Четверо с базарной площади

— Ну, ладно… — погрустнела Тося. — Только самой-самой первой мне скажешь! Хорошо?

— Самой первой! — подтвердил Генка.

— А я тебе за это тоже одну тайну выдам!

Тося полезла в портфель и достала из него… начертанную печатными буквами записку: «Я тебя люблю и хочу дружить…»

— Вот. Ты тоже только — ни-ко-му! Ладно?

Генка, не то краснея, не то синея, кивнул.

Тося, к счастью, не заметила его чрезмерного смущения.

— Про любовь — это, конечно, глупость, правда? — сказала Тося, положив записку перед Генкой и забравшись коленками на стул, чтобы лучше видеть записку.

— Конечно… — промямлил Генка. И вытер капельки пота на лбу, проклиная в душе Сливину оперативность и радуясь, что не включил в письмо замысловатого Сливиного четверостишия.

— А если дружить, так надо было подписать, кто это, правда? — сказала Тося.

Генка с готовностью подтвердил.

— Что здесь такого, правда? — спросила Тося.

— Конечно… — сказал Генка.

— Ничего нет плохого, если мальчик с девочкой дружат. Наоборот — это даже интересно.

— Конечно, — еще раз подтвердил Генка.

На кухне послышались чьи-то шаги.

Тося быстренько убрала записку и, приложив палец к губам, спрятала Генкино послание в кармашек портфеля.

Из кухни вышел Тосин отец.

Генка встал.

— Ну что, герой, немножко успокоился?

— Успокоился… — сказал Генка.

— Ты, я вижу, не очень-то бодро чувствуешь себя в дамском обществе! Ничего, в этом мы с тобой одинаковые, брат!

— Мне надо идти… — сказал Генка.

Председатель совета дружины лично подала ему телогрейку. И впервые Генка пожалел, что телогрейка у него далеко не такая чистая, какой бывает сразу после стирки.

— Это я в саду измазал… — объяснил он, надеясь доказать этим, что имеет некоторое представление об опрятности.

— Гнаться больше никто не будет? — спросил Тосин отец, определенно не веря Генкиному рассказу.

— Сейчас нет… — сказал Генка.

— Ну и отлично!

Генка поблагодарил Тосину мать за чай.

А Тося спросила:

— Ну, ты зайдешь к нам скоро?

И Генке было приятно, что тайный смысл этого вопроса был известен лишь ему да Тосе.

Вот какой ошеломляющий вечер довелось пережить Генке.

Он не бежал в монастырь, а летел: как стрела, как пуля, как ракета, и даже быстрее.

Кто есть кто

Даже Фат был озадачен, услышав Генкин рассказ.

Впервые со дня гибели полковника они получили доказательства, что идут по верному следу.

Впервые смутно обрисовалась картина событий, разыгравшихся в то злосчастное воскресенье.

Корявый и женщина с тонкими бровями послужили всего лишь приманкой для толпы. И вот почему так пронзительно кричала она, будто ее режут. Ни одна живая душа в эти минуты не обратила внимания на человека, подошедшего к монастырю, будь он в овчинном полушубке или в телогрейке с разорванным хлястиком… Их на базаре много — таких полушубков и таких телогреек…

— Заявим в милицию?.. — спросил Слива.

Но Фат был категорически против. Надо довести дело до конца. Тем более что они уже почти у цели.

Мужик, судя по всему, лишь передал Корявому, чтобы тот к десяти часам вышел из своего убежища, а сам через Степную отправился в центр, почему Генка и упустил его.

Сливу за увлечение лунными пятнами стоило бы хорошенько наказать, но счастье Генкино, что он пятнами не увлекался…

Оставалась предельно расплывчатой последняя фигура: либо Купца, либо Гвардейца, потому что одним из них был мужик в телогрейке.

Надо было искать второго.

Генка честно рассказал и о том, как был взят в плен Тосиным отцом, и о том, как пил чай. А про записку не сказал. Но вины своей перед друзьями не чувствовал: ведь он же обещал человеку, что не скажет. А слово есть слово — девчонке ты даешь его или парню.

Обсудив планы на завтра, друзья вынуждены были признать, что в отряде не хватает кадров. Хоть привлекай всю дружину, как это надумала Тося…

Пост в районе татарки можно снять.

А у дома Дроли снимать нельзя. Если мужик в телогрейке с разорванным хлястиком — Купец, то главный их враг, убийца, которого зовут Гвардейцем, мог скрываться у того же Дроли.

Но объектом номер один стал теперь перекресток улиц Капранова и Салавата Юлаева. Генка взял его на себя.

К Дроле единогласно решили направить Сливу. Луна будет светить ему в затылок, а на Дролину калитку он может любоваться сколько угодно.

Новым и очень важным объектом становился теперь дом Корявого. Корявый, правда, мог скрываться и у Банника, например… Но следовало попытать счастье около его собственного дома, на левом берегу. Этот дом Фат знал еще с тех времен, когда Корявого не называли Корявым.

— Может, главного тимуровца привлечем? — спросил Слива.

Мысль эта мелькнула у всех троих. Словно бы никогда и не враждовали они с отличником Толячим. Нахальства у него, конечно, хоть отбавляй, но в последнее время он проявил себя и с положительных сторон… Решили выяснить, на что он способен.

Фату, как обладателю казны и старожилу, предстояло самое трудное и самое ответственное: сесть в автобус, последний рейс которого приходится на одиннадцать часов, и попытаться найти женщину с красивыми тонкими бровями…

На следующий день, в школе, они, должно быть, уже не выглядели рассеянными, а скорее всего были чуточку слишком активны, потому что Эмма Викторовна глядела в их сторону чаще обычного.

Правда, это всегда кажется, что на тебя глядят больше, чем на кого-нибудь. Но за три недели догадок и предположений лишь теперь почувствовали они, что развязка близко, и, наверное, это было видно по их лицам.

Генка отправил Толячему записку:

«Нужно поговорить. Важное дело. Выходи на переменке сразу в коридор. Генка».

«Выйду. Толька», — ответил Толячий.

На перемене он выбежал из класса первым.

Друзья окружили его в углу коридора. Слива наблюдал, чтобы кто-нибудь не подслушал. А разговор вели Генка и Фат.

— Молчать умеешь? — спросил Фат.

Толячий утвердительно затряс головой, как бы доказывая этим, что может проглотить язык — и ни слова от него не добьешься.

— Ну, гляди, — сказал Фат. — Это дело такое, что голову потерять можно.

— Из дому сбежишь после уроков? — спросил Генка.

— Хоть вовсе не пойду! — соврал Толячий. Все знали, что дома его крепко держат. Но раз пообещал — значит, сбежит.

— Немного там побудь около матери, почитай что-нибудь — и в монастырь. После объясним, какое дело.

— А хоть что, а?.. — спросил Толячий.

Фат с лицом Чингисхана сказал:

— Мы ищем, кто убил полковника.

Этого было предостаточно. Разведчики, уже привыкшие к своей тайной миссии, вернулись в класс, и ни один мускул не дрогнул на их лицах. А Толячий прошел по коридору осторожными шагами, словно на цыпочках, и просидел урок, ни разу не пошевельнувшись, не повернув головы. Что значило: все понял, но виду не покажет.

А на другой перемене Генку поймала в коридоре Тося. И тоже потащила его в угол, где меньше народу.

— Ну?.. — хлопнула она кукольными глазами. — Еще ничего не скажешь?

— Подожди, еще нельзя… — сказал Генка, стараясь не глядеть в глаза Тосе. И добавил: — Ты знаешь, я — как сказал… Но это не только моя тайна. Я потом тебе как договорились. Ладно?

— Ладно! — сказала Тося. — Но ты тоже — никому про мое! А мне еще в канцелярию надо! — И побежала улаживать свои бесконечные пионерские дела.

Генка проводил глазами ее бант и почувствовал себя виноватым перед Лией — в нее он ведь тоже был влюблен.

Прошелся раза два мимо шестого «а», потом заглянул в открытую дверь и увидел, что Лия сидит за партой с каким-то мальчишкой, прямо — голова к голове, и что-то рассказывает ему, уткнув палец в книгу.

От этой коварной измены к Генке пришло облегчение: виноват не он, а Лия, и пусть на себя пеняет, что он так здорово познакомился с Тосей.

Сразу после уроков Толячий побежал домой — демонстрировать перед родителями свое учебное рвение. А Генка, Фат и Слива — к станции, на автобусную остановку.

В одиннадцать часов и пять минут уходил вечером последний автобус на строительство содового завода, что находилось километрах в тридцати от города.

Автобус, ближайший к содовому, уходил в десять часов тридцать пять минут до геологоразведки.

А следующий в одиннадцать двадцать — на Анненку.

Фат хотел немедля отправиться на содовый, но Генка решил, что с Толячим надо говорить вместе — это во-первых. А во-вторых, если тетка Роза, мать Фата, пожалуется матерям Генки и Сливы, что Фат вовсе не бывает дома, — громы и молнии будут бушевать во всех трех семьях.

Фат признал доводы основательными.

Содовый завод существовал пока только на бумаге. Но над огромными котлованами уже возвышались — из чугуна и железобетона — скелеты будущих цехов. Городок строителей разрастался день ото дня, а на станции то и дело разгружали огромные дощатые контейнеры с пометкой: «На строительство содового завода».

Если удавалось заглянуть между дощечками — в контейнерах можно было увидеть самые необыкновенные механизмы, огромные чаны и многотонные узлы хитро переплетенных труб самых разнообразных диаметров и раскрасок.

Представление о людях, которые интересовали друзей, никак не вязалось с этой удивительной стройкой, где возводился завод, равного которому не было во всей Европе.

В план вносятся коррективы

Отягощенные новыми заботами, они совсем выбросили из памяти своего давнего и кровного недруга — садовладельца.

Даже перестали замечать на улице всякую дохлятину.

Каково же было их удивление, когда, распахнув монастырскую калитку, они услышали от Генкиного и Сливиного крыльца его мощный бульдожий голос:

— Я приведу санинспекцию! Я этого не оставлю так! Я научу вас, как воспитывать детей! Жуликов растите! Головорезов!

Фат быстро метнулся через полуподвальное окошко в котельную.

Генка и Слива, не долго думая, — за ним.

Мигом взлетели на третий этаж. Толячий уже поджидал их.

Генка хотел сказать: «Тихо!» Но Фат вместо того, чтобы замереть на минуту, кинулся к пролому в стене и, рискуя быть замеченным, высунулся во двор.

— Увидят! — Генка попытался оттащить его за руку.

Фат оглянулся и, бледный, со сдвинутыми к переносице бровями, проговорил сквозь зубы:

— Толстый…