Бог одержимых

Старик отвлекся от алюминиевой ступеньки и о чем-то спросил нашего проводника. Тот ответил. Потом, подумав, что-то добавил, а через секунду Гарсилас громко кричал на бандитов, размахивая руками не слабее первого оратора.

Старик тихо ответил, и Гарсилас шагнул к Виталию, быстро заговорил с ним, показывая на бандитов, на старика, на скалу.

Виталий покачал головой и протянул проводнику окровавленную ладонь. Подбородок у командира был вдавлен и в крови.

Похоже, ему сломали челюсть.

Гарсилас подбежал ко мне.

— Гыл-гыл-гыл, аймара, — закричал на меня Гарсилас. — Гыл-гыл-гыл, кечуа, — и он гордо ударил себя в грудь.

Мне опять захотелось зажмуриться. Да так, чтобы когда глаза открыть, ничего этого здесь не было. А еще лучше, чтобы здесь не было меня. Домой хочу. К маме.

Моя мама чудесно готовит холодец… и тефтели с черносливом…

— Гарсилас — кечуа, — настаивал проводник. — Горос, Витос — московита. Аймара, аймара… — Гарсилас несколько раз показал рукой на старика.

— Аймара, — покорно согласился я, лишь бы он отвязался. — Деда зовут Аймара. Я счастлив. Можешь от моего имени послать его в задницу.

Гарсилас заулыбался и хлопнул меня по плечу. Потом он вновь обратился к старику, отчаянной жестикуляцией пытаясь что-то объяснить.

Аймара что-то тихо сказал, но проводник не унимался. Тогда один из бандитов ткнул концом палки ему в лицо. Гарсилас тут же умолк, упал на колени и сплюнул темно-красным на землю. Стало тихо.

Аймара, поигрывая гвоздем и ступенькой, подошел ко мне.

Если кто помнит актера Бронсона — копия! Только лет на сто старше. Вот он что-то сказал. Голос приятный, без гнева или злости. Его пожилое, изрезанное морщинами лицо безмятежно. И только черные, мрачные глаза пугали… была в них какая-то первобытная борзость. Легко могу представить, как человек с такими глазами между делом, походя, отрежет голову ближнему и тут же, рядом с трупом, спокойно продолжит прерванное занятие: будет готовить плов или стричь бороду.

— Я не понимаю, — сказал я сердито. — Но бить людей за гвоздь в стене — варварство!

Старик полуобернулся, о чем-то спросил Гарсиласа. Тот односложно ответил.

Аймара, потеряв ко мне интерес, подошел к Виталию.

Несмотря на очевидный ужас, ситуация мне показалась комичной: Аймаре было что-то от меня нужно. Но для этого Гарсилас должен был передать его слова Виталию, а Виталий перевел бы мне. Без обоих переводчиков диалог невозможен.

Вот только не скоро Виталий заговорит.

А Гарсиласу только что разбили губы.

— Витос? — обратился старик к Виталию.

Командир осторожно кивнул, показывая окровавленную ладонь.

Приняв какое-то решение, старик передал одному из бандитов ступеньку с гвоздем и жестами предложил Виталию показать лицо. Командир пожал плечами и убрал руки. Аймара внимательно осмотрел челюсть, старательно вытер ладони о свою дерюгу и неожиданным скользким движением обхватил командиру затылок левой рукой, а правой вцепился ему в подбородок. Виталий завыл и забился от боли.

Все произошло само собой.

Я рванулся на выручку командиру. Я думал оттолкнуть старика. Хотел, чтобы он оставил Виталия в покое.

С таким же успехом я мог наброситься на трамвай. Или автобус. Я будто налетел на угол дома. Аймара не шевельнулся. Не повернул головы, не крикнул. Он не сделал ничего! А я ударился об него, отлетел назад и растянулся в пыли. Сел и глянул на бандитов.

Они стояли неподалеку и смотрели на меня. Никто не смеялся, а старик стоял на прежнем месте, рядом с Виталием.

"Даже головы не повернул, — расстроился я. — Сволочь!"

И тут я понял, что "дергаться" не стоило. Убьют. И никто не спасет — не поможет. И наказывать за это никого не будут.

— Отставить, Егор, — неожиданно внятно произнес командир, ощупывая лицо. — Вроде, починил, гад. Ну и дед! Спрошу у Гарсиласа, как это он делает.

Они в полголоса загалдели. Через минуту к их беседе подключился Аймара.

А меня начало трясти. Было очень страшно.

Оказывается, я никогда раньше не задумывался о том, как может быть страшно цивилизованному человеку вдали от милиции. Одно неосторожное слово, жест… и забьют палками до смерти. Моя жизнь зависела от прихоти дикарей. Которые спят в хижинах из уложенного камня. И не могут додуматься до вентиляционного отверстия в крыше — очаги здесь топят "по-черному": дверные проемы издалека угадывались по кайме сажи…

Я увидел, что все трое смотрят на меня. И молчат.

— Чего уставились? — я почти закричал. Я был на грани истерики. — До ветру мне надо. Отлить! Писать хочу!

Они с минуту шушукались, а потом Виталий сказал:

— Валяй. Только недалеко. К вещам не подходи, а на конвой не обращай внимания.

О вещах я бы и не вспомнил, а про "конвой" понял, только когда двое бандитов пошли за мной.

— Ну и хрен с вами, — сказал я, развязывая узелок на брюках. — Глядите, как мы это делаем у себя, в России.

Но такие подробности их не интересовали — отвернулись в негромком разговоре.

Справившись со своими делами, я возвращаться не стал. Вылез на ближайший валун и стал "смотреть горы".

Приятное занятие, я вам скажу. Казалось бы — камень, но столько форм, причуд, изгибов… теней неясных переливов, души взлохмаченной этюд.

Забавно, как мы с Катькой познакомились. На свадьбе… разумеется, на свадьбе — мое рабочее место. Тамада, куплетист, мастер импровизаций… Так написано на моей визитке. Массовик-затейник, словом.

Я Катюшу еще на поздравлениях приметил. А потом, как ребята сто первый раз Мендельсона отыграли, шепнул ей: "нельзя быть такой красивой, девушка. Могут украсть". А она мне ответила: "скорее бы…"

Хорошо сказала. Ключик что надо!

Я тогда ей весь вечер баллады пел. Под "Everday", конечно. Все на одну тему: "скорее бы"… о тщетности борьбы… с гламуром, о точности стрельбы… Амура, превратности судьбы… авгура…

Жека душевно струны перебирал, Вадяня барабаны оглаживал. А я аккордеону едва меха шевелил. Гармошка — мой конек: правая рука не знает, что делает левая. Хорошо тогда скатили. Не Джим, Дон, Дэйв, конечно. Но и не "Варвара жарит кур", между прочим. Спелись, чего там. Не первый год…

А ведь уже тогда мой внутренний голос не молчал.

Ведь я и есть авгур. Ну, как же: рифмач — носитель тайного знания. Чем не повод для изгнания? Вот такое наказание…

Они думают, что нанизывание слов на прутик — дар Божий.

А по мне — обуза.

У всех правильные занятия и понятные желания: к чему-то стремятся, чему-то учатся, где-то работают. А я навечно прикован к праздничному столу: мне рады, потому что я — душа общества. Убери общество — и нет меня, все — пустая болтовня, эх! полцарства за коня!..

Позади зашуршало.

Я испуганно обернулся. Так и есть. Зовут. Руками машут.

Рисковать здоровьем не хотелось. Поэтому я без споров спустился с валуна и вернулся на площадку перед скалой.

У стены сидел Гарсилас и промачивал разбитые губы антисептической салфеткой. Виталий не изменил своего положения. Только разулся и старательно разминал щиколотку правой ноги.

Больше никого не было.

— А где все? — спросил я.

— Уже соскучился? — улыбнулся командир. — Присаживайся. Сторговались, вроде. Но придется немного поработать. Так просто не отпускают.

— И что?

— Нашкодили мы крепко. Оказывается тут у них кладбище, прямо в горе. Здесь, неподалеку, пещера, они там своих покойников складируют. А скала, что я краской подмазал, — окно в мир для усопших предков. И через это "окошко" их предки за нами уже тысячу лет подглядывают. А я, значит, им бельмо на глаз посадил… Что еще?

Это он заметил, как я судорожно вздохнул.

— Да видел я этот глаз, — признался я. — В бинокль.

— И можешь забыть, — благодушно успокоил Виталий. — Суеверия и темнота. Твоя задача залезть наверх и затереть маркер. После этого обещали отпустить.

— Затереть? Это же мел! Он в породу впаивается.

— У нас есть немного краски. Граффити никогда не увлекался? "Задуешь" и мать его… Отсюда никто не разберет: стерли или закрасили.

— А дед руки не вырвет, когда я ступеньки колотить буду?

— Никаких ступенек, парень, — с непонятным воодушевлением сказал Виталий. — Впрочем, они разрешают взять все, что не царапает камень…

— Погоди, — остановил я командира. — Ты хочешь сказать, что отправляешь меня наверх без ступенек? Без гвоздешлепа и страховки?

— Ну, положим, страховка у тебя будет, — заметил командир. — Нижняя. Обеспечишь кулачковыми закладухами, у нас их три. Дам тебе два хороших каната по десять метров. За сегодня еще успеешь сделать пару десятков этапов по четыре-пять метров каждый. Я присмотрю щели для клиньев…

— Почему четыре-пять метров? — тупо спросил я.

— Потому что больше семи метров свободного падения никакая веревка не выдержит.

— А я, значит, выдержу?

— Во-первых, выдержишь, я тебе из ремней беседку на задницу навяжу, так что тряхнет крепко, но жить будешь. Да и веревки у нас маммутовские, с приличной динамикой. Не резинка, конечно, но душу не выдернут…

— А во-вторых?

— А во-вторых, не падай, — усмехнулся Виталий.

— Ты с ума сошел! — мне даже горло сдавило от ужаса. — Это две с половиной сотни метров! Без ступеней? Крючьев? Это ты фанат гонок по вертикали! А мне нравится, когда жопа на асфальте.

— А ты, значит, фанат "жопы" и "асфальта"? — брезгливо осведомился старший. — Или вопли заморских клоунов тоже в этот список входят?

Тут я не понял, — это он "Nobody`s Fools" имел ввиду? Но давать оценку его неожиданной эрудиции не стал. Другой вопрос показался более важным:

— Почему бы тебе самому не полезть?

— Я бы с радостью, — сказал командир. — Час туда и два обратно. Да не могу. Видишь, что черти с ногами сделали…

Я присмотрелся и подосадовал за свою невнимательность. Лодыжки его ног тонули в багровых опухолях.

— Не сломаны, — пояснил Виталий, — но перебиты. Так что после восхождения, тебе еще придется отнести меня к машине. И для нашей команды эта стенка в ближайшие две недели — последняя. Рад?

— А пахану местному западло было тебе ноги вправить?

— Гуллосу? — уточнил Виталий.

— Аймаре.

— "Аймара" — это племя. Все, что ты видишь вокруг, — их горы…

— Ты не увиливай, командир. Почему бы Гуллосу не починить тебе ноги, как он это сделал с челюстью?

— Может, сходишь к нему в кишлак и сам об этом спросишь?

— Что-то не хочется. Ты же знаешь — боюсь одиночества. А если откажемся?

— Убьют, — спокойно ответил командир.

— Палками?

— Это не палки. Они называют их "макана".

— Да, — кивнул я. — Это очень важно. И много ли макана может против СВД?

— Сотня макана против одной винтовки? — прищурился Виталий.

— Тогда давай убежим.

— Ты и вправду полагаешь, что со мной на плечах перешустришь Гарсиласа? Или ты меня здесь бросишь?

— Причем тут Гарсилас?

— Да притом, что проводник наш драпанул, как только они на меня кинулись. И что-то недалеко ушел…

— Я не полезу туда, — спокойно сказал я. — Я ни за что туда не полезу! Это безумие!