Николай Коляда
ЗАНУДА
Пьеса в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ДЯДЬКА
МОНТЁР
Однокомнатная квартира, пятый этаж, наши дни.
“… Убили, расстреляли, раздавили, мать сына ножом, отец жену топором, брат брата пистолетом, дочь родителей отравой, задушила мать ребёнка, утонули, повесились, прыгнули с десятого этажа, сгорели, отравились, взорвались, взорвали, столкнулись, убили, расстреляли, раздавили, взяли в заложники, мать сына ножом, отец жену топором, брат брата пистолетом, дочь родителей отравой, задушила мать ребёнка, утонули, повесились, прыгнули с десятого этажа, сгорели, отравились, взорвались, взорвали, столкнулись, взяли в заложники, взяли в заложники, взяли в заложники, взяли в заложники, взяли в заложники…”
Весна. Март. Однокомнатная квартира на пятом этаже. На полу телевизор на попа стоит, включен, на экране лица — стреляют и убивают, диктор передаёт новости. Балконная дверь забита досками, и от того в квартире полумрак, в щели лезут лучи солнца. Само окно заложено до половины мешками с песком. В одном мешке уголок порвался и песок тоненькой струйкой сыпется на пол. В воздухе пыль летает и блестит на солнце. На стенке тикают большие с пластмассовыми розами китайские часы. Рядом в рамочках раскрашенные фотографии.
Все стулья, стол, старинный шкаф, диван, тумбочка, подставка под телевизор, торшер — перевёрнуты и расставлены в специальном порядке, чтобы за мебелью можно было залечь, занять оборону и отстреливаться от тех, кто в дверь или с балкона врываться станет. В перевёрнутой мебели, в мешках торчат приклады ружей. А в углу возле засохшей пальмы даже небольшое артиллерийское орудие — пушка. Вместо люстры — толстая верёвка. Ещё несколько верёвок висят, привязанные за вбитые в потолок крюки: будто лианы — за верёвки можно цепляться и раскачиваться, как в фильмах про джунгли и Тарзана.
По квартире, не замечая разгрома, идёт с чемоданчике в руке телефонный МОНТЁР — парень в кожаной куртке, кроссовках, в вязаной шапочке с надписью “Монтана”, в латаном-перелатаном джинсовом комбинезоне: на штанах между ног — большая кожаная заплата. У парня зубы, весь рот, из жёлтого металла, а пары зубов спереди не достаёт.
За парнем след в след, растопырив руки, боясь, что парень выскользнет вдруг в двери, идёт хозяин квартиры — ДЯДЬКА лет пятидесяти. У него в руках — лассо, под глазом синяк, лицо как у индейца краской разрисовано.
МОНТЁР. Сегодня-жеть: прощёное воскресенье. Я утром встал, говорю ей: прости, Люба. Ну, так положено. Прости, если что не так.
ДЯДЬКА. (Прыгает по комнате.) Марсианин, я ждал тебя давно, о, что я тебе сделаю, о, что я вам сделаю!!!
МОНТЁР. (Не слушая.) А она: варежку раскрыла и орать, громче короеда. Ё-ка-лэ-мэ-нэ, вот тебе так маракеш, тпручки! Говорит мне: “Скажи много раз: банка, банка, банка.” Я сказал. А она мне: “Вот ты то самое слово, которое ты сейчас сказал! Иди, говорит, теперь на работу!”
ДЯДЬКА. Что?
МОНТЁР. Ну вот, скажите пять раз: “Банка, банка, банка!”, ну?
ДЯДЬКА. (Молчит.) Банка, банка, банка, банка, банка. (Молчит.) Ну?
МОНТЁР. Ну, что вышло?
ДЯДЬКА. (Молчит.) Кабан, что ли?
МОНТЁР. Вот именно. Идите теперь на работу. Кабан меня она зовёт. Ка-бан! А за что? Ненавидит. Мужа. А прощёное воскресенье, простить друг другу всё надо. Вот я вас не знаю, так, да? А я вот, это, как евон, у вас прошу прощения. Простите, если можете.
ДЯДЬКА. (Молчит.) Чего?
МОНТЁР. Я говорю: простите меня. (Поставил чемоданчик на пол, встал на колени.)
ДЯДЬКА. (Кричит, закрыв лицо руками.) Не вставать! Не уговаривать! Марсиане, я что пообещал, сделаю!!!
МОНТЁР. (Молчит.) Я за инструментом встал. Я не знаю вас, что перед вами, это, как евон, на колени. Я вам не сделал ничего, и вы мне. Но такой порядок. Я словесно: простите. Говорю: простите меня.
ДЯДЬКА. (Молчит.) За что?
МОНТЁР. Да просто так. Вдруг есть за что. Прощёное воскресенье.
ДЯДЬКА. (Смотрит на Монтёра.) А?
МОНТЁР. Я говорю: простите меня. Про-сти-те.
ДЯДЬКА. Прощаю. (Молчит. Кричит.) Тихо! Не путать! Не отвлекать! Пощады не будет! Надо свалить, связать, а вы болтаете и болтаетесь по квартире!
МОНТЁР. (Улыбается.) Зачем-жеть меня связывать?
ДЯДЬКА. Зачем пришли? Зачем вы пришли?! Вы конкретно, я вас спрашиваю, отвечать, марсианин, лунный житель, ну?!
МОНТЁР. (Копается в чемоданчике.) Я пришёл по вашему вызову. Я не марсианин. Я — монтёр.
ДЯДЬКА. Вот и монтируйте! А прощения просить — нечего тут!
Прыгает по квартире, размахивает верёвкой. Парень в чемодане копается.
МОНТЁР. Ну вот, не поняли. И никто. Все смеются. А я-жеть по-людскому хотел, как положено, это, как евон, по-русскому, что характерно, обычаю.
ДЯДЬКА. Я покажу! Вас не было, но вы вылезли, откуда вы вылезли, тараканы, саранча, где ваше святое, есть оно у вас или нет?! Сейчас начнём!
МОНТЁР. (Ковыряет отвёрткой телефонную розетку.) Начнём. Значит, дополнительная ризетка? Ну-ну. Сегодня во сне — с мукой будто иду по городу. Это — к муке какой-то. А и так: мука, мука сплошная. Куда вам ризетку перенести-то? Я во сне — то на войне, то в тюрьме. Всё боюсь, а вдруг? Хотя я бы, это, как евон, от такой жизни — умер или бы в тюрьму сбежал лучше. Ё-ка-лэ-мэ-нэ, вот тебе так маракеш, тпручки! А вы что это делаете?
ДЯДЬКА. (Выключил трясущейся рукой звук телевизора, кричит.) Придут ироды и будут в ваших храмах коней! Их бензином всех надо, облить и поджечь!!! Я тренируюсь! Я смогу нападение отбить! Отбиться! Ясно?!
МОНТЁР. Не-ка. Ну, тренируйтесь, а я — делать. (Достаёт из кармана куртки пилку для ногтей, пилит ноготь.) Ё-ка-лэ-мэ-нэ, вот тебе так маракеш, тпручки! Вот, ноготь сломал. Беда. А сегодня всё, это, как евон, кувырком. Посмотрел: один носок навыворот. От того кувырком всё сегодня. Весна ещё. Спать хочу. Маму жалко. Сон приснился недавно такого плана: я умер, а мама мне плачет и говорит мне: “Что ж ты, сыночек, зачем ты сделал это, зачем умер?” А я: “Устал мама, сильно спать хотел, вот и решил заснуть…” А проснулся, и чего-то мне так жалко себя стало, ну, в таком плане — пожалел себя, и маму тоже, да и короеда с женой — тоже. Я-жеть, если спиногрыз не орёт, падаю как колосок подрубленный. И в каморке на работе сплю, каморка — “Кикиморка” мы её зовём, грязно, бардак, как Мамай прошёл, а я сплю. Напарник костерит, говорит это, как евон, мне: “Лишь бы клопа давить!” Вот жена у меня — курит. А я не перевариваю органически курящих женщин, с детства.
ДЯДЬКА. Не блондай по квартире! (Помолчал. Кричит.) Разговорился! Стоять!
Скачет по комнате, хватается за верёвки, качается на них. Парень затылок чешет.
МОНТЁР. А?
ДЯДЬКА. Ложись! Встать! Лечь, то есть!
МОНТЁР. (Ковыряет отвёрткой в розетке, смеётся.) “Упал-отжался!”, - в армии говорили. Я сразу понял, что у вас не все дома. Ну, ничего, бывает. Смотрю вокруг: люди даже живут и с задницей вместо головы, а ничего, никто на них не обращает. Главно, у всех, это, как евон, квартиры есть. А я… (Махнул рукой.) Я по квартирам везде хожу, везде пенсионеры — не все дома.
ДЯДЬКА. Молчать! Сам ты, существо, это слово! Ты существо, понимаешь?! Ты не человек! Пенсионера нашёл?! Вы меня стариком сделали, вы!
МОНТЁР. Ну уж, прям уж.
ДЯДЬКА. Э, руки, руки, кому сказал — руки, наездник?!
МОНТЁР. Это про штаны? (Смеётся.) Эту приклейку жена мне пришила, сказала — на работу и в таких штанах походишь, не барин! Отмодничал, старость пошла, хоть и двадцать восемь, а как старый стал. Новые купить — купилки тю-тю! А она — курит, на кухне готовит и с товарками по общаге меня по за-глаза обсуждает и курит. А я курящих женщин органически, с детства… Я так всё время смеюсь, чтоб не плакать. Нет, не над тем, что у вас дома не все, мне-то? А просто.
ДЯДЬКА. У меня все, все, все, все, все, все, сам дурак! (Стучит ногой в пол.)
МОНТЁР. (Не слушает, ковыряет в розетке.) Значит, дополнительная ризетка… Ну-ну. (Достаёт из чемоданчика ещё инструмент, наматывает на руку провод.) И обзывается: кабан, и такое. Ё-ка-лэ-мэ-нэ, вот тебе так маракеш, тпручки! Ни-ни раньше, такого не позволяла, когда я марьяжил с ней. Другой раз думаю, а может — нафик, нафик этот график, а? Ну, если она курит? А?
ДЯДЬКА. Что?
МОНТЁР. Развестись, а? Ведь не жизнь у нас с ней, а закат солнца вручную. А?
ДЯДЬКА. (Кричит.) Начи-начи-начи-наем!!!
МОНТЁР. В воскресенье по заявкам. Из дому ушился, не могу. А вы со вчерашнего ждёте? Я медленно, куда торопиться. По выходным иду по заявкам, чтоб только не дома, да чтоб ей деньги вдосталь заработать.
ДЯДЬКА. Начали!!!!
Ухватился за одну из верёвок, прокатился по комнате, спрыгнул с верёвки в другом углу квартиры, притаился за столом, выглянул, идёт на парня с растопыренными руками.
МОНТЁР. (Улыбается, смотрит на Дядьку.) Да чего начнём-то? Вы чего всё начать не можете? Вы индеец по национальности? Негр? Ё-ка-лэ-мэ-нэ, вот тебе так маракеш, тпручки. А чего не сделаете приборку? Темновастенько, свет бы?
ДЯДЬКА. Темновастенько! Я покажу тебе темновастенько! Я вышел на тропу войны! Маракеш-тпручки, говоришь, да? Нет! Мерды-перды! Карембеш-карендеш! Румбак-бумкак! Кайса-мойса, понял?! Кимрез-мандарез! Стоп-мин-поп! Чимза-кимза! Пара-цупа, минкуль-пупа, понял?! Приготовились — и-и!!! (Размахивает лассо.)
МОНТЁР. Вот вы кричите и слюни — на меня. Я-жеть не глухой. Ну, что?
ДЯДЬКА. То! Вы меня не слышите-жеть, не слушаете-жеть!
МОНТЁР. Слышу. Слушаю.
ДЯДЬКА. Что я последнее сказал?
МОНТЁР. Последнее вы сказали — приготовились. Вы уже раз сто сказали: “Приготовились.” Я готов. Я-жеть не филоню, работаю помалёху. У вас квартира, как окопы. А запах кислый, хороший. У бабушки в доме так бельё пахло, чуть с кислинкой такой. (Смеётся.) Вот эта хорошая у вас эта верёвка. Сделана из материала такого, пенька называется. Слушайте, я что хочу сказать: а зачем вам ещё одна, дополнительная ризетка? Может, я просто шнур подлиньше сделаю, а? У вас квартира не пятикомнатная, а такая, это, как евон, средненькая, не хоромы, не вокзал, не замок, а?
ДЯДЬКА. Не вокзал! Ничего, вы у меня заплатите, вы у меня вспомните маму родную, вы всё вспомните, довели меня! Раз соглашаются выпустить каких-то гадов из тюрьмы от того, что другие гады взяли в самолёте заложников, то тут-то они согласятся! Подумают: чеканутый, что-то устроил, вдруг постреляет всех, и обратят внимание, и сделают, как прошу! (Подпрыгивает на месте.) Встаньте прямо, неудобно!
МОНТЁР. (Смеётся.) Чего неудобно?
ДЯДЬКА. Мне неудобно! Встаньте ровнее!
Монтёр инструмент раскладывает, что-то пальцами по полу меряет.
МОНТЁР. Ничего, выздоровлеете, таблеток попринимайте, и хоккей будет. И раз, и два, и три… У меня в пальцах — пятнадцать сантиметров. Точно. Абсолюмант. Можно не проверять. А она мне: нет, ты вот ноешь, ноешь, ноешь с утра до ночи. А я не ною. Я, что характерно, так разговариваю. Ну вот, теперь — начнём?
ДЯДЬКА. Что начнём?!
МОНТЁР. Как — что начнём?
ДЯДЬКА. Что вы начать хотите?
МОНТЁР. Я не знаю, что вы хотите.
ДЯДЬКА. А?
МОНТЁР. А?
ДЯДЬКА. (Кричит.) А-а-а-а! Мозги запудрил, говорит без передыху, что, ну? Что?! Прощения просить друг у друга?
МОНТЁР. Как — что? Начнём ризетку или провод подлиньше? Прощения-то я у вас попросил, вы меня послали, не хочете, ну, раз не в себе… Ризетку?
ДЯДЬКА. Ризетку, ризетку, ризетку!!!!
МОНТЁР. Ну, как хотите, а я думал — провод подлиньше.
ДЯДЬКА. Хорошо: провод подлиньше, делайте уже хоть что-то! Вы вообще хоть что-то можете, или у вас руки не тем концом вставлены?! Ну?!
МОНТЁР. (Смотрит на Дядьку.) А может, и ризетку, и провод подлиньше?
ДЯДЬКА. И прямо стоять!
МОНТЁР. А я стою прямо. Эта у меня тужурка кожаная, новая. У жены на зиму выплакал красновки и тужурку. Чтоб поприличнее на улице выглядеть. Еле купила. А как зимой без тужурки, а? Хожу как чмо в отрепьях. Не одёжа, а жопотёрки. Штаны — ладно, драные, но тужурка должна быть, я же по людям хожу. А вы знаете тогда, сколько это будет стоить? Один метр провода от ризетки к ризетке знаете, сколько стоит? Он ведь двухжильный.
ДЯДЬКА. А-а-а-а-а! Кто двухжильный?
МОНТЁР. Провод. Бывает трёхжильные, четырехжильные, пятижильные, ну там семижильные. Я видел раз это, как евон, двенадцатижильный. Знаете, сколько?
ДЯДЬКА. Что — сколько?
МОНТЁР. Стоит — сколько, знаете? Это я вам сейчас расскажу… (Достал блокнот, ручку из кармана, принялся что-то писать.)
ДЯДЬКА. (Кричит.) Молчать, зануда!
МОНТЁР. Ё-ка-лэ-мэ-нэ, вот тебе так маракеш, тпручки! Ну вот, и вы тоже. Я-жеть хотел, чтоб всё по уму, что характерно, а вы обскорбляться. Так же, как все, да? Эх, вы! А я прощенья просил. Все так говорят, а я, это, как евон, нормальный. Не саранча, не марсиане, не клопы там. А жена тоже как все говорит: ребёнок такой горлопан — в тебя, это, как евон, говорит. А я ей: неужели я так кричу? Ну, короче, с утра до ночи, кричу и кричу? Я же просто объясняюсь долго, говорю долго, но я работаю зато и потому…
ДЯДЬКА. Хватит! Начнём!!!!
МОНТЁР. Нет, не начнём. Надо-жеть сначала всё расчухать, выяснить…
ДЯДЬКА. Не хочешь ровно стоять?! Ну, не трусь теперь, надень трусы! Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал! Я вас…
Вдруг схватил мешок с песком, размахнулся им, и как ударил парня мешком. Парень ойкнул, завалился набок. Дядька тут же накинул лассо на него, принялся верёвкой связывать. Монтёр лежит, перепугано таращит глаза в потолок.
МОНТЁР. Ё-ка-лэ-мэ-нэ, вот тебе так маракеш, тпручки, родимчик хватит, ход конём по голове. Мыла покушали? Ну ты даёшь стране угля! Эй, порвёшь! Я-жеть монтёр, не грабитель-жеть. Тужурка новая, а вы мешочечком по головочке, эй!
ДЯДЬКА. (Прыгает вокруг парня.) “Мешочечком по головочке”! Юморишь, смеёшься? Ну, посмеюсь я тебе! Понародились, новенькие, смена! Откуда вы понаехали, откуда понабежали, орда золотая, татаро-монгольское иго, паразиты?!
МОНТЁР. Масть пошла, а деньги кончились. Зачем я надел носок шиворот-навыворот сегодня, а? Фик-фок с боку бантик. А зачем вы, дяденька? Я-жеть сказал, что на лошадках не это, а вы сразу за верёвку…
ДЯДЬКА. Молчать!
ПАРЕНЬ. Не расчухаю? Я-жеть пришёл на ваш вызов, на ваш зов, на вечный зов, кино есть такое, вы сказали, что ризетку, я пришёл, а вы мешочечком… Вы таблеточек, на кого серчаете, я не тараканы! Вы, дяденька, со мной в войнушку хочете поиграть, имеется в виду, хочете, да? А может, всё-таки я вам провод подлиньше сделаю и пойду, а?
