Помоги проекту - поделись книгой:
— Пока мне не о чем разговаривать с мистером Ратледжем. Мы теряем время, господа, поехали!
Не ожидая ответа прибывший прошел к машине. Курран в ответ на подмигивание Марковича, помрачнел. Похоже, на пешаварской станции предстояли веселые деньки.
От военного аэродрома в окрестностях Исламабада, столицы страны и до цели — города Пешавар пришлось ехать на той же самой машине. Здоровенный семиместный джип Шевроле хотя и проглатывал все неровности местных дорог играючи — но выделался в местном транспортном потоке, преимущественно состоящем из разукрашенных как новогодние елки грузовиков-бубубахаек и старых автомобилей, преимущественно британских, пятидесятых шестидесятых годов выпуска, как слон в степи. Открытых вооруженных провокаций против американцев еще не было — но это не значило, что она не могла состояться сейчас. А больше провокаций следовало бояться обычного вооруженного налета с целью грабежа. Оружия в стране было много, народ жил бедно, а грабеж, тем более грабеж иноземца рассматривался не как преступление, а как достойное мужчины и заслуживающее уважения деяние...
Несмотря на то, что по дороге на базу все смеялись и шутили, сейчас в машине царило молчание. Маркович сосредоточился на дороге — дорога была скверная, еще и забитая транспортом, да еще и водители местные права большей часть покупали, а то и вовсе без прав ездили — секундного замешательства вполне могло хватить для автокатастрофы. Курран лихорадочно вспоминал — что же он такого сделал, что на него наслали проверку из Вашингтона и в порядке ли у него дела. А дела были совсем даже не в порядке. Пешаварская станция была «боевой», то есть работала в условиях, близких к тем, в каких еще УСС[13] работала в Третьем рейхе и оккупированных немцами странах. Это была даже не московская станция — московская станция работала хоть и под постоянным прессом советского КГБ — но все же в мирной и цивилизованной стране. А тут шла самая настоящая война, до нее было — пара часов пути на машине до границы. И то, что в самом Пакистане войны пока не было, не делало работу здесь менее опасной. А во время войны за каждой бумажкой не набегаешься. Ну как, скажите, оформлять выдачу денег агенту, если агент и расписки то написать не может, потому что не умеет писать? А ведь если дана команда — любое лыко в строку поставят.
Что же касается «варяга» — то он спокойно сидел на заднем сидении и рассматривал пейзажи, проносящиеся за окном — нищая, в основном вручную возделываемая земля, убогие хижины батраков — вся земля принадлежала местным феодалам, изрыгающие черный дым, еле преодолевающие подъемы бурубахайки — на грузовиках здесь ездили до тех пор, пока они не начинали разваливаться на ходу, а как начинали разваливаться — разбирали на запчасти и ставили их на другие, едва дышащие на ладан машины. За все время поездки он не произнес ни слова.
В Пешавар въехали уже когда темнело. Этот город, еще десять лет назад бывший обычным провинциальным зачуханным городишком, сейчас преображался на глазах. Он разрастался — как раковая опухоль, потому что большинство афганских беженцев — их поток не иссякал и на седьмой год жестокой войны — селились именно здесь. Он рос не только вширь, прирастал не только нищими язвами лагерей беженцев — в нем шло и вполне нормальное жилищное строительство. В этот город вкладывали деньги — американцы, делающие здесь долговременную базу для войны против СССР, представители ближневосточных государств — эти давали деньги «на джихад», на «священную войну», а одним из способов их отмыть не нарушая законов шариата, был вложить деньги в строительство, афганская диаспора, живущая сейчас в десятках государств мира. Наконец, сюда вкладывали и сами афганские беженцы — верней, наиболее обеспеченная их прослойка, которым удалось перед побегом вывести деньги из родной страны — или те, которые изначально копили «заначку» за кордоном.
Гостя устроили в самом лучшем отеле Пешавара — но он на это никак не отреагировал, даже не поблагодарил. Просто сказал, во сколько за ним завтра заехать — и отправился спать. А вот трем остальным ЦРУшникам сегодня предстояла бессонная ночь — в эту ночь они намеревались подчистить те «хвосты», которые можно подчистить за одну ночь...
Афганистан, провинция Нангархар. Где-то в районе афгано-пакистанской границы. 22 сентября 1986 года
К кишлаку они вышли, когда до рассвета оставалось меньше часа — и уже подходило время искать подходящее место для дневной лежки. Перемещаться днем, без прикрытия броней и вертолетами, по кишлачной зоне и по горам — последнее дело. Нет, это не значит, что они не смогли бы отразить нападение — смогли бы, заняли бы оборону как делали это не раз и не два, дождались бы бронегруппы или вертушек. Взять спецназ непросто, даже если противник превосходит вдесятеро. Но в этом случае — оказалось бы сорванным задание, ради которого они шли сюда, уцелел бы караван, который обещал быть весьма крупным. Поэтому, идти нужно было максимально тихо, а днем, в самое жаркое время — и вовсе по возможности залегать на лежку...
Место для лежки нашел Гусь, старший сержант Гусев. На гуся он не был похож совершенно — маленький, почти квадратный, мышцы накачаны до состояния камня. Гусь был лучшим рукопашником в группе, помимо этого очень увлекался бегом. Сослуживцы шутили, что если Гусю приспичит — то он и до Кабула без передыха добежит. Гусь на это только улыбался.
Место оказалось хорошим — только со змеей. Здоровенная, иссиня-черная, с серым рисунком на спинке гюрзища недовольно зашипела, увидел человека: пригрелась на камне — а тут на тебе...
Гюрзу уработал тот же Гусь — можно было конечно подождать Бая, он змеелов, родился в Узбекистане... Но он шел в замыкающем дозоре, и за то время, пока он добирался бы до места, гюрза могла успеть натворить дел. Поэтому, Гусь не спеша достал из разгрузки пистолет ПБ, небрежно прицелился — и черная кровь брызнула по камням. Отстрелив змее голову, Гусь ловко подхватил свободной рукой дергающееся в конвульсиях обезглавленное тело, направил струю черной крови в рот...
— Вашу мать! — выругался Балу, самый молодой в группе — чтоб тебя! Тебе что, воды не хватает?
— Кровь змеи — это и еда и вода! Хочешь? — Гусь с усмешкой протянул обезглавленную змею Балу, тот отшатнулся...
— Давай, я тоже пить хочу — Муха перехватил тело змеи, выцедил остатки крови в рот — щас кожу снимем, ремень из нее сделаем...
— Эй, вообще-то я ее...— запротестовал Гусь
— У тебя уже есть...
Кожу со змеи действительно сняли, аккуратно, чулком, мясо разделили на всех — приятное дополнение к надоевшему сухому пайку. От мяса не отказался никто, съели сырым, даже без соли. Кстати, не такое уж и плохое мясо, даже вкусное. Каждый сделал по два глотка воды — не больше. Курить никто и не подумал — курящих в группе не было, кто хотел служить здесь — бросал, даже если курил. На высоте и некурящему дышать тяжко...
Распределив личный состав по нарядам, лейтенант Скворцов лег и мгновенно заснул — уставшее за ночь тело требовало отдыха, а спать днем и вообще, когда выдастся для этого малейшая возможность, лейтенант давно привык...
Проснулся он примерно в час дня — когда солнце истекало жаром, словно хотело сжечь дотла и эти красивые, но опасные горы и посмевших забраться сюда людей. Эта осень вообще была жаркой — не «бабье лето», а что-то совсем непотребное. Тело ныло от напряжения — но несмотря на это лейтенант чувствовал себя весьма сносно. Условным жестом руки он подозвал своего замка.
— Что?
— Все тихо... — лицом прапорщик Шило очень походил на индейца, оно было не загорелым, оно было именно красным. Все дело было в мельчайшей глиняной пыли — проклятье этих мест. Глиняная пыль была хуже песка — она ложилась на промокшую одежду, приставала к коже — и кожа начинала страшно зудеть, а ткань одежды — выполнять роль наждака. Только подготовленный человек мог это перенести...
— Духи?
— Не кажут носа. Низом два осла протопали, с грузом — но это не караван, мы даже дергаться не стали...
— Добро... Давай дрыхни...
Лейтенант Скворцов аккуратно, даже бережно проверил свою винтовку, змеей скользнул в заросли барбариса рядом с лежкой, нашел подходящую позицию — с нее простреливалась идущая ниже дорога. Взглянул на часы. До выхода часа два, самую жару они переждали. Долго сидеть тоже нехорошо — неожиданности возможны самые разные...
Мысли накатили подобно соленому валу в Крыму — на пляже, когда хороший ветер водяные валы просто сбивают с ног. Мальчишкой, лейтенант часто бывал в Крыму с родителями — и помнил этот благословенный край.
В Афганистан лейтенант Скворцов попал по собственному желанию — написал рапорт сразу, как только закончил училище, пренебрег более тихой и безопасной штабной карьерой. Он всегда, с самого детства, в любой мальчишеской кампании был заводилой, при этом и хулиганом — вожатым, например он не был ни среди пионеров, ни среди октябрят. Из спецшколы его не раз порывались выгнать — если бы не связи отца так и выгнали бы. Он рос в одном из старых, центровых, московских, воспетых Окуджавой двориков где весной вырастали лопухи, и где мужики за самодельным столом резались в домино. Там знали всё и обо всех, там вместе праздновали все праздники и бедовали все беды, там пацаны могли запросто заскочить шумной кампанией в одну из квартир — и их бы никто не выгнал. Но в квартире они проводили немного времени — гоняли по соседним дворам, лазали по стройкам и полуразрушенным зданиям, дрались с другими такими же охламонами. Нередко попадали в милицию, многие стояли на учете — потом Скворцову это едва не закрыто доступ в Рязань, в десантное училище. Хорошо, походатайствовал тренер, мастер спорта СССР по стрельбе Павел Васильевич Кораблев. Единственный человек из взрослых, не считая родителей, которого маленький Коля — а его привели в секцию в семь лет — реально, безо всяких скидок уважал. Помог он через свои связи — служил в десанте, тренировал кое-кого. Ну, а потом — Чирчик, учебный полк — и Афган...
Пробыл в Афганистане, исполняя свой интернациональный долг, лейтенант достаточно долго, чтобы многое понять и осмыслить — но еще слишком мало, чтобы стать циником. Он не верил ни в какой интернациональный долг — даже их замполит говорил об интернациональном долге с усмешкой в голосе. Отрядный замполит у них был честный — майор Веденеев не долбал спецназовцев читкой разным материалов очередного съезда ЦК. Зато как-то раз, когда они шли в колонне и на колонну напали — взял в руки автомат и бился рядом со своими. Здесь, в Афганистане сразу отсеивалось пустое, выявлялось лишнее, ненужное — так вот, майора все считали настоящим мужиком и настоящим офицером — без всяких скидок...
Но с другой стороны — в отличие от многих, лейтенант отлично понимал для себя — с кем и зачем они воюют. Он видел «духов», моджахедов, видел, что они творят. Например «алый тюльпан» — это когда пленного накачивают наркотиками, потом снимают кожу с груди, со спины, с подмышек — такими пластами, чтобы было похоже на лепестки цветов, распинают на кресте или просто привязывают к столбу — и оставляют в таком виде, желательно недалеко от расположения русских или на пути движения колонны. Духи не щадили своих — афганцев, которые просто хотели мирно жить и работать, они не давали им жить спокойно — нападали, грабили, убивали, издевались. Через границу шли караваны с оружием и наркотиками, не только для Афганистана — наркотики попадали и в СССР. Как-то раз им удалось захватить живым полевого командира — и перед тем, как уничтожить, они решили его допросить. Тот не стесняясь сказал, что сначала они выбьют шурави со своей земли — а потом пойдут за ними, начнут джихад и на земле самих шурави.
Вот с этим и воевал лейтенант, с этим воевали все его сослуживцы. Здесь, в этих чужих, враждебных, плюющихся пулями горах они защищали свою Родину. Скворцов чувствовал, что если дать слабину, если уйти — пламя войны перекинется и на Советский союз. Уходить было нельзя.
И воевать так — тоже было нельзя. Никто не понимал — почему нельзя уничтожать не сами караваны — а тем места, где они формируются, почему нельзя действовать в самом Пакистане. Только когда у духов нигде не будет безопасного места, нигде они не смогут спрятаться, залечить раны, восстановить силы — только тогда можно будет говорить о том, что эта война выиграна. Только тогда!
Впрочем, наверху виднее...
Лейтенант нарочито медленно, чтобы не выдать себя резким движением приложился к прицелу. Внизу, по узкой, каменистой тропе, на маленьком, ушастом ослике ехал дехканин. Один из местных крестьян, из кишлачной зоны, расположенной неподалеку — к гадалке не ходи. Да только вел себя этот крестьянин — весьма необычно.
Первый вопрос — куда он вообще едет вот так, на своем этом осле, подпинывая его пятками? Дорога идет из кишлачной зоны в горы — что он там забыл вообще? Если бы в обратный путь ехал — еще было бы понятно, а так...
Второй вопрос — что это он так вертит головой? Не иначе ищет кого — тогда кого? Поблизости никого нет и быть не может — только заросли кустарника со змеями.
Неладное дело, неладное...
Лицо дехканина — загорелое, изъеденное морщинами — в прицеле было совсем близко — казалось, до этого старика подать рукой. Лейтенанту не понравились его глаза — внимательные, оценивающие. Он замер, боясь даже пошевелиться...
Дехканин проехал — стук копыт его ослика растворился в воздухе и только едва заметные следы на коричневом, каменистом полотне дороги говорили о том, что этот востроглазый старик не привиделся, что он реально существовал.
Лейтенант крикнул, подражая голосу орла — общий сбор группы.
— Пять минут — уходим.
Пакистан, Пешавар. Лагерь «Барбай». 23 сентября 1986 года
Уже с самого утра Том Курран понял — что дело дрянь...
Проверка здесь уже была и Курран вообще-то ее не особо опасался. Проверки проводятся на всех станциях, время от времени и в этом нет ничего такого. Проверки бывают двух типов — контрразведывательные и финансовые. Во втором случае приезжают обычные бухгалтера, которые требуют документы о движении денежных средств на станции, сидят над ними, что-то высчитывают — а потом начинается скандал. Например, бухгалтер этот требует информацию, которая может привести к раскрытию личности твоего агента. Если ты разведчик, а не «разведчик» — ты, конечно, позаботишься о сохранении инкогнито твоего агента и пошлешь приставучего бухгалтера туда, куда и следует в таком случае посылать. Он подключает свое начальство, ты свое, часто дело доходит до уровня ЗДР[14]. Обычно агента удается отстоять — но и бухгалтер потом не преминет обдать тебя грязью при составлении ответа.
Контрразведывательные проверки немного другие, от контрразведчиков ты не имеешь права скрывать ничего — причем они не обязаны тебе объяснять, для чего им нужна та или иная информация. Они спрашивают — а ты отвечаешь, причем правдиво. Настоящих разведчиков, людей, реально понимающих в этой профессии подобная ситуация весьма беспокоила. Дело в том, что в любой разведке применяется принцип «достаточности информации» — то есть каждый знает только то, что ему нужно знать по работе и ничего более. Учитывая, что обычно разведработа сгруппирована по территориальному признаку, даже перевербованный сотрудник не сможет выдать разведке противника всю информацию системы, он сможет сдать только агентов на своем участке работы, возможно в целом секторе если он занимает руководящую должность. И только внутренняя контрразведка знает все и может сдать абсолютно все, от и до...
А тут...
А тут было непонятно что.
То, что гость не станет проверять финансы, за что кстати, Курран опасался больше всего — это стало понятно практически сразу. Если бы гость хотел проверять финансы — то остался бы в Пешаваре, где хранилась документация станции, и был так называемый «представительский» офис — а не поперся бы с самого утра в «Барбай»...
«Барбай» был одним из множества лагерей подготовки душманов, с виду мало чем отличавшийся от других таких же. Несколько двух и трехэтажных, обшарпанных зданий, забор с колючкой, обозначающий периметр, примитивное стрельбище с ограждением из старых автомобильных покрышек, своеобразный плац, палатки, в которых жила часть обучающихся. Такие лагеря привечали всех — и исламских фанатиков, приехавших повоевать за веру, «встать на джихад» и детей афганских беженцев, идущих в лагеря потому что нечего было есть — а то и под угрозами убить родителей, и сосланные в эти лагеря освобожденные из тюрем уголовники. Всякий люд был в лагерях, и инструкторы — американцы, пакистанцы, арабы обучали их одному — ненавидеть и убивать шурави. Немногим удастся это сделать — кого-то накроют бомбы с советских самолетов-штурмовиков, кого-то срежет очередь спецназовца, сидящего в засаде на горной тропе, кто-то сгорит в расстрелянном «крокодилами» караване. Но даже если один из десяти выполнит свою миссию, дойдет и убьет хоть одного шурави — это уже будет победа. Потому что чего-чего — а пушечного мяса в исламском мире хватает. С лихвой...
Там же, совсем рядом был и лагерь с советскими военнопленными — их иногда использовали моджахеды для отработки приемов рукопашного боя. Но в целом, пленных побаивались — после происшествия в находившемся недалеко отсюда лагере Бадабер[16] даже пакистанское руководство поставило условием пребывания здесь лагерей отсутствие всяческого рода эксцессов, способных вызвать международные осложнения. Пленные жили в старых, полуразрушенных бараках — и когда машина с сотрудниками ЦРУ проезжала мимо, Маллен очень внимательно смотрел в окно — но ничего не сказал...
А еще там был рядом лагерь с беженцами — таких было много по всем, граничащим с разорванным гражданской войной Афганистаном странах. Смотреть на это было страшно — голая, каменистая, не дающая урожая земля— и на ней густо разбросаны палатки беженцев — обычные армейские брезентовые палатки, в которых жили целыми семьями, жили круглый год и холодной зимой и знойным летом. Снизу, палатки были обложены камнями, рядом со многими палатками стояли коновязи, горели костры. День за днем беженцы проводили в этих вот городках, ничего не делая — работы для них в этой стране не было никакой, они вообще никому не были нужны, кроме эмиссаров исламских экстремистских организаций, вербующих людей на джихад. Если сын или муж воюет в отрядах моджахедов — остающейся здесь семье платят небольшие, но деньги, обеспечивают продуктами. Если погиб — платят хоть и мизерную, но помощь. А иного способа выжить, прокормиться здесь не было. Так и шла эта война, не имеющая ни начала ни конца...
Для ЦРУ в лагере было отведено отдельное здание — небольшое, двухэтажное с подвалом — где были камеры для задержанных и место где их при необходимости пытали и убивали. Поскольку пытки и ликвидации официально были запрещены для сотрудников ЦРУ внутренней директивой по управлению — для них привлекали доверенных лиц из числа инструкторов. Особенно зверствовал Муса — наемник из северного Йемена. Здоровый, весивший больше ста тридцати килограммов бугай — супертяж по боксерской классификации — с наголо бритым черепом, он не просто проявлял жестокость. Он совершал самые настоящие зверства и часто сотрудникам ЦРУ приходилось его останавливать, чтобы он не убил того, кого пытает еще до того, как то расскажет все что интересует американскую разведку. Мусе должны были платить как привлеченному специалисту — но Курран эти деньги оставляя себе, потому что Муса зверствовал за бесплатно...
Охранник на воротах — одетый во все черное моджахед с автоматом — едва не согнулся пополам перед машиной американцев, но американцы не обратили на него никакого внимания — джип пропылил мимо, направляясь к «советническому» зданию...
— Сэр, мы выделили вам кабинет на втором этаже... — до приторности вежливым тоном и предупредительностью Курран пытался скрыть свой страх перед проверкой — прошу следовать за мной.
Маллен снова ничего не ответил. Он просто взял небольшой портфель, который привез с собой, выбрался из машины и молча последовал за Курраном — его это уже начинало нервировать — как нервирует висящий над головой топор — пусть и привязан, а все же...
Курран привел его в свой кабинет — угловой, на втором этаже. Его он выбирал сам — опытным путем, с этой стороны меньше дул ветер. Ветер, который так досаждал в Афганистане, досаждал и здесь — даже через закрытые створки огонь умудрялась просачиваться пыль, заставляла надсадно чихать и кашлять, скрипела на зубах. Пыль оседала на одежде, на документе — мало что могло сравниться с этим по мерзости ощущений. Кабинет, в котором было меньше пыли, чем в других — здесь, в этом захолустье был роскошью.
— Выйдите все! — приказал Маллен, как только они вошли в кабинет — все кроме мистера Куррана...
Сотрудники подчинились. Когда за последним захлопнулась дверь, Маллен неторопливо сел в кресло, отстегнул клапан своего портфеля, достал из него бумагу — всего один лист и молча протянул его Куррану. Томас Курран вчитался — и почувствовал как по спине поползли струйки холодного пота. Чего он только не ожидал — вплоть до приказа о собственном отстранении от должности — но только не этого.
— Сэр, это невозможно...
— Это приказ... — холодно и твердо сказал Маллен
— Сэр, вы представляете себе всю опасность этого? На территории Афганистана базируются советские войска, в районах прохождения караванов действуют войска специального назначения — спецназ. Вы не представляете себе всю их эффективность, даже «Черные аисты»[17] их боятся. Стоит только попасть в засаду спецназа на караванной тропе — и вы уже не сможете уйти.
— Это мои проблемы — коротко ответил Маллен
— Извините, сэр, но это мои проблемы — не согласился с ним Курран — если вы погибнете или попадете в плен, с меня три шкуры спустят, потому что вы находитесь на территории, контролируемой моей станцией, и я отвечаю за вас.
Маллен невесело усмехнулся, даже оскалился
— Есть только одна возможность это решить, а заодно и обезопасить вас. Направьте срочный запрос в Лэнгли за подтверждением моих полномочий. Если не можете сами — направьте через станцию в Исламабаде. После того, как придет ответ — мы продолжим разговор. И, чтобы не терять даром время — распорядитесь доставить мне картотеку на агентуру и ... я хочу поговорить с теми из них, кто находится рядом с этим местом. И еще списки выплат. Начнем, пожалуй с этого...
Начальник станции в Пешаваре Томас Курран вышел из своего кабинета, провел рукой по вспотевшему лбу. Что-то подсказывало ему — что это дерьмо еще сломает ему карьеру — но ослушаться прямого приказа он не мог. И решения проблемы — кроме того, что предложил этот подозрительный Маллен — не было. Оставалось только попросить Лэнгли подтвердить полномочия Маллена. И если подтверждение будет... по крайней мере он прикроет свою задницу этой бумажкой.
У одного из своих подчиненных в кабинете Курран взял бланк, наскоро набросал текст запроса. Шифровать он не мог — поэтому просто сунул бумажку себе в карман и поехал в Пешавар — его шифровальщик сидел именно там. Перед отъездом он загрузил работой сотрудников своего полевого офиса, приказав угождать этому Маллену везде и во всем. Вот будет смешно, если Лэнгли не подтвердит полномочия этого...
Ответ из Лэнгли пришел быстрее, чем Курран на то рассчитывал. Полномочия были подтверждены...
Караван... Афганистан, провинция Нангархар.
Где-то в районе афгано-пакистанской границы.
23 сентября 1986 года
Песня «дяди Саши», Александра Розенбаума, питерского врача со скорой, который не боялся — брал гитару, приезжал сюда и пел, пел для этих парней, которые здесь сражались, убивали и умирали. Его здесь уважали — как никакого другого артиста эстрады — потому что он пел для них, пел про них, пел от их имени. Они не могли выразить то, что испытывала их опаленная войной душа — и поэтому слушали «дядю Сашу», который пел за них.
Лейтенант Скворцов — несмотря на то, что его известности среди духов, и среди самих спецназовцев пока было далеко до известности того же Григория Быкова (по кличке «Гриша Кунарский»)[18] — в отряде, а особенно в его группе его уважали. Без всяких скидок уважали, несмотря на его «пиждачное»[19] происхождение. Частенько бывало так, что формально рулящий группой летеха только на бумаге был командиром группы — а реально командовал ею его замок — прапор или старший сержант. Здесь же, несмотря на то, что Шило был замком — дай Бог каждому такого замка — рулил группой именно лейтенант. Он был хитрым — настолько хитрым, как мог быть только опытный, прошедший не одну войну человек. Неизвестно, откуда это было во вчерашнем еще московском пацане — но это было. И потерь в группе не было именно потому, что он каждый раз располагал группу так, что духи не могли разгадать его замысел — и попадали в ловушку. Пять — семь секунд свободного огня — а большего спецназовцам и не было нужно...
Сейчас «спецы» вышли к самой границе — и Скворцов собрал всех на курултай[20], чтобы изложить свой замысел. Когда же он им его изложил — даже опытные, не один год отпахавшие пузом по горам бойцы лишились дара речи...
— Ну, ты дал, старшой... — наконец его замок Шило — даже если мы выберемся из этой говнотерки живыми, в чем я сильно, кстати, сомневаюсь — нам за самовольный переход границы такой скотоклизм вставят! Усремся! Тут и погоны полетят, не то, что чего...
— А ты что, за погоны опасаешься?
— Да нет. Наши-то погоны — и срывать смысла нет. А вот если у начальства сорвут — они-то на нас потом отоспятся...
— Еще кто что скажет...— лейтенант окинул взглядом бойцов — но они молча смотрели на него, подозревая, что их командир опять задумал какую то подлянку...
— Теперь смотрите... — лейтенант с улыбкой вытащил откуда то из под разгрузки нечто, напоминающее карту, но не советскую — вот эту карту на прошлой операции взяли у духов. Ни для кого не секрет, что граница между Афганистаном и Пакистаном никак не делимитирована. Да и как ее обозначишь, в горах то. Видите? Вот этот кусок местности — запомнили?
— Ну и что? — спросил Шило.
— А вот что! Теперь на афганскую карту взглянем — лейтенант достал оттуда же еще одну карту — видите. Тот же самый квадрат. Ну?
— На афганской карте он афганский, а на пакистанской — пакистанский!
— Вот именно! И какими картами будут пользоваться духи, когда погонят караван?
— Пакистанскими, естественно... Не афганскими же...
— Вот именно! Они будут здесь идти как по своей земле, особо не опасаясь засады, не опасаясь вертолетов — они прекрасно знают, что нашим метлам[21] строго-настрого запрещено пересекать нитку![22] Ни маскироваться, ни дробить караван они не будут — наоборот будут спешить! Тут-то мы их и возьмем за вымя! А если что — мы просто предъявим в штабе афганскую карту и скажем, что границу не переходили. Вот и все.
— Ты прикидываешь, старшой, какой это может быть караван? — после нескольких секунд молчания спросил Шило
— А что, ты думаешь, что мы все идем на пять ослов[23] поохотиться? Я хочу забить большой караван, чтобы в старости было о чем вспомнить.
Поделиться книгой: