Шерочка с машерочкой

Николай Коляда

ШЕРОЧКА С МАШЕРОЧКОЙ

Две пьесы на одну тему

«ШЕРОЧКА с МАШЕРОЧКОЙ» - о женщинах, танцующих в одной паре из-за отсутствия мужчин. От обычного обращения институток друг к другу «ma cher» (моя дорогая).

Толковый словарь русского языка под ред. Д. Н. Ушакова. т. 4, стр. 1334

ШЕРОЧКА С МАШЕРОЧКОЙ

Монолог

Действующие лица

АДА СЕРГЕЕВНА

КОШКА

Коридор, кухня, ванная, туалет. Обстановка однокомнатной квартиры. На стенах эстампы «Заход луны на Украине» и «Поющий тетерев на дереве».

Над диваном плюшевый ковер «Иван-царевич на сером волке». На другой стене такой же ковер, но только «Похищение из сераля».

На стенах прихожей в рамочках висят «Почетные Грамоты». В уголках трюмо торчат открытки. На тумбочке стоит старый, много раз перебинтованный изолентой и веревками, черный телефон.

Хозяйка квартиры АДА СЕРГЕЕВНА стирает в ванной белье, ругаясь при этом с кошкой. Лупит ее мокрой тряпкой.

На кухне работает радио. Звучит «Гимн», затем диктор радостно сообщает: «Доброе утро, товарищи! Сегодня воскресенье, третье марта! Московское время четыре часа одна минута. Передаем последние известия…» Ада Сергеевна вышла из ванной, вырвала штепсель радио из розетки, кричит кошке:

АДА СЕРГЕЕВНА. Что ты лезешь, гадюка, в ванную?! Чего тебе надо, тварь ты эдакая? Чего, паскуда?! Лезет, лезет… Чего тебе надо, сволочуга, паскуда?! А ну, пошла вон отсюда, не лезь под ноги, кому сказала?! Кому сказала?! Кому сказала?! Быстро отсюда, скотина! Брысь, говорю, брысь, брысь!!!..

Кошка ушла в другую комнату, спряталась под диван. Ада Сергеевна развешивает белье на веревке, протянутой через всю комнату, бурчит:

Ну, скотина… Как дала бы вот в бубен, так кровью бы и умылась! Знала бы тогда! Колбасу ей за два девяносто — не ест! Этого ей даю — не ест, того даю — не ест! А ведь колбаса людям! А она не ест! Мясо ей даю, суп ей варю, гадине, дура я, дура… Суп — кошке? Да где такое видано? На заводе в мойке как ненормальная стою, выпрашиваю у этих пьянчужек, которые посуду моют обгрызки, объедки! Тьфу, тьфу, стою, стою, позорюсь… Стыд какой! Будто я сама алкашка, будто я это ем! Будто оно мне надо! Будто это мне, а не тебе, скотина! А ты не жрешь ничего, погань! Да трижды тридцать три раза проклинаю я тот день, когда подобрала тебя в этом проклятом троллейбусе, чтоб он сейчас триста раз перевернулся, чтоб он всмятку сделался, проклятый, ненавистный! И ведь придумала же, придумала, чтоб ее пожалели, как сделать! Не смотри, что ума нету — в троллейбус от мороза залезла! Знает, куда надо спрятаться! На задние лапы села, упросила меня, уговорила, уломала, уломала, чтоб взяла ее к себе! Так смотрела, сволочь хитрая… ишь ты, циркачка! На задних лапах ходишь, когда тебе надо? Обогрела ее я, накормила, спать уложила, правильно сделала, дура, правильно! А ты мне что в ответ? Что? Что ты сделала мне в благодарность? Пять штук котят притащила через месяц, да? Нагуляла ведь где-то, гадина, успела-таки, притащила, да? Другие кошки — как кошки, зимой не рожают, а ты умная, всех обскакала! Потому, наверное, и потерялась, что пошла по мужикам гулять! Не терпелось ей, не терпелось ей до весны! Проститутка, вот ты кто! Проститутка ты самая настоящая, больше никто! Про таких, как ты, проституток, в газетах пишут во всех сейчас! И правильно я сделала, что утопила всех сразу их! Нечего на меня так смотреть, нечего! Нечего! Правильно сделала! Ишь ты, как смотрит, ишь ты, как смотрит… Ты погляди только на нее, погляди, как смотрит! Зверем смотрит! Как собака некормленая смотрит! Нет, ты подумай только, вот благодарность мне какая! Правильно, спасибо! И вот, нате, две недели не прошло, как ей опять по мужикам надо, опять понадобилось, опять! На улицу надо, просится! Да что это такое, скажи мне?! Скажи мне, ради Христа, что это такое?! Ходит, ходит, хвост задрала аж до потолка, ходит, ходит, мявкат, мявкат! «Вась-вась» ей надо, вот чего ей надо! Какая уж тут колбаса, какая! Вырезкой ее не соблазнишь, паскудину такую! Не дождешься, говорю! Не надейся, сказала! Слышишь? Не надейся, слышишь? Шиш тебе! Ничего у тебя не выйдет, ничего! Говна тебе на палочке! Ясно?! У-у, паскудина, зыркает ходит как, а? Как зыркает, а?! Всю ведь себя расчесала, всю разодрала, все уши, всю харю! Подцепила ведь где-то на улице лишай, подцепила, подлая. А он не лечится, ты знаешь это или нет, знаешь, что неизлечимо?! Сволочь такая… Дотаскалась по мужикам, дотаскалась по улицам… Дотаскалась, бессовестная… Добилась своего. Наградили тебя твои мужики заразой и правильно сделали, так тебе и надо, подлая! Правильно, что тебе Нинка воротник на шею сделала из пенопласта, одела! Правильно! Теперь не достанешь, не расчешешь, не раздерешь теперь своими когтищами похотенчики, хотюмчики, хотямчики свои! Вся ведь ими, вся ими пошла, вся рожа, вся спина, руки, ноги! Тьфу! Противно мне аж на тебя смотреть! И на подушку на мою лезет, на постель — все в крови замарала! Вся лишаями пошла! Мявкай, мявкай, сколько хочешь! Будешь теперь всю жизнь ходить с воротником на шее из пенопласта! Испанская королева, падла, принцесса, Дэ-Помои!! Вот так! Так и ходи! Сама виноватая! Все, все, товарищ Берия — ты вышел из доверия! Ясно?! Пошла вон отсюда! Никаких тебе мужиков на сегодня! И на завтра, и на послезавтра! Все, хорош! И нечего на меня смотреть, как Ленин на буржуазию! Ишь ты, как смотрит… Ишь, как зыркает… Вот жратва тебе стоит, иди, жри, подавись, кому сказала?! Рот тебе еще пока лейкопластырем не заткнули, ну вот и жри иди! А то дождешься, что и рот тебе заткну, чтоб не вякала, это почище воротника тебе будет! Короедина какая! Нечего на меня смотреть так, нечего, нечего, нечего!!! Слышишь меня или нет?! Кому я это говорю?! Кому я это сказала, ну?!

МОЛЧАНИЕ.

Ада Сергеевна смотрит на кошку. Взяла ее на руки, гладит, целует. Села на диван. У кошки на шее хомут из пенопласта.

Бедненькая ты моя… Мальчиковая ты моя девуля… Бедненькая ты моя… Да как же тебе сильно хочется по мужикам-то, а? Вот ведь что весна проклятая, делает с тобой, а, вот что делает… Бедненькая ты моя… Цветок даже уронила, горшок разбила, расколола, это же надо такое сотворить, а? В окошко все смотрела, да? В окошко? На мужиков смотрела, все, да? На мужиков на своих? Да? А ведь это алой, полезное растение, а ты его разбила… Миленькая ты моя, родненькая ты моя, моя мальчиковая девуля… Слезы аж из глаз бегут, ты смотри, смотри, а? Аж прямо катятся, градом катятся… Башку вон себе всю расчесала, уши вон тоже, ты посмотри, посмотри только, ну? Или у тебя слезы из глаз от того, что я тебя на улицу не пускаю, да? От этого? Да? Да дурочка ты моя, дурочка моя, да стала бы я сто лет убиваться так из-за каких-то кобелей, то есть, котов, стала бы я… Да пропади они пропадом, провались они сквозь землю, да нужны они мне сто лет! Я вон четырнадцать лет живу одна и ничего мне не надо, понимаешь, ничего?! Ничегошеньки не надо, можно и без мужиков, без них прожить, понимаешь? Ну да, да, было чего-то там, сдуру да по пьянке, было, не скрываю, что было, все мы не без греха… Да я уж про то давно забыла, так что не смотри на меня так, не смотри, нечего… Ты погляди-ка, а? Ведь стоит и смотрит, стоит и смотрит, как человек — прям живая совесть ходячая… Бедненькая моя кошавочка, подруженька ты моя хорошушенькая, кисанька моя… Бедная, вся исстрадалась, вся измучалась, ласточка, по мужикам… Дурочка ты, страдалица ты моя ненормальная, и где ты только этот лишай подцепила, где, где, а?! Я ж тебя так люблю, так люблю, люблю… Вдруг ты помрешь, что ж я без тебя буду делать-то, что-о-о?! Чем же мне тебе помочь-то, моя ласточка, а?! Вот и в газетах пишут тоже, что от кошек СПИД появляется, да, да! А еще тоже пишут, что лишай может на человека перейти на тебя… И еще пишут, что неизлечимо, что будешь мучаться, мучаться, а потом все равно сдохнешь, миленькая моя, хорошенькая ты моя, мальчиковая девуля ты моя, славненькая ты моя… Зачем я, сволочь такая, твоих детей-то утопила, зачем, зачем я это сделала?! Как у меня рука поднялась, как у меня руки до сих пор не отсохнут, зачем я это сделала, зачем я себе на душу такой грех взяла, Господи, зачем, зачем, зачем?!..

Ада Сергеевна обняла кошку, рыдает.

И в аптеке лекарство без рецепта не дают! Думают, что я его себе пить покупаю! Думают, что я его пью как водку! Оно какое-то на спирту-у-у… На спирту-у-у… Будто я пью это-о-о… А как сказала им, что это не мне, а кошке моей надо, так разорались на меня пуще прежнего: «Людям, говорят, спирту не хватает, людям, а вы еще и кошке, говорят… Людям, говорят, спирту надо!..» Сволочь народ пошел, сволочи, скоты, и в аптеках такие же сидят, как и везде, такие же, такие же…

Пауза.

Ладно. Ладно. Ладно. Давай, киса, я тебя поглажу, поглажу давай, да спи давай, спи, спи, что ли, хватит уж мявкать… Успокаивайся сама, успокаивайся, сама себя успокаивай… Сама себе говори: мол, мне ничего не надо, не надо, мне и так хорошо, мол, мне к мужикам идти не хочется, не надо мне этого, не надо — говори себе сама вот так, понимаешь? Вот так вот говори и успокаивайся… Спи! Спи уже, мне стираться идти надо… То есть, стирать. Все забываю, как правильно надо говорить… Все забываю… Витька учит, как говорить надо.

Пауза.

Ну да, учит. Конечно. Учитель выискался. Конечно, я все неправильно делаю. Конечно же, мать неправильно все делает. Конечно же, мать дура необразованная, мать — «работяжка», чего с нее взять-то… Конечно, конечно. Ну, теперь он в Москве живет, с образованными разговаривает, паразит такой… Вот и пусть жену свою, красавицу ненаглядную и учит, как надо правильно говорить. Нину пусть свою учит, как правильно, а не меня. Нечего меня. Хватит меня. Ишь, москвич какой выискался! Ишь! (Заводясь.) Бросил мать, а?! В двадцать лет замуж кинулся, а?! Да где такое видано, где-е?! В такие годы кто женится, ну скажи?! На москвичку позарился, ага?! На москвичку? На прописку московскую, на елисеевские магазины, на постную вырезку?! Мать ему каждый Божий день, каждый Божий день, каждый Божий день письма писала в армию, каждый Божий день! Мать ему посылки в армию посылала, подкармливала его, костюмов тут ему понакупала целую кучу, дура! Гупюровых рубашек ему тут понакупала, как у людей! Думала, что он путевый, что он по-хорошему, думала! Думала, он вернется, а у него уже все есть, все матерью припасено, приобретено, ну, как у добрых-то людей все делается, водится, не через задницу, а по-хорошему! А он только пришел, сразу же меня по мозгам: трарарах, на тебе, мама! Получи, фашист, гранату! Говорит: я невесту себе нашел, вот так вот, мама! Ишь ты, а? Успел-таки и в армии послужить и невесту себе найти! Да чтоб он провалился, твой Московский военный округ! Москвичку невесту, надо же… Гад, паразит… Нате вам: женился, уехал… Эх, ты. Москва ему позорная дороже матери родной оказалась, да? Эх, ты! Я столько денег на свадьбу угрохала ему! А они — они сколько дали, жадюги?! Да чтоб вы подавились своими деньгами, сволочуги. Для дочери родной и пожалели, да? Ой-ей-ей. Я этой говнюхе даже кольцо обручальное покупала! Вот какая мода нынче пошла, а? Да где это видано, чтобы свекровь невесте покупала на свадьбу кольцо обручальное, а? Где видано, чтоб такое было раньше, где, ну? Вот мне от сына благодарность: на, на, на! На, мама! Кинул мать одну, оставил в четырех стенах! Оставил с кошкой паршивой, у которой лишаи, да? Я вот заражусь от нее бактериями, СПИДом, заразой, лишаями, заражусь вот и подохну! Помру! Плакать потом на моих похоронах будешь, Витенька, плакать, рыдать, могилку мою потом будешь обнимать, да поздно будет: маму уже не вернешь, Витенька, нет, не вернешь! Поздно будет, сынок! Сын называется! Какой же ты сын! Скотина ты, а не сын! Подлец ты! С кошкой мать оставил вдвоем, с кошкой! А ну, пошла вон от меня, зараза такая, пошла вон, тварь подлая, вон, вон, вон!!!!!!

Сбросила кошку с коленей, встала с дивана, пошла в ванную. Стирает белье, что-то кричит, чем-то гремит. Вдруг выскочила в комнату, грозно трясет кулаками перед носом кошки:

Я двадцать лет на одном месте работаю, поняла?! Поняла, ты?! Я двадцать лет на одном месте без единого замечания проработала, на вредном на производстве! И ни одного замечания! Вон — «Почетные грамоты»! Видала?! Вот так вот! Ничего от людей не скрываю! Поняла? Двадцать лет! Ясно вам всем или не ясно?!

Снова ушла в ванную. Оттуда:

Ну, правильно, правильно, а чего же еще? Правильно! Сыночек из Москвы приехал, мамочку навестить, с женой молодой и красивой поближе познакомить! Правильно! У мамочки-то не спросил, хочет ли мамочка с его женой отвратной поближе знакомиться, нет, не спросил! Куда там ему такое спрашивать! Нет, конечно… Ему и в голову не взойдет, чтобы у матери у родной спросить! Не-ет… Жена ведь на каникулах, она ведь в Москве на художника учится! Да, не на кого-то там, а на художника! Во, куда мы залетели! На художника от слова «худо»… Ну, а чего же? У нас так теперь заведено в России: каждая вша — генеральша. Правильно… Приехали, четыре дня жили тут, гадили тут мне, я им варила, мыла, убирала за ними за обоими! Убирала им, будто я им рабыня Изаура здесь какая, ага! А теперь я — простыни, полотенца, наволочки за ними стирай! Правильно, сынок, молодец! Так и надо с матерью поступать! Так и надо! За все добро мое, так и надо! А у нее, у невестушки-то стебанутой этой, у милой у моей невестушки-то, ведь не появится даже мыслишка в ее головке, в башке ее дырявой, с одной извилиной башке, в башке ее крашенной, бигудинной! Не появится мыслишка, чтоб матери помочь! Матери мужа! Чтоб поступить так, как простая советская сноха поступает — свекрови помочь! Нет, нет, что вы! Ну, сказала бы мне, сказала бы мне хоть для проформы: «Мама, давайте, я вам белье состирну! Мы ведь тут с Витей жили неделю, так давайте, я вам помогу прибрать за собой!» Вот так бы вот сказала бы для галочки только и все! Все! Да я бы отказалась, конечно! Еще не хватало, чтобы кто-то мне мое белье стирал! Только осталось мне! Да я бы отказалась! Да она, поди, и стирать-то не умеет! На пальцах когти, маникюр! Да я бы и не позволила бы ей, да и никому бы не позволила бы стирать мое белье бы! Но для проформы, для галочки, ты, художница от слова «худо», скажи мне вот так вот, по-людски: «Мама, давайте, я вам белье состирну?» Нет уж, ничего подобного, что вы! Я не такая, я жду трамвая! Какое там белье! Господи! Сыночек, да неужели же ты не видишь, кого ты выбрал? Неужели же ты ослеп? Ведь ты же выбирал себе спутницу на всю жизнь, а? Подругу жизни! Кого ты нашел, кого ты подобрал на большой дороге, кого, сыночек, кого, кого?! Неужели же ты не видишь, а? Это же… это же… это же сама что ни на есть московская… тьфу, Господи, язык у меня не поворачивается на такие слова! Да ведь у нее на морде написано все, на морде! Все видно! Я же ее, как увидела в первый раз, так сразу же, за километр ее раскусила уже! Сразу. Моментально. Враз я поняла, кто она и что такое из себя представляет… У нее же… у нее же в каждом глазу по пять голых мужиков!!!! Как у кошки моей!!! Неужели же ты не видишь?! Не видишь ты, Витенька, этих мужиков, да?! Нет, да, Витенька?! Сыночек мой, неужели же ты ослеп?! Или они тебя там чем-нибудь опоили, приворожили, а? Приворожили так тебя, что ты ничего уже и не видишь, да?! Она же тебе таких рогов понаставит, что они у тебя и в трехкомнатную полнометражную московскую квартиру не войдут!!!!! Ты понимаешь ли все это или нет?! Или уже совсем дураком сделался, стебанулся?! Понимаешь?! Стырила, украла у меня парня, не дала моей кровиночке нагуляться вволю после армии! Да она же, Витенька, оторви да брось! Стырила! А этот — тоже… А-а. Нету ума. Нету. Нету. Чеканутый. Ой, правильно мне мама-покойница говорила, ой, правильно говорила, что, вот, придет пора — полюбишь и козла… Про тебя сынок, про тебя, сыночек, это ведь она говорила, про тебя, Витенька, про тебя, про тебя… Да чтоб тебе… Правильно, молодец! А я должна, как рабыня из телевизора, подняться в свой выходной в пять утра и стирать белье, а чего же еще? Так положено, так заказано мне, матери — всю жизнь перед ними в рабынях, так положено! А она и пальцем не пошевелит! Коза! Я вчера весь вечер, весь вечер как белка в колесе крутилась, весь вечер — собирала их в дорогу! Мало того, что вчера — и сегодня с утра тоже самое, как угорелая ношусь! Правильно, а они сейчас в самолетике сидят, леденцы кушают! Не подавитесь вы ими, заразы! Вот-вот Москва у них на носу появится, ага! Красная площадь — им! Все — для них! А я тут пластайся с самого со сранья! Еще эта дура ходит тут, орет, орет, на нервы капает, орет и орет! Чего с утра пораньше, ну, чего орешь, а?! Не поймешь, чего ей надо! Мужиков ей, проститутке, надо, кобелей надо, вот чего надо, не найдет она их с самого утра пораньше, паразитка такая… А они — в самолетике летят! Молодцы! А мать — стирается! Стирает, то есть, тьфу. А они — в самолетике! На самолетах летают. Ишь, богачи какие… Богатеи! Господи, да я всю жизнь прожила, а на самолете летала-то всего два раза, и то на кукурузнике! Ну, а у них, видно, денег полные карманы, девать некуда, на поезде не ездют, не желают, укачивает её, видите ли… Миллионщики, рокфеллеры, мать бы вашу за ногу, рокфеллеры-пропеллеры! Ишь ты, в Москве живут, мясо каждый день, вырезку едят, ага?! Я вот — колбасу дешевую, вонючую! Колбасу вонючую пополам с туалетной бумагой и говном! Да таким художникам, как она, не в Москве надо жить, не в Москве надо работать, нет, не в Москве, а в колхозе «Красное вымя» или «Червонное дышло»! Курятники разрисовывать! Ху-дожни-ца… Тоже мне. У свинарника ей надо квартиру дать, а не на Тверском-то бульваре! Вчера я целый день, целый день, как кошка угорелая, вещи им собирала, подарки им укладывала, чтоб, не дай Бог, они ничего не забыли бы! Укладывала им все! Подарок маме приготовила, подарок папе приготовила, подарок ба-у-ш-ке… И баушке тоже, как же! Всем до единого подарков понаделала, понакупала, дура! Всем-всем! А они мне? Они меня облагодетельствовали: жвачку апельсинную привезли и все, все-о-о! Жвачку! На, мама, жуй! Будто я корова какая, будто мне нужна эта ваша жвачка апельсинная! Да заберите вы ее себе назад, да сверните вы ее себе в трубочку, да засуньте вы ее себе в… Падла! Собирала ее! Чемодан укладывала, а она хоть бы хны! Лежит себе на диване, телевизор смотрит! А?! Еще и говорит мне: «Мама, ну что вы все суетитесь да суетитесь?! Телевизор только мешаете смотреть! Соберем мы все наши вещи за час до отъезда!» Мама! Нашла маму! Какая я тебе мама? Твоя мама — вон, в Москве твоя мама! Такая же, как и ты, твоя мама! Нашла маму! Ишь, ты какая — мама! Ага, мама! Ей чего? Ей, конечно, не привыкать за час до отъезда собираться, быстрехонько, ну, конечно! Долго ли голому одеться — подпоясаться и все! До таких лет дожила, а рубашки приличной не имеет, позорница! Рубашки не имеет, лифчика, это куда годно?!.. (Пауза.) Сама маленькая, худенькая, востроглазенькая, поганенькая… Тьфу, аж противно мне ее рожу вспоминать! Противно мне вспоминать, как вы тут у меня гостили, нервы тут мне портили, каторга мне тут была с вашими гостями! Ясно вам всем или не ясно?! Поняли вы меня или не поняли?! Вот так вот вам всем и никак больше! Х-х-художница… Да что ты, Витенька, сыночек, будешь с ней делать, с художницей со своей, что-о-о?! А?! Ведь ты кем там работаешь, ке-е-ем?! А?! Простым ведь маляром, простым ведь! Лимита! Да? Квартиры красишь, да? А она — художница. А ты же — простой рабочий, так? Маляр ведь ты, Витя, маляр! Она же тебя бросит, бросит, когда ты квартиру от работы получишь, отсудит половину, облапошит тебя, дурня такого, вокруг пальца обведет! Дурень ты, дурень! И вся Москва тебе на этом закончится! Вся! Сыночек! Вся! Финиш! Финиш тебе будет на этом! Я вон сколько лет проработала, пока эту халабуду получила, квартирку эту поганую, «хрущобу» эту! Столько лет я простояла в очереди на нее, столько лет! А ты поработал бы на моем месте-то, у пресса, а? Поработай иди, поштампуй детальки-то — с утра и до ночи, с утра и до ночи, с утра и до ночи! Что?! А?! Думаешь — легко? Ага, как же. Пыль, вредное производство. Маме твоей, сыночек, дают молоко за вредность, вот так! Просто так ни за что ни про что молока давать не станут у нас, нет, не станут! И то — хоть и на вредном производстве я столько лет работаю вон, а вон докудова стояла я в очереди на квартиру! А хоть и молоко дают, а хоть и вредное производство, а с квартирами, все равно знаешь, как трудно у нас! То-то! Ого-го! Ой-ей-ей как! Да, да, да! Нет, нет, нет! Ни-ни-ни! И двадцать лет я изо дня в день, из года в год вот так вот на работу-то! «Почетные грамоты» у нас так просто не дают, сыночек, нет, сыночек, не дают! «Почетные грамоты» у нас, сыночек, дают за хорошее поведение, за хороший труд! Понимаешь ты меня, Витя? Слышишь ты меня?! (Кошке.) Что ты смотришь на меня, гадина? Что смотришь. Что?! Что?! Не мявкоти! Не мявкоти! Не мявкоти! Молчать, сказала! А, Витя?! Что?! Слышишь ты меня, Витя или нет?! Тьфу! Да чтоб твой самолет в воздухе перевернулся сто двадцать три раза! Триста тридцать три!!!! Пятьсот тридцать три!!!

Длинные телефонные звонки. «Междугородка».

Ада Сергеевна кинулась к телефону.

Але?… А вам кого надо-то?… Дак это я… Ага. Я… А это кто? Кто-кто? Витя-а?! Я тебя не узнала по голосу, быть тебе богатым, значит, сынок… Ты откуда это? Из Москвы уже? Шутишь? Правда? Ну-у-у… Из дому, да? Долетели уже? Да? Все уже, что ли, да? Ага? Да? Так быстро? Не быстро… Задержался рейс? Говори громче, не слышно! На три часа задержался? На два? Ага, понятно… А я беспокоилась… Ну, понятно, вот ты и звонишь, чтоб я не беспокоилась… Ага, а я сильно беспокоюсь… Ага. Думаю: как там они — доехали или еще не долетели… Ну, и слава Богу… Дома все в порядке у Нины? Чай пьете… Ну и хорошо… Ладно, давай, сыночек, не трать деньги, будь здоров, сыночек, давай, сыночек… Э-э! Э-э-э! Стой, стой, стой, стой! Слушай, Витя, ты береги себя там, на сквозняках, смотри много не работай, не простужайся, сейчас весна, потеплее одевайся, следи за своим здоровьем, на сквозняках, смотри никогда… Слышишь меня?! Але? Але? Але? (Пауза.) Положил трубку уже…

Ада Сергеевна положила трубку. Села на диван. Взяла кошку на руки, гладит ее, улыбается весело и счастливо.

Ну, кисанька… Все слава Богу… А ты переживала… Доехали… Доехали благополучно… А я, дура, переживала… Слыхала? Звонят, видишь, беспокоятся за меня… И чего вот я так всегда переживаю — не знаю. Самолеты ведь сейчас редко разбиваются. Тьфу, тьфу, тьфу… Они уже приехали домой, говорит, сели, говорит за стол, ага… Чай, говорит, пьют… Хвалят варенье мое… Вспомнили про меня и решили сразу же позвонить… И мама Нинина там, и папа, говорит… И ба-у-ш-ка даже, говорит, проснулась! Даже! (Смеется.) Божий одуванчик даже проснулась! Разбудили бедную! Ну да, разбудили! У них ведь только-только утро началось, раным-рано… Всех разбудили, значит, как приехали… Всю квартиру разбудили… Время-то без двадцать семь только… Нет, не без «двадцать» надо говорить, а «без двадцати». Как Витя меня поправлял, учил. И правильно, правильно, что поправлял. Так и надо, правильно. А то что же это такое, кисанька? У нее родители такие образованные, а я — дура такая у сына своего, что же это такое, а? Ему ведь стыдно, поди, будет, если я что-то не так ляпну… Понимаешь? Ну и слава Богу, что доехали, долетели благополучно, хорошо… Хорошо, что уже дома, слава Богу… Молодцы. Так и надо. Ну, что, киска? Что? Болеешь? Болеешь все, моя бедная? Да? Болеешь? Да не страдай ты, не страдай ты так, ну их к черту! Не страдай! Спи ты, ради Бога! Спи, без них прожить можно, живут же люди, ты чего, ну?! Ну, понятно, что март месяц, понятно… А ты давай, бери пример с меня, с хозяйки со своей, поняла? Видишь, какая я у тебя молодец, видишь какая хозяйка, видишь? Видишь, ну? Спи, давай, спи, а я тебе песенку спою…

Ада Сергеевна поет на мотив «Похоронного марша»:

«Умер наш дядя, не оставив ничего! Умер наш дядя, не оставив ничего! Тетя хохотала! Когда она узнала! Что умер наш дядя, не оставив ничего!» Повысила голос, тоненько: «Умер наш дядя, не оставив ничего! Умер наш дядя, не оставив ничего! ТУ-104 самый лучший самолет! ТУ-104 самый лучший самолет! Берегите время! Экономьте час! ТУ-104 самый лучший самолет!..»

Закашлялась, расхохоталась, прижала к себе кошку, баюкает ее.

Ой ты моя холесенькая, сицяс задусу тебя, моя мальчиковая девуля! Слушай, какой мне сегодня сон приснился! (Ласково.) Слышишь, ты, тварь? Киса-дриса? Слушай! До чего смешно! Ну, прямо как наяву! Наяву будто, но во сне! Слушай, слушай меня. Будто сижу я, значит, на этом самом вот диване, вот так — звонок в дверь вдруг. Думаю: кто бы это? Открываю, значит… А на пороге — Рейган стоит. Сам. Собственной персоной! В костюме с бабочкой! Ага! Я ему говорю: «Вам чего это надо тут? «А он мне сразу — бух! — в коленки, прижался и говорит: «Ада, милая, говорит, любимая моя! Я без тебя, Ада, жить не могу! Люблю тебя, Ада, страшно! Вот как я люблю тебя!..» И ревет. Ну, прямо-таки уливается слезами, вот как ревет! Упрашивает меня, чтоб я ему ответила! И вот слушай, не смейся, слушай, что дальше было. Мне его, вроде как, жалко стало, мужика-то… Ну, чего, думаю, он плачет, убивается так? Я ему тогда и говорю, вроде как, тогда по-простому: «Рональд…» Ну, надо же, а? Даже ведь вспомнила во сне, как его, паразита такого, зовут! Вот ведь какой сон, а? Ну, и говорю ему: «Рональд, дак чего тебе от меня надо-то?» А он мне, плача, сквозь слезы, и говорит: «Ада, милая, говорит, давай, говорит, сойдемся и будем жить вместе и все!»… И опять — бряк! — мне в коленки, носом тычется, тычется. Че к чему — не пойму! (Смеется.) Ну, неудобно мне ему как-то отказывать стало, все ж таки президент Америки, хоть и бывший, а я простая советская работница… (Хохочет.) А он мне голову вот так вот на коленки поклал и ревет, ревет, ревет — ну, море разливанное! Аж у меня сердце защемило даже, ага! Вот как бывает, а? Ты скажи, а? Вот такой сон, а? И вот я его по голове глажу, глажу, и так мне его чего-то жалко стало — ну, до того жалко, что вот-вот сама вместе с ним разревусь, ей-Богу! Сердце защемило! Я его успокаиваю, а он мне говорит: «До чего мне, Ада, надоело это вооружение, если бы ты только знала! До чего мне надоела эта программа звездных войн, эта проклятая СОЯ! Как оно мне все опротивело, если бы ты только знала! Ну, давай, говорит, будем жить спокойно, вместе, без нервов, давай, а?» Ну, я вроде как, соглашаюсь, говорю ему: «Хорошо, хорошо, ладно, как скажешь, Рональдик…» (Хохочет.) Только для того это говорю, чтобы его как-то успокоить, а то ведь весь иссопливился, мужичонка-то, ага… Глажу это я его по голове, глажу, глажу, а сама в это время смекаю себе: «Да как же он со мной сходиться-то надумал? Ведь у него, вроде, жена есть — Нэнся?..» Ну надо же, а? Ведь даже вспомнила во сне имя ее! Слышишь, киска? Ну, вот, думаю: как же мы с ним так жить будем? Ему же разводиться надо с Нэнсей со своей? А потом думаю: а где мы с ним жить будем? У меня, в этой квартире или в Америку к нему поедем? А еще думаю: чего же я ему из еды-то готовить буду? Ведь он, поди, к нашей пище непривычный? Они ведь там всякое такое разное едят: лягушек, собак. Даже кошек, говорят, ага? И вот столько, главное, у меня в голове мыслей вот таких вот разных про нашу с ним совместную жизнь, с Рейганом-то, ну, всяких-превсяких… И, главное, ведь даже в ум не вошло: ну, откуда он тут-то появился, у меня, в этой квартире? Почему он со мной так по-свойски разговаривает? Какой тут тебе, Ада, к черту «замуж»?! (Хохочет.) Ну, смешно, да и только… И с чего это вдруг Рейган приснился — не знаю. Вроде, он мне, как мужчина никогда не нравился раньше… Да старый пень уже, кому он нужен-то? Тьфу! Хоть сколько раз его по телевизору показывали, видела — никогда не нравился, ни разу… Да и Нэнся его, к слову сказать, тоже — лахудра… Показывали тут ее снова недавно… Господи! Тоже, мне, Америка! (Хохочет.) Юбочка — во! Ну, на ладошку платье бы подлиньше — ну и куды с добром была бы баба, а? У нас девчата на заводе и то лучше ее одеваются. Честное слово, не вру! И мохеровые шарфики имеют, и кожаные польта, и сапоги «на манной каше», и «варенки»… А эта — фу!

Играет с кошкой.

Киса! Кис-кис! Киса! Девуля-а-а… Киса-дриса! Кисанька! Моя холесенькая! Кис-кис-кис! Мяу-мяу-мяу! Моя миленькая, моя хорошенькая! У-у-у, какая красавица! У-у, какая красивая! Кис, а, кис? Хочешь, анекдот тебе расскажу про Америку? Хочешь, а? Слушай, до чего интересный! Ну вот. Будто бы, значит, приезжает наша делегация в Америку, туристы, стало быть. И пошли они на кладбище памятники смотреть. Чего они туда поперлись — не знаю, не спрашивала. От нечего делать, наверное… Так просто пошли. Ну вот. А там, на кладбище, на памятниках-то и понаписано: «Сэр такой-то, прожил семь лет.» А на других написано: «Десять, двадцать, пять, тридцать лет прожил» и все. Или: «Сэр такой-то прожил одиннадцать лет.» Ну, тут русский Ваня, был там один такой — токарь, наверное, под вид с нашего завода, ну вот, Ваня, значит, спрашивает у американцев-то: «Слушайте, а чего это они по семьдесят да больше лет прожили, а на памятниках тут понаписали: восемь, двадцать, десять…» Американец один тогда ему и отвечает: «У нас считается прожил по-настоящему, это когда американец имеет деньги, машину, виллу» — ну, дачу по ихнему… Ну, вот, значит: «Дачу, машину, виллу, деньги! И все прочее. Вот тогда, значит, прожил по-настоящему!» Ну, тогда Ваня, токарь-то этот, почесал затылок и говорит: «Вот когда я помру, так напишите на моей могиле: «Родился мертвым!» (Хохочет.) Не поняла, нет? Я тоже сначала не поняла, а потом поняла. Это мне Витя рассказал, анекдот этот… Он его из Москвы привез. Ему там рассказали. Я не поняла сразу-то, а он мне потом объяснил, что, мол, у русского Вани никогда не будет ни денег, ни квартиры, ничего такого — не было и не будет в помине! (Смеется.) Он, значит, как мертвым будто рождается, понимаешь? Ну, русский-то Ваня? Я так смеялась, когда поняла, так смеялась… Да ведь ты слышала его, моя кисанька, анекдот-то этот? Он ведь при тебе рассказывал, нет?

Пауза.

Да не чеши, не чеши ты башку свою дурную, кровь ведь идет, ну? Хватит! Тебе этот воротник специально сделали, придумали, чтоб ты не чесалась, одели специально ведь. Нинка придумала, ну? Прям вся в лишаях! (Тихо.) Мажу, мажу ее спиртом этим, а толку никакого нету… Дали все ж таки в аптеке спирт этот, выцарапала у тварей… Киса! Не трогай ничего! Убери руки! Ну, что ты делаешь? Ну, что ты меня мучаешь? А? Ты сама мучаешься и меня мучаешь. Не могу я не тебя смотреть, как ты вся в крови, ой, Господи… Спи, спи, спи давай, моя хорошая, спи, спи… Кому говорю? Да птфу на тебя, надоело уговаривать уже… Ладно, пойду стираться… Хватит сидеть-то уже, работать надо… Фу, Господи… Охо-хо-нюшки…

Ада Сергеевна встала, смотрит на себя в зеркало, которое висит в коридоре.

Ну и страшна же я. Как страшна. Не выспалась. Фу-у… Еще Рейган этот треклятый снился, спать не давал полночи, как следует, в холодном поту из-за него проснулась… Америкашка долбанный… Ну и страшна же я… Забыла, когда в последний раз в парикмахерскую ходила… Губнушки — и той в доме нету… Ада. Ада из зада. Придумали ведь имечко такое, а? Ада… Все кругом Маньки да Ваньки, а я вот — Ада… Нэнся. Во-во. Вылитая Нэнся, юбочку вот только такую, как у нее и вперед, народ пугать. Ада. Папаня, царствие ему небесное, имечко привез с фронта в сорок третьем… Наверное, любовницу его так звали, немочку какую-нибудь… Ада… Вот тебе и Ада. Ада Сергеевна… Ада. Нэнся. (Показала себе в зеркало язык.) Ох и страшна же я… Страшна. Атомный взрыв будто. А чего же ты хочешь? Горе только рака красит… Ох и страшна…

Опустила глаза, долго молчит. Куснула кулак. Оглянулась. Осмотрела квартиру.

Наконец, вскинула голову.

(Злобно.) Ага. Варенье едят. Чай пьют. Интеллигентно так. Правильно. Все верно. Если бы варенье не достали из чемодана, так бы и не вспомнили меня, так бы и не позвонил матери. Я тут мучайся да переживай. Доехали они или не доехали. Долетели они или не долетели. А они чаек попивают спокойненько… Не позвонил бы иначе, конечно, не позвонил бы! Только из-за варенья! Нет, конечно, на черта ему мать нужна? Он мать бросил, кинул на произвол судьбы. С кошкой паршивой оставил, с кошкой, у которой лишаи, оставил мать помирать! Молодец, Витенька. Правильно. Правильно. Нина ему дороже матери стала. Тьфу! Молодец. Дороже матери родной стала какая-то московская… Молодец, сынок, правильно!

Снова завелась.

Рванула дверь в ванную, принялась ожесточенно стирать белье. Вдруг влетает в комнату, и, рыдая, кричит кошке:

Не поймешь тебя, чего тебе надо! То ли ты мявкаешь потому, что у тебя лишаи по всей башке, то ли ты мявкаешь потому, что весна на дворе, что котов тебе надо, что тебе трахаться надо!!!! Лишаи чешутся? Лишаи? Так и скажи! Нечего мне голову морочить! Так и говори, ясно?! Чего тебе надо, скажи мне толком, ну? Чего, чего, чего?!

Ушла в ванную, ругается оттуда:

Смотри-ка ты, а? Разбудили они своим приездом маму, папу и ба-у-ш-ку! Разбудили! Вся семья кинулась встречать их, вся семья проснулась в такую рань! Бедную интеллигентную московскую семью разбудили в такую рань! Дак они от нервов сразу кинулись чай пить, варенье наяривать! Варенье мое давай! Ложками его, ложками серебряными да золотыми! У них ведь золота полные шкафы! Только на свадьбу дочери денег нету! Нервы начали успокаивать, сволочуги! Будто это я специально для них старалась, ягоды собирала! Ездила на электричке к черту на кулички ягоды собирать! Ездила, рвала, потом ягоды перебирала, мыла, потом варила, с сахаром ведь варила! Да смотрела, чтоб не пригорело! Потом берегла всю зиму до самой весны! Да кто вы мне такие, что я так старалась? Кто? Никто, вот кто. Будто я им это старалась, да? Да чтоб вы там подавились бы моим вареньем! Чтоб оно вам поперек горла встало! Жадюги! Что, скажете не так, да? Не жадюги вы, скажете, нет? Ага, как же! Кто же вы еще-то, как не жадюги! Сколько денег на свадьбу угрохала, дура такая. Ну, правильно, у меня ведь деньги дурные, ворованные, я и не столько могу ухлабастать! Правильно! Я же их своим горбом не зарабатывала, нет! У меня же дома станок печатный стоит, я по ночам сама деньги печатаю! Они же мне просто так достаются! Правильно! Конечно! Все неудобно мне было, все к стеночке жалась, к стеночке, перед этими мамой, папой и ба-у-ш-кой! Как казанская сирота перед ними! Дура я такая! Все мне неудобно было, все я стеснялась, все я бедная, все я необразованная, все я «работяжка», не «интеллигенция»! А что она, что она, Нинка, одела на свадьбу, что-о-о?! Да, да, Витя, не «надела», а «одела»! Вот была невеста, так невеста! Загляденье! Да что она такое натянула на себя, какой свадебный наряд, а?! Стыдно мне вспоминать, какой! И главное, на свадьбу все это натянула, на свадьбу все это тряхомудье свое во дворец натянула, чтобы люди все увидели, как она умеет позориться! Во дворце бракосочетания так показалась! Да как я вынесла этот позор?! Как я жива осталась, как я сквозь землю не провалилась, как от стыда не сгорела?! Как, как?! Нет, ты вспомни, вспомни: черные туфли, в обтяжку штаны белые, из белого атласа! Ужжжас… Ведь из белого атласа раньше шили только лифчики! Штаны короткие, чуть ли не по колено, а под штанами — выглядывают! — черные сеточкой колготки! Черные-и-и-и!!

Пауза.

Ну, а что же вы еще хотите? Это так принято теперь у московских гулящих девок теперь одеваться. Тьфу! Одеваться, надеваться, раздеваться… К черту, зараза, запутал! Да, да, вот такие мы все из себя: в штанах и колготках! Но это еще ладно было бы, это бы еще куда ни шло, но ведь это же еще не все! Нет! Самое главное было впереди! Самое главное было дальше! Господи, пиджачок — в обтяжку, зад — в сторону оттопырен! И пиджачок тоже из белого атласа! И еще — черная бабочка на шее! Но самое главное на голове! В волосы было воткнуто перо! Черное! Мохнатое! Страусиное! Свисает с затылка до самого подбородка невесты! А перо это должно обозначать — фату, девственность! «Ах, я чиста, наивна, целомудренна, девственна!» — Нина говорила там, во дворце, маме с папой говорила так! (Хохочет.) Мама родная! Да как я вынесла этот позор?! Ка-ак?! Люди во дворце смотрят на нее — там же много пар законным браком сочетались — люди смотрят на нее, смеются и думают, поди: «Кого только манда не родит, а? «А ей — хоть бы хны! Плюй в глаза — Божья роса! Позорище, позорище, какой позорище… Витя, что с тобой стало, сыночек, что ты на всякую гадость кËдаться начал?! Что с тобой, а?! Скажи мне, ради Бога, ну? Неужели же ты не видишь, а? Или что, вот так вот положено, чтобы невеста была на свадьбе в лифчиковом материале, да? С черным пером? Положено, сынок? Да?

Пауза.

Я ему говорю так, а он улыбается. (С улыбкой, спокойно.) Придурок. Весело ему. Придурковатый получился сынишка у меня. С прибабахом. Говорит: «Мама, у них, у художников, такая мода…» Господи, да как я жива осталась после этого позора, как? Как от стыда не сгорела? Не знаю. Как я от разрыва сердца не померла, а?! А эти — мама, папа и ба-уш-ка, еенные родственники — вот так вот стоят, смотрят, хоть бы кто слово сказал супротив… Нет. Ага. Улыбаются. Складочки вот так вот поправляют на штанах подвенечных. На пиджачишке свадебном тоже! Все, мол, в порядке. Никто, мол, с ума не сошел. Нет, нет. Перышко поправляют на голове невесты, чтобы оно на бок не заваливалось… От молодцы! От молодцы! Ну, молодцы! Улыбаются стоят во весь рот! Да вот же, вот же на фотографиях! Ты посмотри, посмотри только на это чудо в перьях! Ни пава, ни ворона! Такого ведь нигде, даже по телевизору в «Мире животных» не увидишь, нет, не показывают…

Ада Сергеевна быстро вытерла руки фартуком, бросилась в комнату, выхватила из-под дивана сверток, достала фотографии, показывает кошке, кричит, ругается.

Я уж подальше прячу фотографии, чтоб, не дай Бог, кто из знакомых увидит, так ведь засмеют меня, опозорят ведь! Видишь? Гляди-и-и! Вот это — я! Ага! Я и то больше на невесту похожа, у меня хоть платье приличное, кримпленовое! Вот это — мама, вот это — папа! У-у-у, придурок московский! Вот это — баушка! А это вот… Нет, ты смотри, смотри, не отворачивайся! Нет, это не ряженая! Нет, это не с улицы к нам опойка подошла и вместе с нами случайно сфотографировалась, нет! Это не из сумасшедшего дома женщина сбежала, нет, не с Агафуровских дач, нет, не оттуда эта баба! Нет. Это и есть невеста. Сноха моя. Сношенька, мать бы твою за ногу… Видишь, видишь? Птфу, птфу, птфу, птфу, птфу, птфу в твои шары наглючие, мерзкучие! Птфу, птфу, птфу, птфу, птфу, птфу, птфу в твои бульки немигучие, противнючие! Стоит, сука, улыбается, глазенапами зырит своими наглячими! Зырит, стоит, засранка! Стырила у меня парня, стырила золото мое, украла!

Пауза.

А он мне и говорит, сыночек-то мой: «Мама, вы только ничего плохого не говорите про ее одежду Нине! Ничего вообще не говорите! Если что, если вы ей что-то нехорошее скажете, то я возьму и брошусь с пятого этажа с балкона! Не трогайте говорит, Нину мою!» Да, главное, так говорит мне это, а сам аж белый, белый весь от злости, как снег, как простыня вот! А ведь и вправду кинется с пятого этажа, раз он такой придурковатый, раз она его так приворожила! Да по мне хоть ты не с пятого, а хоть с тридцать пятого ты кидайся! Скатертью тебе дорога! Летите, голуби, летите! Пожалуйста! Никого не держу! Вперед! Давай, давай, давай, давай! Ну?!

Ада Сергеевна рыдает. Упала на диван, закрыла лицо руками.

Да что же это такое… За что мне такие муки на свете?! За что?! За что?! За что?! Кому я что плохого сделала?! Почему надо мной все так издеваются?! Почему, почему, почему?! Зачем я живу?! Кому я что плохого сделала?! Сына вон ростила, ростила, вырастила, одна-одинешенька, никто не помогал! Работала с утра до ночи, как угорелая! Изо дня в день одно и тоже, и все впустую, все — холостой ход, никому не нужно все, что я делаю, никому, и я не нужна никому, никому, никому! Почему у меня все не так, как у людей?! Все, все?! Почему, почему, почему???!..

Ада Сергеевна долго плачет.

МОЛЧАНИЕ.

Кошка подошла к ней, лизнула в лицо.

(Тихо.) Миленькая моя… пожалела взяла хозяйку свою несчастную… несчастную-разнесчастную… миленькая ты моя… пожалела… лизнула… спасибо тебе… ласточка ты моя… моя миленькая… кроме кошки меня уже и пожалеть некому… (Молчит.) Правильно. Только кошка меня и пожалела. Вот и верь после этого, что они ничего не понимают… Понимают… Еще как понимают… Все они понимают, все-о-о… Ну, иди ко мне, иди ко мне, я тебя тоже пожалею, моя миленькая, моя несчастненькая… Иди ко мне… Обе мы с тобой несчастные-разнесчастные, зачем вот только и появились на свет — не знаю… Таким, как мы с тобой — и плодиться-то надо бы запретить законом… Вот так вот, моя бедненькая… Только мне еще жить да жить, мучаться, а тебе…

МОЛЧАНИЕ.

Ада Сергеевна вдруг замолчала. Встала. Медленно поправила прическу, платье.

Очень долго молчит, смотрит на кошку, решает.

А дальше она все говорит тихо, спокойно, горько — без истерики.

Ну, пошли, кисанька, на кухню… Чаю попьем. Раз в Москве чай пьют, то нам с тобой почему тоже не выпить бы. Чем мы с тобой хуже, ага? Чайник поставим, кипятку сделаем… Кипяток парень неглупый, а без сахара — дурак. Так-то вот мой папаша говаривал… Пошли, чайку попьем, пожуем чего-нибудь, ага… Время уже без двадцать восемь… Да, да, да! Без двадцать, без двадцать, без двадцать!!!!

Пауза.

Пошли, кисанька. Пошли, моя милая… А завтра… Все равно ведь когда-то это надо сделать… Завтра я тебя повезу в больницу, в ветлечебницу — усыплять… В ветеринарку… Чтоб не мучалась ты, бедная, долго не помирала… Ну, что, моя хорошая? Так? Так надо сделать? Так? Так. Так и сделаем… Это ведь быстро, всего две секунды — и все. Зато не будешь мучаться столько времени. Я тебе доброе дело сделаю… Прости уж ты меня… Милая ты моя, хорошая ты моя кошавочка… Подружка ты моя единственная… Больше и нету никого на белом свете… Нету. Пошли. Пошли. (Бормочет.) Ничего, ничего, все будет хорошо, все будет хорошо, моя милая, ничего, можно и без мужиков жить… Вообще — жить можно, можно, чего там… Можно… А завтра я тебя повезу… повезу тебя… повезу…

Ада Сергеевна пошла на кухню. Кошка идет следом.

Ада Сергеевна остановилась, долго смотрит на себя в зеркало. Разглядывает волосы, морщины на лице.

Посмотрела под ноги на кошку.

Долго молчит.

Вдруг:

Господи????!!!!.. Да кто бы меня усыпил???!!! А???!!!..

ТЕМНОТА

ЗАНАВЕС

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ПЬЕСЫ

ПОЛОВИКИ И ВАЛЕНКИ

Действующие лица

ТАСЯ ГАГАРИНА

ВЕРА ПОЛОЗОВА

Деревенская улица. Лето. Духота, пыль, мухи.

По улице идет ВЕРА ПОЛОЗОВА. Ей навстречу — ТАСЯ ГАГАРИНА. У Веры в руках большой мешок, она его еле-еле несет, тяжело дышит. Тася налегке, с небольшой сумочкой, щелкает семечки. Встретились.

ТАСЯ. А-а, здравствуй, Верочка, здравствуй, сватьюшка. Как поживаешь, куда направилась? Валенки, что ли, понесла куда-то, ага?

ВЕРА. Здравствуй, Тасенька, здравствуй, дорогая. В райцентр вот поехала, к Клаве, сестричке. Половики вот ей повезла.

ТАСЯ. Да что ты мне говоришь-то? Не вижу я, что ли? Валенки там у тебя, Вера. Ты чего?

ВЕРА. Да половики, половики, Тася. Говорю ведь тебе. Зачем мне тебя обманывать-то? Половики.

ТАСЯ. Да что ты за человек такой, Вера? Ну, я же вижу, что у тебя в мешке валенки, не слепая, поди. Ну? Валенки. И знаю, откуда они у тебя, и знаю, куда ты их повезла. Все знаю, Вера! Никого же рядом нет, чего же ты так боишься? Никто не услышит. Валенки, Вера. А ты мне говоришь: половики, половики. Я знаю, что не половики. Ну?

ВЕРА. Ага. Не половики. Смотрю, больно ты много стала знать последнее время. Скрозь материю уже все видишь. Всех наскрозь просвечиваешь, ага? Чего вот ты к людям привязываешься, чего вот ты духаришься? Ну? Чего тебе надо-то?

ТАСЯ. (Усовещая.) Вера-а-а… Да что же ты, а? Чего ты отпираешься? Я уж, по-твоему, совсем нихтомная, да? Совсем уже дура, что ли? Наворовала шерсти на пимокатной, накатала себе валенков, а сейчас продаешь, ну? И будет мне еще отпираться, собирать всякую ерунду… Половики какие-то, говорит… Ну, вот чего ты, а?

БОЛЬШАЯ ПАУЗА.

Вера поставила мешок на землю.

ВЕРА. Ах ты, гадина подколодная, дрянь ты эдакая! Так вот кто сплетни по меня по деревне распускает! Понятно! Да даже скотина безрогая, безмозглая так себя не ведет, как ты себя ведешь! Что ты делаешь, а? Где стыд у тебя? Ты кого воровкой называешь? Меня? Меня, да? Нет, ты меня так называешь, да? Меня?! Ах ты…

ТАСЯ. Ах ты… Да ты сама гадина, сама ты змея, сама ты скотина безрогая, безмозглая! Ишь ты, какая умная! Да воровка ты и есть, самая натуральная! Гребешь и гребешь все к себе!