Кирилл Померанцев. Спор с безжалостной судьбой: Собрание стихотворений
«А всё-таки в страдании есть смысл…»
А всё-таки в страдании есть смысл — Таинственный и страшный смысл страданья: Как птица, бьётся каторжная мысль О ледяные стены мирозданья. Но так же медленно встаёт луна, И в царственном покое нерушимы Над чёрною Голгофой тишина И звёзды над сожжённой Хирошимой. «А за окошком — только кошки…»
А за окошком — только кошки, Великосветские коты, Метафизические крошки Онтологической мечты, В которой нет ни категорий, Ни силлогизмов, ни апорий, — Всего, чем логика сильна (И с нею — Александр Зиновьев)… Но мне понятнее раздолье: Рубить сплеча и пить до дна! Вот почему наш мир трёхмерный, С трёхмерной слякотью мозгов, Мне кажется — пусть равномерной, Но всё же участью скотов. «А может быть, совсем не надо…»
А может быть, совсем не надо Надеяться, чего-то ждать И клёны векового сада С блаженной грустью вспоминать… Быть может, лучшая награда — Уметь забыть, уметь устать, Уметь, как в детстве, крепко спать. «Автобусов зелёные зарницы…»
Автобусов зелёные зарницы, Автомобилей ангельские сны… Весна, весна! С весною не ужиться: Пришла весна, и нет уже весны. Влюбляются налево и направо, Целуются в метро и не в метро. И теплится Божественная Слава Над стойкою соседнего бистро. Май 1953 «Близится вечер. Ну что ж, господа…»
Близится вечер. Ну что ж, господа, Жизнь прожита, изжита навсегда. Много, конечно, случиться б могло, Да не случилось, не произошло. Много надежд улетело в трубу. Глупо теперь всё валить на судьбу. Но, может быть, среди радужной тьмы Плохо историю поняли мы? Не разглядели?.. Ну что ж, господа, Бог даст и так скоротаем года. Наши, теперь уж немногие ле та, В апофеозе вечернего света. «Бог увидал: “всё хорошо зело”…»
Бог увидал: «всё хорошо зело», И в день седьмой почил от дел творенья. Но человек, его предназначенье — Пройти сквозь мрак, отчаянье и зло. Так день восьмой был создан во Вселенной, День грешников и блудных сыновей, Дабы по истечении всех дней Была на небе радость совершенней. «Богоносец… Скорей чертоносец…»
Богоносец… Скорей чертоносец, Зачумлённый блатною судьбой, Гениальный беспутный уродец. И вот всё же — ты мой, а я — твой. Погляди, что ты сделал с собою В мёртвой хватке за будущий рай, Как покрыл планетарной тюрьмою Свой бескрайний, безвыходный край. О, святая, немая бездонность Пустоты эмигрантского дня… Я в тебе, ты — моя обречённость, Ты во мне — обречённость твоя. 3 ноября 1985 «Бывает так: встаёт тревога…»
Бывает так: встаёт тревога, Глухая спутница тоски, И щупальцами осьминога Сожмёт холодные виски. И в тишине почти могильной, Подушку нервно теребя, Неисправимый и бессильный, Ты встретишь самого себя Лицом к лицу: все помышленья, Каким ты стал, каким мог быть. Чтоб с сладострастьем отвращенья Всё оправдать и всё простить. «Был некий день. Я шёл, блуждая…»
Был некий день. Я шёл, блуждая Дорогой вечной мерзлоты, Уже почти не различая Границы яви и мечты. Всё было непривычно ново, Стирался прошлого итог… И вдруг: «В начале было Слово, И это Слово было Бог!» 1988 «Быть может, на другой планете…»
Быть может, на другой планете Иль на какой-нибудь звезде Не знают маленькие дети О холоде и о нужде. И если правда во вселенной Есть мир, не ведающий зла, Где радость каждая нетленна И каждая душа светла, То это вечное сиянье — О, знаете ли вы о том? — Земным обязано страданьям Своим небесным торжеством. 1958 «Быть может, на другой планете…» (Вариант)
Быть может, на другой планете Иль на какой-нибудь звезде Не знают маленькие дети О голоде и о нужде, И херувимы величаво Средь мирового торжества Поют немеркнущую славу Неведомого Божества. И это дивное сиянье, — О, знаете ли вы о том? — Земным обязано страданьям Своим небесным торжеством. «В вечерний предзакатный час…»
В вечерний предзакатный час, Когда и сердце бьётся глуше, Мне страшно вглядываться в вас, О, человеческие души. Мне кажется, что вся земля, Со всей набухшею в ней кровью, Со всей тоской, со всею болью, Застенком стиснула меня. Как будто пробили куранты Отбой надеждам и мечтам, И я, как тень, плетусь за Дантом По девяти его кругам. «В каком-то полуобалденье…»
В каком-то полуобалденье, Не то в аду, не то в бреду, Вдруг, словно головокруженье, Ложится звёздное смиренье На золотую ерунду. Бежит минута за минутой Блаженной микротишины, И кажется мне почему-то, Что все мы будем спасены. «В ногах такая же усталость…»
В ногах такая же усталость, И так же горбится спина. А жизнь? Что — жизнь? Такая малость, И всё-таки она нужна. Нужна, чтобы испить до дна Нам уготованную чашу, Распутицу земную нашу От древа райского вкусить И жизнь в проклятье превратить. «В этот день я когда-то родился…»
В этот день я когда-то родился… Но постойте. Здесь что-то не то. Неужели я жить согласился В этом виде и в этом пальто? Или кто надо мной насмеялся — Обещал, а потом испугался, А потом… Но не всё ли равно, Если знать ничего не дано. «Вот и всё… — волшебное решенье…»
Вот и всё… — волшебное решенье. Страшновато только: ну, а вдруг Не конец потом, а продолженье, И всё тот же там порочный круг, Те же сны, такие же желанья, Тот же спор с безжалостной судьбой. И не стать проклятому сознанью Никогда блаженной пустотой. Всё безысходно решено
Мне больше ничего не надо: Всё безысходно решено, И вечер хвойную прохладу Струит в открытое окно. И ветер веет еле-еле, И радуга стоит дугой, И шелестят чужие ели «Его Савойи дорогой». «Всё в мире проходит. Всё в мире прошло…»
Всё в мире проходит. Всё в мире прошло. И, как говорится, травой поросло, Великодержавной травою забвенья, — Крушенье основ и другие явленья: Бессмыслица зла и бессилье добра, Скитанья и жизнь на авось, на ура, А всё-таки как-то прошло, прожилось — Порой на ура, а порой на авось. «Всё, как прежде, — Россия, Америка…»
Всё, как прежде, — Россия, Америка… Будет или не будет война? Тишина. Вдоль Лазурного берега Шелестит, рассыпаясь, волна. Всё, как прежде. Ничто не меняется: Тот же звёздный спускается мрак. Человек умирать собирается, А посмотришь — и выжил чудак. 1974 «Всё это было, было, было…»
«Всё это было, было, было», И это всё прошло, прошло. И даже память позабыла Тех дней бессмысленное зло. Так жизнь пройдёт — и не заметишь, Но за последнею чертой Не то ужасно, что там встретишь, А то, что принесёшь с собой. «Взошла луна. В сиянии ночном…»
Взошла луна. В сиянии ночном Безмолвна необъятность океана, Как будто благодатная нирвана Сошла на мир с его ненужным злом, Как будто мир блаженно почивает, Не ведая, что сам в себе таит. Так человек: он — то, что он скрывает, О чём он никогда не говорит. 1986 «Войди, как, бывало, входила…»
Войди, как, бывало, входила, Взгляни, как умела смотреть. Неважно, что жизнь не простила И не научила стареть. Неважно, что те же страницы Лежат между мной и тобой, — Уедем, бежим за границу, Уйдём в океанский прибой. И там превратимся в круженье, В поэзию, в солнечный блик: Ведь ты — моё воображенье, А я — твой послушный двойник. «Вспоминаю о том, чего не было…»
Вспоминаю о том, чего не было: Как когда-то я ездил в Москву, Там встречал Мандельштама и Белого, Вместе с ними смотрелся в Неву. Осип что-то бубнил про Боэция, Чем-то был недоволен Андрей, А в Неве отражалась Венеция Вензелями своих фонарей. Проплывали виденья гондолами: Петербург, Петроград, Ленинград… Чувства маялись, разум безмолвствовал, Принимая имперский парад. А потом мы с тобою уехали, Как мне кажется, в Катманду. Небо полнилось звёздными вехами, Гималаями в снежном чаду. «Несказанное, синее, нежное…» — То, чего я не знал никогда. За бедой торопилась беда В пустоте бытия неизбежного. «Выхожу из дома: гул автомобилей…»
Выхожу из дома: гул автомобилей, Стёкла магазинов, вывески, огни… Мы когда-то тоже рысаками были, Пили и любили. Прожигали дни. Мы когда-то тоже… Но не всё равно ли, Где и что мы пили, как любили мы? Были да уплыли — от своей же доли, От родных метелей северной зимы. «Горный вечер робко пробивался…»
Горный вечер робко пробивался… Нам уже пора спускаться вниз: От реки густой туман поднялся И в прозрачном воздухе повис. Тихо всё. Среди снегов застывших, Слышишь, точно листья шелестят: Это души никогда не живших С душами умерших говорят. 1952 «Горячий ветер листья сушит…»
Горячий ветер листья сушит, Проносит пыль по мостовой. В мясных торжественные туши Сверкают жирной белизной. А мы с тобой бредём неспешно, Толкуем о добре и зле — На этой маленькой и грешной, Очаровательной Земле. «Да, иногда стихи мне удавались…»
Народу русскому: я Скорбный Ангел Мщенья. М.Волошин
Да, иногда стихи мне удавались, Но, к сожаленью, только иногда: Из-под пера ватагой вырывались Слова и звёзды, рифмы и года. И проносились головокруженьем По всем мечтам и всем воображеньям, По Риму, по Парижу, по Москве, Чтобы застыть в слепящей синеве. А день-то, день! — сплошное вдохновенье: Перемешались звёзды и слова. И надо всем, как Скорбный Ангел Мщенья, Монблан в снегах, как в ризах Божества! 1985 «Да, конечно, Шекспир и Бетховен…»
Да, конечно, Шекспир и Бетховен, Пирамиды, Миланский собор. Да, конечно, наш мир баснословен, Нежен сумрак сиреневых гор… Тихо плещется мутная Сена, Шелестит под мостами вода Под осенние скрипки Верлена, Под бегущие в темень года. 14 октября 1950 «Двум не бывать, одной не миновать…»
Двум не бывать, одной не миновать: Все будем там, откуда нет возврата. И страшно мне друзей переживать. Того любил, с тем ссорился когда-то, И все стоят, как будто наяву. И стыдно мне, что я ещё живу. «Догнивают опавшие листья…»
Догнивают опавшие листья, Обнажённые ветви дрожат. Вечер пишет оранжевой кистью Над Парижем огромный закат. Словно всё навсегда изменилось, Позабылось, исчезло вдали… И вечернее небо светилось Занимавшимся светом Земли. «Дождик, дождик. Серебряный дождик…»
Дождик, дождик. Серебряный дождик. С каждой каплей полней океан. С каждой каплей серебряный дождик Переходит в прозрачный туман. И туманное утро нежнее, Словно иней, белеет роса: С каждой жизнью земля зеленее, С каждой смертью синей небеса. «Дождь хлюпает упорно и отважно…»
Дождь хлюпает упорно и отважно, Бежит по улицам всклокоченный народ… Но разве в этом суть, но разве это важно, Что руку протянул смеющийся урод? И для чего искать какое-то значенье В очередной газетной болтовне, Когда в момент тупого отвращенья Санкт-Петербург увидел я во сне? 1988 «Если бездна в тебя заглянула…»
Если бездна в тебя заглянула, Значит, долго ты в бездну смотрел. Значит, от нестерпимого гула Оторваться не захотел. Или, может быть, сил не хватило, Или воля, слабея, сдала — И кромешная мгла осветила То, что память безжалостно жгла. «Есть в море остров педерастов…»
Есть в море остров педерастов — Такой же остров, как Лесбос, С такой же мукою контрастов И с той же музыкой мимоз. Такой же остров, как другие, — В тяжёлой влажности ночей Он светится, как панагия, — Блаженный, горестный, ничей. Там нет ни бедных, ни богатых, Ни радостных, ни грустных нет. И нет в чём-либо виноватых, Нет поражений, нет побед. «Живи и ничего не требуй…»
Живи и ничего не требуй, Молитвами не оскорбляй Тебе сияющего неба И каждый день благословляй. Всё решено и всё прекрасно: Будь чист, как голубь, мудр, как змей. Гляди, как солнце светит ясно Над скорбной родиной твоей. «Живу во сне, живу в абстракции…»
Живу во сне, живу в абстракции, В каком-то бешеном кино, В сплошном бреду, в цепной реакции, Но знаю — всё предрешено: От гениальности до пошлости, От самой плёвой ерунды До унизительной похожести Чужой и собственной беды. «За половину жизнь перевалила…»
За половину жизнь перевалила И выдохшейся странницей бредёт. Но, что прошло, не стало сердцу мило, И не милее то, что настаёт. А та мечта, что не сумела сбыться И навсегда осталась только сном, Сияет, как огни из окон «Ритца» В глухую ночь на площади Вандом. 1950-е «И всё-таки я верю в чудо…»
И всё-таки я верю в чудо. И всё-таки я чуда жду: Из ничего, из ниоткуда, На счастье или на беду — Уж я не знаю, как случится, Да и не всё ли мне равно — Ворвётся глупая жар-птица В моё мансардное окно. И с ней — созвездий миллиарды, Сорвавшись, хлынут напролом, И рухнет вся моя мансарда С её мансардным барахлом. Иль проще: подводя итоги Калейдоскопу бед и лет, Слетит ли как-нибудь с дороги Взбесившийся мотоциклет, И канут в бездну ледяную Надежды, радости, печаль… А окровавленную сталь Свезут на свалку городскую. «И ты когда-то в ужасе спросил…»
И ты когда-то в ужасе спросил О смысле, о бессмыслице, о Боге. Осенний день блаженно моросил, Кружились листья на большой дороге… Как листья, осыпаются года И кружатся в огне воспоминанья. И ночь ложится — нежно, как всегда, Сквозь сумрак негасимого сознанья. «Как будто на белой упавшей звезде…»
Как будто на белой упавшей звезде, Зелёная ёлка стоит на кресте. Весёлые свечи на ёлке горят, И звёзды цветные развешаны в ряд. Закрой же глаза и открой их потом — И станет зелёная ёлка крестом, Огромным крестом в мировой пустоте, И розы венком расцветут на кресте. «Как звёздные тени, ложатся…»
Как звёздные тени, ложатся Осенние листья в саду. И мне начинает казаться, Что сам я по звёздам иду. И звёзды горят под ногами, Как будто сквозь холод и зло Осеннее тихое пламя На скорбную землю сошло. «Как много прожито, как мало пережито…»
Как много прожито, как мало пережито… Жизнь тянется, как в церкви лития. И кажется, что вот уже раскрыты Державные врата небытия. И имена когда-то дорогие Мы повторяем, словно в полусне — Как будто снова в юности, в России, В несущей нас над пропастью ладье. «Как отвратительно стареть…»
Как отвратительно стареть Так невпопад, так неумело, И, сгорбившись, у печки греть Своё слабеющее тело. И всё же верить и любить, Как будто молодость всё длится, И ничего не позабыть, И ничему не научиться. 1956 «Как унизительно убоги…»
Как унизительно убоги Все наши склоки и дела, И смехотворны эти тоги Вершителей добра и зла. Но перед царственным закатом Смиренно голову склоним: Нет правых. Все мы виноваты, Все миром мазаны одним. «Какая нежность в утреннем тепле…»
Какая нежность в утреннем тепле, В ещё не поднимавшемся тумане. Как в голубой, чуть розоватой мгле Причудливы бесформенные зданья. А я твержу ненужные слова О смысле, о бессмыслице, о страхе, И кружится невольно голова, Под топором лежащая на плахе. Апрель 1949 «Каникулы, солнце, Савойя…»
Каникулы, солнце, Савойя… Шагаю, цветок теребя. Но что же мне делать с собою, Куда убежать от себя? Укрыться от собственной тени, Что вместе со мною пришла, Закрыла луга и селенья, На самое небо легла?! «Когда-нибудь — о, я уверен в этом!..»
Когда-нибудь — о, я уверен в этом! — В глухую ночь открою я окно И вдруг увижу: серебристым светом До горизонта всё освещено. Как будто в тишине природы спящей Нездешний занимается рассвет. И это будет не от звёзд сходящий, Но к звёздам поднимающийся свет. «Когда с годами выучимся мы…»
Когда с годами выучимся мы Стареть и ничему не удивляться, И знать, что от сумы и от тюрьмы Никто из нас не вправе отрекаться. Что все мы жалкие слепые бедняки, Развратники, растратчики и воры, Растратившие жизнь на пустяки, На ничего не стоящие споры, — Тогда, быть может, в ледяном поту, В отчаянье, не знающем названья, Сквозь эту глухоту и немоту Сверкнёт и нам последнее сиянье — Звезда, сорвавшаяся в пустоту. «Когда цветут парижские каштаны…»
Когда цветут парижские каштаны Над головой влюблённых и зевак, Мне кажется — блаженная нирвана Сошла на мир сквозь повседневный мрак. И царствует святое безразличье Над поясом научной мерзлоты. Какой восторг! Какое сверхвеличье! О, человек, когда б ты знал, КТО ты!
