеры ГРУ, под легендами торговцев, врачей, водителей проникали на территорию Пакистана, закреплялись там. Велись активные переговоры со старейшинами племен, с командирами малишей — племенного ополчения. В качестве условия получения активной советской помощи офицеры выдвигали только одно условие — пуштуны должны изгнать со своих земель боевиков вооруженной исламской оппозиции, что понаехали в Пакистан со всех уголков земного шара благодаря Организации помощи и Осаме Бен Ладену и в будущем не пускать на свои земли ни исламских экстремистов, ни американцев. Пуштунские вожди на такие условия обычно соглашались — им и самим надоел весь этот сброд на своих землях, который учит их как надо молиться Аллаху. Да и война всем порядком поднадоела, тем более что потери афганцев на порядок, если не на два превышали потери Советской Армии.
Поделиться книгой: