Я токсиколог

В центре комнаты на полу сидят два молодых человека, один толстый, другой худой. Между ними лежит спичка.

— А спо-о-орим, ты не сможешь перепрыгнуть через спичку, — говорит толстый.

— А спорим, что могу.

— Не-е-ет. Спичка — она большая. Она больше, чем ты.

— Ну и что. А я подпры-ы-ыгну.

Речь их тягуча и замедлена. Анаша.

За прошедший год я научился различать наркоманов по внешнему виду. У опийных наркоманов резко сужены зрачки, бледное лицо, сухая кожа, они постоянно чешутся. Анашисты беспечны, легковесны в своих поступках и действиях. Меняется восприятие течения времени: минуты кажутся часами, а часы — минутами. Им представляется, что все предметы изменили свои размеры, из-за чего движения могут быть плохо координированными. У них расширены зрачки, покрасневшие лица, веки. Речь «заплетающаяся», дыхание учащено. У тех, кто принимает кодеин или эфедрин, повышенная активность, болтливость, непоседливость, сбивчивая речь и бессмысленная суетливость, нарушена координация движений. Обращают на себя внимание бледное лицо, расширенные зрачки, сухие губы, которые наркоман постоянно облизывает. Количество следов инъекций на коже очень невелико. Синтетические наркотики, всякие ЛСД, Love Drug, ДОБ, дейнебская зеленка — «вещества, производящие чувства внутри нас» — вызывают галлюцинации и предсказать поведение такого наркомана практически невозможно. Теперь правильно, господин профессор, я исправил свою тройку?

Про внеземные наркотики я и не говорю. Вон, висит один под потолком, пятый час снять не могут.

Входная дверь распахивается и в квартиру врывается человек пять бойцов в серой полицейской форме и бронехитонах.

— Всемнапол!!! — орет один из них. — Рукизаголову!!!

Девчонка привычно падает, остальные и так лежат, а я с достоинством остаюсь стоять, посверкивая жетоном «Скорой токсикологической». Меня обходят, полицейские разбегаются по квартире. Из комнаты, где висит наш пациент, раздаются крики и ругань. Я так понимаю, что его пытаются уложить на пол. Ну-ну.

Захожу туда. Действительно, двое неслабых качков, ухватив за ноги и за шею, тянут пациента на себя. Он отлепляется от потолка и зависает у них в руках. В это время возле широкого окна раздается призывное бибиканье. Подхожу, выглядываю и цепенею от зависти. Аэробус. Икарус. Дверью к окну. Последняя модель. Во, блин, полиции и армии все, а здравоохранению остатки с барского стола.

Полицейский открывает окно и начинает грузить в аэробус наркоманов. Некоторые вылезают сами. Нашего пациента втаскивают и приковывают наручниками к креслу. Он вспархивает и зависает головой вниз.

— Ваши документы!

Протягиваем паспорта. Высокий худощавый капитан мельком их просматривает и тыкает в меня пальцем.

— Будете понятым, Леонид Аркадьевич. Остальные свободны.

Вопросительно смотрю на Палыча. Он связывается с диспетчерской, выясняет, что вызовов по нашей части пока нет, и дает добро.

Мама моя, в редкий период просветления пыталась объяснить, почему пьет. «Человек создан Господом не для этой жизни. Большую часть мозга мы не используем, но он побуждает нас к действиям, нам самим непонятно каким. Нет покоя, понимаешь? Ни на Денебе, ни на Альтаире, ни на Земле человек не сумел использовать все резервы своих извилин. А это мучительно. Чтобы заглушить зов мыслей мы пьем, травим себя наркотиками, нюхаем и колемся. Те, кто избежал этого либо гении, либо дебилы».

Моя мама была умная женщина, но в плане заглушения своих мыслей она преуспела с лихвой. А я не дебил и не гений. Я токсиколог.

На следующем дежурстве первый вызов к мужику, отравившемуся «драконьим потом». В «причине вызова» значится «бредит, заговаривается».

— Он что, разговаривает? — интересуюсь у Палыча. — Хотя… Третий день. Пора бы и в себя придти.

Палыч пожимает плечами.

В квартире чисто, прибрано, даже стереообои кое-где залатаны.

Пациент выглядит не лучше, чем в прошлый раз. Глаза его запали, а лицо наоборот, распухло. Он невнятно бормочет, но когда мы подходим поближе отчетливо произносит: «голова моя машет ушами как крыльями… на шее ноги маячить…».

— Вот, слышите, — говорит жена. — Бредит. Все про черного человека талдычит.

— Стихами ваш муж не увлекается? — интересуется Палыч.

— С чего бы это? Ну, частушки поем по праздникам.

Палыч присаживается к кровати и надевает манжету тонометра.

— Черный человек на кровать ко мне садится, — комментирует пациент. — Черный человек спать не дает мне всю ночь.

— Действительно, на стихи похоже, — говорю я.

Доктор сухо смотрит на меня поверх очков.

— Был такой поэт, — поясняет он. — Есенин. Лирик. Это отрывок из поэмы «Черный человек».

Надо же, лирик, а как лихо написано. Куда там нашим космо-панк-рокерам.

— Что вы даете мужу? — спрашивает Палыч.

— Водку, как Вы и сказали, газированную.

— Леонид, проверьте, — говорит доктор, не моргнув глазом. Газированная водка — это круто, и где, интересно она ее берет?

— В магазине покупаю, — как бы в ответ на мои мысли торопиться доложить женщина. — Самую лучшую, мы уже ученые. А газируем дома, мне деверь установку привез.

Действительно, бутылка внешне сомнений не вызывает. Вставляю экспресс-диагност, тот щелкает и мигает красной лампочкой «смертельные токсины». Ну-ка? Це два аш пять о аш. Этиловый спирт, как и было предсказано. И больше ничего.

— Чем газируете? — спрашиваю женщину. Она ведет меня на кухню и демонстрирует кустарного вида установку, в которой торчит знакомый такой баллончик. Ой, какой знакомый баллончик…

Осторожно, стараясь не дышать, вынимаю его из установки, на вытянутой руке несу в комнату и предъявляю доктору.

— Где работает Ваш деверь? — строго спрашивает он?

— В медицине, как и вы, — растерянно отвечает женщина. — Сантехником в госпитале.

— Оно и видно, — сердито говорит Палыч. — Мария, ставьте капельницу, будем выводить из запоя.

Иду с Машей в машину за станиной и причиндалами к капельнице. Машка веселится:

— Она что же, его три дня на закиси азота держала? Видать, здоровый мужик, если выдержал.

Люблю я смотреть, как людей из запоя выводят! Лежит такой страшный, синюшный, еле дышит, и вот уже через пять минут щеки розовеют, глаза приобретают осмысленное выражение, дыхание восстанавливается…

Пациент обводит осмысленным взглядом присутствующих.

— Где этот, черный? — говорит он хриплым голосом. — Он мне денег должен.

Жена кидается к серванту, начинает судорожно перебирать какие-то конверты, что-то находит, успокаивается.

— Да не эти, дура! — не унимается мужик. — Другие.

— Какие такие другие?

Взгляд мужика делается еще более осмысленным. Он уже понимает, что сморозил.

— Ну… такие… премия, там…

К чести жены, она ориентируется достаточно быстро.

— Да бог с ними, с деньгами, Васечка! Лишь бы ты был здоров.

Васечка облегченно закрывает глаза.

На лестничной площадке, куда нас провожает хозяйка, выходит соседка с ведром. Пустым. Вот зараза.

— А что, Любаша, — говорит она ехидным тоном. — Твоего уже выпустили из полиции?

— Полиции? — переспрашивает жена.

— Ну как же! Твой же здесь вертеп устроил, приехала полиция, всех повязали, увезли — и Мишку из соседнего подъезда, и Петьку, и черного этого, ханыгу.

— Какого черного?!!! — орет жена, доведенная Есениным до исступления.

— Нигера, — поясняет соседка. — Из Рязани. Он еще стихи читал.

Все всё поняли? Нигер. Из Рязани. Где в лесах много-много диких обезьян.

Смена заканчивается в 9 утра. Иду домой мимо стройки и квартала, где живет та, глазастая. У которой мама болела магическим токсикозом. Собственно, мне не то, что бы по дороге, но ноги сами туда заносят. Третий день как. Иду и размышляю, допустимо ли стажеру проведать больную? Конечно, это прямо предписано врачебной этикой, клятвой Гиппократа и… И вообще, а вдруг ей опять хуже стало? Требуется помощь? Необходимо проверить. Я в этом просто уверен! Но, видимо, в десяти метрах от подъезда начинает действовать какое-то особое поле, и моя уверенность испаряется. Третий день как.

На этот раз на подходах к дому меня отлавливает бомж. Видно, совсем доходяга, лицо землистого цвета, черты расплывшиеся, ногти синюшные.

— Слышь, паря, — хрипит он. — Купи значок. Хороший значок. Берег на черный день, но не могу больше. Трубы горят. Купи, а?

Значок знатный. Красивый значок, номерной к тому же. На фоне звездного неба летит ракета, пламя из сопла вырывается, звезды мерцают. Все это объемное и движется. Неподвижны только буквы: «28 МГЭ». Институт какой-то, что ли? Почему-то думаю про глазастую, беру значок, сую бомжу десятку.

У подъезда замедляю шаг. Вдруг?

Вдруг дверь распахивается и оттуда вылетает девушка уже не в черной накидке, а в красной курточке с капюшоном. Увидев меня, она замирает на мгновение, потом бросается вперед.

— Здравствуйте! — почти кричит она, хватая меня за руку. — Это Вы? Вы пришли проведать маму? Ой, я так рада! А она на работе, уже совсем здорова. Пойдемте к нам, я Вас чаем угощу.

Вот те здрассьте! Сколько раз я представлял, как осторожно беру ее за руку и как бы ненароком начинаю гладить нежные пальчики, все дальше и дальше, продвигаясь к запястью… а тут меня… почти борцовским хватом. Весь наработанный сценарий пошел насмарку, но так тоже нефигово. По крайней мере, не надо ничего объяснять — за меня уже все рассказали.

Пьем чай из тщательно проверенного чайника. Делимся биографиями. Ее зовут Ольга, она учится в институте пищевой промышленности. На факультете синтетических питательных веществ, но хочет переходить на биотехнологии. Ей кажется, что из водорослей выращивать телятину приятнее, чем из нефти. Набираюсь наглости и спрашиваю, как получилось, что ее родители черные, а она светлая? Приемная, что ли? Ольга не обижается, а смеется.

— Нет! Моя мама метиска, полурусская. И я тоже метиска. Вот, смотри, — она протягивает мне свои пальчики. — Видишь, лунки ногтей не розовые, а фиолетового цвета. Метис может быть абсолютно белым, но ногти его выдадут всегда.

В голове что-то щелкает, откладываясь. Продолжаем разговор. Я рассказываю про себя, про бабушку, про работу. Время пробегает стремительно. Наконец спохватываюсь, что надо бы уходить.

На прощанье протягиваю значок на память. Типа подарок, вместо цветов. Ольга берет, рассматривает и стремительно бледнеет.

— Где ты его взял? — тихо говорит она.

— У бомжа купил.

— Это значок той экспедиции, где пропал мой отец. Ты давно его купил?

В моей голове отчетливо щелкает несколько раз и все детали головоломки выстраиваются в один ряд. Не может быть, чтобы было так просто!

— Пойдем, — говорю я, безжалостно хватаю Ольгу за руку, вытаскиваю на улицу и волоку к тому углу, где видел бомжа последний раз. К счастью, он еще не набрал на свою бутылку.

— Дядя Ахмет! — кричит девушка ни минуты не раздумывая. — Дядя Ахмет, вы что, вернулись? А где мой папа?

Бомж тупо смотрит поверх голов.

— Ахмет, — говорит он. — Да, я Ахмет.

Ольга хватает его за куртку и начинает трясти.

— Где мой отец?! Где все?!

Приводим дядю Ахмета к Ольге домой и загоняем в ванную. Я делаю инъекцию дипромедалона, чтобы трубы поменьше горели, Ольга оповещает родню. Первой появляется Ольгина мама, потом небольшая толпа чернокожих оживленных людей. Землячество. Оказывается, Ахмет и Ольгин отец у себя на родине вроде национальных героев — представители страны в межгалактической экспедиции. Приезжает даже настоящий колдун Вуду — маленький, сморщенный, с нашлепками нейрозондов на бритой голове.

Отмытый Ахмед восседает в гостиной как именинник и явно ждет, когда поднесут. Колдун пристально смотрит ему в глаза, берет за руку, гладит по голове и говорит несколько слов на родном языке. Публика всех оттенков шоколада почтительно внимает.

— Он не зомби, — переводит шепотом на ухо Ольга. — Он живой, но не совсем. Душа его заблудилась далеко-далеко среди звезд, и вернуть ее трудно.

Ольга отстраняется. Ну что ж ты так мало наговорил, колдун!

Гости начинают спорить, кто заберет Ахмета. Мне вручают охапку тряпья на выброс. Проверяю карманы, обнаруживаю неиспользованные зажигалки, мелкие липкие монеты, пультик с кнопками, видимо от сигнализации, упаковка янтарной кислоты, рецепт и справка о проживании в Доме социального призрения Севастопольского района г. Москвы. Разглядываю рецепт. Транквилизатор, причем не из слабых. Клиника экстремальной медицины, доктор Прохорова Е.Б., телефон, адрес. Отложим.

Зажигалки и монеты выбрасываю вместе с барахлом, рецепт забираю себе, пультик отдаю Ольге. И иду домой. Хватит на сегодня, спать пора.

Дома меня ждет повестка в полицию. Наверное, по душу тех наркоманов.

На следующее утро звоню Ольге, узнаю, что Ахмета приютили родственники, а его жена прилетит послезавтра. Он ничего не помнит, никого не узнает и очень плохо соображает. Когда ему налили водки, начал читать стихи. Ахмет был космолингвистом, знал десятки языков и наречий основных народов Галактики. Где остальные члены экипажа и что с ними сталось, узнать не удалось.