Помоги проекту - поделись книгой:
Юлия Черных
Я токсиколог
Поскольку сам процесс вытрезвления не зависит от ведомственной принадлежности учреждения, куда доставлен гражданин…
Нет, все-таки женщины легкомысленные, упрямые и бестолковые создания! Ну какого хрена ее понесло в гости к родне на три дня, оставив мужа в обнимку с двумя ящиками водки? Даже и не водки — ликера, что ли, орехового, вон, белка на этикетке нарисована. Ангела бы во искушение ввело — не то, что мужика во цвете лет! Разумеется, когда мы приехали на вызов, полтора ящика были употреблены, квартира разгромлена, жена в истерике, а сам пациент скорее мертв, чем жив.
В квартире вообще-то ничего так. Чистенько. Было. Стереообои на стенках с пейзажами. Покоцанные здорово, видимо, кто-то пустые бутылки пытался в озеро выкинуть. Занавески почему-то обгорелые, да груда пустых бутылок. Сам хозяин лежит на диване недвижим. Дышит. Духан стоит — атмосфер пять. Смотрю, однако, доктор наш не торопится капельницу ставить. Живот помял — печень, конечно, выперло, на глаз видно, а поджелудочная еще держится — постель засранная, но не в буквальном смысле.
— Что это у вас за водка? — спрашивает доктор. — Леонид, посмотрите.
Леонид — это я. Стажер. Специалист по токсическим веществам. Типа эксперт.
— Это не водка, — сквозь рыдания говорит жена. — Это «Пот дракона».
Ах, вот оно что! То-то я смотрю, у мужика глаза хоть и закрыты, а под веками ворочаются. Ух, блин, да он сейчас говорить начнет!
Как накаркал. Мужчина несколько раз открывает рот и с усилием выталкивает слова:
— Душно мне…
Он выгибается в кровати, и вдруг из раскрытого рта выбивает столб пламени. Фельдшер Маша, занявшая при словах «Пот дракона» позицию в изголовье с подушкой наготове, сноровисто накрывает ему лицо. Жена заходится в рыданиях.
Я беру одну из бутылок. Надо же, обознался. Не белка это, а Дейнебский дракон с каштаном в лапах.
— Свекор привез, — говорит жена между всхлипываниями. — Они на Дейнебе живут. По дешевке купил, а у нас скоро свадьба, серебряная… Должна была бы быть… — она утыкается в платок.
Мельком подивившись причудам русского языка, разглядываю бутылку. Вроде все на месте. Голограммы, медали, чешуя в стеклянной стенке. Пробую на вкус. Не первый сорт, но похоже на правду. Однако послевкусие подозрительное. С «Потом дракона» надо быть очень, очень осторожным — Дейнебский каштан, из которого его гонят, содержит эфирные масла, придающие «неповторимый аромат», но их сивушные масла в человеческом организме в сочетании с кислородом вспыхивают на раз. На Земле самогонка из Дейнебского каштана самый верный способ самоубийства путем самовозгорания.
Смотрю бутылку на свет. Ага, вот оно. Не научились еще подделывать.
— Смотрите, — показываю женщине. — Если вот так повернуть, из голограммы должен всплыть дракон с каштаном.
— Ну да, — говорит она, — знаем. Что мы, неграмотные, что ли. Вон, всплывает.
— Да, но у него в лапах не каштан в золотом ореоле, а ананас какой-то. Паленый «Пот» вам подсунули.
Женщина бледнеет, потом краснеет. Дошло, видимо, чем ситуация пахнет.
— Леонид, созвонитесь с седьмой наркологией, — командует доктор. — Если там не примут, повезем на Болотниковку.
У жены при слове «наркология» в глазах вспыхивает атавистический страх семи поколений алкоголиков.
— Не дам, — говорит она тихо, но твердо. — Не пущу. Сама выхаживать буду.
Доктор пожимает плечами — он и не сомневался.
— Подпишите вот здесь отказ от госпитализации. Мы сейчас внутримышечно введем общеукрепляющие средства, а Вам придется подежурить. Не давайте говорить, вообще открывать рот. Воду пить нельзя, даже газированную — вскипит. Лучше водку.
— Газированную? — тупит жена.
Доктор рассеянно кивает и продолжает:
— Если будет самовозгораться, накрывайте плотной тканью, и ни в коем случае не заливайте водой. Я думаю, дня через три организм справится с токсинами. Если наступит ухудшение — вызывайте скорую.
Ей очень повезет, если этот кретин доживет до серебряной свадьбы. Но современная токсикология не знает надежного способа вывода из каштанового похмелья. Полное переливание крови, разве что. Драконьей.
Следующий вызов на соседней улице. Пять минут по тропинке через широченную стройку. Едем в обход три квартала. Сколько раз наш главный пытался выбить для нас авиатарелку или хотя бы гравикапсулу. Дохлый номер. Вот помрет кто-нибудь, пока мы по залыберям колдыбаем…
У подъезда стоит большеглазая бледная девушка, кутаясь в черную накидку.
— Скорее, — кричит она, — маме плохо!
Мама — это святое. Спешно прибываем в квартиру. Кто у нас тут мама? Вот те раз! Пожилая негритянка мечется в широкой кровати и вяло постанывает. Украдкой смотрю на девушку. Типичная курносина из Рязани, афропризнаков не наблюдается. Ладно, с этим потом разберемся.
У кровати тазик с рвотными массами. Молодец, не выбросила. Нагибаюсь, рассматриваю. Массами это назвать нельзя, так, жидкость бледно-желтого цвета с вкраплениями желчи и, кажется, крови. Не здорово. Опускаю экспресс-диагност ТКС-3, краем уха слушаю, как девушка рассказывает, что мама третий день не ест. Негритянка еле слышно сообщает, что у нее ничего не болит, только наизнанку выворачивает. Ничего себе, а наизнанку выворачиваться не больно?
Диагност звякнул. Снимаю показания. Бактериальный фон — терпимо, токсины — в норме, радиационный — почти хорошо. В чем шутка юмора? Неужели органические яды? Фосфолипаза, например. Это было бы неприятно: они экспресс-методом не определяются, а диагностируются, главным образом, по внешнему виду трупа. До которого не хотелось бы доводить.
— Как зрачки, Николай Павлович? — спрашиваю доктора.
— Немного расширены.
Тоже ничего не дает.
Иду на кухню выбросить колпачок диагноста. Вбегает девушка.
— Мама пить просит, передайте чайник.
Передаю. Что-то меня царапнуло, не понимаю пока что. Интуиция у меня так себе, куда мне до Маши!
В комнате продолжается допрос больных и сочувствующих. Что пили, какие препараты принимали? Пили сначала зверобой, потом марганцовку, потом левомицитин с активированным углем — ничего не помогает. Консервов не ели, ни земных, ни инопланетных, грибов, змей, пауков тоже. Из подозрительных блюд вспомнился паштет недельной давности поедания.
Мне передают полупустой чайник и просят набрать воды. Я иду с ним на кухню, небрежно помахивая. Опаньки! Что-то шмякнуло внутри.
— Что у вас там? — спрашиваю девушку.
— Ничего, — пожимает она плечами. — Вода.
А вот сейчас посмотрим, какая там вода. Чайник — запаянная колба с носиком, так не заглянешь. Прошу принести кастрюлю. Выливаю воду и начинаю осторожно встряхивать. Ага, вот она. Из носика показывается швейная иголка с большим ушком, в котором продета светлая шерстяная нитка.
— Что это?! — восклицает девушка и тут же тянется к иголке. Я ее отталкиваю и зову фельдшера. Маша подходит, смотрит и недовольно морщится. Она терпеть не может доморощенного колдовства. Она у нас специалист широкого профиля в этой области.
Натянув магиенепроницаемые перчатки из кожи черного козла, Маша осторожно извлекает иголку и внимательно рассматривает нитку.
— А это ведь на тебя заряжено, — говорит она девушке. — Ты не пила отсюда воду?
— Нет, — отвечает та растерянно. — Я кофе в турке варю и минералку…
— Счастлив твой бог! Надо бы вызвать специалиста, но, думаю, я сама справлюсь. Фен в доме есть?
Фен есть. Свечка у нас своя. Маша начинает сушить нитку феном, а нас во главе с доктором выгоняет на кухню.
Рассаживаемся вокруг стола.
— Может, чаю? — предлагает девушка.
— Нет! — в один голос отвечаем мы с Палычем.
Сидим, ждем. На буфете стоит фотография немолодого негра с почти европейскими чертами лица.
— Это Ваш отец? — спрашиваю, чтобы не молчать.
— Да, — отвечает она. — Он пропал без вести в дальнем космосе десять лет назад. Мама до сих пор верит, что он вернется, хотя…
Улавливаю неуверенный тон в голосе и начинаю задавать наводящие вопросы. Выясняется, что последние полгода к маме зачастил поклонник — соотечественник, уроженец Центральной Африки. «Очень приличный человек, этнограф». Он занимался культурой и обычаями Российской глубинки, изучил ее вдоль и поперек, а сейчас собирается возвращаться на родину, в Африку, и маму зовет с собой. Настойчиво. Мол, здесь квартиру продадим, там дворец купим и будет нам счастье. Та, может, и поехала бы, да не хочет дочку тащить, а оставить боится.
В комнате раздается крик. Мужской. Мы переглядываемся, девушка вскакивает. Через пару минут открывается дверь, выходит Маша.
— Что это было, — спрашиваю. — Колдовство Вуду?
— Какое Вуду?! — раздраженно говорит Маша. — Обыкновенный деревенский наговор, на мертвую воду, кое-как слепленный. Хотела бы я знать, какой болван этим баловался?
Я тихонько рассказываю про поклонника. «Фотографии есть?» — спрашивает Маша. Девушка приносит групповой снимок. Маша раскручивает иголку на нитке, и та, отклонившись от вертикали, уверенно показывает на высокого бритого негра.
— Он! — ахает девушка.
— Ты вот что, — наставляет ее Маша. — Как он придет в следующий раз, иголочку эту ему куда-нибудь воткни…
— В яйца! — радуется девушка. Чувствуется, что ей давно этого хотелось.
— Нет, ну зачем же. Надо быть гуманней. В подкладку пиджака, пальто. Так, чтобы было незаметно. И он от вас отстанет.
В коридор, держась за стенку, медленно выходит худая негритянка с измученным лицом. Но глаза у нее почти живые и блестят.
— Мама, — подскакивает к ней девушка. — Куда ты встала? Иди, ложись, я все принесу.
Мы складываем инструменты. На прощание Маша берет в руки фотографию отца и прикладывает ко лбу. Так она лучше чувствует.
— Коридор, — говорит она уверенно. — Зеленые обшарпанные стены… двери…
— Что на двери написано? — быстро говорю я. — Посмотри направо! Читай!
— БППРИАЗ…
— Налево!
— Фотограммомет… Все. Не вижу больше. Кончилось кино, — Маша возвращает фотографию на буфет. — Этот человек жив. И он на Земле.
Уходим, оставив за собой легкое замешательство, переходящее в панику. Надеюсь, счастье им все-таки будет.
В машине спрашиваю Машу:
— Что такое БППРИАЗ? И эта… фотограммо… чего?
— Понятия не имею! Спроси в лаборатории, может, они знают.
Ввожу в автопилот следующий адрес. Знакомое местечко. Не притон, но что-то вроде. Взрослые уехали во Внеземелье на заработки и оставили двоих ребятишек на попеченье бабушки. Бабушка умерла год назад, 15-летние подростки вырвались на свободу и давай резвиться. Квартира приличная, денег не меряно, пригляда никакого, голова дурью набита. Во всех смыслах. За этот год ребята испробовали практически все земные и неземные наркотики и не стеснялись угощать друзей и приятелей.
Палыч передает мне буканот с почтой вызова.
— Леонид, что скажете?
Причина вызова: «Друг взлетел и завис на потолке. Помогите спуститься».
— Галлюцинации, — уверенно говорю я, возвращая буканот Палычу. — Псилоциды, мескалин, фенциклидин, ДОБ, дейнебская зеленка.
— Смотри внимательней.
Ну чего там еще? Ох ты, мать чесна! Вызов повторяли три раза. С промежутком в полтора часа. Представляю себе наших диспетчеров! «Снимите друга с потолка». Естессно, первый раз их послали, второй раз задумались, а на третий раз послали нас выводить всех «из тени». Хотя постойте, что же это за глюки, которые три часа длятся без изменений? Чует мое сердце, опять из Внеземелья какую дрянь приволокли.
Пытаюсь представить, что бы я делал на месте этих ребят. Собственно, я и делал. Меня тоже воспитывала бабушка, только с родителями повезло меньше. Отец сгинул, когда я был в еще несмышленом возрасте, а мама… А что мама? На моей мамочке хороший токсиколог со специализацией «Алкоголизм» может три диссертации сделать. Начиная с «проблем выживания», заканчивая «способами изготовления алкогольных напитков из подручных средств». Понятно, да? Наверно, поэтому я пошел в токсикологи. Психическая травма с детства и все такое.
Прибываем. Заходим. Квартира большая, но бестолковая. Пять комнат, все в кучу — двери, двери, двери. Хозяева — мальчик и девочка, близнецы. Сегодня в разуме. У девочки только зрачки расширены, а у мальчика сужены в точку, но оба говорят и ходят. И приводят нас в комнату, где действительно, под потолком, нагнув голову, упираясь затылком в потолок, обхватив руками босые пятки, висит в позе лотоса молодой человек не самого худого телосложения.
Оглядываюсь на Машу. Она тоже обалдевши не меньше меня. Палыч достает пинцет, подходит к парню на потолке и щекочет пятку. Пятка дергается.
— Мария, запишите, рефлексы присутствуют. Что он принимал?
Девочка протягивает пластиковый пузырек с надписью на камольском языке. Блин, внеземелье! Опять накаркал.
— Леонид, Вы интролингво изучали, насколько я помню. Можете перевести?
Интролингво я действительно изучал, но эти закорючки не всегда разбираю. Хвостик налево, хвостик направо — это нам доступно, но понять, когда хвостик изгибается в вежливом наклоне, а когда в издевательском — увольте, не осмысляю. Впрочем, на пузырьке четким официальным языком значится «летальные капсулы». Лихо! Я бы трижды задумался, прежде чем такое глотать.
— Снять с потолка пробовали? — спрашивает Палыч близнецов.
— Ой, сколько раз! Он тяжелый и не дается.
Подхожу к парню, подпрыгиваю и хватаю за ногу. Действительно тяжелый. Взбрыкнув пяткой, он вырывается и распластывается под потолком. Теперь до него без стула не достанешь.
Рассматриваю пузырек с капсулами. Достаю одну, разламываю. Просыпается белый порошок, а из половинки выглядывает кремниевое рыльце микрочипа гравитатора. Порошок? Морфий, классика, с добавками. Растворяясь в желудке запускает гравитатор. Вот это я понимаю, улет! Хорошо, хоть не на улице, где бы мы его там ловили. Поможет только промывание желудка, а как его делать на потолке?
Палыч начинает неторопливо перебирать флакончики в медиките. Из соседнего помещения доносятся стоны. Заглядываю туда.
В небольшой комнате как хворост в лесу вповалку лежат молодые ребята. Желатиновые пирамидки и мескалиновые «пуговицы» разбросаны по полу. Кто-то курит, сосредоточенно пуская дым, кто-то лежит под гипноустановкой с отломанной дверцей. Излучение падает на девочку рядом, и она время от времени протяжно мычит. Ну еще бы. Судя по сухости кожи и секущимся волосам она опийная наркоманка, а с гипноизлучением это плохо сочетается. Милая, не хотел бы я попасть в твои кошмары.
Поделиться книгой: