Помоги проекту - поделись книгой:
Человек. Понятно, Ваня, понятно.
Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
И в аравийском урагане…
Жорж. Знаю, эти его стихи. Дочь их любила, и при последнем свидании пробормотала… Она уже не понимала, кто я, или было ей всё равно…
Ваня. Я не про упоение – это кураж, я про любовь.
Жорж. Да ведь когда об нее ударяешься, свет с тьмою путается, и когда женщина ради тебя собой жертвует, и когда Бог отнимает дочь…
Иуда. Это не Бог отнимает.
Человек. (Иронично). Это от общего беспорядка вещей, за который Он ответственности не несет, да? Или я опять виноват? Плохое всё от меня людям, так?
Иуда. Не так.
Человек. Уже спасибо.
Иуда. И до людей тебе вообще дела мало. У тебя не с ними, а с Богом счеты.
Человек. Ух, сказанул! Ты прямо в душу лезешь. У меня ее, правда, нет, но ты сумел.
Ваня, Иуда вместе: Цыган, замолчи! Уймись!
Жорж. (Ёжась). Прохладно, накину что-нибудь.
Человек. Слушай, Иуда. А почему ты всё время их сторону держишь?
Иуда. Чью?
Человек. (Показывает вверх). Их. Ты же (крутит рукой, подыскивая слова)… ну, одним словом – Иуда.
Иуда. Я исправился.
Человек. Нет, Ваня, каков он тебе?!
Ваня. А разве не может?
Человек. Я в другое не верю – в эти тридцать серебряников. Смешная ж цена!
Ваня. (Смущенно). Там любая цена… как бы это, неподходящая.
Человек. Ну предположим, что срочно деньги понадобились, а продать, ха-ха, больше нечего было. (К Иуде): А на что, позволь спросить, тебе вдруг деньги понадобились? Тем более, Ваня, он у них казначеем был – мог взять на мелкие расходы. Мог ведь?
Иуда. (Без злобы). Изыди.
Человек. Щ-ас, как же.
Ваня. (Просительно). Князь, решили ведь уже этот вопрос.
Человек. Не совсем, не-е совсем. Тут (щелкает пальцами)… не понимаю пока, но есть ключик какой-то. Так, ладно. Сознательно ты погубление души, как высшую форму, тоже не выбирал.
Иуда. Какая же это высшая форма?
Человек. Отказ от всякого благополучия. Ты сам заявлял: объединяющим, всечеловеческим является только горе. Вот и захотел тут самую нижнюю точку занять. (Неуверенно). А-а?
Иуда. Сам знаешь, что говоришь ерунду. До чего ж ты, однако, любишь озорничать.
Человек. Хм…
Ваня. (С улыбкой). Что, князь, поймал вас Иуда?
Человек. Да-а, прямо в сердце осиновый кол. Так и надо нас – нечисть, так и надо!
Иуда. Не обиделся, не представляйся.
Человек. Нет, конечно. И в общем – правильно. Только от озорства моего людям вреда немного, а сравнительно, что сами друг с другом творят, так и совсем пустяки. Во-вторых, где-то ж мне надо быть между вами и не вами. Имею я право на свою территорию?
Ваня. Имеете.
Человек. Значит, радоваться, после того как меня, э, как я… и опять же глядя на вас дорогих, мне нечему. В горе пребывать не научен. И с какой стати? Я нигде не подписывался. Ну и куда деваться-то – вот и озорничаю слегка. (Видит появившегося и грозит ему пальцем): М-м… Шу-ра! Уф, ты вовремя. У меня к тебе поэтическая претензия есть одна.
Пушкин. Изволь, только дай мне сначала сказать. Вспомнил вдруг, и ясно – будто вчера, как в детстве дознавался у взрослых какой он – черт. И сильно хотелось свидеться, да так что страх одолевал – а если не будет случая. И копились вопросы – помню, много (хлопает себя по бедрам). Досада, не помню нынче ни одного!
Человек. Ну а взрослые что тебе говорили?
Пушкин. (Смеется). Что с рогами ты и хвостом. Да я и тогда им не верил.
Человек. Жалко, вопросы забыл.
Пушкин. Ан, вспомнил сейчас один! (Вскидывает голову). Так ведь главный самый и вспомнил.
Человек. Ой любопытно, Шура, я весь внимание.
Пушкин. А что мы с тобой будем делать, когда ты людей всех погубишь?
Ваня. Вот это да!
Иуда тихо смеется.
Человек. Спасибо за хороший вопрос, м-м… однако почему, погубив всех, я тебя был должен оставить? Ты к этому причину какую видел?
Пушкин. (Смешливо пожимая плечами): А без всякой причины. Вот сижу у себя в детской в сумерек при незажженных еще свечах, и чувствую – оно так случилось и сейчас ты войдешь.
Человек. Эх, видно плохой из меня погубитель, а то б я всё провернул задолго до детской твоей.
Раздается не рядом, а дальше, кажется – за окном:
Иуда. Где это он?
Ваня. (Глядит в окно). На улицу вышел.
Человек. (Пушкину). А почему ты думал, что от меня непременно погубленье людям произойдет?
Пушкин. Да сомнений даже не было – столько чепухи от них, глупостей, дряни…
Ваня. А хорошее?
Пушкин. Ах милый Ваня, как его много тоже было! Когда в первый раз увидел Наталью, мир исчез – она, я и Бог. Как я просил у Него – всё что угодно! Пусть маленький мне будет кусочек жизни, но только бы с ней!
Человек. И допросился.
Пушкин. А не шло оно дальше мечты. И когда на второе предложение мне согласьем ответили, вот возникло оно в первый раз – а моё ли? Не чужой ли я судьбы добытчик?
Человек. Шура, как сейчас говорят: не парся. Вышла б она за другого, всё равно через четыре года началось бы то же самое и закончилось бы дуэлью, только с другим участником.
Пушкин. Так… наверное.
Ваня. Разве вдохновения вашего, поэтического, не прибавилось от супружества с такой женщиной?
Пушкин. (С легким смехом). Добрый Ваня, вдохновение от другого совсем является, и почти всегда от того, что бежишь из этого мира. Там, в вымыслах, жизнь протекает другая – без фальши, приспособленья, и можно любую чужую почувствовать как свою. (Задумывается на секунду). Получается вот – жизнь моя лишь собранье стихий. (Снова чуть умолкает). И оставались бы они там, где свобода витает между светом и тьмою… для какой я здесь надобности?
Иуда. Для людей.
Ваня. Без вас и представить нельзя литературу русскую.
Человек. А без Гёте и Шиллера литературу немецкую. Что, сильно помогло через сто лет?.. Шура, ты не грузись, радуйся, во-первых, что тебе доверили роль подопытного кролика, а во-вторых, значенье твое возрастает.
Пушкин. Отчего же оно возрастает?
Человек. Оттого что своего всё меньше и меньше. Сейчас говорят: «Пушкин наше всё», а скоро скажут: «Всё наше (разводит руки и гримасой делает – пшик) Пушкин».
Пушкин запрокидывает голову и смеется.
Иуда. Ну вот эти издевки твои самому не надоели?
Пушкин. И правда, смех – да сквозь слёзы.
Человек. А теперь претензию дай сказать.
Пушкин. Покорен выслушать.
Человек. Ты зачем изобразил мою встречу в аду с Иудой, будто я на радостях его в уста целовал?
Пушкин. … постой… так то маленькое совсем стихотворение.
Человек. Что ж, маленькая неправда – всё равно неправда. Перво-наперво, в аду я не проживаю – место не моё, и до крайности неудобное. А главное, с какой это больной головы я бы стал его в уста целовать? Даже если бы он очень просил. Как там у тебя, Шура: «И Сатана, привстав, с веселием на лике лобзанием своим насквозь прожег уста» (Жестом предлагает продолжить).
Пушкин. (Неохотно очень). «В предательскую ночь лобзавшие Христа»… Не принимай близко, князь, фантазия иногда такое вытворит, сам потом удивляешься – к чему и зачем.
Человек. Однако сочно изобразил нашу с ним встречу! Иуда, тебе понравилось?
Иуда. Стихосложение отличное как всегда.
Человек. Нет, сюжет?
Иуда. (Мотнув головой). Тьфу!
Человек. Это от души! Что доказывает – душа у Иуды есть. Значит, тебе такой поцелуй – ну никак?.. А за тридцать серебряников?
Ваня. (Укоризненно). Князь, снова за своё!
Человек. А за сорок?
Пушкин. (Со смехом). Нянька б сказала: бедовый ты, князь!
Человек. Мы, Шура, такие оба. (К Иуде): За пятьдесят?… Поторопись, пока не раздумал! (Хочет еще что-то сказать, но застывает). Стоп… вот оно как… (Удивленно и больше себе самому). Так, я понял.
Пушкин. Что понял?
Ваня. Что поняли?
Человек. (Еще не до конца отойдя от удивления). А вот то самое главное… Да как я раньше?!.. (К Пушкину и Ване). Теперь понятно, почему тридцать, почему мизер такой.
Пушкин. И почему?
Человек. (Тыкая пальцем в Иуду). Почувствовал, что Он (палец вверх) дрогнул, что может от своей миссии отказаться, – и побежал срочно с доносом – готовиться, де, мятеж, и он (указывая на Иуду) готов открыть всё за небольшую плату. Плату маленькую и назвал, чтобы не отпугнуть, чтобы выслушали, не отказались. Но и видимость корысти хотел соблюсти.
Иуда. (Заметно волнуясь). Уйми свои домыслы.
Человек. (Иуде). Там, на Вечере, ты понял, что Он не уверен в себе! И решил отрезать Ему путь к отступлению!
Иуда. Замолчи!
Человек. Он дрогнул, я чувствовал – так должно было быть!
Иуда. Не смей так о нем! Ты грязное животное!
Поделиться книгой: