Картина

СТАРИК. У меня сосед грузин — его тоже так зовут. Тянь-Тянь. Дай юань на хань.

БАБЁНКА. Ой, какой вы, а? Надо дружить с народами всех стран. Тянь, не слушайте его. Не слушайте. Не все русские такие одинаковые, как кажутся на первое впечатление. Будьте добры, прекратите давайте. (Вытерла под носом.) Сторожите дальше, но без скандалов и выяснений. Идите обход делать, мы посидим тут, посторожим, сейчас пельмени сварятся, поедим русскую пищу, иностранцу важно русскую пищу поесть, вода закипит, вот и поедим.

СТАРИК. Обязательно жрать им. Молчи, не сявкай, сыроежка блатная. Мы с тобой — русские, мы договоримся. А вьетнамцев нам в сторожа, чтоб сторожили богатство нашей Родины — до такого Россия ещё не докатывалась!

БАБЁНКА. Он студент, наверное, подрабатывает, наверное, и вьетнамцы тоже люди, им тоже есть хочется. Правда ведь, Тянь?

ВЬЕТНАМЕЦ. Правда.

БАБЁНКА. (Радостно.) Ой, сказал: «Правда»! Ой, сказал! Говорит, надо же! Прав-да, да? Прав-да. Газета «Прав-да», да? Я же сказала, что русский язык все народы понимают и быстро обучаются ему, потому что он простой и лёгкий, так ведь, Тянь, правда?

СТАРИК. Ишь, бурундук, сидит, «правда» говорит. Какая тебе тут к хернанам правда? Какую тебе тут правду надо? Тут русская правда кругом.

БАБЁНКА. Да отстаньте вы от него.

СТАРИК. Куртофан у него зыканский. Вьетнамцы не работают, а только на рынке спекулируют. А он — тут. (Кричит.) Ты почему тут, э, ну?

БАБЁНКА. Отстаньте от него, он по-русски не сильно, учится пока, но всё понимает. А главное — он нас защитит, потому что все вьетнамцы могут кунфу или дзюдо, так ведь, Тянь? Они все маленькие, но жилистые, у них мускулы есть, хоть и не видно.

СТАРИК. Прям так его разглядывает, прям раздевает. Любовь, ага? В кого? Во вьетнамца! В смесь татарина с кобылой! Да я тебе говорю, может, он — вор? (Открывает газету.) Кругом воры. Вот, слушай: «В городе действует бурятская мафия. Под видом сторожей они проникают в доверие к сторожам разных предприятий, в том числе и общественного питания…» Хернаны поймёшь, чё сказал.

БАБЁНКА. Ничего не понимаю. Да что вы всё врёте? В газете так пишут? Буряты, да еще и в доверие? Так пишут?

СТАРИК. Пишут!

БАБЁНКА. Обманываете всё.

СТАРИК. Правильно пишут: доверять никому нельзя!

БАБЁНКА. Ну, прям укатайка с вами. Дак то ж бурятам. А он вьетнамец. Правильно, Тянь?

СТАРИК. Да он сидит уже третий час, слушает, скучный, молчит, на нервы действует, кислый, про себя не расскажет, зачем мы тут собрались? Про себя рассказывать! Давай?! Ну? И не пьет, главное.

БАБЁНКА. А вы налейте.

СТАРИК. Сейчас, отлил вам. Хернаны вам, суки, моего горючего, понял?!

БАБЁНКА. Прекратите. Охраняйте, пожалуйста, дальше. Он послан к нам Богом, то есть, на усиление, и правильно. Вы тут раньше сторожили? Ну, теперь ясно. Три раза за последнее время пельменную обокрали, в газетах писали.

СТАРИК. В мой огород кинула? Даунклуб. Всех собрали. Баб, детей, вьетнамцев пельменную сторожить, на картину смотреть. Врут всё. (Шепотом.) Я не боюсь правду сказать. Вы — боитесь, а я — не боюсь. Все ваши газеты «Правды» врут. Ничего тут не обворовывали. Я тут сторожу. Тут тараканы да крысы только. Тут они с директором сами всё повыкрали, а теперь говорят.

БАБЁНКА. (Вяжет.) Ну, вы это начальнику смены скажите. А мне — за смены платят. Меня назначили сюда, я и работаю. У меня — трое. Вдруг проверка, он придёт, а меня нету. Что тогда? Идите на обход.

Старик встал, бормочет что-то, ушёл, бренча ключами.

МОЛЧАНИЕ.

Вьетнамец вдруг подошел к картине, смотрит на неё. Показал пальцем на младенца. Повернулся к Бабёнке, слёзы у него из глаз бегут.

БАБЁНКА. Что, Тянь? Что вас интересует? В смысле, что это там такое, да? Ну вот, и вы, Тянь, тоже интересуетесь этим. (Улыбается, встала, подошла к картине.) А почему плачете, Тянь? Почему?

МОЛЧАНИЕ.

Не надо плакать, Тянь. А то я тоже. Интересно вам, что там, на картине, дальше, да? Вот там горы, реки, там солнце всходит, там, наверное, люди живут. Как они там жили, интересно? Там, наверное, трудно людям было. Там никаких не было приспособлений для быта, в смысле. Там не было всяких аппаратов. Да и электричества не было. Ведь так, Тянь? А значит — было трудно им. Бедные, как они там жили.

МОЛЧАНИЕ.

Вьетнамец тычет и тычет пальцем в картину, что-то сказать пытается.

Картину сюда зачем повесили, да? Это хочете спросить? А я считаю, что правильно. Пусть висит. Тут всегда алкаши разные собираются, выпивают, шумят, кричат, курят. Вот чтоб они не кричали, не выпивали, не шумели, молчали, смотрели бы на картину и что-то хорошее думали бы про то, что там — дальше, и вообще про жизнь. Может, это кто-то из посетителей и нарисовал картину, и подарил для пельменной, для уюта. Есть ведь и выпивающие художники, вот он и нарисовал. Для того, чтоб все думали — и выпивающие, и не выпивающие.

Вьетнамец смотрит на Бабёнку, молчит, плачет.

Надо всегда думать, правильно вы говорите, Тянь. Тридцать лет — и нету человека, уже ему навстречу или сзади другой идёт, а этот — умирает. Быстро-быстро всё. Вот у меня когда сестра умерла год назад, ей было тридцать, болела сильно, умерла и я её хоронила, и подумала тогда у гроба, что я что-то такое важное поняла про жизнь, про всё-всё вокруг и долго про это думала, что я стала такая умная, добрая к людям, мудрая какая-то сильно. Все ночи напролет плакала. Лягу на спину и плачу, плачу, у меня вот ямка тут на груди слез полная, целая ямка слез. А теперь год прошел и все забылось, стерлось и не помню, что это я такое важное поняла тогда. Забыла. И жизнь идёт так. Целый день бегаю, бегаю, жрать достаю для своих короедов, у меня их трое, а отца нету, так вышло. Бегаю, бегаю, сумками домой жратву таскаю — то там урву, то там урву, ращу их, кормлю, все просят — жрать дай. У меня вот руки длинные, вытянутые — знаете, отчего? От сумок от этих. (Пауза.) Тянь, что вы сказать хотите? Скажите, ну? Ну, ладно, я тогда спрошу вопрос: у вас мама есть, Тянь?

ВЬЕТНАМЕЦ. Мама. Мама. (Что-то показал руками.)

Вьетнамец молчит, смотрит на Бабёнку. Та вдруг засуетилась, подтолкнула Девочку к нему.

А она у меня петь умеет. Да, ведь, доча? А ну, спой что-нибудь для дяди. Он нам приглашение сделает во Вьетнам, мы туда съездим и посмотрим, там, доча, так же красиво как на этой картине, везде бананы и апельсины. Спой, дурочка, застеснялась. Пой, ну?

ДЕВОЧКА. Уй!

БАБЁНКА. Пой, сказала, пой, если во Вьетнам хочешь! Хочешь?

ДЕВОЧКА. Хочу!

БАБЁНКА. Ну, пой!

ДЕВОЧКА. Не ори, спою! (Поёт и танцует.)

Как у нашей бабушки, бабушки-старушки Шестеро налётчиков отобрали честь! Гоп-цоп, перверцоп, бабушка здорова! Гоп-цоп, перверцоп, кушает компот! Гоп-цоп, перверцоп, и мечтает снова! Гоп-цоп, перверцоп, пережить налёт!

МОЛЧАНИЕ.

БАБЁНКА. Тебя в садике научили говну этому? Ты чёкнулась, что ли, такое петь? Ты чего запела-то? Ты пой что-нибудь русское для иностранцев! Давай, ну?

ДЕВОЧКА. (Молчит, потом вдруг кричит истошно.) Баба сеяла горох, ох, ох, ох, ох! Села, поела, опять пошла! (Танцует с вилками.)

БАБЁНКА. Вот, молодец, другое дело.

Старик вошёл, видит Бабёнку и Вьетнамца у картины. Сел за стол, достал бутылку из-за пазухи, пьёт. Злой.

СТАРИК. (Вьетнамцу.) Слушай, у тебя резьба в заднице есть?

БАБЁНКА. Нет, у него нету, пристал!

СТАРИК. Нету? Такой молодой, а уже сорвали. (Хохочет.)

БАБЁНКА. Вот ведь, а? Пристал. Есть, есть!

СТАРИК. Такой молодой, а уже навернули. (Хохочет.)

БАБЁНКА. Ну что вам надо?

СТАРИК. (Кричит Вьетнамцу в ухо.) Даже из братского Вьетнама нам с резьбой — не надо!

БАБЁНКА. Он же не глухой, а иностранец, что вы орёте? А ты играй, дура, дальше, скоро три, скоро со смены домой, завтра в садик пойдешь, не хочешь вот спать, будешь завтра зевать весь день, дура!

СТАРИК. Иди домой, а? Оба, трое идите домой, все. И он пусть, забирай. А я буду один. Да я Берлин брал! Никто не залезет! Кто залезет? Кто украдёт?

БАБЁНКА. Да помолчите вы, Берлин.

СТАРИК. Ты пельмени запустила?

БАБЁНКА. Кипят, скоро будут.

СТАРИК. Да он шпион вьетнамский. Наши секреты все узнать хочет.

БАБЁНКА. Какие тут секреты в пельменной?

СТАРИК. Ну, мало ли. Узнает про технологию приготовления пельменей, понимаешь, и там создаст кооператив, во Вьетнаме, и потом разбогатеет и будет, понимаешь, большой человек, остров купит или ещё чего. Вот проверю — шпион или нет. Эй, ты, а ну — перекрестись вон на Иисуса Христа на нашего, проверим — провалишься сквозь землю или нет?

БАБЁНКА. Ну что вам надо, а? Идите ложитесь спать, мы сами будем сторожить. Надо жалеть вьетнамцев.

СТАРИК. Даунклуб, блин. Зачем это? Почему это я их должен жалеть? А меня кто пожалеет?

БАБЁНКА. Американцы с ними воевали долго и они такие худенькие. Я их когда вижу на улице, мне прям жалко, прям обняла бы и поцеловала бы и сказала: «Мы с вами, мы вместе!»

СТАРИК. Так и хочет на своё, так и ищет, так и обнимает. Наобнималась уже, сколько короедов у тебя, три, нет? Ну, давай ещё сделай парочку. Так и намекает, мол, мужика бы мне, да понастойчивее. Сейчас мы его проверим на шпиона, расколется. Как на детекторе лжи у нас было на фронте.

БАБЁНКА. Да на каком вы фронте были?

СТАРИК. Молчи! Были! Не ныть! На жалость в подвалах Лубянки не взять! Эй, ты, я сказал тебе — крестись, ну? Видишь — не крестится. А ты его собралась пельменями кормить.

БАБЁНКА. Не обращайте внимания, Тянь. Садитесь. Не все русские одинаковы. Он про маму что-то хотел сказать, а вы его перебили, не стыдно? Скажите, Тянь, ну? Скажите?

СТАРИК. Вот пристала.

Крутит ручку радио. Диктор говорит: «Божественный голос, неповторимый дар снискали ему огромную популярность не только в нашей стране, но и за рубежом. По заявкам шахтеров Кузбасса мы передаем чудные мелодии в исполнении Робертино Лоретти…» Робертино Лоретти завыл «Джамайку».

(Вьетнамцу, кивая на радио.) Это ваш?

Вьетнамец кивнул головой, размазывает слёзы по лицу.

Складно поёт. Ваш?

БАБЁНКА. Укатайка с вами. Да это же итальянский соловей.

СТАРИК. А Иисус Христос в Италии родился? Конечно, в Италии. Вот там местность — как Италия прямо. Такие горы и равнины. Вижу горы и равнины, вижу реки и моря, это чудные просторы, это Родина моя…

БАБЁНКА. Ну прям уж в Италии.

СТАРИК. А где тогда? Во Вьетнаме? Ай, да что ты сидишь тут, куксишься, международный приём устраиваешь? Да чхал я, что он вьетнамец-иностранец-засранец. Разговаривай с ним по-русскому, по-нашему. Я вот иностранцев не боюсь, а хернаны мне.

БАБЁНКА. Ну, прям укатайка с вами. (Встала, пошла на кухню, мешает пельмени шабалой.)

СТАРИК. (Кричит ей вслед.) Эй, ты, «Укатайка», у тебя задницу юбку съела!

БАБЁНКА. (Повернулась, смотрит.) Прям уж, где? (Одёрнула юбку, Вьетнамцу.) Тянь, не обращайте внимания, он хочет показать меня в невыгодном свете. Постойте, Тянь, он уснёт и мы с вами хорошенечко про моё приглашение и про вашу маму поговорим. Извините, Тянь.

Мешает пельмени, припевает с Робертино Лоретти: «Ямайка-а-а, Ямайка-а-а…»

СТАРИК. А вот и не усну я тебе!

ДЕВОЧКА. Не мычи, а то отелишься, понял?

СТАРИК. Ну вырви глаз какой, ох и бойкая, горе растёт, а? Бойкая девочка растёт, вьюнок прямо, пальца в рот не клади, хорошая девочка, бойкая… (Гладит Девочку по голове, выпивает из бутылки.) Хорошая девочка растёт, говорю, ты, слышишь? Бойкая, весёлая, здоровенькая. Наша смена, понимаешь? Новое поколение, новое дежурство, понимаешь, Тянь? Ничего ты не понимаешь. (Громко.) Я тут третий год дежурю, слышишь? Всегда один был, понял? Мне директор пельменной всегда пельменей оставлял, для сторожа, резерв такой. И вареных, понимаешь, и невареных, понимаешь, нет? А с вами… (Очень громко.) А с вами мне в четыре раза меньше пельменей достанется, понял ты, Тянь, нет? Иди домой, в свою общагу! Я сам досторожу, не обкрадут, не бойся!

МОЛЧАНИЕ.

Я говорю, что я сегодня в четыре раза меньше поем пельменей, а ты не понял? Там суп есть, ешьте его, а я пельмени буду.

БАБЁНКА. Он прокис этот суп, позавчерашний.

СТАРИК. Ну и что? Перекипяти и ешь.

БАБЁНКА. Да противно.

СТАРИК. А водку пить тоже противно, а пьешь ведь, так, нет? Ну и с супом тоже. Почему я должен сегодня в четыре раза меньше? Из-за вас? Из-за него?

БАБЁНКА. (Пришла, села, вяжет.) Неспокойный вы, нервный, вам нервы лечить надо. Да ведь, Тянь?

СТАРИК. Где пельмени, сказал, ну?

БАБЁНКА. Варются. Скоро будут.

СТАРИК. Да чтоб тебя так дети твои кормили бы. Я знаю, ты ждёшь, чтоб я заснул, а вы чтоб мои пельмени съели. Мой порцейшен, по-вьетнамски выражаясь, да? Ням-ням, да? А вот хернаны вам. Идите домой, скоро уже сварятся!

БАБЁНКА. Ну да, домой. А вдруг проверяющий. А мне денег надо. Я другой такой хорошей работы не найду. Мне, Тянь, к примеру, очень удобна эта работа. Правда, доченька? Вытрись, грязная стала, что такое? Да, удобно. Везде что-то прихватить можно. Между нами говоря, конечно. Я и макаронную фабрику сторожила, овощную базу, кидали всё время туда на усиление. У меня трое, хочешь не хочешь — корми их. Вот, сегодня тут на один раз, а может и на чаще. А на улице взвешивать тоже, знаете, не фонтан. А тут через три дня на четвёртый в ночь работать. А мне садик платить надо завтра, войдите в моё положение.

СТАРИК. Ну, заразы какие попались, не выгонишь вас.

МОЛЧАНИЕ.

(Вьетнамцу.) Э, ты, слушай: у тебя морда будто по голове чайником били, слышишь, Тянь? А вот там на картине — похоже на Вьетнам, нет? Такое же всё или хуже? Или лучше? И вот так вот женщины с бананасами есть вот такие вот?

БАБЁНКА. Ананасы и бананы.