Помоги проекту - поделись книгой:
Истории Подонков
История № 1. «И барана можно научить танцевать»
Придерживаясь версии Варфоломея Индигова, началось все это в понедельник за чашкой крепкого растворимого кофе «Nescafe Classic».
По словам же Штунмахера, начало спору положил инцидент с североамериканским пуделем, который за деньги (хоть и небольшие) переводил через оживленную магистраль слепых старушек. Переведя пятую, пудель вильнул хвостом и потрусил к ближайшему кабаку…
Как бы то ни было, и Штунмахер и Индигов сошлись в одном: что барана можно научить танцевать. А поспорили они за чашкой кофе, или наблюдая за пуделем, это уж, как говорится, покрыто тайной времен, и не нам об этом судить.
Штунмахер был высоким крепким мужчиной и к тому же заядлым рыболовом. В его комнате на стенах висели пойманные рыбы, обработанные так, чтоб не сгнить и не вонять в присутствии гостей и женщин. Последние заходили довольно часто, но при этом не поднимали юбки выше начала бедер, и не расстегивали пуговиц на блузке больше двух, считая сверху. Казалось бы, Штунмахер должен озлиться. Он, собственно, и озлился. А озлившись, плевал на хорошее воспитание, красный диплом физика-ядерщика, и задирал юбки собственноручно. И рыбы глядели на это со стен, как суслики. Короче, жил наполнено, пока однажды в субботу какая-то сумасшедшая креолка не пробила ему дыру в черепе за то, что Штунмахер, задирая юбку, сломал ей нос. Креолка схватила со стены вязанку кальмаров, и Штунмахер был вынужден лечь в больницу на, как выразился доктор, «пока не поздно». Там-то он и познакомился с Варфоломеем Индиговым, единственным развлечением которого до встречи со Штунмахером было засунуть палец в задницу и размышлять о своей логической законченности.
Так вот, очнувшись от кальмаров, Штунмахер открыл глаза и увидел над собой бородатого мужика, вне всякого сомнения, извращенца.
Собственно, увидев впервые Индигова, любой человек узнавал в нем извращенца. Исключение, составляла лишь индиговская жена, но позже и она пришла к такому же выводу. Остальные нормальные люди, видя бородатую гориллу, внутренне содрогались, и старались обойти маньяка стороной. Более того, в магазинах Индигову не продавали мясо, а если и продавали, то беспощадно обсчитывали, размышляя видимо так: зачем ему мясо? И так каждую ночь в районе кто-нибудь пропадает! Небось, нажирается, подлюга!
На самом деле, Варфоломей Индигов был шахматистом, и даже имел какой-то там разряд средней паршивости. Штунмахер в шахматы не играл, но, тем не менее, оба сошлись на любви к женскому полу, и по очереди ущипнули медсестру. Притом Штунмахеру медсестра дала по морде, а Индигову — нет. Это говорит о том, что шахматистам везет больше, чем рыболовам. В дальнейшем новые знакомые разговорились, и Индигов рассказал, каким образом он попал в больницу. Оказалось, его сбила машина. Банально. Но Индигов утверждал, что за рулем того «Москвича» сидел Дьявол. Он ясно видел небольшие ухоженные рожки и копытца, держащие руль. Проверить это утверждение было невозможно, так как и машина и водитель, сбив Индигова, поехали дальше, увеличив скорость, из чего Варфоломей заключил, что Дьявол испугался, как бы раздавленный им шахматист не погнался следом.
Проходя лечение, Индигов много думал и пришел к выводу, что все это — кара небесная, злой рок, а, значит, то состояние, в которой он возвращался домой в тот злополучный вечер, не имеет к происшествию ни малейшего отношения.
— Что, пьян был? — уточнил Штунмахер.
— Вдрызг, — коротко ответил Индигов и добавил, — по крайней мере, тогда на своем перекрестке я насчитал 12 светофоров. Из них семь красных, три зеленых и два желтых. Кроме того, на середине улицы стояли шесть постовых регулировщиков. И все равно ехали машины.
Будучи людьми компанейскими, Штунмахер и Индигов быстро сошлись и, выйдя из больницы, решили выпить в кабаке «Зеленый Фонарь». Выпив, они выпили еще. Когда их выгоняли, Штунмахер разбил две пивные кружки, а Индигов показал барменше свою голую задницу. В дальнейшем они и поспорили, можно ли научить танцевать барана.
История № 2. «0 том, как попасть впросак»
Появившись впервые в изложении великого русского писателя Л.Н.Толстого, история жизни и смерти Анны Карениной вызвала в среде читателей шквал бурного восторга. Но, по свидетельству Штунмахера, граф Толстой всего лишь записал эту историю с чужих слов. Со слов самого Штунмахера, кстати.
Раньше ведь все как было: соберутся несколько сот интеллигентов в тесной комнатке какого-нибудь начинающего автора, и рассказывают друг другу нелепости, лепят нелепицы, параллельно пьют вино и дают себе по мордасам.
А однажды на такой вот окололитературный огонек забрела дамочка, вся в пышных кружевах, обольстительная в своей наивности, и начала декламацию. Стихи ее отдавали вяленой рыбой, а акцент выдавал в ней одесситку с парижскими корнями. Названия стихотворений говорили сами за себя: «Бледновыпуклое сладострастие», «Притча о слабом горном ручейке», «Встреча на Килиманджаро» и т. д. Дама читала нараспев, делая смысловые ударения лишь в некоторых местах. Штунмахер, например, запомнил, что на словах «И он меня так положил, как никогда никто не клал» дамочка зарделась, высунула розовый в крапинку язычок и облизала пересохшие губки. Ей дали воды с намешанным туда корнем жимолости, и поэтесса на одном дыхании прочла «Поэму внешних губ» и цикл стихов «Как под вечер на конюшне» в подражание Есенину. Есенин дал ей в глаз, дамочка укусила его за палец, а хозяин квартиры, чахоточный студент Петров, послал всех на хер за водкой. Когда большинство вернулось, дамочка уже попала впросак, и сидела на коленях чахоточного Петрова, читая юноше строки из своего стихотворения «Как две лошадки, так и мы». Петров кашлял и, как никогда, чувствовал, что скоро умрет. Все выпили водки и стали хвалить дамочкину поэзию. Романист Хватов сказал, что ее стихи — как корабли в море — вот-вот утонут. И получил зонтиком по темечку. Поэт-лирик Браудис заявил, что Хватов сказал вовсе не то, что поняла «милая девушка», а совсем другое. А именно, что сокровища с утонувших кораблей будоражат умы кладоискателей и тянут несчастных аквалангистов на дно. Браудис тоже получил по темечку. Тогда в разговор вступил Штунмахер, и горячо предложил выпить. Незаметно все как-то напились, включая и чахоточного Петрова. На ногах остались только Штунмахер и дамочка. Последняя в минуту просветления прочла свой роман в стихах «Нога креолки свята», и поклялась, что она и есть та самая креолка, выброшенная на чужбину злым отцом-миллионером и забитой матерью-прачкой. Штунмахер удивился и попытался задрать креолке юбку. Задирая, он так размахивал руками, что сломал женщине нос.
Собственно, на этом его злоключения и кончились, а вот для креолки, пишущей под псевдонимом Анна Каренина-Млекова, все только начиналось, так как, обнаружив сломанный нос, порванное платье и кучу пьяных вдрызг писателей, Анна поняла, как по сути, все это ничтожно, незначительно, неважно, неразнообразно, и еще много разных «не». Пробираясь к выходу из квартиры и уворачиваясь от рук, стремящихся схватить ее за лодыжки и выше, Анна Каренина-Млекова решила больше никогда не писать стихи, и не мешать водку с пивом. Но у самого выхода из квартиры она опять попала впросак, на этот раз с романистом Хватовым, который, как никто другой, оправдывал свою фамилию.
История № 3. «Как вытащить рыбку без труда»
По словам одного толстого типа, женщина может сделать так, что вы кончите, а может так, что вы кончитесь. Потом этот обжора съел еще курицу, заболел и умер в больнице, не приходя в сознание. Хотя, медсестра Епитимья божилась, что он хватал ее за разные части тела и сделал, как минимум, два грязных предложения, первое из которых она в негодовании отвергла, а на следующее согласилась, так как, говоря словами одного философа, «life is very short & shit». А деньги, как известно, не пахнут. Лишь в самых крайних случаях. Вскоре толстяк отдал Богу душу, а медсестра, на руках, ногах и грудях которой он скончался, решила изменить свою жизнь, так как зарабатывать деньги в больнице ей почему то разонравилось. И женщина, весь вид которой говорил: «никогда и ни за какие», стала «всегда», и не за «никакие», а за «вполне приемлемые». Там, на восьмой от входа в гостиницу панели, она и встретила Варфоломея Индигова.
— Извращенец, — решила бывшая медсестра, и, сделав в уме необходимые подсчеты, поняла, что после ночи с этой гориллой сможет купить себе красный спортивный Феррари 75-го года выпуска без лобового стекла.
— Красавчик, — промурлыкала медсестра, — развлечься хошь?
— Хошь, — ответил Индигов, даже не подумав о том, есть ли у него деньги. А денег, кстати, у Индигова не было, так как все сбережения ушли на бесплатное лечение трех сломанных ребер и покореженного позвоночника. То, что оставалось, Варфоломей пропил, надеясь вновь достичь состояния, в котором он смог лицезреть Дьявола. Но рогатый больше не появлялся. Лишь увеличивалось количество светофоров. Индигов реагировал на это стоически.
В кровати Индигов заинтересовался возрастом Епитимьи, потом ее ногами, потом еще раз-другой, и, наконец, когда все было кончено и показался свет в конце туннеля, Епитимья предъявила Варфоломею счет, цифры на котором напомнили Индигову количество овец, которых он считал по ночам. Надо заметить, что Индигова мучила бессонница. С тех пор, как он проиграл матч на первенство Спасскому и в бешенстве разбил о голову противника доску, а главную фигуру засунул гроссмейстеру в одно глубокое место, чтобы чемпион прочувствовал свою логическую законченность, так вот, именно с той поры Индигов и начал считать овец. Астрономическое количество этих неприхотливых животных проходило перед его внутренним взором. Тут были и гладкошерстные ласковые овечки, и задорные с шерстью загогулинками. Попадались бараны. Однажды в ночь со среды на пятницу под номером 2537 прополз крокодил. Но все это было давно, а сейчас Варфоломей глядел на счет, и его извращенческая внешность постепенно приобретала ярко выраженную женоненавистническую сущность. Не говоря ни слова, он врезал Епитимье в глаз, и от красного Феррари отвалилось колесо. Потом он швырнул бывшую медсестру через всю комнату, и у Феррари с грохотом разбившегося зеркала отвалился капот. Ползая в осколках стекла, Епитимья начала понимать, что работа в больнице была просто раем, а главврач, импотент и сволочь, самим господом Богом. Но тут Индигов прошелся пару раз по шлюхе солдатскими ботинками, и красный Феррари навсегда исчез в розовой дымке.
— И вот что, — напоследок произнес садист-извращенец, — все, что ты делала в кровати — это не супер. Это совсем не супер.
И мы должны признаться, что в этом Индигов был прав. Епитимья была совсем не супер. У нее не хватало левого глаза, она хромала на правую ногу, вся была скособоченная, лицо покрывали шрамы, и вдобавок она шепелявила.
В дальнейшем Епитимья вновь устроилась в больницу и ни о чем запретном даже не помышляла. Лишь однажды, когда главврач ущипнул ее за грудь, медсестра жеманно улыбнулась, но так как во рту у нее не хватало 18-ти зубов, главврач лишь сплюнул и пошел оперировать пациентку со сломанным носом.
История № 4. «0 том, что, получив справа, получишь и слева»
По словам Джеймса Джойса, лучше всего не знать, куда заведет тебя та или иная мысль. Потому как, зная об этом, можно очень удивиться, обнаружив себя в таких дебрях словоблудия, по сравнению с которыми бледнеют романы Толстого. Бледнеют и теряют свое очарование.
Как потерял его некий торговец яблоками по имени Рифат. Когда он впервые попал в больницу с модной болезнью, которой его наградили семь шлюх поочередно, то посчитал это страшным недоразумением. Если еще можно смириться с тем, что три девки подряд заражают тебя триппером, то смириться с тем, что и четыре следующие заражают тебя тем те, это уж, как говорится, «стыд и срам на седую голову». Потому-то Рифат непрерывно плакал, а, видя перед собой медсестру-уродину, вообще выходил из себя, и рыданиями потрясал стены больницы и существующий строй.
Впрочем, когда Штунмахер рассказал ему о своей идее насчет барана, Рифат просветлел, и с воодушевлением принялся рассказывать этому славному еврею о своих абхазских баранах, бесчисленные стада которых паслись и плодились, невзирая на погоду и метеоусловия.
— Мой отец, — говорил Рифат, — имел каждого барана. То есть, каждый баран имел свое имя. То есть, мой отец дал каждому барану. То есть, каждый баран получил свое имя. То есть, мой отец их любил их так же, как я люблю женщин. Это — наследственное.
Таким образом, Рифат подвел под свое повествование философский фундамент, попутно приравняв женщин к баранам. На что Штунмахер возразил в том смысле, что женщины ходят в юбках, которые необходимо задирать, а на баранах задирать ничего не надо, что является важный достижением животноводства, как такового. Рифат, чьи познания в русском языке ограничивались серединой алфавита, решил, что этот жид имеет в виду, что отец Рифата задирал на баранах юбки, которые предварительно снимал с абхазских женщин. Если бы сын горных вершин знал русские анекдоты, то он бы добавил: «Комсомольцы любят трудности». Но Рифат этого анекдота не знал, и, обозлившись, ударил Штунмахера в глаз.
Когда в русской больнице абхазец метелит еврея, русские либо стоят в стороне, либо встают на сторону еврея. Избитого Рифата засунули под кровать, посоветовав не высовываться до Нового Года. А гордый Штунмахер вышел в больничный коридор, где с ужасом увидел креолку по фамилии Каренина-Млекова, которая шла после операции на носу, и сочиняла в уме, или в месте на него похожем, новое стихотворение с многообещающим названием «Куда в меня ты не засунешь, там всюду снова буду я». Увидев Штунмахера, Анна Каренина-Млекова бросилась к нему на шею, позабыв все обиды и не будучи уверена, что с таким носом сможет броситься к кому-нибудь еще. Штунмахер ласково произнес несколько слов и получил в глаз от разъяренной поэтессы.
Когда в русской больнице женщина бьет еврея, на чью сторону встанут остальные пациенты? Как вы думаете? Короче, Штунмахера засунули к Рифату под кровать, где старые знакомые помирились и принялись обсуждать — возможно ли в принципе нарядить барана в платье, и представить его на презентации бутика Версаччи в качестве собственной жены. Штунмахер склонялся к мысли, что это вполне возможно. Рифат в общем был согласен, но предупреждал, что новоиспеченная жена будет вонять. Кстати, на презентациях всегда кто-то воняет. Утверждение хоть и голословное, но объективное.
А Анна Каренина-Млекова ушла из больницы в сопровождении романиста Хватова и его старшего брата Валентина, специально приехавшего из Сибири, чтоб узнать — не больны ли у него почки. Узнав, что больны, Валентин, успокоенный, улетел обратно в Сибирь.
История № 5. «Как стать звездой»
По мнению доктора-диетолога С. Брэгга, «чтобы быть счастливым, надо есть лишь то, что раньше не бегало, не прыгало и не дышало». То есть, не было живым. Из его слов вытекает, что можно съесть человеческий труп, так как никто не докажет, что труп раньше бегал, прыгал и дышал, производя неравномерные колебания грудной клетки.
Так и романист Хватов, творческая жизнь которого, как и интимная, впрочем, состояла сплошь из неравномерных колебаний. Первый его роман под названием «Когда тепло, можно не бояться холода» вызвал такой восторг, что две дамочки 27-и и 38-и лет заявили в печати, что по прочтении романа они забеременели. Притом не будучи замужем.
Хватов поостерегся, и второй роман, где описывалась сложная сексуальная жизнь горного козла, сочинял уже, стараясь никого ничем не задеть. Роман под заголовком «Дневник охотника Шлиппенбаха, найденный среди обломков пассажирского крейсера «Титаник» английским аквалангистом Крекером, им же дополненный, исправленный и переведенный на русский язык в соответствии с последними инструкциями ГОРОНО» был чумой! Индигов, книг вообще не читающий, пришел к Хватову и набил романисту морду, мотивировав это тем, что ругался матом, и был пьян, как свинья. Собственно, Хватов тоже был пьян. Они в тот день пили с поэтом-лириком Браудисом, Анной Карениной-Млековой и со Штунмахером, который должен был придти, но который не пришел, потому что упал в полынью. Но тогда об этом никто не знал, и Индигов, пользуясь тем, что Каренина-Млекова читает Браудису стихотворение «На ковре ногами кверху», дал Хватову в глаз и отнял у романиста сигареты.
А в это время несчастный Штунмахер весь мокрый барахтался в полынье и звал на помощь криком «Ау!» Небольшой пионерский отряд, проходивший мимо по Ленинским местам Боевой Славы, слышал этот крик, но большинством голосов отнес его на счет своего барабанщика, потерявшегося неделю назад в районе сельского магазина. А, точнее, в подсобке этого магазина. Барабанщику, вишь, ящик приглянулся с пометкой «Vodka». Подговорив отрядного горниста и получив молчаливое согласие вожатого Гены, барабанщик проник в подсобку перед самым закрытием магазина, чтобы ночью переправить содержимое ящика по одной через слуховое оконце в руки верного горниста. Короче, горнист ждал до первых петухов. Не дождался. На следующую ночь у слухового оконца дежурили горнист, вожатый Гена и Главный Следопыт Отряда Владимир Г. Барабанщик не появился. На третью ночь к оконцу была послана юношеская любовь барабанщика отличница Васина Зинаида. Девочка показывала такое, что весь пионерский отряд, подглядывающий за ней из кустов, стонал так пронзительно, что в соседней деревне подохли все куры. Но и этой ночью барабанщик не появился.
— все вокруг темное, а не серое
— говорят, что «ночью все кошки серы». Не знаю.
Но подозреваю, что разговоры о кошачьей окраске высосаны из среднего пальца правой руки.
Ведь поиск и дальнейшей цветовая идентификация черных кошек в темных помещениях приводят в конечном счете к душевному расстройству. Происходит это так:
— Искатель либо Находитель начинает сам придумывать истории, в которых черные кошки становятся разноцветными, а темные помещения превращаются в места, служащие для сортировки животных по цвету.
Таким образом, утверждение, что «ночью все кошки серы» верно лишь в узко-специальном идиоматическом аспекте. А вне его является неверным и, более того, глупым. К тому же противоречит ОСНОВНОМУ ЗАКОНУ НОЧНОГО ВРЕМЕНИ (ОЗНВ), звучащему так:
Дополнение к ОЗНВ:
Все, что видит Смотритель либо Разглядыватель, является продуктом его собственного воображения, основанным на вымышленных объектах (в данном случае, это — кошки), найденных Искателем либо Находителем в минуту душевного расстройства.
Вывод из ОЗНВ:
Серая кошка, найденная и увиденная ночью в темном помещении является последним доказательством своего собственного существования.
NB. Но не более того.
Вывод из вывода из ОЗНВ № 1:
Поверив в существование этой кошки, мы становимся на сторону душевного расстройства и вступаем в неразрешаемое противоречие с ОЗНВ. Мы перестаем считать ночь темной и начинаем считать темной серую кошку, в существование которой мы так опрометчиво поверили.
NB. Так опровергается ОЗНВ.
Вывод из вывода из ОЗНВ № 2:
Не поверив в существование в темном помещении найденной и увиденной серой кошки, мы подтверждаем ОЗНВ, но в конечном счете все равно приходим к душевному расстройству, так как не в силах вынести существование реального объекта (в данном случае это — кошка), в который мы так опрометчиво не поверили.
NB. Но не более того.
Примечание. «Размышления» основаны на противоречии между поговоркой «Ночью все кошки серы» и утверждении о невозможности отыскания черной кошки в темной комнате.
За барабанщика: Хватов
Подпись
С чем может сравниться утреннее желание курить? С поездом, бесшумно скользящим по ржавым рельсам прямо в ад. С Капитаном Звездолета, зашедшим в сортир на своем родном корабле и вытянутым в открытый Космос через сушилку для рук. Со стулом, на сиденье которого лежит кнопка, к которой прикреплена бритва «Нева», которая вставлена в небольшой динамитный патрон, шнур от которого тянется далеко за ограду, на которой висит табличка «Вход воспрещен. Зона ядерных испытаний». С чем еще? С ласковой улыбкой, застывшей на лице молодой женщины через две секунды после падения ее в канализационный люк. С гнилыми яблоками, разрезав которые, видишь кучу зеленых червей, парочку длинных белых гусениц, а в крайнем случае — домашнего скорпиона, чей укус, конечно, смертелен, но только на территории дома.
А с чем может сравниться ощущение от выкуренной утром сигареты? С пронзительными воплями обезумевших дворников? Со старым носовым платком, понюхав который, начинаешь испытывать легкое головокружение и далекие позывы к тошноте? Со студенткой, в рюкзаке которой лежит учебник по химии, бутерброд с колбасой, рваные колготки, две сломанные авторучки, книга Н. Перумова, фотография М. Джексона, любовная записка, чистые тампоны, бутылка пива «Балтика № 3», губная помада ярко-красная и бледно-розовая, тушь, флакончик духов «Цветы России. Ромашка», а на самом рюкзачном дне — настоящий браунинг с тремя патронами: первый — профессору химии, второй — студенту N, и третий — себе, либо студенту Z.
Похоже, все. Больше сравнивать не с чем. Хотя, нет, еще не все. С чем можно сравнить собственно курение? С телевизором, день изо дня показывающим самого себя? С туристом, вышедшим из пункта А в надежде, что в пункте В окажется лучше? С подводной лодкой, страдающей кессоновой болезнью? С альпинистом, покорившим самую высокую точку планеты, спустившимся вниз и пустившим себе пулю в лоб, так как он неожиданно вспомнил, что не нацарапал на вершине «Маша + Петя = Love»? Без этих слов покорение становилось бессмысленным. Это как водится.
Поделиться книгой: