Пир Джона Сатурналла

Джон нахмурился:

— Но Беллика насадила здесь такой же сад. И собрала такой же Пир. Откуда она про него узнала?

— Они все записали, первые мужчины и женщины. — Сюзанна положила ладонь на книгу. — Вот здесь. А их потомки переписывали все заново, поколение за поколением. Они спрятали свой сад в Пире. Все до единого растения, произраставшие в нем. Всех до единой тварей, в нем благоденствовавших. Все они заняли свои места на Сатурновом столе.

Тлеющий костер мерцал красным светом. В темноте смутно вырисовывались полуразрушенные стены и могучие кроны деревьев. Тонкие струйки дыма поднимались от углей и улетали в дымоход. Матушка скользила пальцами по стволам огромных пальм, отягощенных гроздьями фиников. С ветвей их свисали ульи, истекающие медом, а земля под ними была усеяна крокусами. Потом ее пальцы побежали по диковинным письменам в кубке, и она начала читать:

— «В первом саду произрастали финиковые пальмы. Пчелы заполняли медом соты в ульях, и крокусы давали шафран. Пусть же первое угощение будет подано в таком изобилии, чтобы все и каждый могли зачерпнуть полную чашу. Пусть же Пир начнется с пряного вина…»

Внимая чтению, Джон почувствовал, как очнулся и зашевелился демон у него в горле. Новое тепло потекло по его жилам — не знакомый жар гнева, а приятное тепло: как будто горячее вино наполняло его желудок, загашая раскаленный уголек, утоляя жгучую боль. Пьянящие ароматы защекотали ноздри. Вино дымилось в воображаемом шаровидном сосуде, и Джон видел блестящую поверхность напитка так ясно, словно сам только что окунул в него чашу. Так вот чему хотела научить матушка, подумал мальчик. Вот почему он долгими часами сидел над книгой. Голод отступил, а вместе с ним и гнев. Это наш пир, подумал Джон. И он навсегда останется с нами. Странное умиротворение воцарилось в его душе.

— «Второй сад Сатурн насадил в воздухе. Жаворонки и цапли тучнели в кронах деревьев. Ржанки и остроклювые бекасы покачивались на высоких ветвях. Разнообразная пернатая дичь откармливалась в своих гнездах…»

Селяне пели про обычных гуся и утку, вспомнил Джон. Женщины, заходившие к ним в хижину, обсуждали лакомство из цыплячьих лапок. А на страницах книги с деревьев вспархивали самые диковинные птицы. Каждый сад содержал в себе превосходнейшие угощения. Пустой желудок мальчика громко урчал и бурчал. Но голод заглушало вновь обретенное понимание, что блюда Сатурнова Пира всегда ждали их здесь.

Той ночью кашель отпустил матушку и даже озноб не бил. Джон спал рядом с ней крепким сном.

Теперь Сюзанна доставала книгу каждый вечер. Третьим садом была река, где из воды выпрыгивали разные рыбы. Четвертым — море с кишащим крабами берегом. Потом начались фруктовые сады. «Домик», замеченный мальчиком еще на первых страницах, при каждом следующем появлении становился больше: превратился сначала в огромный домище, а потом в настоящий дворец с высоченной дымовой трубой. Днем у Джона, как и раньше, сводило живот от голода. Но когда наступала темнота, в разрушенном трапезном зале Беллики начинался Сатурнов Пир. Вечер за вечером разнообразные плоды садов древнего бога проплывали перед ним на подносах — и в скором времени Джон уже мог, откинувшись спиной к каменной стенке очага и закрыв глаза, по памяти повторять вслух слова вместе с матерью. Когда он спросил, откуда она знает, как читаются письменные знаки, на ее лицо набежала тень.

— Один ученый человек научил меня, — коротко ответила она. — Человек, говоривший на всех языках мира.

Но не говоривший правды ни на одном из них, вспомнил Джон. Он подался вперед, собираясь задать следующий вопрос, но матушка вдруг зашлась кашлем, и мальчик промолчал.

С течением дней Сюзанна все больше слабела и уставала все быстрее. Она едва удерживала в руках тяжелый том, и наконец Джон забрал его у нее и стал сам читать вслух описания блюд. Матушка с облегчением откинулась к очажной стенке. Одного его голоса для нее довольно, чтобы насытиться, сказала она. Слушая своего Джонни, она не испытывает ни голода, ни холода. Каждый вечер мальчик углублялся все дальше в чудесные сады, представленные в книге. Каждый вечер блюда Пира приумножались, и матушка блаженно улыбалась, словно ощущая на языке вкус изысканных яств и чувствуя жар пылающих печей.

Они пекли каштановый хлеб. «Райские хлебцы» — так называла Сюзанна обугленные крендельки. Люди Беллики питались так же. Почитатели Сатурна всю жизнь проводили в Пиру, говорила она. Теперь и они с Джонни будут пировать вечно.

Конечно, ведь Пир здесь, с ними, думал Джон, рыская в голом зимнем лесу в поисках съестного. Он собирал последние сморщенные каштаны с промерзшей земли и искал побитые морозом фрукты в садах. Каждую ночь, после чтения, он крепко прижимался к матери, чтобы согреться, и до самого рассвета чувствовал, как она дрожит. А с утра пораньше снова отправлялся на поиски пропитания.

Щедрость леса Баклы истощилась. Каштаны закончились, а все оставшиеся в саду яблоки сгнили. Пальцы у Джона ломило от холода, но он не обращал внимания. Им нужно лишь продержаться до весны. Матушка просто ждет, когда дороги станут проходимыми. Тогда они уйдут отсюда. Возьмут с собой свой Пир и уйдут…

Так протекали дни. Однажды, когда Джон разбивал лед в желобе, над ним вдруг раздался резкий шум, заставивший его вздрогнуть. Подняв голову, он увидел растрепанную птицу, падающую сквозь посеребренные инеем ветки, — лесного голубя с безжизненно раскинутыми крыльями. Над деревом кружил ястреб.

Джон прибежал к матери с добычей, еще не успевшей остыть у него в руках. Он ощипал голубя окоченевшими пальцами, потом, как сумел, выпотрошил с помощью ножа и пристроил на вертеле над костром. Когда тушка прожарилась, мальчик разломил ее пополам, но мать не взяла свою долю.

— Кушай сам.

Она находит убежище в книге, сказала Сюзанна, и питается словами, в ней написанными. Джон кивнул, срывая зубами горячее мясо с костей. Потом он листал сальными пальцами страницы, вызывая в холодной ночи видения жарко пылающих очагов и уставленных яствами столов. Матушка поправляла, когда он ошибался, и заставляла повторять фразы по нескольку раз. Каждое утро лед в желобе становился толще. Сюзанна совсем перестала есть, только воду пила. Кашляя, она отворачивалась, чтобы сын не видел крови. Сатурнов Пир поможет нам пережить зиму, говорил себе мальчик. Весной опять откроются дороги. В Каррборо или Саутон.

Каждый вечер Джон читал все дальше. Каждый вечер Пир становился все богаче. Теперь матушка бóльшую часть дня спала, сберегая силы, чтобы сидеть и слушать вечером. Наконец Джон добрался до последней страницы. Но только он хотел ее перелистнуть, как Сюзанна подняла ладонь:

— Подожди.

Он недоуменно вскинул глаза. Мерцающий свет костра отбрасывал пляшущие тени на россыпь камней, выпавших из кладки. Худые руки, облитые красными отблесками огня, протянулись к тяжелому темному тому. Джон услышал, как хрустнула толстая бумага, когда мать перевернула последнюю страницу, и устремил взгляд в книгу.

Дворец не раз появлялся на предыдущих страницах, но теперь Джон находился внутри, в пиршественном зале. В громадном очаге ярко пылал огонь, за высокими сводчатыми окнами простирались все сады, представленные в книге: фруктовые насаждения, леса и реки, даже море вдали…

Это же долина Бакленд, сообразил Джон. Но такая, какой была в давнем прошлом. За окнами дворца виднелся уступчатый склон, исхоженный им вдоль и поперек, их хижина у подножья и даже желоб с родниковой водой. Никакой церкви еще не было, за деревенским лугом расстилалась широкая длинная долина с извилистой рекой, протекающей мимо других фруктовых садов, цветников, прудов и полей. На месте нынешних болот на Равнинах разливалось сверкающее мелкое море, как и говорила матушка. Рядом с ним по всей длине долины тянулись сады Беллики. А в пиршественном зале дворца находились все плоды, в них собранные.

Огромные буковые столы ломились под тяжестью подносов, блюд, тарелок и чаш. Здесь был представлен весь Пир целиком. Каждое написанное в книге слово, каждый фрукт из садов Беллики, каждый зеленый овощ, произрастающий в долине, каждое бегающее, плавающее и летающее животное. Джон почувствовал, как возбужденно зашевелился в горле демон, когда на него нахлынула мощная волна ароматов и вкусов — как знакомых, познанных в ходе матушкиных уроков на заросшем уступчатом склоне, так и совершенно незнакомых. Он обонял богатые запахи мясных кушаний. Голова кружилась от густых винных паров. Челюсти сводило от сладостей, грудами лежащих на серебряных подносах, и медовых силлабабов, дрожащих в чашах. На языке таяли пирожные с блестящим взбитым маслом. В ушах раздавался хруст сахарных леденцов. Упоительные благоухания конфект и цукатов заполоняли все существо, вытесняя чувство голода и холода. С пожелтелых страниц некончаемой чередой всплывали изысканные блюда, наслаждайся вволю.

— Ты ведь ощущаешь вкус каждого, да?

Джон кивнул.

— Я знала, что так будет. Со дня твоего появления на свет. Мы издревле хранили Пир. Передавали из поколения в поколение.

Джон вспомнил все дни, проведенные в походах вверх-вниз по склону. Все вечера, что он просидел над книгой, с воспаленными от усталости глазами, с пухнущей от незнакомых слов головой.

— Теперь его будешь хранить ты, Джон. Для всех нас.

Слово царапнуло, как шип терновника.

— Для всех?

— Я же говорила. Первый сад был для всех. Мы все некогда были Сатурновым племенем.

Мать опустила взгляд на страницу, и Джон тоже. Поначалу он недоуменно нахмурился, но потом увидел лица.

Они сидели там за столами, мужчины в просторных рубахах и женщины в свободных платьях, с круглощекими и густобровыми лицами, прорисованными поблекшими чернилами. Многолюдное тесное застолье селян… Джон пристально смотрел на них, они пристально смотрели на него. Он почувствовал, как внутри у него опять раскаляется уголек гнева.

Это просто очередная матушкина шутка, подумал мальчик. Прибереженная напоследок загадка. Вот сейчас она улыбнется и все объяснит. Не надо верить всякой старой сказке, которую услышишь… Но Сюзанна молчала, не сводя с него глубоко запавших глаз.

— Мы сберегли Пир для них?

— Для всех них.

При этих словах уголек разгорелся жарче.

— Они просто забыли, вот и все, — продолжала Сюзанна. — Забыли Пир. Забыли, как жили первые мужчины и женщины. В радости и любви…

Но Джон не испытывал ни радости, ни любви. Он словно воочию увидел факел, прочертивший огненную дугу в темноте, и волнующееся море лиц. Увидел Эфраима Клафа, съежившегося под занесенным кулаком. И в следующее мгновение гнев, недавно погашенный целительным пряным вином, полыхнул в нем ярким пламенем.

— Но они прогнали нас! — взорвался Джон. — Сожгли наш дом! Обзывали тебя ведьмой! Они ненавидят нас! Всегда ненавидели!

Горячие слезы обожгли его глаза, но мать покачала головой.

— Тебе еще многому нужно научиться, Джон, — проговорила она, затрудненно дыша. — Преодолевать гнев. И остерегаться других людей. Которые стремятся завладеть Пиром. Которые исказят его природу для своих целей…

— Но Пир наш! — выкрикнул мальчик. — Не их! А наш!

Он вскочил на ноги.

— Подожди, Джонни, я еще не все рассказала…

Но соломенная крыша уже пылала вовсю, и алые огненные языки лизали темноту.

— Жаль, что ты не ведьма! — выпалил он. — Жаль, что ты не отравила их всех!

Джон резко повернулся, вылез из очага и зашагал к каменной арке, слыша за спиной слабый голос матери. Он откинул в сторону жесткий занавес из плюща и через считаные секунды уже с треском продирался через голый подлесок. Голос позади звучал все тише, все глуше:

— Джонни, подожди, я еще не все рассказала…

Он уже довольно всего узнал, с него хватит, мысленно негодовал Джон, пробираясь между низкими ветвями. Повсюду вокруг вздымались темные силуэты каштанов. Лесные запахи плыли в морозном воздухе слоями. Когда призывный голос стих вдали, мальчик опустился на землю.

Ночь выдалась небывало холодная. Скрючившись в яме под ворохом сухих листьев, Джон погрузился в полусон — и опять увидел озаренные факелами лица селян и длинные языки пламени, взмывающие в ночное небо. Ко времени, когда занялась заря, он загнал гнев глубоко внутрь. Туда, где никто не увидит. Даже матушка.

Джон пошел обратно, ведомый нюхом на запах костровой гари. Труба торчала над голыми кронами деревьев, но дыма не было. Верно, ночной запас хвороста закончился, предположил он. В голове вновь зазвучали его сердитые слова и ответы матери. Ответы, которые он не принимал. Она еще не все объяснила. Еще не все рассказала. Хорошо, пускай все растолкует сейчас. А он будет послушно кивать. Джон отодвинул в сторону занавес из плюща.

Закутанная в плащ, матушка лежала на своем обычном месте, лицом к задней стенке очага, с разметанными по земле длинными черными волосами. И в кои-то веки ее не тряс озноб.

— Я вернулся, — сообщил Джон.

Голос громко разнесся среди заброшенных руин, но мать не откликнулась. Мальчик потер озябшие руки. Древняя очажная сажа сегодня пахла как-то иначе.

— Вернулся я, — повторил он.

Но мать не шелохнулась. Порыв ветра взвихрил облачко золы над кострищем, посредине которого лежал темный прямоугольный предмет. Джон нахмурился и шагнул вперед.

Между обугленными крышками переплета все еще оставались почерневшие страницы. Пока Джон, ошалело хлопая глазами, гадал о причинах, побудивших мать уничтожить книгу, сквозь едкий запах сажи пробился еще один запах. Но не горелой бумаги, а чего-то влажного и липкого. В животе у него разлился противный холодок.

— Мама?

Он вспомнил ее вчерашний ласковый голос, свои гневные выпады… Он прочитает ей наизусть всю книгу, решил Джон. Испечет райские хлебцы. Он больше никогда в жизни не произнесет ни единого сердитого слова.

— Мы сохраним Пир для всех, мама, — пообещал Джон. — Как ты сказала.

Они напишут книгу заново, ведь он знает назубок описания всех блюд. Сейчас матушка проснется и покачает головой, укоряя его за вспыльчивость. Потом он возьмет суму и отправится на поиски съестного. Несколько хрустких шагов по заледенелой земле — и Джон опустился на колени рядом с матерью. Но когда он слегка потянул ее за волосы, убирая пряди из холодной золы кострища, голова безжизненно откинулась назад и уставилась на него незрячими глазами.

У мальчика перехватило дыхание. В ноздри ударил запах сырого савана, вдруг облепившего лицо. Свет дня на мгновение померк, словно над лесом пронеслась огромная тень.

Мы сохраним Пир…

Должно быть, она все ждала, когда он вернется. Лежала здесь, заходясь кашлем. Джон наклонился, взял холодную руку и вспомнил, как матушка гладила его по голове, расчесывая пальцами кудри, и как он вздрогнул, когда она случайно задела шишку на затылке. Мальчик обвел взглядом безмолвные деревья и полуразрушенные стены. Поток морозного воздуха вытекал из-за темных стволов и накатывал на него ледяными волнами. Но уголек глубоко внутри горел ровным жаром. Гнев никогда не угаснет в нем, со всей ясностью понял Джон. Безжизненные пальцы матери выскользнули из его руки.

Потом узкая грудь мальчика заходила ходуном, распираемая горькими рыданиями, нарастающими внутри. Никто его не услышит, знал он. Никто не придет. Один-одинешенек в глубине леса Баклы, Джон предался безудержному горю.

— Сатурналл? — переспросил Бен. — Что за имя такое?

— Нашего подопечного, — ответил Джош. — Так он сказал.

Погонщик ни разу еще не видел, чтобы длинная физиономия Бена Мартина выражала столько живого чувства, как сейчас, когда он с негодованием воззрился на мальчишку.

— Я весь язык стер с ним разговаривать, а он, значит, взял да сказал тебе?

Джон переводил взгляд с возмущенного Бена на прячущего ухмылку Джоша.

Он не принимал ни решения молчать, ни решения заговорить. А когда разомкнул уста, сразу вспомнил, как Джош с Беном растирали ему окоченевшие конечности и в них с болезненным колотьем возвращалась жизнь. Словно что-то оттаивало у него внутри.

Джону потребовалось три дня, чтобы выскоблить, выдолбить в мерзлой земле яму. Еще день — чтобы собрать камни. Он не смог заставить себя закрыть матери глаза, поэтому просто накинул на лицо плащ. Потом начались дни скитаний.

Голод выгнал мальчика из леса. Когда он рыскал в поисках пропитания по склону, Джейк Старлинг поймал его, притащил вниз и оставил на привязи в хижине без крыши, куда Анна Чаффинг бросила краюху хлеба. Потом пришел отец Хоул с Джошем, который вел в поводу мула.

— Усадьба Бакленд! — прорычал священник. Красный воспаленный шрам у него на лице подергивался. — Такова была воля Сюзанны.

Бен все еще дулся на исходе дня, когда они разбили стоянку за купой деревьев. Джош целый вечер пытался отчистить от грязи голубой плащ Джона. А замызганные штаны и рубашку можно скрыть под ним, решили мужчины. Когда совсем стемнело, они улеглись спать у низкого костра. Джон слышал, как где-то за кругом неверного света переступает копытами и всхрапывает мул. Вокруг него выросли стеной деревья леса Баклы. Закрывая глаза, он видел столы, ломящиеся под тяжестью блюд, источающих густые запахи и пряные ароматы. В ушах зазвучал собственный неуверенный голос. Он пообещал матушке, что сохранит Пир. Но как же это сделать теперь?

Он еще многому должен научиться, сказала она. А потом предостерегла: Пиром стремятся завладеть другие.

Джон метался и ворочался на жесткой земле, переносясь мыслями от последних слов матери ко дню, когда он впервые заметил сторожку на гребне далекой горы. Она служила там, сказала мать. И прибежищем для него она выбрала усадьбу Бакленд.

— Запомни, если тебя приведут к сэру Уильяму, стой смирно и не подымай глаз, — наставлял мальчика Джош на следующее утро. — Это в случае, если тебе не прикажут опуститься на колени. Сэр Уильям не любит, когда на него смотрят. То же касается и его дочери.

— И твоего друга мистера Паунси, — добавил Бен.

— Пожалуй что, — согласился Джош. — Всех там называй «мастер», даже если они никакие не мастера. И не пялься на них, как пялился на Бена…

— Не на меня, — поправил Бен. — Скорее — сквозь.

— И сквозь не пялься, — сказал Джош. — Никому не нравится, когда с ним обращаются как с дырой в живой изгороди. — Он одернул на мальчике плащ и пригладил торчащие пучки волос. — Все понял?

Джон кивнул. Состояние тупого безразличия прошло. Сейчас, к своему удивлению, он впервые за долгое время ощутил нервную дрожь в животе. Помогая грузить вьюки и баулы на лошадей, он вспомнил сухое замечание, оброненное матушкой касательно сэра Уильяма: «Вряд ли тебе доведется когда-нибудь его увидеть…»

Проселочная дорога нырнула вниз, потом опять пошла в гору и снова устремилась вниз. Длинный пологий спуск привел в Кэллок-Марвуд, где они прошли мимо древней церкви из неотесанного камня, солодовни и мельницы. Джон шагал рядом с мулом. Впереди слышались крики и грохот тяжелых колес. За следующим поворотом проселок слился с широким большаком, запруженным людьми, повозками и животными. Чуть дальше дорога круто шла вверх.

Та самая гора, сообразил Джон. С опушки леса Баклы она казалась такой крохотной. Прямо на ней и находится усадьба Бакленд.

Нескончаемый поток телег, возов и взопрелых носильщиков медленно полз вверх по крутому склону. С обеих сторон от дороги простирались буковые леса. На гребне горы виднелись две приземистые каменные башни и между ними — заколоченные массивные ворота с гербом. Но изображение на гербе скрывалось под толстыми досками.

— Сэр Уильям саморучно заколотил ворота, — сообщил Джош мальчику.

Скоро они достигли подножия склона и начали подъем. Повсюду вокруг Джона орали возницы, понукая напрягающих жилы лошадей или невозмутимых волов. Тяжелые колеса проскальзывали в песчаной грязи. Мужчины в зеленых куртках наблюдали с привратных башен за столпотворением внизу, направляя поток людей и повозок в более узкие, боковые ворота. Джош шагал за запряженной волами телегой с бревнами, ведя в поводу пегую кобылу. Уже скоро сторожевые башни нависали прямо над Джоном. Перед самыми воротами он обернулся.

Далеко на горизонте тянулась темная полоса леса Баклы. Над деревьями едва виднелась дымовая труба, не толще волоса. Мальчику вспомнились последние слова матери: «Я еще не все рассказала…»

Он никогда больше не услышит этих слов. Теперь ему придется учиться обычаям усадьбы Бакленд. Джон повернулся обратно и посмотрел вдоль обсаженной буками подъездной аллеи, по обеим сторонам которой раскидывались лужайки, а в конце высилось уже знакомое грандиозное здание. Снова взгляд мальчика заскользил по окнам, дверям, воротам и крышам, словно выискивая место для посадки. Громадные трубы над мощными каменными стенами изрыгали густые клубы белого дыма. Его прислала сюда матушка. Здесь начнется его новая жизнь…

— Эй, баранья башка! Иди давай или убирайся с дороги!

Раздраженный носильщик резко пихнул его в спину, и Джон, ойкнув от неожиданности, влетел в ворота усадьбы Бакленд.

Хозяйственная дорога уходила вбок и тянулась вдоль высокой кирпичной стены, загораживавшей огромный дом от любопытных глаз. Бен шагал рядом с мулом, Джон тащился позади. Разбитая грязная дорога вела к обширному скоплению конюшен, надворных построек и сараев, беспорядочно теснившихся вокруг двух большущих дворов. Джош указал на первый из них, где телеги и подводы, волы и лошади, возчики и носильщики стояли длинными извилистыми вереницами.

— Нам сюда, — сказал погонщик.