Не возжелай мне зла

– Возможно. В делах об изнасиловании, например, злоумышленник участвовал в нескольких эпизодах. Но в вашем случае… Скорее всего, Робби преступника хорошо знает.

Мы все смотрим на Робби. Трудно сказать, о чем он сейчас думает. Уставился на свои босые ноги, утопив пальцы в ковре. Ему явно не по себе. Мне хочется прижать его к груди, но я понимаю, что ему вряд ли понравится прилюдное проявление чувств.

– Иногда наркотики в напиток друг другу подмешивают друзья. Обычно смеха ради. Все остальное относится к злому умыслу, – поясняет О’Рейли. – Судя по тому состоянию, в котором Робби привезли в больницу, он проглотил очень большую дозу.

– Значит, злой умысел? – тихо спрашиваю я.

– Существует вероятность, что человек, который это сделал, ошибся в дозировке, но… – (Видно, что ему очень не хочется договаривать.) – Лично я склонен думать, что мы имеем дело именно со злым умыслом.

– Но кто мог совершить такое? И зачем?

Меня снова охватывает тревога. Фил сидит рядом на диване, и я ловлю себя на мысли, что мне хочется взять его за руку; пальцы сами тянутся, но я вовремя спохватываюсь, хватаюсь за подушку и крепко прижимаю ее к груди.

– Бессмыслица какая-то.

– Никто из моих друзей этого сделать не мог, – заявляет Робби.

– Ты же не знаешь, на что способны эти твои друзья, – говорит Фил.

– Это ты не знаешь, на что способны мои друзья! – огрызается Робби, сверкая на отца глазами. – А я знаю.

– Факт остается фактом: если ты не принимал оксибутират сам, то…

– Я уже сто раз повторял, – чуть не кричит Робби, всем телом подавшись к отцу, – я ничего такого не принимал!

– Значит, у кого-то из твоих приятелей на тебя зуб, – гнет свое Фил. – Может, ты кого-то обидел?

Лицо Робби каменеет. Он что-то бормочет вполголоса и откидывается на спинку дивана, раздраженно отбивая какой-то ритм ногой по ковру. Фил переводит взгляд на Марка:

– Марк, ты, случайно, не знаешь, кого Робби мог обидеть?

– Да ради бога! – вскидывается Робби, так что Марк не успевает раскрыть рот. – Они не такие, как вы думаете! Никто из них вообще ни разу не пробовал бутират, не то что подсовывать его мне!

– Надо учитывать любую возможность, – говорит Фил. – Иначе так и не узнаем, как наркотик попал в твой организм.

– Да зачем узнавать? – с вызовом кричит Робби. – Это уже случилось, и все позади, а теперь я просто хочу жить прежней жизнью.

– Сейчас нам надо поговорить отдельно с каждым мальчиком, – прерывает наконец О’Рейли откровенно враждебную перебранку Робби с отцом. Он смотрит на Марка, потом на Робби и поворачивается ко мне. – У вас есть еще одна комната, где констебль Буллуоркс мог бы побеседовать с Марком?

– Да, – вскакиваю я. – Здесь рядом небольшой кабинет.

– А нам с мужем можно присутствовать? – спрашивает Лейла.

– Как скажет ваш сын. Ему уже семнадцать лет, и по закону мы имеем право допрашивать его без согласия родителей.

Мы все смотрим на Марка, он быстро переглядывается с Робби и только потом открывает рот:

– Я справлюсь сам.

– Ты уверен? А вот я не очень… – Лейла хватается за рукав Арчи. – Как думаешь, один из нас должен присутствовать при допросе? Или, может, адвокат? – Арчи не успевает ответить, Лейла добавляет: – Мальчиков ни в чем не обвиняют, но они имеют полное право на юридическое представительство.

– Все в порядке, мама, – говорит Марк, и на его напряженном лице появляется раздражение. – Хватит делать из мухи слона.

Он идет к двери, и Буллуоркс следует за ним. Арчи берет Лейлу за руку и что-то шепчет ей на ухо. Я жду, что она станет настаивать на своем, но она этого не делает. Арчи встает, выходит на кухню, и она молча идет следом.

– Выпейте чаю… В холодильнике полно еды, угощайтесь, – кричу я им в спину. – А вы хотите чаю, инспектор?

– Нет, спасибо.

Он улыбается в ответ, потом поворачивается к окну, у которого стоит Робби, разглядывая заброшенный дворик. Я вижу ветку вьющейся розы, которая тянется к свету, и вспоминаю, что давно надо заняться садиком, пока с зарослями еще можно справиться.

– Робби, ты не против, если я сначала потолкую с твоими родителями?

– Пожалуйста. – Настроение Робби сразу меняется, лицо светлеет, и он прямиком направляется к двери. – Я буду в своей комнате.

– Рад, что от него отстали, – говорит О’Рейли, когда Робби хлопает за собой дверью.

Спешу занять место: народу поубавилось, и сидеть рядом с Филом теперь не обязательно. Он слишком хорошо меня изучил, ему известны такие интимные подробности, о каких не подозревает ни один мужчина в мире, и не обязательно связанные с сексом. Многое значит не меньше, если не больше: например, он знает, о чем я мечтаю, чего добиваюсь в жизни, чего боюсь и о чем сожалею, знает мои ежедневные проблемы и заботы. Я всегда верила ему всем своим существом, всегда остро чувствовала нашу близость, порожденную взаимным доверием. Более двадцати лет он был хранилищем всех моих дум, всех моих чувств, и вот теперь это не имеет значения и в счет не идет. Между нами пропасть, хотя мы делаем вид, что никакой пропасти нет, будто мы, как все культурные люди, просто держимся на приличном расстоянии, чтобы не прикасаться друг к другу, не ощущать тепло друг друга. Мне все еще отчаянно грустно оттого, что наши отношения, которые с самого начала были столь чисты и полны глубокого смысла, вот так бездарно закончились.

– Я хочу спросить, – начинаю я, – могло это произойти по ошибке? Допустим, наркотик подмешали не тому, кому хотели. – Я усаживаюсь в кресло в нескольких футах от обоих. – То есть преступление произошло случайно. Я знаю друзей Робби и смею утверждать, что он прав: они давно дружат и весьма крепко.

– А что ты скажешь про драку в школе? С кем он там подрался? – вставляет Фил, и я чувствую, что О’Рейли сразу навостряет уши.

– В прошлом полугодии в школе у него были проблемы с одним мальчиком, они с Робби одногодки, – обращаюсь я к О’Рейли. – Все закончилось дракой в комнате отдыха, и обоих на пару дней отстранили от занятий.

– Мы так и не выяснили, в чем там было дело, – говорит Фил. – И директор школы тоже. Но похоже, оба виноваты.

– Сейчас они снова дружат, – возражаю я.

– Откуда ты знаешь?

– Марк сказал.

– Марк всегда будет защищать Робби. Откуда мне знать, действительно ли у них с этим парнем кончилась вражда. Вдруг мальчишка захотел отомстить.

Фил излагает версию, которая вертелась у меня в голове, когда я расспрашивала Марка в такси. Теперь, слушая, как бывший муж озвучивает ее в присутствии О’Рейли, я думаю, что по отношению к Робби это похоже на предательство, злоупотребление его доверием. Изо всех сил пытаюсь скрыть неудовольствие, явно отраженное на моем лице. Я словно силюсь не чихнуть, когда очень хочется, и понимаю, что мне не удается.

– А как зовут этого мальчика? – спрашивает О’Рейли.

– Дэвид Ренуик. – (Он записывает имя в блокнот.) – Но я не очень-то верю, что он тут замешан, – добавляю я. – Мальчики обязательно указали бы на него как на главного подозреваемого.

– Это решать полиции, – произносит Фил.

Я начинаю не на шутку злиться, но пытаюсь успокоить себя. Однажды я курировала курсы под названием «Управление гневом» и теперь использую один прием: представляю нечто умиротворяющее, например солнечный день на Средиземноморье, песчаный пляж, удобное кресло где-нибудь в тени, интересную книгу, холодный напиток под рукой, детей, радостно плещущихся в лазурной воде. Словом, мир без забот и проблем.

– Мне интересно, – обращается Фил к О’Рейли, – как вы думаете, для такого подростка, как Робби, реакция нормальная?

– В каком смысле?

– Складывается впечатление, что ему все равно, кто это сделал.

– Понимаете… – О’Рейли пожимает плечами. – Его сверстники часто считают, что взрослые делают много шума из ничего. Для него это случилось и уже прошло, он хочет вернуться к нормальной жизни, к тому, что его интересует сейчас. Или же… – Он склоняет голову набок. – Ему есть что скрывать. Вы считаете, это возможно?

– Да, – отвечает Фил, – считаю.

Я демонстративно вздыхаю и утыкаюсь взглядом в пол.

– Да, я считаю, не исключена возможность… что он сам принял бутират, – заключает Фил.

– А я с этим совершенно не согласна. – Голос мой звучит очень громко. – Я думаю…

Фил поднимает руку, и я умолкаю, но не потому, что он мне приказывает: О’Рейли внимательно на меня смотрит, и я хочу сохранить хладнокровие и высказать свое мнение как можно более спокойно.

– А я считаю его равнодушие к вопросу о злоумышленнике подозрительным, – талдычит Фил. – Такое впечатление, будто он понимает, что тут и говорить не о чем.

Я молча слушаю, как О’Рейли и Фил толкуют, насколько вероятно, что Робби с Марком лгут. Это продолжается минуты две. Фил с уверенностью профессионального психиатра рассуждает о том, что на слова подростков нельзя положиться. О’Рейли внимает, и мне приятно видеть на его лице не то чтобы недоверие, но некую неопределенность, словно у него есть свои соображения на этот счет.

– Да что там говорить, все видели, как минуту назад, в этой комнате, они несколько раз переглянулись… – Фил держит паузу. – Причем украдкой.

– При чем здесь украдкой или не украдкой, – говорю я вполголоса. – Просто им не нравится, когда все на них смотрят.

– Значит, вы не считаете, что мальчики нас обманывают, стараются прикрыть друг друга? – поворачивается ко мне О’Рейли.

– Нет, не считаю.

– Как вы думаете, они все-таки могли сами достать бутират и случайно хватить лишку?

– Нет, я не верю, что они намеренно купили наркотики.

– И по вашим сведениям, ваш сын наркотиков не употребляет?

– В общем-то… Алкоголь пьет иногда, ну и марихуану пару раз пробовал. А если посмотреть его дневник, то, кроме того инцидента с дракой, никаких замечаний нет.

– Вы только не обижайтесь, доктор Сомерс, но большинство родителей не знают и половины того, что творят их дети.

Филу явно нравится это замечание, он торжествующе смотрит на меня.

– Тут вы, конечно, правы отчасти, но не более. Я считаю в высшей степени маловероятным, что мой сын употребляет наркотики.

– И вы не замечали изменений в его поведении за последний год?

– Нет… Впрочем, да, замечала, – признаюсь я. – Но это связано с нашим с мужем разводом.

– У Робби наблюдались признаки реактивной депрессии и повышенной тревоги, – встревает Фил.

– Что-о? – ошеломленно поворачиваюсь я к нему.

– Я думаю, наш разрыв очень расстроил его, и он решил отплатить нам, выразить, так сказать, свое мнение. Ты сама знаешь, у детей из распавшихся семей всегда возникают проблемы…

– Нет, не всегда, – перебиваю я.

– Но по большей части. Развод родителей так или иначе сказывается на детях.

– Интересно, кто из нас решил развестись?

Краем глаза я вижу, что инспектор О’Рейли, вытянув шею, внимательно слушает.

– Сейчас не время и не место выяснять отношения, – тихо, но твердо произносит Фил.

– Да, ты прав, не время и не место, – отзываюсь я, с трудом овладевая собой. – Но я бы очень хотела, чтобы ты говорил как отец, а не как психиатр.

– Для меня здесь главное установить, – обращается к нам обоим инспектор О’Рейли, – считаете ли вы, что Робби знает, кто это сделал, но либо боится все рассказать, либо покрывает злоумышленника.

– Я ни секунды не сомневаюсь, что Робби не знает, кто это сделал, и никого не покрывает, – уверенно говорю я.

– Оливия, инспектор О’Рейли хочет установить…

– Послушай, Фил, оставь свой тон, я не ребенок и все понимаю.

Пытаюсь выдержать его взгляд, но это не так просто, грудь переполняет гнев, мне горько слушать, хочется, чтобы слова мои хлестали его по щекам. И Робби здесь уже ни при чем, это касается только нас двоих.

– Я принимаю сторону Робби не потому, что я наивная дурочка. А потому, что верю, он говорит правду. – Снова поворачиваюсь к О’Рейли. – Я квалифицированный врач и говорю вам, что не замечала у сына никаких признаков депрессии. Дурное настроение – да, временами бывает, он порой даже грубит, но не было ничего такого из ряда вон. Я на сто процентов уверена: он знает не больше, чем все мы.

– Хорошо. – О’Рейли ободряюще улыбается мне, и искра сочувствия в его глазах дает повод подумать: он не новичок в вопросах супружеских противоречий. – Итак… – смотрит он в свой блокнот, – последний вопрос. Вы как-то связаны с центром реабилитации в Грассмаркете?

– Да. Добровольно дежурю там два вечера в неделю.

– За это вас номинировали на звание «Женщина города»? Я узнал вас по снимкам в газетах.

Молча киваю. Когда еще в сентябре оказалось, что ме ня выдвинули на награду, я обрадовалась, ведь теперь о нашем центре заговорят. Я и не представляла, что помимо своей воли стану этакой мини-знаменитостью.

– А Робби там с вами бывал?

– В центре?

– Да.

Кажется, понимаю, куда он клонит. В центре не поощряют незаконное употребление наркотиков, но большинство обратившихся за помощью – наркоманы или недавние наркоманы, и я не сомневаюсь, наркотики туда иногда приносят, прячут в укромных местах, где персонал не может их найти.

– Он был в центре всего один раз. Я брала детей в прошлом году на Рождество, там устроили праздник. Больше я их туда ни разу не возила, потому что считаю это неуместным. У пациентов своя жизнь, и детям там делать нечего.

– И у Робби нет никаких других контактов с центром?

– Никаких.

– Хорошо, – улыбается инспектор нам обоим. – Кажется, узнал от вас все, что нужно. А теперь надо поговорить с Робби.

– А вы будете допрашивать молодых людей, которые были с ним в тот вечер? – интересуется Фил.