Помоги проекту - поделись книгой:
— Поздравляю! — кричит подрулившему ученику инструктор. — Отменно справились!
Потом Сегно летает с остальными, их он еще вывозит. А Кайданова уже сажает впереди, на свое место, готовит к самостоятельному полету.
К концу дня, снова раздосадованный ошибками учеников, Сегно раздраженно разбирает оплошности каждого.
— Это же элементарно, господа! Нельзя допускать резких движений! Сколько же вас возить?.. Да вот наш механик, несколько раз полетал со мной, и готов. Я его хоть сейчас выпущу, а ведь ни вашей культуры, ни знаний…
— Так уж он и полетит, — не выдержал Скаржинский.
— Вы сомневаетесь? — язвительно переспросил Сегно. — Посмотрим! — И он подозвал Славороссова, возившегося у самолета:
— В порядке аппарат?
— В порядке, Генрих Станиславович, а вы что, еще хотите летать?
— Нет, ты сейчас полетишь, просился ведь…
У Харитона от радости екнуло где-то под ложечкой, тут же шевельнулось и чувство страха. Он знал, что обучен еще недостаточно, устал, набегался за день, но отказываться нельзя, такой случай! В этом потоке разноречивых чувств вспомнился Иван Заикин, как он сел и полетел, совсем не учась, а Уточкин…
— Спасибо, Генрих Станиславович, так, значит, можно?
— С богом!
…Хороший, уверенный взлет. Выдержав самолет над землей и набрав скорость, Славороссов плавно, как учил Сегно, набирает высоту, разворачивается…
— Что я говорил, господа?
А Славороссов, уже пережив торжество удачи после взлета, первое захватывающее потрясение обладания небом, вновь забыл обо всем, кроме предстоящей встречи с землей: «Как садиться?» Сегно не помнил или в запале не подумал, что Славороссов ни разу самостоятельно не делал посадки… «Фарман» идет к земле слишком круто, испуганный «летчик» резко задирает нос, аппарат теряет скорость, начинает проваливаться… Уже не слушаясь руля, ударяется о землю, подскакивает, снова падает, не выдерживают и отваливаются шасси… Самолет разбит… Славороссов цел…
Взбешенный Сегно, потеряв контроль, обкладывает несчастного механика площадной бранью, кричит с пеной у рта:
— Из тебя никогда, слышишь, никогда не будет летчика! Всю жизнь хвосты таскать будешь! Так меня обмануть! Горилла скорее летать научится, шимпанзе!.. Вон с глаз моих!..
На огромном аэродромном поле Славороссов сидел один у обломков самолета. Там его и застал посыльный из конторы:
— Управляющий вызывает.
«Конец, — подумал Харитон, — прогонят».
Но его не прогнали. Сказали, что в школе будет механик с завода, а он поедет в Петербург на авиационную выставку, куда «Авиата» отправляет свой самолет. Славороссов не знал, кого благодарить, неужели Сегно заступился?
…После возвращения с выставки Славороссов снова занял свое место школьного механика. Сегно не вспоминал о тяжелом происшествии, но и о полетах тоже не говорил. Перед ним был только механик. И все же Славороссов рискнул: выбрав подходящий момент, он попросил Сегно разрешить ему восстановить забракованный и списанный самолет.
— И что потом, убиться на нем?
— Генрих Станиславович… — умоляюще произнес механик. — Очень вас прошу…
То ли Сегно чувствовал и свою вину перед Славороссовым, то ли вспомнил, как сам в Петербурге разбил машину, пытаясь исполнить ефимовский прием, только он согласился:
— Хорошо, попытайся.
Теперь Славороссов совсем не бывал дома, случалось, и ночевал в самолетном ящике, благо тепло. А самолет отремонтировал.
Как только рассветало, Харитон садился в «свой» «фарман» и гонял его по полю, потом решился на подлет по прямой — чуть оторваться и тут же опуститься — понять посадку, почувствовать машину. Наконец Славороссов настолько уверился в своих силах, что сделал круг на высоте тридцати метров и легко, плавно приземлил самолет! Это была победа.
Как-то вечером, в конце полетов, Славороссов решил взять реванш. Никого не предупредив, он взлетел на своем аппарате, набрал над аэродромом 150 метров, что считалось рекордным для учеников. Еще более удивил присутствующих «бездарный» механик просто идеальной посадкой.
— Что я говорил о нем? — неожиданно для своих питомцев обрадовался Сегно. — Талант, мой почерк!.. Настоящий спортсмен!..
Опасаясь гнева Сегно, неуверенно подошел Славороссов, но все же не мог убрать с лица радостную улыбку.
И Сегно ответил улыбкой, протянул руку:
— Победителей не судят! Поздравляю, превосходный полет!
Стремясь привлечь внимание к своей продукции, которая не пользовалась спросом — «фарманы» фирмы «Авиата» были хуже оригинала, — дирекция стала устраивать по воскресеньям демонстрационные полеты.
Выпустив на старт летчиков Лерхе и Янковского, потом летавших самостоятельно учеников Сегно, Славороссов молит своего шефа:
— Вы же верите в меня, Генрих Станиславович, разрешите…
— Летай сколько угодно в будние дни, я не возражаю. Но тут праздник, демонстрация полетов, и вдруг… наш механик…
— Я ведь ваш ученик, и не самый плохой, — унижался Харитон.
Долго уговаривал он Сегно. Отмахнувшись от Харитона, как от назойливой мухи, инструктор дал согласие.
Демонстрация заключалась в полетах над аэродромом. Сегно и его коллеги-летчики поднимались на большую, по тем понятиям, высоту, кружились над полем, делали спуск по спирали, поднимали пассажиров. Ученики же просто показывали скромный полет по кругу.
«Фарман» Славороссова набрал легко приличную высоту. Перед ним открылась панорама Варшавы, голубой извив Вислы, и безудержно захотелось пролететь над всем городом, сделать праздник для всех варшавян — пусть запомнят Славороссова в небе! В эти минуты он снова, как прежде, спортсмен, чемпион, жаждет признания, славы. Он знает, что не имеет права на такой полет, еще нет звания летчика, нет «Бреве», но он его получит, а сейчас — на Варшаву!
И полетел. Воскресный день, улицы, парки полны людьми. Кто это так хорошо, легко и свободно парит над ними в голубом небе, то опускаясь, то забираясь ввысь? Как красиво, кто этот летчик?..
— Привет, Варшава! — озорно орет Харитон. — Летим, братцы!
В 1911 году подобный полет над городом был большой редкостью, он вызвал восхищение зрителей и, конечно же, был замечен газетчиками.
Назавтра варшавяне узнали, что блистательной демонстрацией полета они обязаны механику «Авиаты» Харитону Славороссову-Семененко. Журналист не забыл напомнить, что начинающий летчик в прошлом очень известный русский велогонщик из Одессы.
И присутствующие на празднике в Мокотуве единодушно считали полет Славороссова самым интересным, приветствовали его после посадки как несомненного победителя. Иначе отнеслись молодые летчики, почувствовавшие себя посрамленными, и кем?..
— Зачем вы разрешили?! — наступали они на Сегно. — Это же насмешка над нами!..
Разъяренные авиаторы даже не пожали руки своему счастливому коллеге, хотя он сегодня утвердил себя в их рядах.
Отчитал его и Сегно, хотя понимал, что Славороссов просто талантлив. Много ли он помог ему, все ведь сам.
— Это мальчишество! — все же повторил он еще раз. — Надо знать, что государством установлены строгие правила полетов, они летчикам не все разрешают, а вы еще… — Тут Генрих Станиславович вывернул такое ругательство, что даже одесский мастеровой удивился.
Правила действительно были, причем их появление весьма характерный штрих русской действительности. В 1910 году газеты смаковали занятный инцидент, случившийся в Государственной думе. В одном из своих выступлений депутат Маклаков заявил: «…В то время как все страны полетели на аэропланах, что у нас есть? Еще ни один человек не летает, а уже полицейские правила против аэропланов изданы, уже есть надзор за этим…»
Ему отвечал известный мракобес, депутат Марков 2-й: «Напрасно член Думы Маклаков возмущается, что в России еще никто не летает, а правила об авиации уже установлены. Что ж тут дурного? Понятно, что, прежде чем пустить людей летать, надо научить летать за ними полицейских…» Но ни правила, которых Славороссов не читал, ни нагоняй не могли испортить ему настроения в такой великий день. Он не думает о том, что скоро наступит время, когда к нему придут ученики, а один из питомцев напишет о своем воздушном крещении: «…Этот маленький мой первый полет, моя воздушная дерзость, мой чистокровный риск и удачный спуск — это такой величайший праздник моей жизни, такая личная победа, что, право, не забыть этого никогда во веки веков…»
Когда он прочтет эти строки писателя, друга и ученика Василия Каменского, то вспомнит именно этот день и вновь переживет свой «величайший праздник».
Пока же, оставшись один на аэродроме, Славороссов насвистывает веселый мотивчик, стирая с мотора масляные потеки… Вторым счастливым праздником стала для Харитона сдача экзамена на звание пилота-авиатора специальной комиссии Всероссийского аэроклуба. За все элементы полета по международным стандартам Славороссов заслужил единую оценку председателя комиссии: «Превосходно!» Это событие торжественно и шумно отмечалось в отдельном кабинете хорошего варшавского ресторана. Развеселившиеся гости требуют:
— Предъявите «Бреве», Харитон Никанорович!.. На стол, на стол!
Принаряженный Славороссов рад и сам еще раз посмотреть на синюю книжечку с золотыми тиснеными буквами «И.В.А.К.» на обложке. А внутри, слева по-русски, справа по-французски: «Международная Воздухоплавательная Федерация. Императорский Всероссийский Аэро-Клуб — представитель М.В.Ф. для России сим удостоверяет, что Славороссов-Семененко Харитон Никанорович, родившийся в городе Одессе, русский, получил звание
…Никанор Данилыч снимает со стены большую рамку, где под стеклом собраны фотографии сына-велогонщика. На столе приготовлена вырезка из вчерашней газеты: в открытой кабине моноплана «этрих» гордо сидит его сын — Харитон. Руки летчика лежат на круглом, совсем автомобильном руле, голова покрыта пробковым шлемом. Под плотно прилегающим комбинезоном видны литые, сильные плечи.
«X. Н. Славороссов-Семененко на моноплане «этрих».
В который раз Никанор Данилыч перечитывает помещенную тут же заметку:
«Одесский циклодром — некогда гнездо стаи славных гонщиков — дал русской авиации целый ряд прекрасных летчиков. Оба брата Ефимовы, С. И. Уточкин, Поршерон, Я. Седов и теперь, наконец, X. Н. Славороссов.
X. Н. Славороссова одесситы хорошо помнят как одного из лучших одесских гонщиков второго разряда. Теперь он пилот высокого класса, инструктор авиационной школы князя Любомирского в Варшаве. Славороссов летает с одинаковым успехом как на аппаратах Этриха, так и на аппаратах Л. Блерио и считается одним из лучших преподавателей искусства летания».
— Федор, неси картонку! — кричит отец. — Ножницы материны.
До позднего вечера вместе с младшим сыном они переклеивают на новый лист фотографии Харитона, разбросав их веером вокруг газетной вырезки, занявшей почетное место в центре. Князь Любомирский обрадовался неожиданной славе своего механика и назначил его вторым пилотом «Авиаты» с жалованьем 100 рублей.
— Это для начала, Харитон Никанорович, — сказал ему один из директоров, поздравляя с назначением.
— Господин Сегно скоро едет в командировку по делам фирмы, вам придется его заменить. И вообще кончается его контракт, кажется, у Генриха Станиславовича есть свои планы на будущее, тогда все ваше. Это князь просил сказать вам доверительно, вы понимаете?..
— Не беспокойтесь, я Генриха Станиславовича уважаю.
Славороссов не любил обсуждать своих отношений с шеф-пилотом. Они хотя и осложнились, но если бы не Сегно, не стать бы ему теперь дипломированным летчиком, а это самое главное. Вот и началась новая жизнь Славороссова. Полеты с учениками, испытания построенных машин. Завод приобрел лицензию у австрийского инженера Этриха и начал готовиться к выпуску его аэроплана. Сегно, который вел переговоры в Австрии, купил там один аппарат. Он очень расхваливал пилотажные качества нового «этриха» в Варшаве.
Славороссову очень хотелось полетать на этой большекрылой механической птице, но он ждал, когда Сегно предложит ему это сам, а Сегно ждал, чтобы вчерашний механик его попросил об этом. Князь Любомирский часто бывал на полетах, но сам так никогда и не рискнул подняться в воздух. Понятно, что его интересовало мнение о качествах нового аэроплана, и, вероятно, понимая некую сложность отношений между двумя своими летчиками, как-то спросил Славороссова в присутствии Сегно:
— А вы, Харитон Никанорович, еще не испытали новый аппарат? Генрих Станиславович его очень хвалит. Хотел бы и ваше мнение слышать.
— Да все никак собраться не мог, — деликатно ответил Славороссов. — Вот сегодня погода хорошая, так что…
— Вот и прекрасно, — резюмировал князь.
— Генрих Станиславович, вы тоже полетаете?
— Нет, нет, — поспешил ответить Сегно. — Вы уж сами, меня ждут в городе.
…Длиннокрылый «этрих» резво бежит по полю… Славороссов легко берет штурвал на себя, и аэроплан в воздухе… На высоте метров в тридцать летчик описывает круг. Аппарат нравится ему — устойчив, хорошо слушается рулей… Посадка.
Владелец фирмы машет Славороссову рукой, приветствуя его удачный полет. Не заруливая к началу старта, поле большое, Славороссов снова дает газ и опять поднимается в воздух, набирает уже большую высоту, кружится над аэродромом, затем делает «восьмерку» и на посадку.
Любомирский доволен спокойной уверенностью и мастерством летчика. Выслушав одобрительный отзыв Славороссова об «этрихе», князь благодарит за доставленное удовольствие.
Оба они не знают, что, отъехав от аэродрома, Сегно свернул в сторону с дороги и оттуда тоже наблюдал за полетом. «Талантливый, черт!» — пробормотал он не без зависти, но и без всякой злобы. Летчик в нем был сильнее человека из высшего общества, к которому относил себя Генрих Сегно.
Это стихотворение известного поэта-футуриста Василия Каменского, первое, хотя и необычное, литературное произведение, посвященное Харитону Никаноровичу, с которым писателя свело увлечение авиацией.
Перелистываем книгу Каменского «Путь энтузиаста». Вот он приводит свой разговор с близким приятелем Сергеем Уточкиным, узнавшим, что Каменский тоже хочет летать:
«— Ппп-оезжай, брат, в Париж, ттам тебя всему научат и, кстати, летать. А если разобьешься вдребезги, то оппять же в Па-ариже, а не где-нибудь в Жжжмеринке.
— Смотрите. Руль свободно, на себя — в высоту, от себя — вниз. Равняйте прямую линию. Главное, ногами регулируйте руль хвоста. Слушайте мотор. Следите за смазкой. Контакт выключения. Планируем…
На земле авиатор улыбается:
— Все очень просто — надо только уметь. А в это время — трах!
Кто-то грохнулся о землю… Мой инструктор говорит:
— Это «антуанетт». Красивые, но плохие аэропланы. Разбили тридцать тысяч франков…» Каменскому повезло — он увидел на аэродроме знаменитейших писателей: А. Франса, Э. Верхарна, Г. Гауптмана, Метерлинка… Все они приезжали, чтобы полетать пассажирами с Анри Фарманом. Получив первоначальные навыки, Каменский возвращается в Россию. Ему нужно тренироваться, чтобы сдать экзамены на звание авиатора. Кто-то посоветовал ехать в Варшаву на завод «Авиата».
Списавшись с Варшавой, Каменский отправляет туда купленный им во Франции «блерио» и трогается в путь.
К тому времени в «Авиате» служили заводскими летчиками Янковский, Лерхе, Кампо-Сципио, Сегно и Славороссов.
«…Среди авиаторов Славороссов самый замечательный… самый талантливый рекордист… Славороссова я выбрал своим учителем — инструктором для подготовки к сдаче трудного экзамена… Вследствие частых воздушных катастроф теперь были выработаны новые, строгие международные правила для авиаторов, и, значит, надо действовать энергично, решительно. Кроме меня, было еще семь начинающих: два офицера и пять поляков.
Здесь, на Мокотовском аэродроме, текла совсем особая, своя воздушная жизнь. Целые дни среди аэропланов.
В глазах — взлетающие аппараты. В ушах — музыка моторов. В носу — запах бензина и отработанного масла. В карманах — изолировочные ленты. В мечтах — будущие полеты.
О возможных катастрофах никто не думал, не говорил. Впрочем, каждый думал, что это его не касается, а только других.
Шутили: «Если ты сегодня собираешься разбиться — дай мне взаймы 50 рублей». При заводской конторе у нас была авиаторская комната, где стояло пианино: в ожидании очередных полетов почти все играли и насвистывали самые легкомысленные мотивы модных оперетт. Славороссов и я были особыми музыкантами циркового стиля: он прекрасно играл на одной струне, натянутой на палку через сигарную коробку, а я — на гармонике, с которой не разлучался. Вообще авиаторы на земле веселились как школьники, но, едва прикасались к аэроплану, наступало перерождение: лица отражали сосредоточенную волю, короткие движения — решимость, скупые спокойные слова — хладнокровную выдержку.
Первое время я тренировался на своем «блерио», но потом по предложению и техническим указаниям Славороссова перешел на австрийский моноплан «таубе»…»
После успешной тренировки пришла пора Каменскому сдавать экзамены. Их принимал только столичный аэроклуб.
Как же проходили эти испытания на право получения международного «Бреве»?
«…И вот настало «тяжелое утро», когда взволновалось сердце мое: надо было показать себя настоящим, профессиональным мастером авиации. Строгая, научная пунктуальность знатока-теоретика Вейгелина известна
Профессор-экзаменатор под контролем и наблюдением комиссии должен был, сидя на извозчике с сигнальными флажками, давать мне с земли знаки выполнения международных правил. Я поднялся на «таубе» и, глядя с аэроплана на крошечную лошадь с экипажем, начал одну за другой проделывать восьмерки, все время следя за сигналами флажков…
Я исполнил все по совести и хорошо спланировал — прямо к извозчику Вейгелина. И, когда остановился, прежде всего стащил с потной головы авиационную каску и с радостью хватил ею об землю.
Поделиться книгой: