Помоги проекту - поделись книгой:
— Искала кота, Матвея, — сказала девушка. И, как будто подтверждая её слова, из темноты раздался громкий «мяв», а под ноги девушки выполз здоровенный котяра рыжей масти. Он по-хозяйски тёрся об ноги девушки и громко урчал от удовольствия.
— Где ты был, негодник? – схватила его девушка, нежно прижимая к груди.
— Вероятно, бегал за кошками, — засмеялся Жан-Анри. Девушка рассмеялась, и её лицо тут же изменилось и стало милым и приятным.
— А что здесь делаете вы? – спросила девушка, глядя на него большими, вероятно, голубыми глазами.
— Хотел прогуляться в саду Её Величества, — сказал Жан-Анри. Девушка на минуту задумалась и потом сказала:
— Подождите меня немножко, я отнесу Матвея, — и вопросительно взглянула на Жан-Анри, — я хочу прогуляться с вами.
— Буду рад, — сказал он совсем искренне. Девушка понеслась к зданию Зимнего дома, который со всех сторон окружала стройка, затеянная Екатериной I. Через несколько минут запыхавшись, примчалась.
— А что с этими делать будем? – спросила она, указывая на лежащие тела нападавших разбойников.
— Если очухаются – убегут, — сказал Жан-Анри, — а если нет – попадут в руки приставов генерал-полицмейстера Девиера.
Они шагали некоторое время, молчаливо слушая ночь.
— Гороховником пахнет, — сказал Жан-Анри.
— Это из Летнего сада, — объяснила девушка, и, взяв Жан-Анри под руку, добавила, — расскажите о себе.
— Я мушкетёр Семёновского полка, — улыбнулся Жан-Анри, и начал рассказывать свою французскую историю. О том, как попал в Россию, о кораблях с бочками вина, каждый год приходящих из Франции, о своих управляющих во Франции и тут, в России. О своём знакомстве с Петром Первым и о том, как они с ним стали друзьями.
При вспоминании о Петре Первом девушка оживилась и дальше слушала его рассказ с настороженным интересом, но потом снова растаяла и смеялась вместе с Жан-Анри над его похождениями. Он рассказывал о Франции, вначале о придворной жизни, потом о жизни в провинции, об известных зданиях, о художниках и поэтах.
— Вы знаете Клеман Маро? – удивился Жан-Анри.
— Читала когда-то, — махнула рукой девушка.
— А вот это стихотворение вы знаете? – спросил Жан-Анри и прочитал на русском:
"
— Нет, не слышала, — сказала девушка, вздыхая, и странно поглядывая на Жан-Анри. Слева показался Царицын луг, освещённый луной, очерченный вдали темной, кудрявой полосой Летнего сада.
— А вы, я заметил, работаете в зимнем доме, — спросил Жан-Анри. Она хитро улыбнулась и прыснула в ладошку.
— Вы, что, подсматривали? – спросила она. Жан-Анри не ответил, а взял её за руку, и они ступили на Мало-Конюшенный мостик через Мойку. Сад встретил их ночным пением соловьёв, славок и даже совы ухали иногда, нарушая гармонию. Воздух пропах сиренью, вишней и яблоней.
«Наверное, — подумал Жан-Анри, — так пахнет только в раю». Девушка уверено свернула налево и пошла вдоль грядок с морковью, луком и прочей зеленью, едва различимой при лунном свете. Они подошли к небольшому дому с восьмиугольной башенкой наверху, которую украшал золочёный шпиль. Название домика «Золотые хоромы» в точности соответствовало очаровательной ночи.
— Хотите посмотреть? – спросила девушка, останавливаясь перед домиком. Жан-Анри кивнул головой. Они поднялись на крылечко. Девушка пошарила в темноте, и в руках у неё появился ключ. Она открыла дверь, и они вошли внутрь.
— Зажечь огонь? – спросил Жан-Анри, вытягивая огниво.
— Не нужно, — сказала девушка и потянула его за собой. Они, толкаясь в темноте, пошли вдоль каких-то комнат. Жан-Анри, идя за ней, натыкался на углы, а девушка неслась всё дальше и дальше. Поднялись по каким-то ступенькам, потом ещё комнаты и снова крутая лестница. Девушка поднялась наверх, а Жан-Анри, спотыкаясь, полз за ней.
— Ну, где же вы? — торопила она его, и Жан-Анри поспешил к ней. Они оказались в тесной, восьмиугольной башенке, из окон которой открывался вид на ночной Санкт-Петербург. Луна освещала притихший город, кое-где светившийся колеблющимся светом запоздалых окон и блеклыми рядами фонарей, с коптящими, от масла, огоньками. Вдали видна была Нева, а за ней – Васильевский остров. В башенке было тесно и, волей-неволей, они прижимались друг к другу. Она обернулась к нему и, почему-то шёпотом, спросила:
— Правда, прекрасно? — Жан-Анри хотел ответить, но, неожиданно для себя, обнял девушку за талию и поцеловал, прильнув к его губам. Она ответила, подчиняясь и его, и своему желанию. Несколько минут они молчали, лаская друг друга, потеряв над собой контроль, поддаваясь тому, чем нельзя управлять. Когда они, задыхаясь, оторвались друг от друга, она сказала, спрашивая и, одновременно, утверждая:
— Пойдём вниз.
Они спустились по крутой лесенке, и Жан-Анри снова путался в коридорах, едва поспевая за девушкой, пока они не оказались в большой комнате освещённой лунной дорожкой из окна. Посредине, под балахоном, находилась большая кровать, на которую присела девушка.
— Иди сюда, — позвала она его, и они снова принялись неистово истязать друг друга, мимоходом, раздеваясь. А потом они занялись делом, у которого если и есть бог, то ему каждую минуту, с наслаждением и усердием, поклоняются миллионы людей на Земле. Девушка вскрикнула и ещё крепче прижалась к Жан-Анри, не прерывая настойчивого ритма движений.
Когда они, изнеможённые, отпали друг от друга, девушка повернулась и доверительно шепнула ему на ушко: «Ты моя первая любовь, — немного помедлила и прошептала, горячо обнимая, — и последняя». Жан-Анри повернулся к ней и шепнул ей в ответ: «Я буду помнить об этом всегда». Они заснули, потом проснулись, и снова потянулись друг к другу, истязая себя, растворяясь в неиссякаемой взаимной нежности, пытаясь до капли выпить то, что послал им Бог.
Когда на окнах в свинцовой оправе заалел первый солнечный луч, девушка вскочила и заторопилась:
— Мне нужно идти, — и они быстро собрались, чувствуя себя немного неловко, друг перед другом. Молчаливо прошли мостик и двинулись вдоль утренних улиц. Город ещё спал, только молочники, подстёгивая сонных лошадок, ходили вдоль улиц, заглядывали во дворы, переговаривали с кухарками и разгружали кувшины и деревянные вёдра. Злоумышленников, напавших на девушку, на месте не оказалось – видать очухались. Появился Зимний дворец, весь в лесах, на которых уже копошились работники, понукаемые подрядчиком.
— Я побежала, — сказала девушка, сворачивая возле строительного забора.
— Подожди, — крикнул Жан-Анри и спросил, — как тебя зовут?
— Елизавета, — бросила девушка и улыбнулась. Жан-Анри хотел ещё что-то спросить, но она махнула рукой и скрылась за поворотом.
«Огромная тёмная волна, неотвратимо двигаясь вперёд, ватным одеялом многометровой толщины накрыла город. Придавленные весом воды, многоэтажные дома плющились, как картонные, взрываясь окнами и пузырясь остатками воздуха.
Господь Бог молчаливо взирал с небес на содеянное раздражённой природой и только рядом стоящий Пётр слышал тихо сказанные слова:
«По делам вашим ...»
Наклонившись из колесницы и зорко взирая вниз, Георгий Громовержец мечет молнии, поражая грешников, но смерть от молнии им не кара, а освобождение: остальные, накрытые волной, утонут в воде.
Но, вероятно, человеку давали шанс выжить, так как старый толстостенный дом выдержал первый напор волны, и только звенящая тишина напоминала о сжатом в несколько атмосфер воздухе. Из ушей Михаила струилась кровь, но он об этом не знал и поражался внезапно возникшей тишиной.
Окна не устояли перед многотонной тяжестью и лопнули, наполняя комнаты водой, а он барахтался под самым потолком, возле железной входной двери в пузыре воздуха. Пол в зале, вместе с деревянными перекрытиями, вибрируя, не выдержал и рухнул вниз вместе с водой, но потолок каким-то чудом оставался целым, что и спасло Михаила, так как вода, вместе с уходящей волной, начала медленно исчезать через окна нижних этажей».
Михаил Васильевич вздрогнул и проснулся. Сон, с дотошными подробностями повторяющий былое, в последнее время посещал его не так часто, как раньше, но всё равно болезненно опустошал душу, а тело покрывал мерзким липким потом. Тогда самые большие города мира: Рим и Париж, Пекин и Варшава, Берлин и Копенгаген, Амстердам и Лондон, Дублин и Нью-Йорк, Монреаль и Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро и Каир, Тель-Авив, Стамбул и Токио исчезли с лица Земли, смытые и затопленные водой.
Он окинул взором синюю карту затопленных территорий, старомодно лежащую под стеклом на столе, и бросил взгляд на кап[4], снятый с пальца, который молчаливо поглядывал на него стеклянным глазом.
Глаза слезились, из носа текло, и Михаил вытянул из кармана большой носовой платок, устраняя последствия насморка и аллергии. Каждое лето, в самую жару, с нехорошим постоянством его посещала данная болезнь, перед которой Михаил был бессилен.
Ходить по врачам он не любил, зная наперёд, что будут долго проверять аллергические реакции, а по истечению двух недель мокрый процесс бесследно исчезнет, как будто истёк срок наказания. Обычно, на эти пару июльских недель он брал отпуск, чтобы в одиночестве, закрыв все окна, просидеть дома, читая литературу, но в этом году его попросил сам Оробели, главный координатор Совета Наций.
Михаил разделся, выбросив мокрую рубашку в стиральную корзину, и отправился под холодный душ, смывая неприятные воспоминания и липкий пот, освежая не только тело, но и душу.
Старший коронер Совета Наций Михаил Васильевич Мурик на своём посту находился полных двадцать лет и уже давно имел возможность отдыхать где-нибудь в экзотическом месте, вместо того, чтобы шляться по странам и весям, вылавливая преступников, неадекватных людей, с порушенной психикой.
Но коронер Мурик не любил отдыхать и на отдыхе чувствовал себя точно с подрезанными крыльями, поэтому любое сообщение капа в такое время воспринимал, как манну небесную и, обрывая отпуск, рвался на поиски очередного сумасшедшего. Он был давно одинок, потому что первая жена, она же и последняя, увидев его приоритеты, несмотря на ребёнка, покинула его, предпочитая построить счастье с другим, менее занятым на работе.
Возможно, на характер коронера накладывали отпечаток преступники, которые тоже никогда не отдыхали, а если отдыхали, то не забывали о себе напомнить. Тем не менее, если человек тянул работу, то его с удовольствием нагружало не только начальство, но и сослуживцы, не прочь спихнуть Мурику какое-нибудь тёмное дело.
Мурик не успел выключить душ, как его кап издал знакомую мелодию. Коронер, накинув на себя полотенце, вышел из кабинки душа и надел на палец кап. Перед ним возникла знакомая фигура его помощника Ламбре, который стоял возле какого-то здания, показавшегося Мурику знакомым.
— Мсье Михаил, я с вашей родины, — улыбаясь, сообщил Ламбре на «универе» [5], показывая рукой на очертания полуразрушенного здания. Мурик, присмотревшись, узнал Владимирский собор в Киеве и спросил:
— Что случилось?
Ламбре в двух словах сообщил и Мурик понял, что нужно лететь.
Через полчаса он сидел в «магнетике» [6] и летел в Киев.
Жан-Анри полдня проспал дома. Проснувшись, он лихорадочно думал – что же ему дальше делать? От его уравновешенности, граничащей с равнодушием, не осталось ни следа. Несомненно, он влюбился в неё и чувствовал, что только сейчас начинает жить, а до этого по жизни его вело простое любопытство и жажда острых ощущений.
«Вот и получай острые ощущения», — подумал он, и начал размышлять, как её найти и забрать, как окружить своей заботой и любовью. Он понял, что влюбился по уши, по самую макушку, утонул в своих чувствах к ней и пытался понять – внутри у него вечное или переходящее. Последний раз такое он чувствовал к Лауре в Авиньоне и сразу вспомнил, как когда-то декламировал ей Петрарку:
Он поднялся и из томика стихов Франческо Петрарки вытащил её рисованный портрет. Но он, почему-то, уже не возбуждал в нем тех чувств, которые он чувствовал раньше до того, как познакомился с Елизавет. Да, прошло много лет, он знал многих женщин, но помнил только её.
И вот теперь этому пришёл конец. Жан-Анри чувствовал, что он как будто изменил ей, но радостные вспоминания о Елизавет начисто сносили эти мысли. Он захлопнул томик, встал и принялся одеваться. Надел на себя синий семёновский мундир, стряхнул голубую треугольную шляпу и решил идти в казармы, чтобы расспросить, по возможности, о Елизавет, но так, чтобы не возбудить лишнего интереса.
В дверь постучали, и она приоткрылась. В щели показалась остриженная кружком голова и спросила:
— Барин, одеваться будете?
— Уже, Еремей, — махнул рукой Жан-Анри, — оседлай мне вороного.
— Слушаюсь, барин, – поклонился Еремей и спросил: — Кушать подавать.
— Нет, — отмахнулся Жан-Анри, — пусть Акулина попить принесёт.
Еремей вышел и пока Жан-Анри надевал перчатки, в дверь снова постучали. Он открыл и увидел сияющую Акулину с кружкой сбитня, к которому Жан-Анри пристрастился в России. Он принял кружку и медленно выпил.
— Как ты? – спросил Жан-Анри, отдавая кружку и посматривая на округлый живот Акулины. Она зашлась румянцем и ответила, счастливо улыбаясь:
— Спасибо, барин, ножками сучит.
Акулина и Еремей служили у Жан-Анри с самого его появления в России. А потом поженились, чему Жан-Анри был рад, так как слуг своих менять не любил, как и привычные перчатки. Поэтому достроил в своём огромном доме ещё один флигель, где их и поселил.
Жан-Анри вышел. Был ясный день, но свежий ветер дул из Невы и приятно бодрил. Жан-Анри принял у Еремея заждавшегося коня и вскочил в седло. Конь коротко храпнул и затанцевал. Еремей украдкой перекрестил уезжающего барина.
Жан-Анри поскакал к Мойке, мимо гостиного и мытного двора, перебрался через деревянный мост, где возле будки его поприветствовал семёновский сержант, и выскочил на перспективу, шелестевшую по бокам стройными рядами берёзок. Копыта коня бодро выстукивали по камню красивое стаккато, и Жан-Анри полностью отдался движению и полёту. Впереди показался мост через Фонтанную речку и Семёновская слобода на том берегу. Конь, переходя в шаг, бодро застучал по деревянному помосту.
На посту у моста стояли преображенцы при шпагах, фузеи стояли прислонённые к шалашу. Чуть левее плотники строили караульный дом. Жан-Анри спешился и подошёл к улыбающемуся сержанту Васильеву Ивану.
— Здоров Иван Андреевич, — сказал он, прижимая Жан-Анри к груди: — Что же ты к нам не заходишь?
— Заходи к семёновцам, — сказал Жан-Анри, — я сегодня к ним. Держи алтын за проезд.
Сержант принял монету и поднял шлагбаум. Жан-Анри сошёл с моста и вскочил на коня. До казармы было рукой подать. «Казармой» Жан-Анри называл длинный, в пять срубов, дом, выстроенный за его деньги для ротных чинов Семёновского полка по просьбе генерал-фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына. Жан-Анри подъехал к дому, соскочил с коня и накинул повода на коновязь. Открыл дверь в первый сруб и в зале увидел поручика Кирила Каскова, который в рубахе, высунув язык, с усердием строгал ножом гусиное перо. Тут же, на столе, валялся искорёженный десяток прошедших попыток.
— Здорово! Ты что делаешь? — засмеялся Жан-Анри.
Поделиться книгой: