Не возжелай мне зла

Такси останавливается возле дома. Расплачиваюсь с водителем, и мы идем по дорожке. Я глубоко вдыхаю аромат буйно разросшейся цветущей жимолости, он словно вытесняет из организма вонь больницы, запах крови и пота чужих людей, кислый смрад рвоты. Открываю ключом дверь на веранду, где почти весь проход заставлен обувью и сумками. Прижимаясь к стенке, прохожу дальше, и мы попадаем в коридор, а там уже ждет наша собачка, наш Бенсон. Он немедленно бросается к Марку. Бенсон – терьер, от роду ему четыре года, и в характере у него есть некая любовь к смертельному риску – например, он обожает прыгать вниз по ступенькам. Бенсон очень обаятельный пес, он не такой, как все, уникум: в отличие от большинства маленьких собак, у него нет неприятной склонности к непрерывному лаю. Мы все очень любим его.

– Я не стану будить тебя утром, – говорю я Марку. – Съезжу за Лорен, заберем Робби и вернемся после обеда. А потом отдохнем все вместе.

– Неплохо. – Он опускает на пол извивающегося Бенсона и поглаживает, чтобы тот успокоился.

– Ты слышишь, все вместе. Я теперь с вас глаз не спущу.

– Спокойной ночи, Лив. – Он стоит прямо против меня, плечи опущены, шея вытянута вперед. – Правда, мне очень жаль, что все так вышло. Я понимаю, вы думали, что мы сидим у меня дома, дурака валяем, а потом приходим сюда.

– Не люблю, когда меня обманывают.

– Не надо было так поступать. – Он делает еще шаг ко мне и неловко обнимает. – Больше это не повторится.

– Да уж, больше не повторится. – Я отвешиваю ему дружеский подзатыльник и толкаю к лестнице. – Марш в кровать, да не забудь почистить зубы.

Иду в гостиную и сажусь рядом с кучей ждущего утюга белья. Я редко надеваю туфли на высоком каблуке, ноги смертельно болят. Подтягиваю их на диван и массирую ступни до тех пор, пока не убеждаюсь, что смогу спокойно пройтись. Бенсон тоже прыгает на диван и смотрит на меня карими глазками-пуговицами, словно ждет ответа на немой вопрос: а как дальше?

– Ну и что мы будем делать с Робби, а, Бенсон? Ты знаешь, я очень испугалась. Очень-очень.

Бенсон опускает взгляд. Он способен на смертельные трюки, но может и успокаивать. Теперь песик кладет голову мне на колени и снова заглядывает в глаза.

– Как такое могло случиться? Что, если кто-то хотел напугать Робби? – (Бенсон сочувственно ворчит.) – Или наркотики предназначались кому-то другому, а ему попали случайно, по ошибке? – Я щекочу песика между ушей. – Не знаю, что и думать. Не знаю…

Звонит телефон, я вздрагиваю, ковыляю через комнату и хватаю трубку.

– Алло?

– Я звоню сообщить тебе свежие новости.

Господи, это всего лишь Фил. Гора с плеч. Я уж было подумала, доктор Уокер хочет сказать, что состояние Робби ухудшилось.

– Я выхожу из больницы. Состояние Робби стабильное.

– Рада это слышать.

– Он сразу уснул.

Еще бы. Да так крепко, чтобы наверняка не пришлось отвечать на дурацкие вопросы Фила.

– Я навел справки насчет Уокера у Боба Николса из неврологии.

– Ну и?

– Он работает здесь всего полгода, поэтому мы его и не знаем. Очень опытный врач. Долго практиковал в Лондоне, в больнице Святого Фомы. Три срока даже отработал в Афганистане добровольцем.

Чутье меня не подвело.

– Ты говорила с Лейлой и Арчи?

– Марк сегодня ночует у меня. Поговорю с ними завтра, когда вернутся из Пиблса.

– Что они делают в Пиблсе?

– Они остановились в «Гидро». Решили недельку оттянуться. – Я помолчала. – У Арчи день рождения. Давно планировали поездку.

Нет, и это не помогло, между мной и Филом все тот же лед.

– Но они должны знать, что случилось с Марком и Робби.

– Я же сказала, позвоню Лейле завтра.

– Ты была в курсе, что парни идут в паб?

– Конечно нет!

– А что они говорили, куда пойдут?

– Сходят к друзьям, а потом домой.

– И ты отправилась развлекаться?

– Робби семнадцать лет, Фил. А через полгода будет восемнадцать.

– Оливия, нам надо серьезно поговорить. Наш сын не только врет о своем времяпрепровождении, он еще пьет, шляется по пабам, скорее всего, с поддельными документами, а что еще хуже, употребляет наркотики.

– Я не верю, что Робби употребляет наркотики.

– Ты и правда считаешь, что доктор Уокер поставил неверный диагноз?

– Нет. – Я стараюсь говорить медленно и спокойно. – Там явные симптомы передозировки. Я вполне допускаю это. Я не допускаю того, что он сознательно принимал бутират.

– И на чем основано это твое мнение?

– Мальчики в один голос категорично утверждают, что наркотиков не употребляли.

– Оливия, – вздыхает он, – подростки всегда врут.

– Я это знаю. Но я также хорошо знаю своего сына и считаю, что в данном случае он говорит правду.

– Но он же соврал о планах на вечер?

– Он считает, что существует два вида лжи.

– А именно?

– А именно не хочет, чтобы я запрещала ему ходить в паб, поэтому и обманывает. Он уверен, что там нет для него ничего страшного, я об этом все равно ничего не узнаю, поэтому какая разница? – Я откидываюсь назад и прижимаю коленки к груди. – Но принимать наркотики, да еще лошадиными дозами, – совсем другое дело. Сам подумай, он всегда был ребенком…

– Робби больше не ребенок. И ты прекрасно знаешь, что надо срочно принимать меры.

– Он не так легко поддается чужому влиянию и не такой безответственный, как тебе кажется, – гну я свою линию. – Он общается с нормальными детьми, они хорошо учатся, занимаются спортом. То есть… В общем, не торопись, Фил, тут надо подумать.

– Я уже подумал и пришел к выводу, что ты сама убедила себя, что он не врет. Тебе так удобно, потому что это избавляет тебя от необходимости контролировать его.

– Что-о? – Я резко ставлю ноги на пол и встаю.

– Робби и Лорен нуждаются в более ответственном воспитании.

– По-твоему, я плохо их воспитываю? Я всегда разговариваю с ними, я забочусь о них. Я готовлю, стираю, слежу, чтобы они вовремя делали домашние задания, чтобы не грубили старшим и уважали других. Я гуляю с ними, я все делаю ради них, я… Но самое главное, самое главное, – голос мой хрипит под напором сдерживаемых чувств, – я люблю их, ты понял, Фил? Я люблю их по-настоящему, без дураков.

– А вот Эрика говорит…

– Уже два часа ночи, – обрываю я, – и мне плевать, что говорит твоя Эрика, даже если тебе вздумается сообщить мне об этом в два часа дня в воскресенье.

– Оливия, это…

– Сладких снов, Фил.

Кладу трубку и иду наверх в спальню, внутри все кипит. Я понимаю, без толку пытаться открыть Филу глаза на мою точку зрения, но он не заставит меня разувериться в Робби. Еще я прекрасно понимаю, что объективно мои действия выглядят очень наивно, но я все равно верю сыну. Да, подростки часто обманывают родителей, но не все же время.

И я не позволю Филу повернуть все дело так, чтобы он с чистой совестью пошел добиваться права на совместную опеку. Расходясь, мы подписали соглашение об опеке, и он попросил, чтобы Робби и Лорен два раза в месяц оставались с ним на выходные. Что хотел, то и получил. Но с недавнего времени он стал просить позволения чаще встречаться с детьми, в то время как сами дети хотят, чтобы все оставалось, как прежде: два раза в месяц. Здесь, в этом доме, рядом со мной, они чувствуют себя спокойней, чем с Филом и его подружкой Эрикой. Нравится им это или нет, придется смириться.

На следующее утро еду забирать Лорен – она ночевала у подруги Эмбер. В гостиной меня встречает стайка хихикающих девчонок, все, кроме Лорен, громко приветствуют меня. Она бурно прощается с каждой, собирает вещи и выходит за мной из комнаты.

– Ну почему ты всегда приходишь первой? Смотри, еще ни за кем не приехали, а ты уже явилась! – Она швыряет сумку на заднее сиденье, сама садится рядом. – Надоело, честное слово!

– Ну, извини, Лорен… Надо ехать в больницу, я беспокоилась, что мы опоздаем.

– В больницу? Так ведь нам к папе в следующее воскресенье!

– Знаю-знаю. Но мы едем не к папе, а в другую больницу.

Поворачиваюсь к ней, собираясь объяснить все как можно мягче. Лорен и Робби очень близки. Она младше на шесть лет, но мальчик не относится к ней как к назойливой мелюзге. Невооруженным глазом видно, что между ними нет никаких трений и в любой ситуации им весело вместе. Я знаю, что дочь очень расстроится и даже рассердится на меня, что сразу не сообщила о случившемся с Робби.

– Мне надо тебе кое-что сказать, но прежде хочу, чтоб ты знала: все хорошо и беспокоиться уже не о чем.

– Ты про что?

Она хмурится, но губы едва заметно дрожат, а это значит одно: она испугалась.

– Вчера вечером с Робби случилась маленькая неприятность.

– Что за неприятность?

– Ему пришлось провести ночь в больнице.

– Почему?

– Он был в городе и потерял сознание. Марк вызвал «скорую».

– Но почему?! – кричит она. – С чего он вдруг потерял сознание?

Я рассказываю ей все как было. Стараюсь держаться как можно спокойнее. О том, что он мог умереть, – ни слова. А также о том, что ему могли подмешать наркотик. Но и этого хватает, чтобы лицо ее побелело как мел, а губы задрожали.

– Мама, он же мой брат. Почему ты не позвонила?

– Хотела позвонить, но было уже поздно, больше двенадцати…

– Но я не спала!

– И еще я подумала, что тебе неприятно будет в больнице.

– Будто я не бывала в больницах! – восклицает она. – Да я по нескольку часов сидела, поджидая папочку, и здоровалась со всеми его пациентами. Ты знаешь, какие они? Пускают слюни, кричат… Да и вообще очень странно себя ведут.

– Я все понимаю, но…

– И еще… И еще Робби наверняка думал, что я приеду.

Глаза у нее голубые, как две ледышки, и она этим пользуется, под ее ледяным взором я боюсь пошевелиться.

Отвожу взгляд, включаю двигатель и трогаюсь. Лорен сидит неподвижно и смотрит прямо перед собой, только руки на коленях чем-то заняты. У нее дурная привычка колупать заусенцы на ногтях, откусывать и жевать их. Бывает, так увлечется, что раздерет до крови. Приходится втирать мазь календулы, но не всегда получается, чаще всего она не дает к себе притронуться.

– По пути заедем в супермаркет и купим для Робби что-нибудь вкусненькое, все, что он любит. – Искоса бросаю на нее взгляд: сидит неподвижно, виден только профиль. – Как тебе эта идея?

– А где Марк?

– Спит. У нас дома.

– Может, лучше сразу поехать в больницу и забрать Робби?

– Я звонила туда. Он хорошо выспался, проспал всю ночь, недавно встал. Его все равно не выпустят раньше полудня.

– А папе сказала?

– Да. Когда я вчера уходила из больницы, он был уже там.

– Робби с ним говорил?

– Не знаю. – Я поворачиваю к стоянке супермаркета, торможу перед «лежачим полицейским». – Он казался еще слишком слабым.

– Не надо было звонить папе. – Теперь она смотрит на меня. – Не надо говорить ему ничего из того, что касается меня или Робби.

– Но как же, я должна. Он как-никак ваш отец. Имеет право все знать.

– Он бросил нас. У него не должно быть никаких прав.

– Вас с Робби он не бросал. Он бросил меня.

– Это все чушь собачья! Родители всегда так говорят, чтобы успокоить детей. Как трогательно!

Она выходит из машины, я тоже. Этот разговор мы заводим не в первый раз, и дочь всякий раз садится на свой конек: «Он отказался от всех нас, он бросил всю семью». В прошлом году, когда Фил сказал, что будет жить отдельно, Лорен была так потрясена, что сначала не поверила.

– Но мы же такая дружная семья. Как ты можешь взять и уехать от нас? – твердила она, хвостом таскаясь за ним из комнаты в комнату, пока он собирал вещи. – Ты совершаешь ошибку, папочка. Все это неправильно.

Он старался, как мог, уговаривал ее, пытался что-то объяснить, но в конце концов уехал, безжалостно поправ безграничное доверие этой девчушки.

– Как папа мог нас бросить? Не понимаю! – билась она. – Надо вернуть его. Что сделать, чтобы он вернулся?

Она повторяла это изо дня в день, но со временем пришлось смириться. Лорен перестала кричать и плакать, перестала упрашивать меня сделать что-нибудь, лишь бы возвратить отца. Она твердо усвоила, что он ее предал. Мы с ним оба ее предали.

– Он только делает вид, что заботится о нас с Робби, – говорит она, шагая за мной в магазин. – А на самом деле заботится только о себе и об этой безмозглой сучке Эрике.

– Лорен, прошу тебя, не употребляй таких слов.

– Да боже мой, мама! – топает она ногой. – Совсем не на то ты обращаешь внимание! Какая же ты глупая!

– Послушай, с меня хватит! – Я останавливаюсь и прикладываю руку к груди, чтобы успокоиться. – Мне и без того досталось в эти выходные, а тут еще ты. Грубишь собственной матери!

Пару секунд она стоит молча, потом бледнеет, смотрит на меня виновато:

– Прости меня, мама.

Бросается ко мне, обнимает так крепко, что не оторвать. И начинает плакать – молча, слезы текут в три ручья.

– Послушай, доченька… – Я отдираю ее от себя, чтобы заглянуть в глаза. – Я понимаю, тебе не сладко, но знай, папа любит тебя, очень любит. Ты сама представить не можешь, как он тебя любит.

– Да наплевать мне на папу, – глубоко вздыхает она. – У меня есть только ты и Робби.

– А у нас с Робби есть ты. – Я целую ее в лоб. – И у нас все хорошо, – делаю попытку засмеяться. – Могло быть еще лучше, особенно у твоего братишки, но дело поправимое, надо только прикупить побольше вкусного.

Она поднимает голову и заглядывает мне в глаза:

– А ему сколько можно?

– Сколько влезет.

– И никаких ограничений?

– Никаких.

– Круто! – Лорен рукавом вытирает слезы, хватает тележку, разгоняется и прыгает на нее. – Купим мороженое с карамельной крошкой, чипсы-тортилья и разные соусы. Ах да, и рулетики с креветками, и бисквит с малиной.

Я только успеваю кивать, и минут через десять тележка наша полным-полнехонька, лакомств обоим хватит на месяц. Когда рассчитываюсь с кассиршей, дочь заглядывает мне в лицо. Догадываюсь, что прикидывает, можем ли мы все это себе позволить, и, одарив ее уверенной улыбкой, я, как волшебной палочкой, взмахиваю кредитной картой.

Дело, увы, в том, что полгода назад Лорен случайно подслушала разговор. Тогда мы с Филом продали наш общий дом и делили вырученную сумму. Свою долю он решил потратить на покупку жилья вместе с Эрикой, а я взяла ипотечный кредит и купила для нас с детьми дом, гораздо меньше, конечно, но вполне удобный для работы и учебы. Хотя зарабатываю я прилично, с выплатой по кредиту и расходами на переезд и обстановку от получки у меня почти ничего не оставалось. И как-то Фил попенял мне, мол, перестала покупать детям натуральную, экологически чистую еду, а я без обиняков объяснила ему, в чем причина. Этот разговор и подслушала Лорен, и с тех пор всегда беспокоилась насчет денег.

Мы собираемся сесть в машину, и она хватает меня за руку.

– Прости меня, мамочка, я иногда с тобой бываю… Прям стерва.

– Поняла наконец.

– А это не такое уж неприличное слово? – Она смотрит на меня сквозь белокурую челку. – Ну, не такое, как то… Или слово на букву «х» или «п»?

– Не хватало, чтоб ты их употребляла, да еще при мне.

– Да-да, конечно, мамочка… – Она сует в рот конфету. – А сама-то… Я вот слышала однажды, как ты сказала слово на букву «х».

– Наверно, очень на кого-то разозлилась. – (Она закатывает глаза.) – Ну да, скорее всего! – повторяю я.

– А я? Могу ведь и я на кого-нибудь разозлиться?

– Не думаю, что юным девушкам брань к лицу.

– Фу-ты ну-ты, какие мы аристократы! – Лорен жеста ми изображает даму из общества. – Прямо Джейн Остин.

Мы от души смеемся, и хорошее настроение не покидает нас, пока машина не останавливается возле больницы.

– Вот мелочь, сбегай, заплати за стоянку, – говорю я.

Она смотрит на деньги, но не берет.

– А как он там? У него все на месте, как было?

– У Робби, что ли? Конечно!

– А как от него пахнет? Очень странно? – Она вылезает из машины. – А у него будут провалы в памяти?

– Ммм… – Я делаю вид, что думаю. – Похоже, тут ты профукала свой шанс. А ведь была отличная возможность занять его спальню.

Иду к автомату и одну за другой опускаю в щель монеты.

– Ты хочешь сказать, что я могла остаться дома, переставить вещи и он бы ничего не заметил?

– Кстати, неплохая идея.

Я протягиваю ей ключи и билет, и она вприпрыжку бежит к машине.

– И он получил бы этот пенал на отшибе…

– Твоя комната, Лорен, мало похожа на пенал!

– …а я бы заняла его мансарду.

– Зимой в ней холодновато.

– Меня бы Бенсон согревал. Думаешь, уже поздно? Считаешь, он мог бы со мной поменяться?

– А ты сама его спроси. – Я протягиваю ей руку. – Пошли. Двери вон там.

Она берет меня за руку, старается шагать в ногу. Не дойдя до здания нескольких футов, вдруг крепко сжимает мои пальцы. Лорен и Робби много времени провели в больницах, поджидая своих родителей. И даже после развода Фил брал детей на работу, если выпадало дежурство в выходной или был срочный вызов. Всякое случается: пациент покалечит себя в приступе буйного помешательства или начнет галлюцинировать – все это бывает нередко, и тогда прощай выходные. Робби обычно сидел в кабинете Фила и листал комиксы или играл в настольные игры, но Лорен впитывала в себя больничную суету, как губка, и много успела повидать страданий и боли. Как я ни упрашивала Фила не брать ее с собой, он неизменно отвечал, что для нее это прекрасный жизненный опыт. Что люди избегают психически больных лишь потому, что не знают и не понимают, что с ними происходит на самом деле. Что травма возникает от недостатка информации. Каюсь, я не всегда твердо стояла на своем, и вот Лорен насмотрелась – все эти страсти-мордасти не привели ни к чему хорошему. Теперь она боится больниц.

– Ни за что не стану врачом или даже медсестрой. Этот запах, голые люди, крики… – Ее передергивает.

– Не волнуйся, доченька. Здесь не так, как у твоего папы. Все будет нормально. Вот увидишь.

Входим в приемный покой, и я облегченно вздыхаю: по сравнению с прошлой ночью здесь все по-другому. Никакой толпы, никакой очереди, тишь да гладь. В уголке двое детишек, вид у них, конечно, усталый, но выглядят вполне прилично, играют в игрушки, а мама сидит на стуле, прижав к груди сверток из одеяльца, откуда доносится негромкое хныканье. Сообщаю регистраторше, что пришла забрать Робби, она молча указывает на двойные двери. Проходя по коридору, вижу за открытой дверью кабинета Дуга Уокера: он сидит за столом.

– Вы все еще здесь?

– Да вот разбираюсь с историями болезни. – Доктор Уокер встает. Униформа измята и забрызгана кровью. – Правительство никак не удосужится облегчить нам бумажную работу. – Он снимает очки и трет переносицу. – А ты, наверное, Лорен? – (Лорен молча кивает.) – Твой братишка много про тебя рассказывал. Хочешь поскорей увидеться с ним? – Он выходит из-за стола.

– А это можно, мам? – вопросительно смотрит на меня Лорен.

– Ну конечно. Возьми-ка. – Я протягиваю ей хозяйственную сумку. – Тут одежда. Отнеси ему. А через минутку я тоже приду. Мне надо переговорить с доктором Уокером.

Хирург вызывает сестру. Я легонько подталкиваю Лорен к выходу, и она послушно идет за сестрой в соседнюю палату, где Робби провел ночь.

– Милая девчушка, – говорит доктор Уокер.

– Временами, – отзываюсь я, входя за ним в кабинет. – А у вас дети есть?

– Двое сыновей.

– Работа по воскресеньям не укрепляет семью.

– Младшему уже двадцать. Они не живут дома. Учатся в Эдинбургском университете.

– Поэтому вы и уехали из Лондона? – (Он вскидывает брови.) – Простите, – поднимаю я руки. – Меня это не касается. Просто Фил разговаривал с одним своим коллегой…

– Прощупывал, что я за фрукт?

– Прощупывал, – признаюсь я. – Это было бестактно и неуместно.

– Ничего страшного. Родители всегда беспокоятся, каждый по-своему. – Он прикрывает дверь, оставляя щель, и снова проходит за стол. – Садитесь, пожалуйста.

– Мне хотелось с вами посоветоваться. – Я устраиваюсь напротив. – Робби упорно утверждает, что не принимал вчера оксибутират. И мне кажется, о случившемся стоит сообщить в полицию. Как вы думаете?

Доктор Уокер ставит локти на стол, складывает ладони под подбородком.

– Ваш муж…

– Мой бывший муж, – поправляю я.

– Прошу прощения, – слегка улыбается он. – Ваш бывший муж, кажется, считает, что Робби мог соврать.

– Да… Но я так не считаю. А попытка отравить человека наркотиками преступна.

– Совершенно с вами согласен.

– Я заметила у входа в больницу табличку отделения полиции.

– У них здесь пункт, одна комнатушка. Не всегда открыт, но сегодня вам повезло: утром здесь должна быть их сотрудница, она фиксирует обстоятельства другого дела.

– Я с ней поговорю. Если понадобятся подробности касательно лечения Робби, можно отправить ее к вам? – Я встаю.

– Нужно согласие самого Робби.

– Хорошо, сначала поговорю с ним. Спасибо, доктор Уокер. – Я протягиваю ему руку.

– Удачи вам. Надеюсь, вы во всем разберетесь, – говорит он, кажется от чистого сердца. – И еще раз поздравляю с номинацией на награду.

Я оставляю его наедине с бумажной работой и иду, следуя указателям, в токсикологическое отделение. Время посещений еще не наступило, и коридор пуст, в нем царит воскресная тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием моих кроссовок на линолеуме. Как только вхожу в палату, Лорен подбегает ко мне и хватает за руки.

– Робби за занавеской, одевается!

– Прекрасно.

Спрашиваю дежурную сестру, как прошла ночь, потом из-за занавески появляется уже одетый Робби. Он двигается как-то осторожно, словно ему больно ходить. Поблагодарив сестер, мы направляемся к дверям, и я спрашиваю Робби, не против ли он, если я сообщу о случившемся в полицию.

– Понимаешь, если ты не принимал этот несчастный наркотик, значит кто-то тебе его подмешал.

– Хорошо, – пожимает он плечами. – Делай как знаешь.

– Ты ведь правда не принимал его сам?

– Да, мама, не принимал. – Робби останавливается и смотрит мне прямо в глаза. – Честно, мама, не принимал.

Глаза – синие ледышки, в точности как у Лорен, да и у меня тоже. Я не сомневаюсь, что по ним можно читать, как по книге. Я и раньше видела, когда он врал, всякий раз он невольно опускал взгляд, не выдерживая моего, и слегка поджимал при этом губы. Сейчас ничего такого я не вижу. Обнимаю сына: слава богу, я могу ему верить.

Доктор Уокер оказался прав: нам повезло застать в приемном покое женщину в полицейской форме. Мы с Робби рассказываем ей обо всем, что произошло накануне вечером, и она обещает принять нас еще раз ближе к концу дня. Потом мы с детьми выходим на солнце и шагаем к машине. Робби все смеется над попытками Лорен убедить его поменяться комнатами. У Робби комната в мансарде, а у нее поменьше, на втором этаже.

– …Только прикинь, Робби, ты будешь тогда поближе к кухне, и ванная совсем рядом…

Едем домой, я пытаюсь усмирить тревожный внутренний голос, успокаиваю себя, мол, надо благодарить Бога, что все так кончилось, что мы так легко отделались. На какое-то время мне это удается, но не успеваем доехать, как в груди снова шевелится беспокойный червячок, напоминая, что рано радоваться, что если Робби не принимал наркотик, то еще не известно, кто и с какой целью ему его подмешал. Мне очень хочется, чтобы, вернувшись домой, мы забыли о злополучном происшествии, но я понимаю, что это еще далеко не конец.

3

– Полиция борется с наркоманами, понятное дело, – говорит инспектор О’Рейли, оглядывая нас. – Но намеренное подмешивание наркотика – это очень серьезное преступление, виновнику грозит до десяти лет тюрьмы.

Воскресенье клонится к вечеру. Мы теснимся в нашей гостиной: Фил, Лейла, Арчи, Марк, Робби и я, расположившись кружком на трех диванах и в двух просторных креслах. Фила я обычно не приглашаю, но иначе нам пришлось бы ехать в полицейский участок, а у Робби, хотя он и уверяет, что чувствует себя прекрасно, под глазами все еще черные круги, а лицо такое, будто он целый месяц не спал.

Лорен с Эрикой вывели Бенсона. На пороге Лорен бросила на меня обиженный взгляд, тем самым дав знать, что гулять с Эрикой она хочет не больше, чем плавать с акулой. Кстати, Фил отрицает, что бросил меня ради Эрики, но я-то знаю, что это именно так, и мы с детьми, особенно дети, не любим ее, хотя, если честно, она не такая уж плохая женщина. Чуть-чуть задирает нос, конечно, но в сущности не делает ничего дурного. И я сейчас ей не завидую, потому что придется общаться с угрюмой, озабоченной Лорен.

Лейла сидит, подавшись вперед, лицо ее мрачно. В свои сорок один год она все еще поразительно красива, глаз не оторвать. Черные, как сажа, волосы до плеч, густые и натурально вьющиеся. Глаза рыжие, как тигровая шкура, этакая смесь старого золота и осенних листьев; на смуглом лице теплого карамельного оттенка обычно сверкают белоснежные зубы, но сейчас она не улыбается.

Вернувшись из больницы, я сразу позвонила ей и все рассказала. Она слушала молча, что на нее очень непохоже, пока я не добралась до того места, где ждала врача, а Робби лежал в палате реанимации и я понятия не имела, что он находится в критическом состоянии.

– А почему мне не позвонила? – спросила Лейла.

– Хотела, но тебе ведь час было добираться, да и у Арчи день рождения все-таки…

– Какая разница, ты должна была мне позвонить! В голове не укладывается, тебе пришлось столько испытать, а рядом никого.

– Слава богу, я скоро все узнала, но пока ждала, да, было очень страшно.

Я сообщила, что в полиции со всей серьезностью относятся к версии, что наркотик кто-то подмешал, и во второй половине дня нам собираются нанести визит.

– Мы немедленно возвращаемся.

– Но это вовсе не обязательно.

– А я считаю, что обязательно. – Она шумно вздохнула. – Ты вполне уверена, что мальчишки не врут?

– Насчет наркотиков? Вполне. Впрочем, Фил нет. Он думает, Робби врет, а я наивная дурочка.

– Значит, Фил будет с тобой спорить? Но все равно… – Лейла помолчала, а потом добавила: – В последнее время много пишут про случаи с наркотиками, но их подмешивают обычно, чтобы изнасиловать девушку… Ты как считаешь?

– Не всегда. В центре мы со всяким сталкиваемся. Я считаю, что дело гораздо шире, чем можно себе представить. Надеюсь, инцидент с Робби дополнит картину, имеющуюся у полиции.

Она раздраженно вздохнула:

– Погоди, приеду – возьму Марка за жабры.

– Лейла, Марк тут ни при чем. Конечно, мальчикам не следует шляться по пабам, тем более пить, но я считаю, что больше их обвинить не в чем.

– А разве мы не учили их всегда говорить правду? Не твердили, что они должны присматривать друг за другом, помогать и все такое?

– Марк и помог Робби. Поверь, он ему очень помог. И поехал с ним в больницу на «скорой».

Она что-то пробормотала, но я не поняла. У Лейлы четверо детей, Марк старший и единственный сын, и она возлагает на него большие надежды. Часа через два она примчалась к нам, и тут то и дело отводила Марка в сторонку и что-то ему втолковывала. Я видела, что он всякий раз пытался возразить, но Лейла не слушала, и в конце концов он просто опустил перед ней голову и стоически перенес выволочку.

Потом приехали двое полицейских, и вот мы все сидим и слушаем, как идет расследование. Говорит в основном инспектор Шон О’Рейли. У этого широкоплечего и темноволосого детины, несмотря на ирландское имя, явный шотландский акцент. Манера и ритм речи отсылают к Глазго, а не к Эдинбургу. Говорит он ровно, чуть нараспев, несколько расслабленно, совсем не так, как на восточном побережье. Его коллега, констебль Харри Буллуоркс, время от времени вставляет несколько слов, и становится понятно, что он, скорее всего, уроженец горной Шотландии. У него светлые волосы, практически рыжие, нежная кожа на лице покрыта веснушками, черты тонкие, почти женские. Едва ли не каждое слово он торопливо записывает в блокнот, то и дело внимательно поглядывая на босса.

– Двое наших коллег сейчас в баре на Хай-стрит, опрашивают управляющего, – говорит О’Рейли, – проверяют камеры видеонаблюдения и ищут свидетелей. Весь персонал, который работал в тот вечер, допросят, и всю следующую неделю наши ребята каждый вечер будут туда ходить и беседовать с клиентами.

– Вы считаете, это сделал человек, уже известный полиции? – спрашиваю. – То есть он не в первый раз совершает такое преступление?