Помоги проекту - поделись книгой:
Джулия Корбин
Не возжелай мне зла
© В. Яковлева, перевод, 2013
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013
Издательство АЗБУКА®
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Выражаю особую благодарность инспектору полиции Лотиан и Бордерс Полу Мэттьюсу, а также мистеру Дэвиду Дж. Стидмэну, советнику службы экстренной медицинской помощи Королевского лазарета в Эдинбурге, за то, что они терпели во отвечали на все вопросы. С их помощью мне удалось довести фабулу повествования до логического завершения.
Огромное спасибо Джасмин Сондерс, растолковавшей мне все, что касается медицинских рецептов, Пауле Хили за подробнейшие консультации по поводу ирландской части истории и Сюзанне Уотерс из Сассекского университета за изумительные уроки писательского мастерства.
Особую благодарность выражаю также сотрудникам издательства «Ходдер», особенно моему редактору Изобел Экенхед, чей энтузиазм и советы оказали мне неоценимую помощь. И моему литературному агенту Юану Торникрофту, который всегда был и остается для меня великолепным камертоном, – его поддержку я очень ценю. И наконец, как всегда, огромное спасибо всем моим друзьям по писательскому цеху и моим близким, которые неизменно поддерживают меня в трудную минуту.
Врач должен знать настоящее и предвидеть будущее и, приступая к излечению больного, всегда следовать двум принципам: делай добро и не навреди.
1
– Вы родственница?
– Да, – отвечаю я под тычки чужих локтей и плеч – это четверо мужчин врезаются в очередь за моей спиной. – Мне позвонил его друг и сообщил, что он потерял сознание и его привезли сюда на «скорой».
– Как ваше имя?
– Оливия Сомерс.
Снова толкают сзади. Но я крепко держусь за стойку и позиций не сдаю.
– Я его мать. И еще я врач. И хочу видеть своего сына.
Выпаливаю все это одним духом; кажется, голос мой звучит угрожающе. Но это не помогает. На лице регистраторши привычная маска бесконечного терпения. Делаю глубокий вдох и усилием воли заставляю себя говорить спокойно. Если бы не давка, было бы легче. Я сдаю назад и наступаю на ногу мужчине. Кое-как извинившись, чувствую, что его корпус тоже подается назад.
– Так я могу видеть своего сына?
– Да, конечно. – Она смотрит в экран монитора. – Потерпите, сейчас все узнаем. Сначала мне надо кое-что уточнить.
– Но с ним все в порядке? Он в сознании?
– Извините, об этом информации нет.
– Я понимаю, у вас работа такая, но нельзя ли просто…
Она грозно глядит на меня поверх очков. В глазах ее читаю: «Все будет так, как я скажу», поэтому приходится смириться и доложить все, что она хочет знать: прививки, чем болел, имя лечащего врача и так далее. Мои ответы она немедленно заносит в компьютер, и слава богу, потому что руки трясутся так, что вряд ли я смогла бы сама заполнить формуляры.
Проходит еще минуты три, я отвечаю на десяток вопросов, и мое терпение вознаграждается: она поднимает трубку.
– У нас здесь мама Робби Сомерса. Да. Ммм. Отлично. – Она встает и, не глядя на меня, протягивает руку. – Вам сюда. Я вас провожу.
Подхватываю сумку и за ней. Сегодня суббота, вечер, пабы закрыты, и приемный покой забит до отказа. В спертом воздухе тяжелый букет запахов крови, пота и алкоголя, настоянный на бьющем в нос духе дезинфектантов. Те, кому не досталось стула, ходят взад-вперед, укачивая поврежденную руку или зажимая рану. Какой-то мужчина, недолго думая, задрал окровавленный край рубахи, закрыв им глубокий порез на щеке. Напряженная атмосфера может накалиться так, что мало не покажется. Толпа, где много пьяных, все страдают от боли и усталости долгого ожидания, – смесь взрывоопасная, рванет в любой момент.
На ногах регистраторши туфли из плотного пластика с уродливым утолщением на носках. Быстрым, упругим аллюром, ловко лавируя между пострадавшими и их родственниками, она направляется к двустворчатым дверям. На своих трехдюймовых каблуках и в узкой юбке до колена семеню за ней.
Проходим сквозь двери, попадаем в отделение медицинской помощи. У меня в этой больнице была практика – лет двадцать назад с гаком, – тогда заведение располагалось в разбросанных корпусах викторианской постройки в центре Эдинбурга; теперь его перевели в специально возведенное здание к юго-востоку от Сити. Я верчу головой, на ходу читая таблички: туалеты, помещения для посетителей, несколько дверей с табличками «Посторонним вход запрещен». У стенок между ними выстроились тележки для больных, на многих лежат люди, жалко на них глядеть, видно, что они весьма не прочь перебраться на что-то более удобное.
Впереди по обе стороны коридора десятка полтора процедурных клетушек, в которых оказывают первую помощь. От коридора они отгорожены занавесками, кроме одной, где стоит каталка – на ней пожилой мужчина в кислородной маске; худые руки его крепко вцепились в края. Туда-сюда снуют медсестры, они хлопочут вокруг несчастных, подбадривают их, дают советы. Слышны отдельные фразы: «Старайтесь не расчесывать», «Наклоните голову сюда», «Сейчас будет больно, но сразу пройдет», «О господи… Ну ничего… Ничего страшного», на пол плещет струя, и клетушку заполняет кислый запах рвоты.
Я гляжу вниз, в промежутки между занавесками и полом, ищу комнатку, куда поместили моего Робби, хочу различить хоть какой-нибудь намек на его присутствие. Вижу сумки, кучи одежды, чьи-то голые до колена ноги, но никаких признаков Робби.
Мы останавливаемся перед служебным помещением.
– Подождите секундочку, – говорит регистраторша. – Сейчас позову врача, и он с вами поговорит.
Я думаю, что она заглянет за занавески, но она шагает дальше и скрывается за двойной дверью в конце коридора, на которой написано «Реанимация».
«Господи, только не это», – молнией проносится мысль, и меня охватывает паника.
Сердце колотится, ноги подкашиваются, коленки стукаются одна о другую. Я прижимаю руку к губам, второй хватаюсь за стойку. Целую минуту, которая кажется вечностью, прихожу в чувство и уговариваю себя не волноваться. Робби семнадцать лет. Он совсем юный, здоровье у него крепкое. И здесь ему обязательно помогут. Боже упаси, конечно, но, даже если сердце его перестанет биться, здесь найдутся опытные специалисты и необходимое оборудование, и все будет в порядке. Надо успокоиться и срочно позвонить Филу.
Не спуская глаз с палаты реанимации, подхожу к ближайшему шкафу, останавливаюсь возле штабеля костылей и кресел-каталок, лихорадочно роюсь в сумочке, разыскивая мобильник, не нахожу, высыпаю все содержимое на пол и вдруг вспоминаю, что он у меня в отдельном карманчике с молнией. Целый месяц, даже больше, мне удавалось избегать разговоров с Филом, и, как ни смешно, как ни нелепо может показаться, я была бы счастлива вообще никогда не слышать его голоса. Но мы были женаты больше семнадцати лет, и он отец моих детей, поэтому приходится искать слова для общения, не опускаясь до обычного обмена любезностями, переходящего в перебранку. А сейчас дело не терпит отлагательств.
«Хватит ребячиться, Оливия, – говорю я себе. – Возьми и позвони».
Нажимаю кнопки, слышу гудки. Один, два, три, четыре, пять… Включается автоответчик.
– Фил, это я. Прошу, свяжись со мной, как только получишь это сообщение.
Даю отбой и тупо гляжу на мобильник. Черт побери, какая дура! Придется звонить снова. Он не станет перезванивать, будет уверен, что я докучаю просто так. Я уже проходила через это, когда он бросил меня. Я звонила ему по поводу и без, в любое время суток, даже ночью – дети спят, две-три порции джин-тоника, и я ничего не могу с собой поделать. Сначала он отвечал, терпеливо пытался втолковать, что я должна «начать новую жизнь», смириться с тем, что наши отношения «естественным образом подошли к концу, исчерпали себя», а потом просто включил автоответчик. И всякий раз я испытывала унижение и боль, будто в открытую рану мне сунули перочинный нож. Теперь эта стадия позади, но свидетельство о разводе я получила только вчера, и, услышав сообщение, он непременно подумает, что у меня опять тот же бзик.
Хожу туда-сюда по коридору и делаю еще попытку.
– Фил, это снова я. Надо было сразу сказать, дело не во мне. Робби попал в больницу. С ним что-то случилось в городе. Не уверена, но он, наверное, выпил что-то не то. Больше пока ничего не знаю. Жду врача, сейчас вый дет и все расскажет.
Опускаю мобильник в сумку, стараюсь дышать как можно глубже. Вот так. Хоть это сделано. По крайней мере, он не сможет сказать, будто я утаиваю от него все, что связано с детьми. Выхожу из-за шкафа с лекарствами, пропускаю пожилую женщину, толкающую перед собой ходунки на колесиках в сопровождении медсестры. За ближайшими занавесками кто-то плачет в голос, кажется молодой человек.
– Зачем, что вы сделали?! – кричит он.
Женский голос пытается его успокоить.
Гляжу на сплошные двери кабинета реанимации и молю Бога, чтобы они поскорее открылись. «Что там сейчас происходит?» – эта мысль изводит меня. Регистраторша должна была выйти лет сто назад. Подумываю, не зайти ли самой, но, по правде говоря, страшновато. Я прекрасно знаю этот кабинет, знаю, что нередко происходит за этими дверями. И не хочу видеть Робби под дефибриллятором, не хочу испытать ужас, глядя, как его пытаются вернуть к жизни… Но что с ним случилось? Я даже этого не знаю. Около часа назад позвонил его друг Марк Кэмпбелл. Я сидела в ресторане, там был такой шум, что я и половины не поняла из того, что он наговорил. Да и вокруг него, слышно было в трубку, стоял галдеж. Смогла только понять, что он сейчас на Королевской Миле, возле какого-то паба, и что Робби потерял сознание. Эмили Джонс, их подружка, оказала первую помощь, потом приехала «скорая». Я попросила Марка подъехать к больнице, торопливо попрощалась со своим визави и как ошпаренная выскочила из ресторана. Сидя в такси, я нарисовала себе картину, будто Робби просто напился и его привезли в больницу, чтобы сделать промывание желудка. Теперь я в этом не уверена. Прошло столько времени, а он все лежит, и не в процедурной клетушке, а там, в палате реанимации, я уже места себе не нахожу, тревога все нарастает. И где же Марк? Вряд ли он тоже там, вместе с Робби. Он должен быть где-то неподалеку.
– Прошу вас! – слабо хрипит пожилой мужчина, сдвинув кислородную маску, и машет мне рукой. – Мне надо выпить…
– Мистер Дарси, у вас же катетер! – кричит медсестра через коридор из комнаты медперсонала.
Она выходит, в одной руке несколько папок, другой толкает перед собой тележку со стопками стерильного белья.
– Вам нельзя волноваться, расслабьтесь. – Она с улыбкой смотрит в мою сторону. – Вы уж простите его. Ждет, когда освободится койка наверху, но пока все заняты.
Это первая сестра, которая обращает на меня внимание, надо воспользоваться шансом.
– У меня сын в реанимации, а регистраторша пошла за врачом и все не возвращается, – говорю я. – Пять минут уже прошло, а ее нет.
– Там есть еще одна дверь. Наверное, вышла через нее.
– А-а, понятно… Извините. – Я топаю за ней несколько метров по коридору. – Вы, случайно, не знаете, что там с моим сыном?
– Робби Сомерсом?
– Да.
– Сейчас выйдет доктор Уокер. Он как раз им занимается.
– Так, значит, с ним все в порядке?
– Да-да, почти.
– Ну, слава богу! – Отлегло от сердца. Облегченно вздыхаю, в первый раз после телефонного звонка. Решаюсь задать еще вопрос: – С ним в «скорой» приехал его друг. Не знаете, где он может быть?
– Ему сделалось нехорошо, вышел подышать свежим воздухом. Кажется, мальчишки оба слегка перебрали. – Она округляет глаза. – А то еще чего похуже.
– Еще чего похуже?
Сердце снова сжимается.
– Подождите доктора Уокера, он вам все расскажет.
Я семеню вслед за ней, и она говорит на ходу:
– Вашему Робби повезло. Висел на волоске. – Открывает дверь комнаты для родственников, и мы входим. – Врач будет буквально через минутку. Хотите кофе?
Сажусь на стул, красный кожзаменитель подо мной возмущенно скрипит. Комната выкрашена желтоватыми белилами с каким-то простеньким рисунком по всей стене через равные интервалы. В углу холодильник, рядом столик с подносом, на котором стоит чайник и несколько чашек. На другом низеньком столе посередине две аккуратные стопки журнала «Нэшнл джиографик». Ковер на полу со сложным узором из синих, зеленых и желтых цепочек. Я тупо разглядываю его и размышляю над странными словами сестры «а то еще чего похуже». И скоро делаю вывод, что она имела в виду только одно: наркотики. Робби отключился из-за наркотиков.
Когда до меня это доходит, я теряюсь. Мысли разбегаются, в мозгу ярким неоновым светом сияют слова: «экстази», «кокаин» «бутират», «героин». Слова страшные, слова опасные, слова зловещие. Все подростки любят пробовать всякую дрянь, экспериментировать, но неужели Робби у меня настолько глуп, чтобы принимать наркотик, от которого можно лишиться чувств? Тем более совсем недавно, с месяц назад, мы с ним беседовали о наркотиках. По телевизору была передача о вредных для здоровья зельях, и потом у нас состоялся разговор, как мне показалось, честный и открытый, про опасности, которые таят в себе некоторые препараты. Он уверял меня, что наркотики его не интересуют. Да, пару раз он курил марихуану, однажды принял экстази на какой-то вечеринке, но ему не понравилось; а что касается сильных наркотиков, то они, как Робби сам сказал, для неудачников. Помню, я была совершенно уверена в искренности сына. Возможно, он и был искренен. Но не исключено, что недавно что-то случилось и он изменил свое мнение. Не знаю, что конкретно, зато знаю: если он поссорится с другом или его отвергнет девчонка, вряд ли он мне расскажет.
– Вот он, получите.
Это возвращается давешняя сестра, а с ней Марк Кэмпбелл, друг Робби.
– Подождите меня здесь. Пойду узнаю, скоро ли врач.
Лицо у Марка испуганное. Он тяжело дышит, в темных глазах тоска, пальцы теребят край футболки. Его мама – моя лучшая подруга, и я знаю его с рождения. Встаю, обнимаю его и только теперь замечаю, что футболка его беспокоит потому, что на ней большое пятно крови.
– Это что такое? – шепчу я, а у самой в животе вдруг оживает и проталкивается вверх крем-брюле, что я ела на десерт. – Чья это кровь, Робби?
Марка шатает из стороны в сторону.
– Простите, Лив. Робби стукнулся головой о поребрик. – Юноша умолкает и смущенно кашляет в кулак. – Он упал так быстро, что я не успел подхватить его.
– Спасибо тебе, милый, – говорю я, беря его за руки повыше локтя, но стараясь держаться подальше от пятна. – Я знаю, ты сделал все, что мог.
– Не понимаю. Совершенно не понимаю, почему он упал.
– Давай-ка присядем.
Я подталкиваю его к стулу, сажусь напротив и снова беру за руки. Обычно вид крови меня совсем не трогает, но это кровь Робби, и ее так много… А если рана серьезная? Меня снова охватывает паника, но я пытаюсь собраться: успокойся, говорю себе, всякая жидкость расползается по ткани, и кажется, что ее много, больше, чем на самом деле, таково свойство жидкостей. А что касается травм, пару лет назад мы с Робби катались на лыжах, он упал и ударился головой. Пролежал без сознания четыре минуты, потом очнулся и встал как ни в чем не бывало. Будто и не падал.
– Рассказывай, что у вас приключилось. – Стараюсь говорить как можно спокойней. – С самого начала. И не торопись.
– Ну, после тренировки мы решили сходить куда-нибудь.
– Кто? Ты и Робби?
– Да нет, – мотает Марк головой, – все наши. Человек десять. Думали выпить чуть-чуть, а потом на автобус и домой.
– И в конце концов напились?
– Нет, – снова мотает он головой, на этот раз энергично. – Всего по две кружечки. В пабах слишком дорого.
– А в клубе не пили?
– Ну… Капельку… – Он нерешительно умолкает. – Водки по глоточку. Совсем чуть-чуть.
– Давай, Марк, выкладывай все начистоту.
Он молчит, уставившись на свои ботинки.
– Марк, – наклоняюсь я ближе.
Копна густых волос цвета старинных чернил падает ему на лоб, закрывая глаза, и мне приходится согнуться, чтобы заглянуть ему в лицо.
– Не буду скрывать, Марк, мне очень неприятно, что ты соврал про то, куда вы идете вечером. Я уже догадалась, что у вас обоих есть фальшивые документы, иначе спиртное вам не отпустили бы. Но я не собираюсь ни в чем тебя обвинять. Правда нужна для того, чтобы поставить диагноз и назначить Робби правильное лечение.
Он поднимает голову и смотрит на меня светло-карими глазами, которые абсолютно не гармонируют с его угловатой фигурой.
– В клубе перед уходом распили пол-литра водки на всех, но раньше мы и больше пили, и ничего.
– А в пабе?
– По две пинты пива.
– И все?
– Да. Врач уже спрашивал, принимали мы наркотики или нет, – говорит он, а глаза так и горят. – Нет, не принимали.
– Но если вы пили немного, наркотиков не принимали, почему Робби потерял сознание?
– Не знаю. – Он выдергивает руки из моих и вытирает их о бедра. – Правда не знаю. Заканчивали по второй кружке, и вдруг вижу, он ведет себя как-то странно.
– Что значит – странно?
– Словно ему что-то померещилось.
Поделиться книгой: