Помоги проекту - поделись книгой:
— Какой — тот, что под сводами? Ну да, это распятие не вполне каноническое. Христос — Зачинатель Мира, его Основатель и Обновитель. Здесь он уже взрослый, однако еще юноша. Посмотрите — кровь Его руки и сердце уже не источают — а это происходило все три последних века, начиная со времени, когда собор, наконец, был окончен строительством. Вы знаете, я полагаю, что его возводили с перерывом те же три столетия и завершили только в конце девятнадцатого века?
— Это чудесно — я говорю и об истории собора, и еще более — об исцелении камня и образа. Храм духа, возведенный в век торжествующей рациональности — это ли не парадокс? Может быть, священная кровь и удерживала собой всё грандиозное сооружение: не как знак скорби, но как символ исцеляющей и радостной жертвы. Но нет, святая госпожа, мы имеем в виду каплицу, — настаивала девушка.
— Ах, Молчаливое Дитя? Есть поверье, что оно должно прийти по зову двоих или само воззвать к ним, чтобы вернуть Натуру к ее истокам. К себе самой, как она была замыслена Отцом. Ибо люди извратили Дар Земли и подвергли его насилию. Стали против вместо того, чтобы слиться. Сын искупил самое первое человеческое дерзновение, но люди — вместо того, чтобы вразумиться, — еще пуще возомнили о себе недолжное. Воистину, небеса, земля и горы не должны были страшиться нести Великий Залог. Но уж если он по высшему промыслу достался людям…
Росвита с горечью поникла головой:
— Нет, я не знаю, не ведаю, чего ожидать далее. Первый шаг на Прямом Пути совершен. Он то ли превратился в Предвечного Младенца, то ли все время им был…
— И что теперь? — спросил юноша. — Нам завещано продолжение. И, пари держу, не одним Филиппом, но и вами.
— Теперь? Идите всякий по своему собственному пути. Вы — возможно, вам следует продолжить очищение этого континента. Другие сестры и братья двинутся в иные края. Я же останусь, как и прежде, охранять: привидения привержены местам своей любви. Нет, Светлая Земля для меня вовсе не закрыта — но я не чувствую себя там такой свободной, какой хочу. Однако знак своей свободы почувствую и под сводами, и в самой крипте, и в глубинах земных — но знак этот должен подать кто-то из вас.
На этих словах брат с сестрой поднялись со своих мест.
— Погодите — я должна поблагодарить всех вас от имени Солнца Победы. Каким странным словам я, однако, выучилась!
Говоря так, Росвита шарила в одном из необъятных ларей. Наконец она вытащила наружу удлиненный ларчик, футляр из темного металла. На лакированной поверхности виднелось изображение птицы — а, может быть, дракона или змея, — сияющее желтым и оранжевым.
— Это вам за то, что в землю было уронено семя. За начало новых времен. Пускай те, кто пойдет дальше вас, возьмут перо Огненной Птицы и сотворят из него новый дар.
— Огненной Птицы, — повторил Бельгард. — Легендарного Феникса? Финиста — Ясного Сокола или Жар-Птицы из сказок?
— Разве так важно — налепить ярлык на эту шкатулочку? — ответила его сестра. — Главное то, что в ней упрятано чудо.
Окно в мир всерутенского запустения так и осталось открытым. Привычный вертдомский космос обрамлял его как рамой, и постепенно вертцы всё более рисковали проникать туда. Даже более того: общение со странной монашкой придало всем дерзости.
Необходимо было также сделать нечто с даром, полученным старшими: передать как эстафету или передарить? Филипп завещал разыскивать остатки человечества по всем пяти континентам и всему морскому безбрежью.
Для этого было решено применить наисовременнейшую модификацию рутенских летунов — у них не имелось крыльев, им не требовалось разбега, чтобы взлететь, они могли подниматься строго вертикально и зависать в воздухе, вращая огромной тройной лопастью. Для воды и болот у них были не обычные колеса, а лыжи, для питания — тончайшие солнечные батареи…
И всё это было необходимо собрать вне портала.
Поэтому множество вертдомцев сновало по Вольному дому — от главной двери до входа в Иномирье — с частями разобранного «вертолета» (может быть, лучше сказать «рутенолета»? Подгонкой, пригонкой и установкой на место занималась небольшая бригада отчаянных голов.
И ведь нужно было еще привадить этот хитрый механизм к его владельцу — в точности так, как Морские Люди проделали это с байком по имени «Белуша», подаренным королю Кьярту. А именно: напоить избранной кровью всех потомков Хельмута, за исключением младших кузенов. Ибо они уже вдосталь натерпелись.
Самые старшие, Фрейри и его священная сестра-жена, а также бывший королек Фрейр с его рутенским другом отпадали без разговоров. Возиться с Рутеном им еще раньше надоело: ни патриотических чувств, ни любви к трупу, ни моральных обязанностей они за собой не замечали. Тем более что Юлиан воспитал для своей былой отчизны целую плеяду высокоразумных четвероногих (и четвероруких), а Фрейри, как блохи, заедали типично королевские заботы.
Бельгарды также заявили о самоотводе: прибираться и разбираться в крупнейшем соборе мира можно было до следующего конца света.
Все прочие пары королевских детенышей смотрели друг на друга с некой оторопью. Типичное Хельмутово отродье, подумал Бьярни: все, как есть, рыжеволосые и носатые, с незначительными отклонениями. Никакого благолепия. Это всё их мама Зигги постаралась: оттого и смылась от дела…хм… рук своих в монастырь.
— Вот что, я тут вчерне прикинул: вам всем достанется по обширному полю деятельности, — сказал он, наконец. — Фрейры держат Вертдом, это ясно. Бельгарды обеспечивают Евразию. А кто понесет огонь в обе Америки?
Тут он поднял кверху заветный ларчик: Золотое Перо было вложено в дополнительную оболочку, укрепленную и окропленную каплей королевской крови. Тем не менее, пламенный ореол клубился вокруг и то и дело пробивался за пределы хитроумного футляра.
— Кто вложил сюда заветное, признавайтесь, — приказал он.
— Младшие принцы, — ответили ему, — Крестники здешнего демиурга.
— Значит, Филипп и Филиппа, — кивнул он. — Так я на это и положил… полагал, конечно. Вот им и нести свет в мрачные джунгли.
— А ты с нами пойдешь, Бьярни? — спросил Филипп.
— Не сомневайтесь. Полечу как на крыльях.
И в самом деле полетел.
ГЛАВА II. Америка
Вертолет с двумя пассажирами и пилотом — им, естественно, был Бьярни с его привычкой постоянно рулить и разруливать — облетел почти всю северную половину континента и дал им троим убедиться, что не сохранилось почти ничего из высотных зданий ближайшей современности. Отчего-то над плоскостью Нового Йорка одиноко возвышалась двойная башня Международного Купеческого Центра: или то было оплотневшее привидение? Должно быть, в давние времена ему было пожертвовано вдоволь крови…
Города и прочие строения и раньше выглядели коростой на теле Земли, а ныне и эта короста была неопрятна: ровного слоя детрита, как в Европе, здесь пока не наблюдалось. Проплешины с неровными краями, воронки с плоским дном, неряшливые груды чего-то серовато-бурого…
Остальное скрывалось под пологом гигантского, невероятного леса.
— Так мы ничего не отыщем, детишки, — сказал Бьярни, повернув голову со своего места. — Не бронтозавры же здесь водятся.
— Мы хотели бы увидеть пирамиды, — объяснил Филипп.
— Наполеоны, тоже мне. Века глядят на вас с вершин этих пирамид, как говорится.
— Теокалли, — поправила Филиппа. — Совсем другие. Скорее как вавилонские зиккураты в Азии.
— Тогда приземляться надо. Сдаётся мне, что сверху они изрядно позарастали мохом-травою…
— А животные?
— А я?
Бьярни был не зря так самоуверен: против обученного боевым искусствам живого меча не устоит никто ни в Верте, ни в Рутене: разве что такие же клинки, которым, думали все, давно уж нет дела до человеческой возни.
Приземлились они, однако, не в Мексике, а в низовьях Амазонки: нечто подозрительно напомнившее им коническую груду щебня, то и дело мелькало здесь из-за кустов, какими тут служили нормальные деревья. Выбрались из летуна, оставили ему для ориентации кое-что из того, что не влезло в заплечные мешки, и скрылись в глубине зарослей. Добрую половину суток они двигались как бы внутри звериной шкуры с пышным мехом, с жилами лиан. Хотя Бьярни снова оборотился острой сталью и бойко прорезал им всем дорогу в душной зеленой утробе, молодые люди уставали и чувствовали некую жуть. И немудрено: в своем собственном доме и то бывает страшно — если он слишком большой. Ибо пустынная земля выказывала невиданную роскошь и свободу, но казалась голодна по-прежнему: не отдавала, но вбирала в себя своих мертвецов. Там, где они шли, от земли поднимались гнилостные испарения: бродила закваска нового мира, мелкие твари покрывали останки мертвых деревьев и трав сплошным шевелящимся покрывалом
— Земля была дана в дар — и этот дар, наконец, решил обособиться и отгородиться от человеческого беззакония. Природа взяла себе назад свой Путь, — говорил Филипп.
— Это у тебя от утомления, братец, — посмеивалась Филиппа. Как все женщины, она была выносливей.
— Знаешь, Бельгардам, по крайней мере в самом начале, было полегче: они — мыши под сводами, а мы… наверное, просто букашки типа муравьев, которые здесь кишат. Безмозглые. Наверное эти… нас так и воспринимают.
— Кто — эти?
— Верхние. Я что-то улавливаю: будто ментальный ветер.
Некоторое время спустя летун догнал их, и ночевали все внутри титанового корпуса, в скорлупе яйца.
— Только и ожидаем, что некто в простоте душевной захочет на нас поохотиться, — съязвил Бьярни.
Однако ночь прошла без эксцессов.
На следующее утро они пролетели некоторое пространство и снова спустились вниз.
Здесь картина была уже значительно иной.
Вокруг простирались огромные пространства лесов, на удивление чистых и светлых — это касалось даже хвойников, — и болот. Всё поросло густой травой совершенно великолепных оттенков, почти скрывающей жирную черную землю. Болотам редко доставались жертвы: обитатели окраин как-то распознавали опасность по запаху. Сухости и гнили не было также — мертвое разлагалось с необыкновенной скоростью, как бы переходя в состояние первоматерии. Участие в этом принимали муравьи-падальщики той же разновидности, что и прежде, но не такие многочисленные.
В этих лесах преобладали деревья двух видов: с длинным, ровным и мощным стволом и непропорционально малой хвойной шевелюрой и — слегка пониже их — лиственные, чей парик отражал своими цветами, листьями и плодами все четыре времени года. Часть кроны была зеленой и цветущей, другая — красновато-золотистой и осыпалась, давая место тут же набухающим почкам, на третьей зрели округлые плоды. Оба вида как бы сбивались в малые стада одного вида, причем прочие деревья были им по пояс.
— Калифорнийская секвойя и амазонская сейба — лупуна, — пояснил ученый Филипп. — Знаете, такое ощущение, что они сдвинулись с традиционных мест обитания и пустились друг другу навстречу: секвойи на тонких ногах поросли, лупуны — выпуская парашютные десанты. У них ведь семена все в густом пуху, называется капок.
— В секвойях — энты, в лупунах — энтицы, — подсмеивалась над ним сестра, тоже на свой манер усердная книжница.
— Так ты тоже чувствуешь, что они живые?
— Чего-о? Мы среди каменных дольменов, что ли, бредём?
— Разумные, чучело. Высоко и быстро мыслящие. Хотя похоже, что в этом мире из живого остались лишь эти древесные великаны — и никакой горячей крови…
— Интересная у тебя оговорка. Всеобъемлющая. Исключает млекопитающих и включает, кроме мурашек и термитов, всяких хлюпающих и ползающих гадов, — отвечает Филиппа. — Ох, то-то мне кажется, что там вдали как серебряный ручеек льется по моховым кочкам.
Бьярни кротко помалкивает — ему забавно.
— Растения связаны с неисчерпаемостью ресурсов солнечной энергии.
— Почему мы видим свое личное будущее, будущее земли всех стран на ней страны как бесконечно продленное настоящее? Не разумнее было бы кротко принять грядущую древесность? — резонирует и резюмирует Филипп.
— И змейность, — хихикает Филиппа.
Секрет был в том, что ее братик в детстве боялся лягушек и ужей, а она — вовсе нет.
— Но не цветочность, — не совсем кстати влез в разговор Бьярни. — Все луга и лужайки крашены одни цветом. Может, просто не сезон?
Так, переговариваясь и отпуская безобидные шпильки, они дошли до места очередного ночлега — вернее, до той небольшой и относительно твердой полянки, куда их летун счел возможным спланировать.
— Ребята, а ведь это опять-таки не почва в ученом смысле, — вдруг сказал Бьярни, приклонившись к траве. — Как и в Европе.
— Ты, наверное, умеешь видеть микробов без лупы? — полусерьезно, полунасмешливо проговорила Филиппа. В редкостных способностях их почетного бодигарда брат и сестра вообще-то не сомневались.
— Кровь я чувствую, дети мои, — объяснил он. — Уж мою палаческую натуру не проведешь.
И добавил, когда они уже забрались в корпус вертолета:
— Знаете предание? Эта широкая земля — и та, по которой протекла Амазонка, и другая, что держала на себе цивилизацию майя, были рождены благодаря тому, что боги однажды напоили ее своей кровью. Ее бытие было абсурдным, а от ее жителей требовалось встречное возобновление жертвы.
Сам император себе кровушку пускал, а уж про всяких пленников и добровольных фанатов и речи нет.
— Очень приятно, — хором ответили двойняшки.
И тотчас залезли в вертолет, задвинув трап внутрь.
А ранним утром их плотно окружили.
Людей — или разумных существ — не более двадцати от силы.
Тонкие и гибкие силуэты, струящиеся, будто под слоем чистой воды, зеленовато-черные волосы. Не столько одетые, сколько завернутые в бурую пелену с ног до головы. Бледная кожа оставшихся нагими рук, бледные лица. Медленная грация движений выдавала недюжинную силу. И полная тишина.
— Откуда они взялись? — спросил Филипп своего «дядьку». — Всё это.
— Это мы так здешних аборигенов отыскали, — объяснила ему сестра. — По-моему, либо из дупел, либо так просто от стволов отслоились. Дриады или типа того. Ничего себе! Бьярни, скажи, а?
Тот кивнул:
— Не впервой мы их замечаем, кстати.
В самом деле, двойняшки давно уже обращали внимание на заплывшие корой узкие и длинные щели: судя по их размерам, в древесных гигантах должны были обитать гигантские существа. Но их сопровождающий с умной миной Натти Бампо указал на еле заметную цепочку узких следов:
— Не корова топтала. И не бык. В обуви, однако.
— Бьярни, и что дальше?
— Три варианта: взлететь с места в карьер, выйти и подружиться или сразу ощетиниться всем, чем можно.
— У нас же ничего такого нету, — ответила Филиппа. — А как насчет подождать?
— Это наше яичко вот-вот раздавят как суповую банку, — хмыкнул ее брат.
Бьярни пожал плечами:
— Вот не думаю. Его ж не полные дураки изобретали. Ну конечно, я так понимаю, что этих буратин нечего бояться. Потому что вы со мной.
— Что, дров нарубишь, дядюшка? — отозвался Филипп. — Неинтересно. Тем более вроде как именно их мы и искали, так? Конечно, мы не рассчитывали, что окажемся посреди целого стада.
— Рощи, — поправила его сестра, нервно хихикнув.
— И вообще, мы ведь мобили, как у великой Урсулы ле Гуин: потрясать своей мощной мышцей в гостях не очень-то прилично. Лучшее нападение — это защита, лучшее укрытие — распахнуться настежь.
— Тогда вот что, детки. Спускаюсь первый я, вы сзади и становимся в позу. В случае чего я вас обоих зараз подмышки возьму и втряхну летуну в нутро.
Но едва все трое выстроились на толстом мху, как Древесные Люди единым движением поклонились в пояс.
— Дети Великого Кецалькоатля, Пернатого Змея! — сказал один из них на каком-то странном диалекте испанского. — Мы видели, как ваше Змеиное Яйцо с рокотом проносилось над вершинами Лесной Обители, и следили за тем, куда оно опускалось. Вихрь несся за ним и колыхал кроны, как могучий кондор. Мы приветствуем вас.
Поделиться книгой: