Неразумные головы Змея Горыныча (сборник)

Я провёл бессонную ночь и чувствовал себя неспокойно. Иголочка, накануне вонзившаяся в сердце, ныла. Выпив капельку росы, я поспешил на прежнее место, но там никого не было. Ни следа не осталось от вчерашней незнакомки. Может, она мне приснилась, успокаивал я себя. Тогда почему ранено сердце? Несколько раз в день я прилетал на то место. Но напрасно. На следующее утро прилечу в последний раз и, если её не будет, больше там ни разу не появлюсь, решил я. Но когда этот последний раз наступил, я увидел её…

– Здравствуйте! – сказал она весело. И сказала первой.

– Что мы будем делать? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она.

– Может, полетаем над цветами? Смотри, сколько их вокруг!

– Я согласна, – сказала она и вспорхнула. Полёт её был легким и нежным. Крылышки еле трепетали, то поднимая её вверх, то опуская вниз. Я любовался её полетом.

Мы долго летали вокруг цветов. Я рассказывал ей разные, тут же придуманные истории про них. Она очень внимательно слушала и часто повторяла за мной услышанное. У неё была удивительная память. Наконец, она сказала:

– Что-то мне уже неохота летать.

– Ты устала?

– Нет. Но я больше не хочу.

Меня такой ответ огорчил. И я спросил:

– Я тебе надоел? Мне улететь?

– Не знаю.

Я огорчился ещё сильнее, иголочка ещё глубже вонзилась в сердце. И сказал:

– До свидания. Я улетаю.

– А когда вы прилетите ещё? – как ни в чём не бывало спросила она.

– Не знаю, – ответил я её словами.

– Прилетайте.

– Зачем? Я буду прилетать, а ты не будешь со мной разговаривать?

Последующие дни прошли словно в бреду. Я настолько привязался к маленькой бабочке, что уже ни часа не мог прожить без мыслей о ней. Она полностью пленила моё воображение.

– Вы такой умный. И не как все, кого я знаю. Вы так хорошо рассказываете свои истории про растения и цветы. Придумайте мне много историй, – сказала как-то она.

– Я постараюсь для тебя придумать много разных историй. Тебе нужны только весёлые?

– Почему же? Можно и грустные, и печальные, и даже трагические.

Однажды, будучи в особом состоянии духа, она призналась:

– Я тоже придумала несколько историй. Хотите, я расскажу вам.

– Конечно, хочу.

И она рассказала о маленькой бабочке-мечтательнице, которая искала себе друга. Я коснулся её крылышек своими. Она не отпрянула, не испугалась. И тоже нежно прикоснулась. Но лишь на краткий миг, и тотчас отстранилась.

Я был до безумия счастлив в тот миг. Но он исчез, как сон. И рану в сердце снова защемило. Она замолчала. Я сказал:

– Мне очень понравились твоя история. Ты можешь придумать ещё?

Она не ответила. Не ответила ни на этот, ни на другие вопросы. Моё огорчение дошло до предела, и я сказал:

– Тебе снова неприятно со мной?

Она молчала.

– Мне улететь? – спросил я.

– Не знаю, – тихо ответила она.

– До свидания! – печально сказал я.

– А вы завтра прилетите сюда?

– Нет, завтра я не прилечу. Я не буду прилетать целый месяц, и даже целых два или три месяца, – решительно сказал я и взмахнул крыльями.

– Я не буду так долго ждать, – произнесла она.

Я не стал спрашивать, что значат её слова, потому что знал: она не станет отвечать.

И действительно, я долго не появлялся на поляне. Мне было больно, горько, я не находил себе места все дни разлуки. Какой же силы очарование исходило от неё, какую власть обрела она надо мной, чтобы довести меня до такого состояния. Я не знал, что чувствовала она. И не пытался представить, потому что мне и без этих мыслей было невыносимо больно.

Наконец, у меня не осталось сил терпеть разлуку, и я стал изо дня в день прилетать на наше прежнее место. Я проводил часы в созерцании цветов, над которыми мы порхали вместе. Я вспоминал самые приятные мгновения, но их, увы, было так мало. Отчаяние моё дошло до предела, когда, наконец, я увидел её.

Она опустилась на лепесток рядом со мной и сказала своё прежнее:

– Здравствуйте.

И ни слова упрёка, почему я долго не прилетал. Как будто не было разлуки.

– Ты придумала новые истории?

– Да.

– Расскажешь?

– Да.

Я хотел прикоснуться к ней, но она отстранилась:

– Не надо.

– Почему?

– Не знаю.

– Ты не скучала без меня?

Она не ответила.

– Неужели в твоём сердце нет маленького уголочка, посвящённого мне?

Она молчала.

– Тебе неприятно быть со мной?

Она молчала.

– Скажи мне что-нибудь? Неужели тебе нечего сказать? – с отчаянием в голосе спросил я.

– Мне что-то неохота говорить, – произнесла она печально.

– Мы с тобой не виделись так долго. Я не знаю, как я жил всё это время.

Потом последовало моё роковое признание в любви. Она слушала молча. Не обмолвилась ни одним словом. Иногда во время моего монолога мне казалось, что она боится, потому что она держалась на расстоянии и не пыталась приблизиться.

– Наверно, я тебе больше не нужен? Тогда давай расстанемся навсегда. Я больше никогда-никогда не прилечу сюда. Я постараюсь забыть тебя, чего бы это мне ни стоило. Я улечу в другие джунгли и не вернусь. Потому что здесь всё будет напоминать о тебе.

Я был в отчаянии. Мне казалось, что мир в те минуты рушился, погребая меня и моё чувство под своими обломками. Она не проронила ни слова.

– Я улетаю. Прощай, – сказал я последние слова.

– До свидания! – как обычно при расставаниях проговорила она.

В тот миг я ещё не знал, что больше никогда в жизни не увижу её. Я всё ещё на что-то надеялся… Надеялся услышать: «Побудь со мной немного» или: «Прилетай, я буду ждать тебя».

Но только её последнее «До свидания! До свидания. До свидания…» сопровождало меня и сопровождает до сих пор. И только недавно я понял, что, произнося те слова, она прощалась со мной до следующего свидания, до следующей нашей встречи. «До свидания!» А не навсегда, как получилось. Мне не хватило терпения. Я горько раскаиваюсь, но прозрение посетило меня слишком поздно. О, как же одиноко мне, как невыносимо одиноко. Где же ты, моя утрата? Услышь меня!».

20. Птица

В полнолуние на поляне близ южной оконечности городка, где произошло это невероятное событие, возникала остроконечная скала с нанесёнными на неё письменами.

Первый человек, кто обратил внимание на странное явление, был удивлён: из знаков складываются слова, имеющие смысл. Когда он прочёл текст, был поражён ещё больше.

До меня тоже дошла невероятная легенда. Сначала я и воспринял её как легенду, как небыль. Но чем больше я думал о ней, тем скорее мне хотелось своими глазами увидеть чудо. Во что бы то ни стало я решил побывать у той скалы, чтобы самому прочесть строки, высеченные на камне.

Уже сгущались сумерки. Я вышел из электрички. В моих руках был план местности. Вдалеке темнел лес. Через поляну, поросшую высокой сорной травой, к опушке пролегала еле приметная тропка. Я шёл, проламывая руками сухую колючую стену, и не верил, что на этой равнине может неожиданно появляться фантастическая скала.

До места, обозначенного на плане, оставалось около двух десятков шагов. А до полнолуния оставалось ещё около получаса. Я приехал рано, и мне надо было скоротать время ожидания. Ожидание для меня – самое неприятное действие.

Небосклон темнел, только на западе размытая оранжевая полоса напоминала, что солнце опустилось за горизонт. Начали рождаться звёзды. Небо стало совсем чёрным. Ковш Большой Медведицы опрокинулся так, словно через край около его ручки вот-вот должна была хлынуть небесная жидкость. Но жидкость не хлынула. Зато огромная круглая луна ослепила глаза. И в безумно ярком лунном свете из земли неожиданно выросла пирамидальной формы чёрная тень. Несколько мгновений она колебалась, пытаясь прочно утвердиться на этом месте. Затем на скалу легли лунные лучи, и она обрела формы.

Резкие тени, глубокие провалы, острые рёбра обозначились на её поверхности. Ещё через мгновение по каменной глыбе заструились тонкие зигзаги, словно её сверху донизу пронзили холодные молнии. Хаотичные ломкие линии несколько секунд бесновались на гранях камня, пока не обрели покой в виде параллельных линий, как в школьной тетради. На линейках лунный свет выхватил клинописной формы знаки. Угол падения лунных лучей давал от знаков тень, и те начали складываться в слова.

Мне казалось, что я вижу сон. Настолько невероятным было место и всё, что там происходило, что я попытался ущипнуть себя. Но это был отнюдь не сон. Захлестнувшая страсть быстрее постичь смысл пылающих букв на камне заставила инстинктивно поверить в реальность происходящего.

Я панически боялся, что видение исчезнет. Но текст не исчезал. Наоборот, слова выстраивались в предложения, и они становились всё чётче и ярче. Не надо было прилагать никаких усилий, чтобы прочесть огненный текст. И я начал читать:

«В то, о чём повествуют этот камень, можно только верить. Ибо неверующий не только не увидит слов, он даже не увидит скалы, он никогда не найдет пути к поляне. Ибо одного зрения и ума недостаточно. Не все, имеющие глаза, способны узреть это, нужно ещё и зрячее сердце.

Это произошло совсем недавно.

На окраине небольшого городка стоял деревянный домик: два окна, крыльцо, крыша, накрытая выцветшим от дождей и ветров тёсом; дворик, обнесённый старым штакетником; и длинный, огороженный подгнившими жердями, земельный участок, засаженный овощами.

В домике жила женщина с сыном. Мать с утра до вечера копалась на грядках, выращивала овощи и продавала их на рынке – иного источника доходов у неё не было.

Мальчик учился в школе. Он был её единственной радостью. Она любила его без меры. Зимними вечерами, когда ночь приходила рано, мать с сыном садились ужинать. А после ужина они читали вслух книги. У них было совсем немного книг. И каждую из них они прочитали десятки, если не сотни, раз. Однако ни мальчику, ни его матери это занятие не надоедало.

Однажды утром сынишка проснулся раньше своей мамы. Обычно она будила его, сопровождая пробуждение ласковыми и слегка насмешливыми словами: «Вставай, моя соня!».

На сей раз малыш проснулся самостоятельно, откинул одеяло и взглянул на соседнюю кровать. Постель была не прибрана. И мальчик, бойко подбежав к изголовью, откинул одеяло с лица спящей матери и сказал её словами: «Вставай, моя соня!». Ответом было молчание…

У них не было никаких родственников. И никто в первые минуты потрясения не мог утешить бедного мальчика. Он знал, что такое смерть, но только по книгам. Сколько времени он провёл в липком оцепенении, он не знал. Слёзы беззвучно катились из глаз.

Очнувшись, он взял школьный альбом по рисованию, потрёпанную картонную коробку с акварельными красками и стал писать портрет единственного самого дорогого человека, которого он лишился так рано и так внезапно.

Слёзы капали на лист ватмана, и краски, закипая от горечи и отчаяния, ложились такими линиями и обретали такой цвет, что когда рисунок был готов, с него смотрело живое лицо, излучающее доброту и любовь.

В день похорон бедной женщины на её рисунок, выполненный сыном, обратил внимание сосед. Он был преподавателем в городской художественной школе и сказал отчаявшемуся мальчику:

– Я помогу тебе. Пройдёт несколько дней, время лечит, ты немного успокоишься, и мы серьёзно поговорим.

Прошло несколько дней. Ранним утром в дверь домика постучали.

– Входите, – ответил мальчик. – Дверь не закрыта.

– Я приветствую тебя, – сказал мужчина. – Ты уже позавтракал?

– Да, – ответил мальчик. – Я встаю очень рано.

– Хорошо, – сказал преподаватель. – Мы с тобой пойдём сейчас в нашу школу.

Мальчик надел свою лучшую рубашку, и они отправились, взяв с собой рисунок.

Седовласый директор школы оглядел мальчика с ног до головы и переключил внимание на лист бумаги. Он долго смотрел на изображение женского лица и спросил:

– Это нарисовал ты?

– Да, – робко ответил мальчик.

Он очень боялся, что его не возьмут в школу. Он думал, что надо сдавать страшные экзамены и сделать много рисунков.