Совсем не так, как летом

  Она стояла и терпеливо ждала, когда волк наконец придет и начнет ее есть. Она ждала, ждала, и стала уже замерзать, но волк сидел и смотрел на нее (только два раза вильнул хвостом). Бина, наконец, не сдержалась.

  — Волк! Когда ты будешь меня есть? Ну? Я ведь замерзла уже! Холодно ведь ужасно, ешь быстрее ведь! — Она вздохнула и помолчала. — Или ты сегодня уже поужинал? Что-то мне тоже есть так вдруг захотелось... Сейчас бы чашечку чая вкусного... И бутербродика хотя половинку бы... С сыром таким, там еще дырки, вкусные... Ну что такое! Что же я так вдруг проголодалась-то. Вот тоже еще наказание.

  Но волк вообще не стал ее есть. Он еще немножко посмотрел на нее — и убежал, растворился во мраке без следа. Чуть слышно прошелестел за ним снег, все стихло, и не осталось ни звука. Бина снова вздохнула, горько и тяжело.

  — Ну вот. Даже волк не стал меня есть.

  И ей стало вдруг так грустно, ужасно и одиноко, что она заплакала так, как не плакала еще, может быть, никогда. Она стояла, не чувствуя холода, не замечая ничего вокруг, и теплые слезы текли по щекам и скатывались на шарфик — она их не вытирала. Наконец, она снова устала плакать и стала просто вздыхать.

  — Может быть, он решил, что я еще успею исправиться? Перед смертью? — И она опять горько вздохнула. — Ладно... Хватит вздыхать. Зачем я такая дура? И что же мне делать?

  Она стояла у входа в лощинку, под разлапистым деревом, и ей снова хотелось плакать, а вокруг уже наступила студеная ночь.

  

  

  Бина стояла, вздыхала, всхлипывала, и начала замерзать. Когда стало уже очень холодно, вдруг произошло замечательное. Вверху, в черном невидимом небе, вдруг появилась Луна. Неслышно, совсем незаметно она подкралась из-за гор, возникла над льдистыми пиками и заглянула в ложбинку. Тяжела черная тишина, глухая и мрачная, растворилась, рассыпалась в яркой прозрачности лунных лучей. Все вокруг вывернулась наизнанку, и светлые чистые легкие Горы сияли в Луне, а за ними висело небо, черное и блестящее, и на нем вдруг рассыпалось столькущее множество звезд, что Бина подпрыгнула и, конечно, прижала к груди кулачки.

  Она стояла, разглядывая ночную ложбинку в прохладном ласковом свете Луны. Огромные звезды глазели сразу со всех сторон, внимательно и любопытно. Бина, которая минуту назад снова решила плакать, враз передумала. Звезды теперь приглядят, чтобы ничего не случилось, ничего такого плохого и неприятного, а Луна будет теперь светить до утра, и все будет такое волшебное и удивительное, такое невероятное, что просто ужас какой-то — пока не вернется Солнце.

  — Ой какая Луна! — прошептала Бина и прижала ладошки к щекам. — Какая ласковая и хорошая! Я такую Луну еще никогда не видела! Это она специально пришла, специально ко мне, чтобы мне не было тут темно и так жутко! Ой какая Луна! Мамочка. Эх, жалко мама не видит, и папа. У них ведь там тоже сейчас где-то Луна, но ведь совсем не такая, как здесь, у меня. У меня тут совсем не такая Луна. У меня здесь моя Луна.

  И Бина стояла, прикрыв щеки ладонями, и смотрела на Горы, которые плавали тихо в сияющей высоте, и ей стало спокойно и хорошо, и она даже немножко забыла про холод. Но холод все-таки грыз, и шубка совсем уже переставала греть.

  Бина немножко попрыгала и побегала, просто так, ни о чем не думая, чтобы погреться. Она побежала назад, к снежной стене, не добежала, развернулась, побежала назад — вот снова лощинка, куда Бину Дед Мороз не пустил — вот здесь сидел добрый, совсем не голодный волк — вот как раз здесь, и вот даже следы, и вот он куда убежал — какое все серебряное и волшебное — убежал вот туда, вон тоже следы — ой мамочка!!! Что это там за киски такие?!

  Впереди, Бине прямо навстречу бежали какие-то невероятные огромные лохматые кошки. Они были серо-серебряные, в крупную черную крапинку, и мягко сверкали в прохладных лунных лучах. Когда киски подбежали ближе, Бина увидела, что там была одна просто огромная киска, и две не очень большие, с пушистыми толстыми лапами, с длиннющим лохматым хвостом. Они были такие ужасно милые, такие невероятно, просто даже сказать нельзя ужас как замечательные, и вокруг от них стало так радостно и легко, что Бина, забыв обо всем, взметая льдистые искры снега, бросилась кискам навстречу.

  Киски набросились на нее, ужасно тяжелые, но такие мягкие и пушистые, такие необыкновенные, такие ужасные лапочки, и стали лизать Бину прямо в щеки и в нос. Большая кошка отошла в сторону, села под деревом и жмурилась теперь оттуда, приглядывая за тем, как Бину опрокинули в снег и продолжали облизывать теплыми шершавыми языками. Бина смеялась и отбивалась, но киски не отступались, и так они кувыркались и кувыркались, и Бина даже запыхалась, и ей стало жарко, и шубку пришлось чуть-чуть расстегнуть.

  — Ой мамочка! — Она, наконец, села и отдышалась. — Как я устала! А это, наверно, ваша мамуля! И вы, наверно, ко мне специально пришли, правда? А то мне тут скучно и одиноко, так просто ужасно, что я даже плакала. Вы тут побудьте со мной до утра, ладно? Утром меня должны уже будут найти и забрать. Ой какие кисуленьки! — Она снова бросилась обниматься и целоваться. — Я даже не знала, что такие вообще бывают!

  Котята не отставали. Они носились вокруг пушистыми сверкающими колобками, и напрыгивали на Бину, и лупили ее хвостами, в общем, не давали покоя. Бина вскочила, и они стали носиться все вместе. Они играли во всякие игры, но больше всего в догонялки — и скоро истоптали весь снег и усыпали снежной пудрой все кусты у подножия склонов. Они бегали, и играли, и веселились, и визжали, и фыркали, и было так здорово — а Луна потихоньку пробиралась себе по небу, и уже собиралась повиснуть над кряжем с другой стороны ложбинки.

  Бина с котятами потихоньку устали и, наконец, устроились у сонного камня неподалеку от дерева, откуда за ними приглядывала мама-кошка. Бина устроилась между котятами, и ей было тепло и уютно, и радостно, и легко, и вовсе не грустно, и тем более не тоскливо — скоро вернется Солнце, и утром сюда придут мама и папа и здесь Бину найдут. Бина сидела с котятами под бездонным сверкающим небом, смотрела на звезды, и как улетают в небо клубки от дыхания и растворяются там. Было здорово, не холодно и спокойно, и Бина решила, что нужно немножко поспать (завтра днем ведь поспать будет негде, а в машине спать совершенно нельзя, ведь проспишь столько вокруг замечательного и интересного, что страшно подумать).

  — Какие вы замечательные кисульки! — сказала радостно Бина, поглаживая пушистые уши. — Какие у вас славные теплые мягкие уютные шубки! А у меня тоже шубка, вот, смотрите какая хорошая! Она мне так просто ужасно как нравится, она у меня такая любимая! Она тепленькая, и мягонькая, и легонькая, и такая живая, что в ней так хорошо, уютно и мягко, что просто даже сказать как не знаю! — Она гладила усатые морды и лохматые уши. — Жалко, конечно, пришлось, наверно, какого-нибудь зверька погубить. Но ведь это же не просто вдруг так, пойти и убить какого-нибудь. Это для шубки, и чтобы ее носить, по-настоящему, чтобы зимой в горах не замерзнуть. А потом, когда и у меня будет дочка... Ведь будет когда-нибудь, я не знаю?.. Она будет тоже носить эту шубку. И у нее будет тоже дочка, и она тоже будет носить эту шубку. Это же такая славная шубка! — И Бина погладила шубку. — А у той дочки тоже будет еще одна дочка, и тоже будет носить эту шубку. И мы ее все будем носить аккуратненько, и шубка еще не скоро закончится... И не надо будет зверьков лишний раз убивать.

  И Бина решила что все-таки нужно поспать, и глаза уже стали слипаться, как она вдруг снова увидела того самого волка. Но теперь он сидел чуть поодаль, вверху, на пригорке-мизинце, который торчал из подошвы горы. Волк сидел, жмурился в лунном свете, и поглядывал умиротворенно на то как Бина с котятами отдыхают, а рядом под деревом сидела большущая мама-кошка и тоже поглядывала на них, повернув мудрую усатую морду. Потом она подбежала, и улеглась с ними, и Бина уткнулась в мягкий прохладный бок, такой ласковый и домашний, такой замечательный, а рядом приютились котята, и стали тихо урчать и посапывать, тихо-тихо, ухом почти не слышно. И Бина сама не заметила, как вдруг уснула — так сладко, спокойно и чисто, как, кажется, не засыпала еще никогда в жизни.

  Сколько она проспала, Бина не знала. Проснулась она оттого что кошки снова лизали ее в нос и щеки.

  — Ой мамочка!..

  Бина вскочила. Луны больше не было: она укатилась за Солнцем, за Горы, и в небе теперь остывали только последние звезды. Тонкий синевато-сиреневый сумрак осторожно окутал ложбинку и закрался в самые укромные уголки. Звонкая прозрачная тишина тихонько потрескивала и шуршала. Небо шелестело чуть слышно, Горы позвякивали, и тихие льдинки звуков сыпались вниз, в студеную ясность.

  Бина принялась растирать рукавичками нос, который замерз и так вдруг окоченел, что его как будто и не было. Было так холодно, что было тяжело дышать — воздух ледяной пудрой застывал в груди, застревал там, так, что обратно почти не выдохнешь. Цепкий холод снова пробрался под шубку, пальцы в теплых сапожках вдруг куда-то исчезли, и Бина не понимала куда они делись — только что были на месте, и вдруг на тебе, куда-то исчезли, как не было.

  Котята снова стали бросаться на Бину, и пихать толстыми лапами, лизать шершавыми языками и лупить хвостищами. И они снова бегали, и носились, и кувыркались, и играли в хвостатые догонялки. И Бина так набегалась, так насмеялась, так навеселилась, что сил просто не осталось уже никаких, и она рухнула рядом с большой мамой-кошкой, и уткнулась щекой в мягкий бок, и еще долго не могла отдышаться. Она полежала так совсем немножко, успела заметить, что волк куда-то ушел и его больше не было, и что котята снова облепили ее с двух сторон прохладной пушистой подушкой, и успела подумать, что ей почему-то, странное дело, совсем не хочется есть — и снова уснула, как провалилась в сказку.

  

  

  Кто-то пушистый, потом шершавый и влажный, совался в нос и щекотался усищами. Бина проснулась, вскочила и стала хлопать глазами. В небе было уже совершенно светло, и звезды уже закончились, а Луна спряталась и подавно. Ложбинка парила в синей прозрачной дреме. Холодно было так, что Бина даже слегка испугалась — разве вообще может быть так страшно холодно? Вот это да!

  — Ничего себе, мои кисочки! — Она попыталась схватить котят в охапку, но они стали отбиваться и выпали. — Ух ты, как холодно! Градусов, наверно, двести! А может быть, даже три тысячи! А может быть, восемьсот! Я даже не знала, что в мире бывает так холодно! Как же вы тут живете зимой? Наверно, у вас теплая норка! А можно к вам в гости, хотя бы глазком? Вот интересно, как у вас в норке!

  На этот раз им поиграть не дали. Вдалеке, не в той стороне где вчера случился страшный обвал, а наоборот в другой, возникло движение. Там появились точки и побежали сюда. Точки бежали, бежали, Бина с котятами наблюдали, как точки растут и превращаются просто в людей. Огромная мама-кошка отошла под дерево в сторону и, чуть насторожившись, тоже стала следить как люди бежали и размахивали руками. Бина смотрела, смотрела, смотрела — и вдруг оказалось, что там впереди бежит мама, а за ней бежит папа, а за ним поспевают соседи (из соседнего домика, Бина у них угощалась орехами, вчера еще утром, и позавчера).

  — Мамочка! — взвизгнула Бина. — Папочка! Смотрите! Смотрите, какие котики!!!

  И Бина схватила котят в охапку и побежала, но они все-таки не уместились и по дороге выпали. Бина засуетилась, пытаясь их подобрать, и подобрала первого, и стала подбирать второго, но пока подбирала второго, первый выпал опять, и она снова попыталась подобрать первого, и тогда выпал второй. И пока она так возилась, пытаясь все-таки подобрать упрямых котят, мама наконец подбежала, и присела рядом, и прижалась холодной щекой, и прошептала сквозь слезы:

  — Биночка... Ну куда же ты от нас убежала... Ну зачем... Ну что же такое...

  — Мамочка, — зашептала Бина в ответ и спряталась в пушистых котятах. — А я и сама не знаю... Я шла, шла, шла... Совсем ведь недалеко ушла, только за угол, и все, только за угол ведь. Шла, шла и шла, и вдруг оно там сзади как хлопнет! Как бахнется! И все... Смотрю — потерялась.

  Тут подбежал папа и тоже опустился рядом, и тоже прижался холодной щекой, и тоже стал спрашивать:

  — Сабина!.. Моя непослушная девочка!.. Ну как же ты? Мы думали все, замерзла... Ночью, горы, зима...

  — Ой папочка, а нам тут было так весело! — Бина расплакалась в серебристо-серые шубки, и котята стали слизывать слезы, и шершавые языки были такие щекотные, что у Бины даже схватило дыхание. — Нам было совсем не холодно... Сначала мы бегали, и играли, и так наигрались, что просто ужас какой-то! А потом мы так вкусно поспали, все вместе, а потом, ночью, когда Луна убежала, мы снова проснулись, и еще раз здорово поиграли. Потом еще раз поспали, тоже так вкусно-превкусно, что просто ужас какой-то, а потом вы и пришли! И мы совсем не замерзли, правда, ужасно проголодались, но это ведь так и правильно. А еще с нами был волк, вон там, он там сидел и присматривал, и кискина мама — вон смотри!!! Видишь, под деревом! Видишь, какие котики... — И Бина уткнулась котенку в ухо.

  — Это уже не котики. — Папа заулыбался. — Это барсики! Такое горные кошки, особенные и ужасно редкие.

  — А как вы нас тут нашли?! Кто вам сказал?!

  — Волк. — Мама улыбалась сквозь слезы. — Мы увидели, что в лог за тобой не пройти, быстро вернулись домой и стали все вместе думать, как нам тебя искать. Знаешь, эти места ужасно запутанные, и тут на все горы только две-три тропинки...

  — Вы наверно боялись, что мы тут замерзнем! Тут ведь было так холодно, что просто ужас какой-то!

  — Да, мы решили, что нужно вызывать вертолет. Ты бы услышала вертолет, и догадалась бы, что мы тебя ищем, и вышла бы на поляну, чтобы тебя заметили? Пока мы думали как и что, тут ведь телефон не работает, уже стемнело и показалась Луна. Нам уже стало страшно! Представляешь, на дворе уже ночь, ты где-то в горах, одна-одинешенька, и мы не знаем что делать! И тут вдруг залаяли все собаки, и даже завыли, и мы вышли на улицу, и увидели волка — он бегал туда-сюда, к забору, потом опять к лесу, потом снова к забору, и мы сразу сообразили, что он хочет что-то сказать.

  — Мы выскочили на улицу, и волк забежал в лес и стал нас там ждать и оглядываться. И мы побежали за ним. Он повел нас какой-то такой невероятной дорогой, что и сказать нельзя! Какими-то перелесками, ущельями, перевалами, и вывел как раз вот сюда!

  — Мамочка... А мы тут пока играли вот с котиками... Как жалко, что котиков нельзя даже в гости позвать... Их ведь могут обидеть, да, мамочка? Пусть они будут здесь, и даже хорошо, что ложбинку там завалило, никто не придет и их тут не тронет! Хотя ведь норка у них наверно не здесь, а где-нибудь дальше, в горах. Они ведь такие зимние и пушистые, что им тут, наверно, так здорово!..

  На прощание Бина расцеловалась с котиками, измочила их всех слезами (Может быть, мы когда-нибудь еще увидимся, а? Приходите к нам в гости, мы тут недалеко сейчас, ну пожалуйста, ну хотя бы глазком...), помахала маме-кошке, волку (он снова сидел тут неподалеку, на своем пригорке, и наблюдал чтобы все было чинно), вздохнула, оглядела ложбинку, Горы, чистое небо, еще раз вздохнула, наконец отвернулась, и они побежали домой.

  Когда они добежали до поворота, за которым ложбинка кончалась и превращалась в узкий опасный проход, Бина остановилась и обернулась. Солнце вот-вот должно было выбраться из-за пиков, и разлиться по льдистым уступам. Небо сияло, по-утреннему, тихонько. Сонные рощицы вдоль ручейка (он тоже дремал себе там, где-то под снегом) уже просыпались. Высоко над горой висела большая черная птица, веселой крапинкой на бархатной синеве. Белые зубья гор, дымчатые и воздушные, плыли над миром, и розовато-золотистые искры посверкивали вдалеке. Бина напоследок вдохнула сладкого жгучего горного холода, повернулась — и побежала домой.