Помоги проекту - поделись книгой:
Но до чего же по-другому выглядит все сегодня! Конечно, в Чаше те же самые Тело и Кровь, но мы подходим к ней поодиночке, практически ничего не зная друг о друге. О былом общении за трапезой напоминают запивка и кусочек просфорки, но и они потребляются в одиночестве, в молчании. А после литургии большинство просто расходится, многие идут в соседнее кафе, например в «Макдоналдс», и там поглощают свои гамбургеры и стаканы колы вроде и под одной крышей, но совсем не за одним столом…
Мне повезло бывать в православных храмах, где после службы всем предлагается пройти и выпить чаю или кофе с печеньицем, а заодно и пообщаться. Это норма на Западе, где православие — осознанный и довольно редкий выбор, в храме практически нет случайных людей. А может быть, дело еще и в том, что на Западе просто принято такое вот неформальное общение, там это происходит практически в любой религиозной общине. Церковь становится еще и клубом, и если клубность не вытесняет всего остального, то это ей только на пользу.
К сожалению, у нас такое почти не встречается. Мы совсем не общаемся на бытовом уровне с теми, с кем у нас, казалось бы, есть самое главное Общение. Понятно, что организовать кофе-питие после службы очень сложно: слишком много народу, в том числе и случайно зашедшего, не хватает помещений, и некому об этом заботиться. К тому же если всем наливать чашку кофе, то в храм будут приходить просто за бесплатным угощением. Словом, существует сотня причин, по которым основная масса прихожан почти любого храма после литургии расходится обедать по домам или по кафе.
Но самая главная причина, пожалуй, в том, что совместное застолье уходит и из нашего домашнего быта, мы уже перестаем его ценить. Утром все в разное время уходят на работу или учебу, а кому-то сегодня повезло и можно отоспаться, так что завтракают все на скорую руку и по отдельности. Обед — ну, об этом и говорить нечего, это уж по месту работы или учебы. Но вот вечером-то семья могла бы собраться за одним столом…
Да, когда-то это было нормой — по крайней мере, до революции. Дедушки и бабушки рассказывали нам, что в тридцатые годы у совслужащих стало нормой засиживаться на работе чуть не до полуночи. Говорят, это оттого, что Сталин был совой и мог позвонить любому министру в самое позднее время, а от министра звонки спускались дальше по цепочке. Впрочем, сдается мне, была и другая причина: ежевечерний семейный ужин был тем пространством свободы, которое нельзя было запретить, но и терпеть его большевики тоже никак не могли. Если служащие возвращаются домой уже тогда, когда дети их давно спят, то шестеренки единого социалистического механизма будут вращаться правильнее, не отвлекаясь на постороннее. Вот и моя мама рассказывала, что ее с тремя сестрами воспитывала скорее бабушка, — их мама «горела на работе».
Впрочем, меня тогда не было на свете, мне трудно судить о тех временах. Зато все мы застали другого похитителя семейных вечеров — телевизор. Это уже из моего детства. Он мог стоять на кухне, совсем небольшой, а мог и в главной комнате, но телевизор обязательно включался, так что семейная трапеза становилась просто приемом пищи под его бормотание. Знакомо, не правда ли: каждый отправляется на кухню, накладывает себе порцию на тарелку, а потом усаживается перед экраном. В такой ситуации возможен даже некоторый суррогат общения: обсудить все происходящее «в ящике».
А знаменитый новогодний «Голубой огонек»? Это еще с каких пор повелось, что за пять минут до полуночи каждая семья не очень-то внимательно, но все-таки слушает поздравления главы государства, потом чокается под бой курантов, а потом долго наслаждается любимыми блюдами под пение любимых исполнителей. Почти за одним столом с ними. И то сказать, не роднее ли экранная дива собственной придирчивой свекрови или сына-подростка?
В последнее время, правда, появилась еще одна форма экранного ужина, уже сугубо индивидуальная: перед компьютером. Скоро в технически продвинутых семьях общение за ужином будет проходить разве что по icq или в каком-нибудь чате, если члены семьи, конечно, не забанят друг друга.
Или еще одна напасть: диеты! Одна не ест после шести (а раньше за общий стол и не сядешь), другому нельзя то и это, у третьей вообще очень своеобразный вкус. И кухня в результате превращается в такую продовольственную базу, куда члены семьи наведываются время от времени для удовлетворения своих личных пищевых потребностей.
А нам порой очень не хватает старого доброго общего застолья. Может быть, кому-то оно покажется архаизмом, а все эти ежевечерние вопросы: «Что нового, как прошел день?» — скучной рутиной. Да, всякий ритуал может порой вырождаться в пустую формальность, это верно. Но все-таки, все-таки… Пусть даже стол будет квадратным, лишь бы он был для нас общим.
Музеи маленького человека
Это нам знакомо буквально со школьной парты: «Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра». Нас действительно водили в музей, и не только в школе, но и потом посещение музеев оставалось обязательной частью любой культурной программы. Музеи могли быть прекрасными, как Эрмитаж, или занудными, как музей Ленина. Они могли быть огромными, как Политехнический, или совсем скромными, как районный краеведческий. Но у музеев было нечто общее: они показывали нам славное и великое, мы чувствовали себя в них вечными школьниками на экскурсии, и главное, ничего нельзя было трогать руками!
Сегодня, конечно, в моду вошла интерактивность: руками трогать уже кое-где и кое-что можно. Мы с сыном прослышали, что в Политехническом открылась комната для детских экспериментов, и поскольку он у нас собирается быть изобретателем, мы туда, конечно, направились. Ну что сказать? Действительно, в огромном музее среди внушительных макетов паровых турбин и доменных печей выделили небольшую комнатку, поставили в ней несколько разноцветных приборов для детей, на которых можно было проводить разные физические эксперименты. Часть из них не работала, а вокруг остальных зорко курсировали пожилые смотрительницы и наблюдали, чтобы дети без толку не крутили все эти рукоятки, а проводили эксперименты в строгом соответствии с подробной инструкцией, повешенной возле каждого прибора. Детей в комнате было мало, но и те, которые там были, смотрелись явно лишними. Интерактивность — это ведь не просто разрешение прикоснуться, это…
Попробую объяснить на примере. Когда-то, еще при советской власти, мы проходили музейную практику в Эрмитаже. Нас водил замечательный преподаватель древнегреческого искусства Г. И. Соколов, любивший свой предмет так пламенно и верно, как любят разве что невесту. И вот ранним утром, когда музей только открылся и посетителей было совсем немного, он завел нас в пустой зал и велел в обязательном порядке пощупать этот теплый, шероховатый мрамор — да смелее, не кончиками пальцев, полностью, всей ладонью! А сам встал «на стреме» в дверях зала. И в самом деле, без этого прикосновения невозможно было до конца понять, что же это за чудо такое — античная скульптура.
Но это, конечно, было исключением. Зато теперь в нашей стране стали появляться невиданные прежде музеи, и это говорит о многом. Дело не только в том, что в них можно трогать экспонаты руками, — они вообще построены по другому принципу.
Мы были недавно в древнем городе Переславле-Залесском — там есть Музей чайника и Музей утюга. То есть просто два обычных, некогда жилых дома, в которых просто по окрестным дворам собрали эти и другие предметы быта, — то, что раньше выкидывали как старый хлам. А теперь люди могут прийти и узнать, что до электрических утюгов, оказывается, были и другие. Сначала цельнометаллические, которые надо было нагревать в печи. Потом придумали менять в них нагреваемые отдельно железные бруски, потом стали сыпать прямо внутрь полого утюга горячие угли, но это, конечно, очень небезопасный процесс. А еще были утюги со спиртовкой внутри, и даже с газовой горелкой, и такой гладильщик носил за спиной настоящий газовый баллон. Вот, оказывается, сколько всего существовало в мире и в нашей стране, пока всеобщие 220 вольт и глобальные фирмы не положили конец этому разнообразию!
Но дело, конечно, не в самих утюгах, а в ином подходе к музейному делу. Эти музеи — одного с нами роста, они о жизни таких же людей, как и мы сами. Утюги дают потрогать не просто потому, что они железные, и если их сто лет брали и не сломали, так и теперь не сломают — нет, нам дают прикоснуться к ушедшей повседневности. Это маленький мостик в мир прабабушек и прадедушек, а то и родителей… Вот стоит, например, на полке цельнометаллический утюг советского производства 1961 года выпуска. Вы представляете себе: в Советском Союзе первый человек полетел в космос, небывалый триумф науки и техники, — а вот бытовые утюги производились такие же, как в Средние века. Как много это говорит нам о советской жизни!
А что такое старые музеи, от Эрмитажа до краеведческого? Роскошная витрина. Они тоже совершенно необходимы, но по ним мы никогда не поймем, как в то время простые люди одевались, чем пользовались, что ели и пили. И значит, в конечном счете не поймем, как они жили, что чувствовали и думали. Вместо этого нам показывают лучшее из того, что создали они в это время. Это лучшее обязательно надо видеть, но оно — еще не вся картина, а лишь ее часть.
У нас вообще есть склонность к такой вот «витринности», в том числе и в церковной жизни. Создается прекрасная, но несколько абстрактная картина, как оно должно быть в идеальном случае, а что там на практике, в общем-то, и неинтересно. Роскошная мебельная стенка с собраниями сочинений, которые годами никто не открывает, — знакомая картина из детства, не правда ли? Или вот сцена, которую однажды видел в палаточном туристическом лагере. На той полянке, где стояла полевая кухня и готовили еду, был прибит к сосне отрывной календарь, почему-то он оказался православным. Шел Успенский пост, и листочки календаря сообщали нам, что сегодня нам «дозволяется вино и елей», но ни вина, ни елея в наличии просто не было в радиусе десятка километров — нам их заменяли макароны с тушенкой и чай, основные продукты для туриста. Так очень часто происходит с нашей православностью: вот там мы правильно все формулируем, а вот тут, на практике, живем совершенно перпендикулярно этим формулировкам, уж как получится. Следим не столько за жизнью, сколько за чистотой формулировок.
Теперь, наверное, вы понимаете, что порадовало меня в этом музее: радостное внимание к реальной нашей жизни. Я очень люблю Эрмитаж и Третьяковку, они просто необходимы, но и без такого музея утюгов наше видение мира тоже будет не совсем полным. И не случайно сына пришлось утаскивать оттуда чуть ли не за уши… Хотя, конечно, там еще были очень симпатичные девушки-экскурсоводы, которые лихо и задорно управлялись со всеми утюгами и чайниками. Может быть, еще и в этом дело.
А еще мы недавно буквально наткнулись, гуляя по Лосиному острову в Москве, на такой же небольшой деревянный домик под весьма звучным названием: эколого-просветительский центр «Русский быт». Он, похоже, только совсем недавно открылся, там еще немного экспонатов, а посетителей еще меньше, но там уже проходят мастер-классы… или как это назвать? Не сочетается ведь такое понятие с русским бытом. Словом, туда приглашают детей и показывают им, как пользоваться прялкой или ткацким станком, — причем берут настоящее, собранное по разным деревням. Там же неподалеку есть и клуб исторических реконструкторов (ребята восстанавливают средневековое вооружение и учатся обращаться с ним), биостанция с лосями, да много чего есть настоящего, живого, интересного.
Я могу только позавидовать своему сыну: меня в детстве никто не водил в такие музеи.
Как не стать телепузиком: размышления рекламопотребителей
«Реклама-реклама, ну что реклама? Ну, глупость и обман, по большому счету. Да не смотрю я ее!» Так, наверное, скажут очень многие, если спросить их об отношении к рекламе. Может быть, они и сами так думают, но… коммерческая реклама, в отличие от призывов ЦК КПСС, вовсе не требует, чтобы люди с ней соглашались на словах. Пусть ругают, пусть презирают, лишь бы складывали у себя в подсознании навязанные образы, а там все окупится.
Никто вроде бы не воспринимает рекламу всерьез — а выражения «сладкая парочка» или «съел — и порядок» остаются у нас на языке спустя годы после того, как исчезли с экранов первоисточники. Никто вроде бы не придает рекламе особого значения — а «нехалявщика Леню Голубкова» многие помнят отчетливее, чем Татьяну Ларину или Андрея Болконского. Никто вроде бы не считает рекламу учителем жизни — а самые кассовые наши фильмы снимают рекламные режиссеры, и не случайно в клиповом мельтешении проносятся перед зрителем известные бренды, от пельменей до автомобилей… И даже наши анекдоты, оставив дорогого Леонида Ильича, переключились в основном на рекламу — КВН тому лучшее доказательство. А ведь смеется народ только над тем, что уже стало своим, родным, до боли знакомым.
Нет, реклама — это серьезно. Слишком серьезно, чтобы от нее отмахиваться. Это на заре нового русского капитализма она поражала нас своей агрессивностью и ненашестью, словно новые хозяева жизни спешили внушить своим согражданам, насколько они круты и всесильны. Чтобы предлагать шампунь, название которого звучит по-русски как «видал сосун вошь», нужно было чувствовать себя очень уверенно. Но сегодняшняя реклама умнее, вкрадчивее. Она — как будто про нас с вами, про усталых от стирок домохозяек, озорных детей, трудящихся простых парней… Как будто…
Нет, реклама, конечно, нужна и полезна. Она информирует потребителя, и что еще важнее, — она дает СМИ шанс на независимость. Можно ли вообще без нее обойтись? Можно. Например, телеканалы Би-би-си не передают коммерческой рекламы. Но это значит, что телевизоры в Британии лицензионные, то есть каждый владелец волшебного ящика платит государству определенную сумму в год, вне зависимости от того, смотрит ли он Би-би-си. Вы готовы так платить первому каналу? Более того, вы готовы доверять ваши деньги «на телевизор» государственным чиновникам? Или, может быть, вы согласны вернуться в те времена, когда во всех СМИ рекламировался с утра до вечера только один бренд — КПСС, а сортов пива существовало два: «пиво есть» и «пива нет»?
Если не согласны, реклама не покажется слишком высокой ценой. Но и опасности рекламы надо сознавать четко.
Она опасна даже не тем, что подчас стимулирует искусственный спрос и заставляет людей необдуманно тратить деньги. Хуже другое: почти любая реклама на самом деле продвигает не просто тот или иной бренд, но еще и определенный взгляд на мир. Будь это иначе, рекламные ролики и объявления просто рассказывали бы о свойствах товара: «Это очень вкусный шоколад, отличный стиральный порошок, замечательное пиво, вам они обязательно понравятся». Но так слишком скучно. И рекламщики создают свою параллельную реальность.
Она ярка, она запоминается, особенно когда эту виртуальную реальность тебе показывают раз за разом, и ты уже наизусть выучиваешь лица, жесты и фразы. Не всегда вспомнишь и название продукта, а вот ощущение неземного счастья на лице рекламного персонажа намертво впечатывается в твое сознание.
В особенности это касается детей. Растет поколение, которое учится родному языку не по стихам Маршака и Барто, а по рекламным слоганам. Малыши, передвигаясь по супермаркету в корзинках на колесиках, смотрят по сторонам, узнают знакомые товары и бойко восклицают: «Суперупаковка — веселая тусовка!»
В девчачьей анкете одна из подруг нашей дочери, вовсе не плохая и не глупая, на вопрос «О чем ты мечтаешь?» ответила: «Чтобы у меня все было». Что — все? Ум, талант, здоровье? Видимо, автомобиль класса «премиум», навороченный пылесос, квартира в престижном доме, — все то, о чем навязчиво рассказывают нашим детям идеологи общества потребления, так подозрительно похожие на былых идеологов социализма.
Маленький ребенок не знает условности, буквально понимая все, что видит и слышит. Герои рекламы для него — реальные персонажи, и их образ жизни, вкусы, пристрастия, манера речи становятся для него эталоном.
Возможно, наиболее рассудительные ребятишки и задумаются: а где же взять денег на эту прекрасную жизнь? Авторы рекламных роликов заботливо подсказывают «верный» способ: вырежьте этикетку или фантик, и вам обязательно повезет: выиграете кругосветное путешествие или на худой конец кружку с логотипом. Словом, «мы сидим, а денежки идут». И почему-то почти никогда не говорится о том, что деньги надо зарабатывать: «проза жизни» грубо нарушила бы законы жанра. Если герои рекламы (как правило, клерки таинственных офисов) и ходят на службу, то, кажется, лишь за тем, чтобы спокойно выпить вдалеке от семьи чашечку растворимого кофе или бутылку минеральной воды.
Но хуже всего, что наша реклама неизменно навязывает определенный и, прямо скажем, противоестественный стиль жизни. Рекламодатели, взывая к самым низменным чувствам потребителя, твердят: «Вы заслужили эту роскошь!», «Вы этого достойны!», «Побалуйте себя!» «Пусть весь мир подождет!»… А дети доверчиво принимают эти призывы за чистую монету. И чем разительнее отличается этот аляповатый мир от их родного дома, тем сильнее обида: где же все то великолепие, которое, по словам этих восхитительных красавиц и прекрасных силачей, они заслужили?
Что же это за вожделенный мир, где все есть, куда приглашает нас экран, придорожный щит или страница глянцевого журнала? Он ничуть не похож на нашу серую действительность, он воистину претендует на звание земного рая…
Познакомимся поближе с образцовой семьей из этой сказочной страны. Глава семейства постоянно страдает от кариеса, перхоти, запаха изо рта, расстройства желудка. Что, впрочем, неудивительно, ведь питается он в основном чипсами, супами из пакетиков и пивом. Ест он крайне неаккуратно и без конца сажает на одежду пятна, которые под силу только самым дорогим стиральным порошкам. В руках этого господина или в его доме вы не увидите ни одной книги, зато машины самых дорогих марок он меняет, похоже, ежегодно.
Дети в этой семье, судя по всему, заняты исключительно тем, что проливают варенье на пол, разбрасывают игрушки и пачкают одежду. Очаровательные карапузы без конца пьют кока-колу и лопают шоколадные батончики. Поэтому их главные враги — страшные кариозные монстры.
Холеная домохозяйка, мать семейства, озабочена, главным образом, приобретением новой бытовой техники, моющих средств, косметики и колготок. Семью она кормит концентратами, а лечит жаропонижающими таблетками. Проблема надежности средств от пота и гигиенических прокладок заботит ее настолько, что впору задуматься о психическом здоровье этой дамы.
Кстати, о прокладках. Благодаря телерекламе наши бедные малыши чуть не с колыбели осведомлены обо всех особенностях женского организма. Сегодня отнюдь не в диковинку увидеть, как девчушка лет пяти вырезает из листка бумаги прокладки для куклы Барби и со знанием дела вставляет ей в трусики.
В любой традиционной культуре было строго табуировано все, что связано с телесным низом. Тем более о подобных вещах искони запрещалось говорить при маленьких детях. Судя по всему, запреты такого рода были далеко не случайны: любой практикующий детский психиатр подтвердит, что их грубое нарушение приводит к тяжелейшим нервно-психическим расстройствам у детей.
Что бы ни рекламировалось, добрая половина рекламных роликов содержит эротический подтекст: пожуйте нашу жевательную резинку — и вы станете неотразимым мужчиной, выпейте наш кофе — в постели вам не будет равных, купите колготки нашей фирмы — и все мужчины будут у ваших ног… Дети, особенно совсем маленькие, не понимая сути намеков, улавливают их эротический дух. Возбуждение, не получая разрядки, трансформируется в агрессивность или может, наоборот, привести к подавленности, беспричинным страхам, энурезу, заиканию.
Особо следует сказать о подростках. Они составляют значительную часть телеаудитории, причем очень активную, в силу возраста постоянно стремящуюся к новизне. Рекламодатели всеми силами стремятся понравиться тинейджерам. Речь юных героев роликов перенасыщена подростковым сленгом: расхваливается «клевая» жвачка, «классное» молоко, «крутая» газировка. А не тянет ли вас, дорогие папы и мамы, вместе с чадом «оттянуться со вкусом»?
Возражать против подростковой культуры глупо. Эпатаж и демонстративное отрицание эстетических и этических норм взрослого мира — естественная и довольно безвредная болезнь роста. Но какими бы вызывающими и дикими ни были выходки тинейджера, ему абсолютно необходима уверенность, что где-то рядом есть те самые «противные» взрослые, которые знают, как на самом деле надо себя вести, и всегда готовы поддержать и прийти на помощь. Подыгрывая вкусам подростков, авторы рекламных роликов лишают детей возможности выражать свой протест против старшего поколения безопасными способами: если взрослые допускают
Телереклама грубо врывается в фильмы в самые драматические моменты. Героиня узнает, что вся ее семья погибла в концлагере. На пике трагического напряжения сцена обрывается и вот уже по экрану запрыгали веселые красотки, рассказывая о преимуществах новых жевательных резинок. Научится ли юный зритель такой рекламы сопереживать чужому горю?
Но, помимо всех этих довольно очевидных недостатков реклама обладает и иными, куда более изощренными и опасными свойствами. Начнем с того, что рекламные слоганы не имеют нормальной текстовой структуры; чаще всего это не законченные, связные предложения, а набор слов, подчас не подчиняющийся законам русского языка, например: «Галина Бланка — буль-буль!» В результате отнюдь не только отвязные подростки, но и солидные люди с парой высших образований начинают ловить себя на том, что в их мыслях или речи нет-нет да и проскользнет привычный слоган. Что же говорить о детях, уровень текстового мышления которых катастрофически падает год от года?
Но воздействуют на нас отнюдь не только слова. Реклама — это сложный комплекс, где нет ничего случайного: внешний вид героев, их одежда, жесты — все продумано до мелочей и имеет конкретного адресата. Реклама стирального порошка обращена прежде всего к зрительницам дневного телесериала, и порошок превратит героиню из замотанной жизнью тетки в бигудях и тапочках в элегантную, ухоженную даму. Но этот образ абсолютно не будет воспринят преуспевающей интеллектуалкой. Поэтому для нее — другой порошок, отличающийся от первого только имиджем героини: ей теперь уже не приходится застирывать по ночам манжеты офисных блузочек, она преуспела и в любви, и в карьере. Бессознательно отождествляя себя с тем или иным героем рекламы, мы, идя в магазин, и делаем выбор среди абсолютно идентичных товаров.
И вот тут впору поговорить о самой, пожалуй, серьезной опасности рекламы: она паразитирует на словах, образах, идеях.
Реклама претендует на осведомленность и научность. Проверки показали, что наш крем от морщин на 67 % эффективнее. Эффективнее чего? В каких единицах измеряется эффективность, чтобы можно было вычислить точный процент? Неважно. Большой телевизионный брат провел за тебя все исследования, тебе не надо думать, тебе надо только заплатить. Весь мир может быть взвешен и подсчитан, и мы не удивимся, если в следующей рекламе нам расскажут, что от нового кондиционера зловредность тещи уменьшилась на 83 %, а вот вкус ее пирожков от нового маргарина, наоборот, улучшился на 74 %.
Реклама претендует на патриотичность. Недолго длился тот период, когда люди хватали иностранные товары; от тех времен остался, например, сугубо российский бренд с громким иностранным названием «Вимм-Билль-Данн». Теперь надо связать товар с традиционными ценностями, с русской историей. И в результате колокольный перезвон превращается в шоколадки; боярыня Морозова — в вешалку для шубы; события из русской истории — в повод распить бутылочку пивка. Реальной России в этом не больше, чем на арбатском развале с матрешками, и все наше культурное наследие оказывается подобием супермаркета, в котором можно выбирать то, что тебе по вкусу, и оставлять в стороне все остальное.
Что самое неприятное, реклама претендует и на некую духовность. Тут, надо сказать, христиане в свое время и сами поддались искушению, когда стали рекламировать, например, храм Христа Спасителя как раз между памперсом и тампаксом. А вот теперь Грааль — Чаша Тайной вечери, которую так упорно искали средневековые рыцари, — становится маркой лимонада. Заплати денежки и спокойно наслаждайся тем, на поиски чего люди когда-то тратили жизнь…
Но плохо даже не то, что реклама прибегает к духовным образам и словам, превращая «райское наслаждение» в дешевый шоколадный батончик. В этом нет ничего нового, значение многих слов всегда стиралось и ветшало. Помните, еще Николай Гумилев писал: «…как пчелы в улье опустелом, дурно пахнут мертвые слова». Так, в христианском словаре «прелесть» обозначает состояние, когда человек ослеплен, прельщен бесами или страстями, но еще до всякой рекламы в салонах XIX века «прелесть» звучала как высшая похвала женской красоте или художественному изяществу.
Но современная реклама именно в силу этой своей навязчивости, агрессивности, неразборчивости ускоряет процесс вымирания слов так, как никакому салону Анны Павловны Шерер и не снилось. Она взывает к тем ценностям, которые разделяют практически все, и старается навесить к ним в нагрузку свой копеечный товар. А в результате — опошляет самое драгоценное.
Мечта, любовь, счастье — все то, что требует огромных душевных и нравственных усилий, оказывается доступным и легко достижимым с помощью «волшебной палочки». Выстирайте белье с нашим кондиционером — и близкие будут поражены вашей любовью. «Лучшее во мне» — это, оказывается, чай известной марки, а чтобы «все в жизни получилось», достаточно «зарядить мозги» при помощи шоколадного батончика.
А что такое «мужской характер»? Это, разумеется, пиво, пиво, и еще раз пиво, но и определенная твердость тоже: если жена попросила помочь по дому, надо отшить ее так, чтобы мало не показалось. А что нам делать с друзьями? Разводить, продавать, грузить и все такое прочее, ведь на самом деле наши друзья — это новейшие персональные компьютеры, а вовсе не люди.
Мир, действительно живущий по этим правилам, затмил бы оруэлловскую антиутопию.
Ну и что же со всем этим делать? — спросит читатель. Протестовать, требовать от правительства ограничений в рекламе? Что же, это можно. Вот, например, ограничили рекламу пива. Теперь его нельзя восхвалять в дневное время — и его восхваляют в основном вечером; теперь нельзя показывать людей и животных — и пейзажи пивопития напоминают то ли результат взрыва нейтронной бомбы, то ли бред аутиста. Словом, ограничения не слишком помогают справиться с этой напастью.
Так что остается одно: иметь на плечах голову, а в руке при просмотре телепередач — пульт, с помощью которого так легко заставить назойливую рекламу замолчать. Особенно когда перед экраном сидят дети, воспринимающие все слишком всерьез.
И главное, главное, главное — воспитывать в себе и своих малышах два качества: ответственность за сделанный выбор и чувство вкуса. Именно они позволяют отличить драгоценность от конфетного фантика. Человек, который живет настоящей жизнью, вряд ли поддастся на искушения жизни придуманной, искусственной, заемной. А что эта жизнь никуда с экранов и страниц не денется — это будет уже не наше дело. И прав будет наш гипотетический собеседник: «Ну реклама, ну и что реклама?»
«Ты этого достойна!»
Одна очень славная девушка высказала заветную мечту: хорошо бы мужчины сдавали 40 % своей зарплаты в особый фонд, из которого платили бы зарплату женщинам, — ну просто за то, что они такие прекрасные! Меня немного удивила некруглая цифра, 40 %, но гораздо более того — социалистический настрой самой мечты. Эта девушка не жила при социализме: когда в магазинах пропали продукты, а на Манежную площадь вылились митинги, она была еще совсем крохотной. Она выросла уже в рыночную эпоху — откуда же такая сугубо социалистическая идея? Если бы она сказала: «Хочу выйти замуж за принца, да так, чтобы не работать, а только радовать его своей красотой», — это было бы мне куда понятнее. Но чтобы вот так вот перераспределять в общегосударственном порядке, это уже явно в духе Совнаркома.
Только давайте не будем ругать саму девушку, она простодушно высказала то, о чем все мы почти так или иначе мечтаем. Мы, москвичи, вполне довольны тем, что деньги фабрик и нефтяных скважин со всей страны оседают в нашем прекрасном городе, а жители какого-нибудь Васюганья мечтают, чтобы таким 40-процентным налогом обложили эту заевшуюся и обнаглевшую столицу, разумеется, в пользу их прекрасного края. И если мы поедем отдыхать в Крым например, мы увидим ровно то же самое: с нас будут требовать на каждом шагу немалые деньги просто за то, что Крым так невыразимо прекрасен, а вовсе не за качество предлагаемых услуг (оно мало чем отличается от советского). Если уж мы воспринимаем все это как норму, то отчего бы не понять и девичью мечту? Нет в ней ничего особенного.
Хотя, с другой стороны, какой же тут социализм? Мы же помним, как со школы нам вдалбливали: общественное выше личного (потому и пионерский салют отдается ладонью, поднятой над головой), и на каждом шагу юный пионер или пионерка слышали: «Ты должен, ты обязана». Привычно отвечали на эту трескотню дежурным: «Всегда готов» и шли играть в футбол, прыгать через резиночку, а то и курить в соседней подворотне. Вот это было для нас настоящее!
Потом информационное поле резко изменилось, и нам стали вдалбливать: «Ты имеешь право!» Интересно, что чем больше говорили о правах, тем скуднее становилась жизнь большинства, и вторую часть нам явно не договаривали: «Да, теперь ты имеешь право, но зато теперь никто тебе ничего не обязан, так что крутись сам, как знаешь». Неудивительно, что простой народ права эти не слишком высоко ценил и при случае не особенно возражал, когда их стали постепенно менять на стабильность.
Но особенно усердствовала реклама. Нашим милым девушкам она никогда не говорила: «Вот тебе хорошая косметика или одежда». Она пафосно восклицала: «Ты этого достойна!» За что удостоилась, как заслужила? А никак, просто потому, что ты такая прекрасная, — ты этого достойна. Кто и сколько будет за это платить, дело десятое, хотя, конечно, надо будет кого-нибудь найти, потому что достойна, и все тут. А если у тебя этого нет — ты лузерша и лохушка. Ну а как иначе рекламистам продать сто тридцать пятую за последние полгода модель мобильного телефона со встроенным всем, что только туда встраивается?
Мы уже привыкли быть потребителями-индивидуалистами. Это не просто западная модель поведения, но модель Дикого Запада, потому что в «одомашненных» западных краях как раз совершенно не принято щеголять крикливо дорогими вещами, а самое главное, там существует своя система общественных отношений, где достаточно строго прописаны права и обязанности каждого. Впрочем, и на социализм это тоже очень похоже, потому что на Западе главный девиз — «я могу себе это позволить, потому что достаточно зарабатываю». Бездуховно, согласен, и звучит совершенно потребительски. Но когда человек ожидает того же от правительства, профсоюза или богатого жениха просто по принципу «я достоин», потребительства тут столько же, а вот безответственности — намного больше.
Примерно так и в большой экономике. Еще совсем недавно молодой офисный работник был уверен, что достоин стартовой зарплаты в полторы-две тысячи долларов просто так, безо всякой связи с работой, которую будет делать. Не «нам повезло с ценами на нефть, кто его знает, как надолго», а именно что «мы этого достойны». В результате российская экономика накрепко привязывается к экспорту нефти: чтобы продавать что-нибудь иное, надо научиться делать это иное или существенно лучше, или хотя бы существенно дешевле, чем все остальные страны. А у нас, разумеется, ВАЗ до сих пор уверен, что новые «жигули» достойны стоять в одном ряду с иномарками, и правительство обязано обеспечить соответствующий уровень цен. Можно ли всерьез рассчитывать на улучшение качества этих самых «жигулей», если они изначально «достойны»?
Словом, надо нам что-то менять — не только в «жигулях», но прежде всего в головах.
А вот в церковной жизни вроде бы все совсем не так. Мы поем «достойно есть», а не «я этого достойна», даже наоборот, очень много говорится о собственном недостоинстве. Но замена плюса на минус еще не означает отказа от старой потребительской схемы: человек, может быть, недостоин, но зато он удостоился, и в любом случае он — пассивный потребитель благодати. Например, причастие. Да, я совершенно согласен, что необходима подготовка и что исповедь призвана играть в ней важнейшую роль, но не превращается ли порой наша практика в какое-то распределение благодати по талонам, выдаваемым в виде разрешительной молитвы? Прочитал, что положено, подошел под епитрахиль — вот и достоин, а тот не достоин, потому что не прочитал и не подходил. И так уничтожается это удивительное ощущение таинства: Христос идет за нас на Крест, Он сажает нас за один стол с апостолами — кто вообще может хвалиться тут своим достоинством и готовностью?! А наши приготовительные молитвы — всего лишь попытка осознать свое несоответствие этой Жертве, очень нужная для нас попытка. Но не более того.
Впрочем, это касается и куда менее значимых вещей. В свое время другая девушка выражала другое пожелание: а хорошо бы, говорила она, чтобы храмы были открыты не только во время богослужения, а всегда, и чтобы там сидел священник, с которым я могла бы поговорить о чем-то важном хоть в три часа ночи… Конечно хорошо бы, кто спорит. Я едва удержался тогда, чтобы не спросить ту самую девушку: вот ты христианка, причем грамотная, так готова ли ты ходить дежурить в свой приходской храм, чтобы в три часа ночи сомневающемуся, отчаявшемуся, заблудившемуся человеку было бы с кем поговорить? Может быть, пьяному, неопрятному, неприятному тебе человеку… И не по вдохновению туда ходить, а по расписанию? Иными словами, не «я этого достойна», и не «я бы этого хотела», а «я за это отвечаю»? Если ты не готова и я не готов, то никто и не будет этого делать.
И это касается очень многого в нашей церковной жизни. Мы видим несовершенства земной Церкви, порой вопиющие расхождения между тем, чему учит Евангелие, и тем, что творится в данном конкретном храме. Такое действительно встречается, и не так уж и редко. Видят это и внешние и часто предъявляют церковным людям претензии, порой справедливые, порой — нет. Но в огромном количестве случаев эти претензии к церковной жизни (будь то изнутри, будь то снаружи) сводятся к простому тезису: «Нам нужна другая, более совершенная, более святая… ну хотя бы более удобная церковь». И звучит за этим все тот же мотив: «Мы этого достойны!» Почему, интересно?
Нет, конечно, любой человек достоин самого лучшего, и в нашей жизни есть очень много такого, с чем приходится мириться, что ни в коем случае нельзя принимать как норму. Но я предлагаю начать с другого конца: что можем мы сделать здесь и сейчас, чтобы сделать мир чуточку более достойным нашего высокого звания Человека.
Пожалуйста, заплатите дань!
Государство периодически напоминает нам: «Пожалуйста, заплатите налоги!» И мы понимаем, что да, действительно, нужно платить, чтобы были средства у детских домов и военных, чтобы ходил городской транспорт и строились дороги. Платить, правда, не очень хочется, и мы нередко предпочитаем давать и получать конвертики, минуя бухгалтерию. Во-первых, и это главное — денег на налоги элементарно жалко. Во-вторых, платить официально, через бухгалтерию, часто бывает очень неудобно. Да и государство тратит эти самые средства как-то уж очень широко и бездумно, нас с вами не спросивши. И хочется помочь непосредственно какому-нибудь детдому, а не просто перечислять средства начальству: еще вопрос, на что оно их потратит.
Но есть тут и еще одна сторона: как именно эти самые налоги с нас собирают. Собственно, существуют две основные модели. Первая — это взимание дани: налетели «начальные люди», похватали что попало, отлупили кого ни попадя и отбыли восвояси. Если мало им показалось — прискакали во второй и даже в третий раз… Всякий нормальный человек, естественно, от таких сборщиков прячет все, что только возможно, а в особо суровых ситуациях и за рогатину может взяться, если до отчаяния его довести. Все, наверное, помнят рассказ из «Повести временных лет» про князя Игоря и древлян. Эта модель, прямо скажем, не очень эффективна в современном мире.
Само слово «налог» предполагает другую модель отношений, договорную: государство и гражданин играют по определенным правилам, и если возникают споры, то существуют и способы урегулировать их, причем гражданин четко понимает свои права и может их отстаивать. Ведь он не подданный, а налогоплательщик, а значит, первично не государство, а именно он: государство и живет на его деньги. Собственно, когда нас в очередной раз с рекламных щитов просят: «Пожалуйста, заплатите», то предполагают именно эту модель отношений. Она куда эффективнее, но и намного сложнее: налететь и отнять при наличии силы всегда возможно, а вот установить доверие — это еще надо постараться. И в нашей стране, надо признаться, не особенно стараются пока ни граждане, ни государство.
Я расскажу только две истории из собственного опыта, из которых хочу сделать оптимистичный вывод: прогресс есть. Маленький, правда, но есть.
В первый раз меня вызвали в налоговую в самом конце 1990-х. Дело в том, что по основному месту работы (один из институтов Академии наук) я получал сущие копейки, гораздо больше выходило в других местах. По тогдашнему законодательству я сам должен был суммировать все свои доходы и подавать декларацию, налогообложение шло по прогрессивной шкале. Свыше 100 тысяч рублей в год — уже 35 %. Это, как вы понимаете, немногим больше 8 тысяч в месяц грязными, зарплата и по тем последефолтным временам не ахти какая. У меня, с учетом всех источников заработка, получалось около 15 тысяч в месяц (это до налогов!), и жила семья почти исключительно на эти деньги впятером: мы с женой (она была в декретном отпуске и получала мизерное пособие) и трое детей. Знаете, какие были положены налоговые скидки на детей? Запомнил это отлично. Из-под налогообложения можно было вывести 70 рублей в месяц на каждого ребенка. Семьдесят! И ни копейки больше государство уступать нам не хотело.
За неуплату положенного меня наказали строго: пересчитали налоги, оштрафовали за неподачу декларации, начислили пеню за недоплаченный налог. Чтобы все это заплатить, пришлось ждать отпускных вместе с очередной получкой и прямо от кассы нести всю сумму в Сбербанк, расплачиваться по налогам на безумные наши сверхприбыли, больше восьми тысяч в месяц на семью из пяти человек. Все по закону, система сработала слаженно и четко.
Это было время, когда очень много говорилось о либерализме, рынке и всем таком прочем. Время, когда практически все получатели реальных сверхдоходов в той или иной мере творили то, за что потом посадили одного Ходорковского. Но налоговой инспекции было проще бороться не с ними, а со мной, и я ее прекрасно понимаю: акулы рынка так легко бы им не дались.
Когда следующее поколение властителей, уже далеко не столь либеральных, ввело плоский подоходный налог в размере 13 %, отменило обязательную подачу деклараций, а заодно и налог на наследство, то «раб судьбу благословил». И задумался, насколько на самом деле были либералами те, кто так себя называл…
Недавно мне снова пришлось ходить в налоговую. Дело в том, что я продал и купил квартиру; по нашим законам это дает мне право на налоговый вычет в размере официальной стоимости новой квартиры, правда, такой вычет можно получить лишь раз в жизни. Конечно, деньги это не маленькие, и я решил этой возможностью воспользоваться. А заодно и попросить положенный вычет в размере 20 % на полученные гонорары — такая возможность тоже предусмотрена законом. Скачал я на сайте налоговой службы программу для составления декларации, потом приехал со своей декларацией в инспекцию, попросил проверить мои бумаги. Вежливый молодой человек с цветными татуировками во всю руку (именно так я представлял себе налоговиков!) сказал, что все оформлено правильно и ответ они должны дать в течение месяца.
Ответа не было. Дело в том, что маленький вычет за гонорары приплюсовывался к большому, за квартиру, и получившаяся сумма удивила девушку, занимавшуюся проверкой бумаг: откуда взялась эта цифра? Она отметила свое недоумение карандашом и положила дело на полку, на три месяца с половиной, пока я, так и не дождавшись ответа, не приехал сам в налоговую разбираться. Тогда удивленная девушка, тоже отменно вежливая, обратилась за консультацией к тетушке зрелых лет. И тетушка очень живо, со знакомыми до боли интонациями объяснила мне, что:
• таких вычетов они не предоставляют, а кто говорит иное, тот не знает кодекса;
• да и программа на сайте налоговой службы тоже кодекса не знает, и парень из другой комнаты не знает его совсем, знает только она;
• но мне она этот самый кодекс не покажет, я должен ей верить на слово и ни о чем ее не спрашивать;
• если парень из соседней комнаты обещал рассмотреть мое дело в течение месяца, то все вопросы только к нему, а она тут ни при чем;
• много нас тут таких ходит;
• у нее вообще начался обед;
• при желании она может мне устроить такую проверку за три последних года, что мало не покажется.
Вот, собственно, и все. А мне-то казалось, что времена сбора дани постепенно уходят в прошлое: вот и сотрудники налоговой разговаривают очень вежливо, и в Интернете можно бесплатно скачать программу по заполнению деклараций, и правила упростились… Но нет, не до конца еще ушли те времена. По крайней мере, пока не ушла на пенсию та тетенька, — да и одна ли она такая?
В общем, декларацию пришлось переделывать, от маленького гонорарного вычета отказываться. Как в анекдоте: право я на него имею, но воспользоваться этим правом не могу. А вычет за купленную квартиру действительно предоставили, с этим все в порядке.
Впрочем, в налоговой инспекции стало мне видно: подрастает новое поколение. И мне отчего-то хочется верить, что когда в следующий раз эти самые парни и девушки скажут мне: «Пожалуйста, заплатите налоги», — в игру по единым и прозрачным правилам действительно можно будет поверить.
Очень мне хочется так думать.
Дождавшись варваров
У замечательного греческого поэта Константиноса Кавафиса есть стихотворение «В ожидании варваров». Вот как оно начинается в переводе Ирины Ковалевой (а есть и другие):
Стихотворение заканчивается тем, что варвары так и не приходят и весь столичный город пребывает в полном недоумении: как теперь быть, когда вся жизнь была подстроена под варваров, а они вдруг взяли да и не явились?
А ведь Византия на самом деле так и жила, в постоянном ожидании варваров. Да, укреплялись городские стены Константинополя, изобретались новые виды оружия, совершенствовалась тактика. Но гораздо чаще, чем на поле боя, победа приходила через дипломатию и просвещение этих самых варваров. Не случайно в «Повести временных лет» мы читаем о том, как славянские варвары сначала прибили щит своего князя к воротам Царьграда, через некоторое время взяли Херсонес, а потом… потом приняли крещение и стали старательными учениками византийцев.
Сегодня Константинополь давно стал турецким Стамбулом, византийский двуглавый орел исчез с герба Греции, но он по-прежнему остается на гербах России, Сербии, Черногории и даже Албании — те самые бывшие варвары сохраняют византийское наследство. Именно потому, что когда-то византийцы дождались варваров и сумели обратить их в свою веру, передать им свою культуру, и появилась на свете Русь-Россия, какой мы ее знаем, да и вообще все «византийское содружество наций» (термин Д. Оболенского), надолго пережившее саму Византию.
Поделиться книгой: