Совсем не так, как летом

Север Гай Михайлович

Совсем не так, как летом

Рассказ: Детская, Фэнтези, Сказки

  В Долине теперь было совсем не так, как летом. Бина выскочила из машины и даже подпрыгнула от воодушевления, и прижала кулачки к груди, и замерла, боясь даже чуть-чуть шевельнуться. Пока папа с мамой вытаскивали из багажника лыжи и рюкзаки, Бина стояла на обочине, под которой простирался пологий склон и, завороженная, разглядывала сверкающую снежную необыкновенность.

  — Ой мамочка! — зашептала Бина. — Ой папочка! Как красиво! Как здорово!

  Был полдень. Долина убегала на юг между зубастыми горными кряжами. Снег по склонам гор разбрасывал веселые искры. Небо было синее и глубокое, но не какое-то там холодное и неприветливое, а прохладное и шершаво-матовое, сочное, необыкновенное. Солнце разливалось сияющим морем по снежным склонам зубастых гор. Горы стояли, спокойные и приветливые, и ослепляли светом тихого зимнего солнца. Воздух был хлестко-холодный, дышалось им так чисто и радостно, так глубоко и спокойно, что хотелось визжать и прыгать от счастья. Бина стояла, прижав кулачки к груди, и даже зажмурилась.

  — Видишь, какую погоду нам приберег Дед Мороз, — сказал папа, присаживаясь рядом на корточки и укладывая на снег маленькие бинины лыжи. — Зимой здесь обычно хмуро и пасмурно, и ветер, а эта неделя видишь какая выдалась ясная и спокойная!

  — И холоднючая! — воскликнула Бина и еще раз радостно прыгнула. — Ух ты, как у меня нос уже щиплется!

  — Еще как холоднючая. — Мама присела с другой стороны. — Поэтому не забывай, что сейчас зима, и что вести себя нужно совсем по-другому, по-зимнему.

  — Зима это зима, — улыбнулся папа, помогая Бине надевать лыжи.

  — Конечно, конечно! — Бина засияла глазами еще ярче и радостней, чем снежные горы и солнце. — Я ведь еще как понимаю! Зимой без шубки на улице можно замерзнуть насмерть! И умереть! Особенно здесь, в горах! Здесь все такое прозрачное и поднебесное! Ночью тут, наверно, вообще ужас как холодно! Тут, наверно, все замерзает до самых звезд! Интересно, а как же звери тут ночью живут? Наверно, у них все-таки тепло ночью в норках!

  — Конечно тепло. — Папа поднялся и стал закрывать машину. — Они ведь здесь живут, и живут очень давно. Они знают, как и что нужно правильно делать, и как себя нужно вести, чтобы не мешать горам правильно проводить зиму.

  — Они ведь никогда не делают ничего глупого и неправильного. — Мама проверила, хорошо ли сидит бинина шапочка. — И с ними никогда плохого ничего не случается.

  — Есть одна очень важная вещь. — Папа стал надевать свои лыжи. — А в горах это особенно важно, и очень особенно — в зимних. Нужно любить каждый камешек, каждую горку, каждую гору, каждую речку, ручеек, озеро, дерево, впадину и ущелье. Нужно с ними дружить, и вместе с ними радоваться, как все вокруг здорово и красиво.

  — Как все вокруг замечательно! — И Бина снова подпрыгнула от радостного восторга, и еще раз глубоко вдохнула волшебного воздуха. — Ну да, ну да, я ведь все это ужас как хорошо понимаю! Деду Морозу ведь не понравится, если мы вдруг придем и станем толкаться тут где попало! Будем тут кричать и беситься без дела. Он тут старается, старается, все устраивает так здорово, чтобы мы приходили в гости и радовались! А мы вдруг приходим и начинаем тут кувыркаться! А у него ведь все тут по правилам!

  — Еще как все по правилам. — Мама надела лыжи, и они стояли все вместе над склоном, готовые к осторожному спуску. — Мы сейчас очень аккуратно спустимся, и потом спокойненько доберемся во-он до тех склонов. — Мама протянула лыжную палку.

  — Ой мамочка! — Бина зажмурилась. — Это ведь ужас как далеко просто! Мы ведь летом туда целых полдня шли! А сейчас ведь зима!

  — А сейчас будет даже быстрее, — сказал папа. — Сейчас речки замерзли, и мы перейдем через них прямо по льду. Так что добираться нам будет быстрее.

  — Ух ты, как здорово, папочка! А вдруг лед треснет, и мы провалимся в воду! Она ведь сейчас ужас какая холодная!

  — Не бойся, мы не провалимся! — Папа улыбнулся, присел, прижал Бину к себе. — Мы ведь с горами дружим. Мы пойдем аккуратно, и вместе с ними будем смотреть и радоваться, как тут все здорово и красиво.

  — Да! Тут все так просто ужас как замечательно!

  — Конечно! Горы — они старше нас, сильней и мудрей. И они очень добрые, как вся наша планета, и им только радостно оттого, что нам тут так здорово нравится. Они ведь тут для этого и устроены, чтобы нам нравиться. И они с нами дружат, тоже. Поэтому если вдруг возникнет какая-нибудь опасность, они обязательно нам подскажут и, может быть, даже не пустят туда где опасно.

  — Да, папочка!

  — Нужно только видеть и слышать, что они говорят. — Мама тоже присела рядом, и тоже прижалась к Бине. — Они ведь всегда хотят показать нам столько красивого и интересного!

  — Конечно, конечно, я знаю! — воскликнула Бина, выдохнув мягкий клубок, который неспешно растаял в сверкающем морозном воздухе. — Летом тут было тоже так здорово, что просто ужас как здорово!

  — А сейчас!

  — Ух ты, как тут сейчас! — И Бина подпрыгнула еще раз, и хлопнула несколько раз ладошками в рукавичках. — Как тут тоже сейчас интересно! И весной, наверно, тут тоже так здорово! А осенью тут здорово, наверно, вообще! Как все здорово и замечательно!

  — Нам пора! — Папа улыбнулся и взялся за палки. — Сейчас мы спустимся, спокойно и осторожно, вот по краю этих камней. Потом пойдем той ложбинкой, вон до тех зарослей. Смотри, какие они сейчас белые и пушистые! Там должна быть речка, которая сейчас вся замерзла, и мы ее перейдем. А на том берегу будет видно, что и как дальше.

  Папа с мамой надели свои рюкзаки и приготовились к спуску. Бина, наконец, оторвалась от блистающей бело-синей картины и взялась за свои палочки. Папа пошел впереди. Бина, в восторге и с замирающим сердцем, двинулась вслед — за ней мама.

  

  

  Вокруг было просто невероятно. Миллионы искристых зайчиков прыгали по сугробам. Звонкий хрустальный воздух сиял солнечным золотом. Солнце плыло в шелковой дымке над блестящими пиками. Лыжи неслышно скользили по снегу, который стелился ласково и спокойно. Близился полдень, и все погрузилось в какой-то солнечный сон — небо, синющее, мягко-матовое, горы в пушистом сверкающем одеяле, рощицы вдоль реки — она дремала теперь где-то под снегом. Волшебная солнечная тишина расстелилась до самого горизонта, устроилась аккуратно в Долине между заснеженными горами, и только чуть слышно шептались сугробы, и еще иногда шуршал ветер, сообщая какие-то интересные новости из-за гор.

  Они спустились в Долину и бежали теперь понизу, рассекая слепящее море солнца. По сторонам потихоньку карабкались пологие склоны — чуть дальше они прыгали вверх, в самое небо, там превращались в ледяные скалы и разбрасывали сверху на мир уютные зайчики. Зайчики катились по снегу, подскакивали на сонных камнях, ссыпались с уступов, спрыгивали с гор в Долину и бегали по деревьям, по заснеженным пушистым веткам. Иногда сразу несколько зайчиков встречались на какой-нибудь одной ветке, и тогда ветка вздрагивала и роняла пушистый клубок — он падал мягко и медленно в синем сияющем воздухе и тихонько сверкал снежинками.

  Небо отражалось мягкой голубоватой прохладой на бледно-золотой сонности Гор и Долины. Бина заглядывалась по сторонам и иногда даже сбивалась с лыжни (тогда мама мягко подталкивала ее в нужную сторону). Наконец они спустились в то место, где летом им пришлось поворачивать и искать как переправиться через глубокую прозрачную реку. Тогда они долго шли вдоль потока, пока не нашли все-таки перекат, где вода, весело булькая, разбегалась между камнями, и там они переправились. (Вымокли, правда, в брызгах насквозь, а папа вообще поскользнулся и угодил в воду по пояс, но это было просто ужас как здорово и интересно.)

  А сейчас — сейчас Бина даже слова сначала не могла вымолвить! Речки, быстрой, холодной, глубокой, прозрачной (нет, все-таки чуть-чуть мутноватой, как и должна быть вода, только что стаявшая с ледников) — речки не было! Теперь здесь было ровное пушистое место: снег, золотисто-голубые искорки, тонкие пальчики кустиков из-под пухлого одеяла, ловкие птичьи лапки-следы на тонкой корочке наста. И свежий, почти какой-то хрустящий холодный карамельный запах — дышать и не надышаться.

  — Ой мамочка! Ой папочка! — Бина прижала к груди кулачки с лыжными палками (подпрыгнуть не получилось, потому что с лыжами неудобно). — А где речка?! Куда дели речку ведь? Она ведь куда-то делась ведь! Здесь же летом речка была!

  — Никуда, никуда, — заулыбался папа. — Речка замерзла. То есть, она не замерзла сама, а просто покрылась льдом. На лед, смотри, выпало сколько снега, и там внизу речка течет себе, как текла, и там ей тепло и уютно.

  — Видишь как здорово все устроено! — Мама присела рядом. — Холодный снег укрыл речку, чтобы зимой она не замерзла, когда воздух такой ледяной, что даже горы дремлют почти целый день.

  — Да, мамочка! — Бина тоже присела на корточки и потрогала ласковый снег. — И речка теперь тоже немножко спит! Как здорово.

  И они перешли через речку, и побежали дальше, и вот наступил полдень, и они очутились наконец у пригорка, куда и хотели попасть. Они сняли лыжи, устроились у большущего камня, который с одной стороны весь скрылся под снегом, а с другой стороны, с солнечной, оброс зеленовато-оранжевым мхом. Бина сняла рукавички и потрогала теплый шершавый бок камня.

  — Мамочка! Папочка! Это же наш самый камень! Какой он тут мягонький! Летом он был совсем не такой мягонький. А давайте тут будем обедать! Отсюда все так здорово видно!

  Они уселись, прислонившись спиной к уютному камню, и принялись за обед. Бина совсем не проголодалась, и решила только немножко перекусить. И она сидела у камня, и отхлебывала из кружечки ароматный чай с травами, и жевала не торопясь бутерброд с сыром, вкусный здесь просто ужасно, когда вокруг все так снежно и холодно, и разглядывала блистающий зимний мир, и все было так красиво, так здорово, так замечательно, что просто ужас какой-то.

  Солнце уже направилось вниз, к закату. Ветер совсем перестал. Горы тихонько и сонно покачивались в высоте, и в Долину сыпался сверху мягкий хрустальный шелест. Впереди, далеко-далеко, у Гор распластались слоистые дымки: лучи невысокого Солнца отражались там и рассеивались вокруг задумчивых горных пиков. И было по-прежнему тихо, и даже птицы перестали покрикивать в звонком морозном воздухе, и даже зайчики затаились на кончиках веток, и больше не рассыпа́ли своих невидимых льдинок-звуков.

  Когда они пообедали, папа собрался наверх, на вершину пригорка, чтобы сделать оттуда замечательную фотографию зимней Долины (эту фотографию он задумал давно, еще летом, она ему нужна для работы). Папа с мамой оставили лыжи и рюкзаки у камня, а сами собрались наверх.

  — Биночка! — Мама присела на корточки, поцеловать Бину в щеку (и проверить, хорошо ли сидит бинина шапочка). — Мы с папой сейчас поднимемся вон на ту гору, а ты пока погуляй здесь! Я пойду с папой, потому что сейчас зима, и там может быть трудно пробраться без помощи, а у папы руки ведь заняты. А ты погуляй здесь, но только не уходи далеко, и не заходи никуда, а так чтобы мы сверху тебя всегда видели!

  — Мамочка! А я тоже хочу с вами наверх! Ведь оттуда все так наверно здорово видно, и долина будет наверно уже другая! Папочка, и я тоже хочу наверх! А можно я с вами пойду?

  — Наверно, пока не надо. — Папа тоже присел. — Если бы мы пошли наверх просто так, тогда можно, а сейчас правда, руки у нас будут заняты. А сама ты пока еще не очень хорошо лазишь по зимним склонам. Поэтому погуляй пока здесь, только не уходи далеко, а мы сейчас сходим наверх, потом спустимся, и все потихоньку пойдем обратно.

  — Ладно, папочка! Ладно, мамочка! Ладно, я тут подожду, погуляю, но вы только там поскорей, ладно? Я, конечно, уже большая девочка, и мне тоже будет интересно одной погулять, но вы там все равно поскорей, ладно? А то вдруг я тут что-нибудь увижу такое просто ужас как интересное, мне ведь захочется посмотреть! Или еще что-нибудь.

  — Конечно, конечно! — Мама поцеловала Бину в другую щеку и поднялась. — Только не уходи далеко, чтобы мы тебя видели. Это все-таки горы, все-таки сейчас зима. Будь умницей!

  — Я обязательно буду умницей! Просто ужас какой умницей, мамочка! Ну а если я вдруг куда-нибудь заблужусь, то ведь сейчас зима, и вы пойдете за мной по следам, и я там найдусь!

  — Конечно, конечно! Но все равно, все равно! Ладно, Биночка, мы пошли!

  И тогда мама с папой стали осторожно подниматься по снежному склону под самое синее небо. И они останавливались, и махали Бине руками, и Бина радостно прыгала и махала в ответ. Наконец они стали совсем маленькими, и их даже стало трудно найти на ослепительной белизне, но вот они добрались до вершины пригорка, и папа начал делать нужную фотографию.

  — Ладно, — сказал Бина и отвернулась пока от пригорка. — Пусть они там пока делают фотографию. Я им там пока не буду мешать. Я пока погуляю! Совсем немножко, просто ужас как интересно, ведь тут сейчас все совсем-совсем по-другому, совсем не так, как летом!

  И она немножко отбежала от камня, стараясь ступать как можно более аккуратно (если она вдруг заблудится, или вдруг потеряется, то по этим следам ее запросто можно будет найти). Она чуть-чуть погуляла на север, потом чуть-чуть погуляла на юг (больше гулять было некуда, потому что с одной стороны была речка под снегом, а с другой начинались горы, и там особенно не разгуляешься, особенно когда папа сказал, что ей по зимним горам лазать одной пока еще рано).

  Папа с мамой пока еще не спускались, и Бина снова чуть-чуть погуляла на север, потом снова побежала гулять на юг. (Сколько времени-то уже прошло! Час наверно, а может быть два, а может быть три, или даже четыре! Какую там уже фотографию можно сделать огромную.) Она шла вдоль укутанной снегом речки и с радостным восторгом узнавала вокруг деревья, камни и склоны, которые видела летом.

  — Ух ты, как здорово! Вот интересно! Какой камень вдруг стал пушистый! А деревце какое вдруг стало уютное! А ручеек... Где-то тут ручеек должен быть! Ага, вот он! Вот он, миленький! Какой стал совсем непонятный! И даже куда-то вдруг делся! — Она присела на корточки, поворошила снег в том месте, где должен был быть ручеек (летом, во всяком случае, был обязательно), поднялась, в который раз огляделась. — Ух ты! Какая тут хорошенькая ложбинка! Какая она уютная! Надо в нее сходить.

  Тут Бина остановилась и подумала, что в ложбинку ходить, может быть, и не стоит. Наверно она и так уже далековато зашла. Она оглянулась и оглядела аккуратную цепочку следов. Потом посмотрела на небо: ни облачка, глубокая синева, пронзительная и спокойная, какая всегда бывает, когда очень холодно. Потом снова посмотрела на цепочку следов.

  — Снега пойти не должно, вроде бы как. — Она снова посмотрела на небо. — Следы никуда не денутся. Так что можно немножко и заблудиться. Я уже большая и почти совсем уже взрослая девочка. Я знаю, что в горах нужно быть спокойно и аккуратно. И папа ведь говорил, и всегда говорил. Что если дружить с горами, их уважать, то они только рады, что мы пришли в гости. Так что я, наверно, пойду немножко погуляю, в ложбинку. Она такая уютная! Какая-то немножко волшебная даже! Такая какая-то вся таинственная... Там ведь так просто ужас как замечательно! Наверно. А они там пускай пока делают нужную фотографию.

  И Бина свернула в ложбинку и, не забывая старательно оставлять следы, побежала вперед, вдоль бархатно-снежной полоски, под которой дремал ручеек. Она бежала, бежала, бежала по извилистой тропке (летом здесь обязательно должна была быть тропинка, обязательно, это точно!) — и вдруг остановилась, замерев от пронзительного восторга, и даже забыла подпрыгнуть и прижать кулачки к груди.

  Солнце, которое уже касалось кончиков гор, рассы́палось в снежных черточках-ветках. Зайчики — их было просто невообразимо сколько, просто немыслимо! — покрыли ложбинку всю целиком, сверху донизу. Горы над волшебной ложбинкой были такие ласковые и добрые, а зайчики на горах были такие мягкие и пушистые, а воздух так обволакивал, вливался в грудь так ароматно и сладко — что Бине захотелось просто подпрыгнуть и полететь. Она, как заколдованная, двинулась дальше, забыв обо всем (даже о том, чтобы правильно оставлять следы), и не думая ни о чем, а только о том чтобы зайчики не рассы́пались, а еще хоть чуть-чуть покачались, и чтобы Солнце еще хоть чуть-чуть задержалось над снежными пиками, и чтобы сладостный воздух вдруг не иссяк (ведь без него все будет совсем не так, это ведь такой очень особенный воздух).

  И так она шла в прозрачной пронзительной тишине, шла, шла — и вдруг что-то случилось.

  Зайчики вдруг осыпались, небо стало плотным и вязким. Солнце, которое несколько последних минут держалось над пиками, вдруг как-то сразу свалилось за горы, и стало темно и тревожно. Воздух стал неспокойным, холодным, нерадостным. Волшебный золотой замок растворился в настороженной тени. Где-то далеко позади, за спиной, что-то ухнуло, тяжело и протяжно, ветки вздрогнули, и наземь посыпались хлопья тусклого снега.

  Бина вздрогнула тоже, вместе с ветками, и обернулась. Как-то вдруг сразу так оказалось, что там, откуда она пришла и где только что было радостно, весело и прозрачно, стало теперь мрачно, тревожно и непонятно. Бина побежала обратно. Она бежала, бежала, бежала — добежала до поворота, забежала за огромную лапу, которую выставила гора поперек дороги, перепрыгнула через бревно, пробежала еще чуть-чуть — и остановилась как вкопанная.

  — Ой мамочка!!! — Она в ужасе прижала ладони к щекам. — Ой папочка!!! Что же мне делать!!!

  Впереди больше ничего не было. Ложбинку загородила стена холодного мрачного снега. Все деревья, все камни, кусты и бревна — все вокруг было засыпано свежей пудрой — она кружилась еще кое-где, в мрачных укромных углах, оседая и успокаиваясь. Бина стояла в безмолвном ужасе, не отнимая от лица ладошек, когда все наконец успокоилось, и воцарилась тяжелая тревожная тишина. Не было слышно ни звука, ни шороха, и даже деревья перестали шептаться.

  — Ой! Ну что же это такое!.. — прошептала, наконец, Бина. — Ну что же это за ужас такой! Ну почему же вдруг так!.. Ну я же ничего такого плохого не сделала... Ну да, ну да... — Тут Бина всхлипнула. — Я, правда, иногда вредничаю... Иногда папу не слушаюсь... Редко, ужасно редко, но ведь не слушаюсь иногда... И вредничаю... Иногда... — Бина опустилась на колени и заплакала, разглядывая сквозь слезы снежную стену. — Мамочка... Папочка... Как же я теперь найдусь... Ведь эта куча съела следы, все следы съела! И как через нее перебраться?! Как же я теперь через этот снег-то переберусь? Ведь это такая ужасно огромная куча снега, до неба!!! Мамочка! Папочка! Ну что же это такое?! Ну я ведь не такая уж и плохая девочка... Ну да, вредничаю иногда, но я ведь хорошая, в общем...

  И Бина сидела, и плакала, и вытирала слезы мокрыми рукавичками, а вокруг становилось темнее, угрюмее и страшнее, и нос уже начинал щипать не на шутку, и воздух выстывал все больше, и ужасная мертвая тишина поглотила ложбинку и горы.

  Бина устала плакать, и сидела теперь просто вздыхая. Наконец сидеть стало очень холодно, и даже теплая шубка перестала греть. Бина поднялась и попрыгала, чтобы согреться. Она прыгала, прыгала, прыгала, и пока прыгала, придумала.

  — Вот что. Папа говорил, что когда теряешься, лучше быть на одном месте. Тогда тебя легче найти. А меня искать, наверно, все-таки будут. Должны вроде бы как. Я, конечно, вредная девочка, и не очень, наверно, послушная... Но меня, наверно, пока рано еще выкидывать... Я ведь еще не очень взрослая, и может быть, еще успею исправиться. — Бина горько вздохнула. — Ладно... А пока нужно что-нибудь делать! Но папа еще говорил, что если сидеть на месте, то замерзнешь почти обязательно. И значит, я сделаю вот как. Я буду бегать, туда-сюда. Сейчас я сбегаю туда, где было Солнце и воздух, а потом снова сбегаю сюда. Потом опять сбегаю туда, потом снова сюда. Во-первых, я тут натопчу следов, и меня можно будет найти. А если их снова завалит, то я их еще натопчу, много. Потом, я ведь здесь тоже буду бывать, и очень часто, почти все время. Потом, если я буду бегать, я не замерзну. Или не очень замерзну. Или не сразу... — Бина вздохнула, шмыгнула носом. — И потом, может быть, я, может быть, там что-то увижу, найду, может быть, или придумаю. Папа говорил, что лучше быть на одном месте, но это он говорил вообще. Это не значит ведь что нужно сесть и сидеть этим, как его, сиднем! Вот ведь тоже слово дурацкое... Все, побежала!

  И Бина побежала назад, туда где было Солнце и сладкий волшебный воздух.

  

  

  Там где еще только что было Солнце, теперь было темно и мрачно. Солнце-то само еще не зашло, и плыло себе в небе, задумчиво и спокойно (Бина представила, как Солнце тихонько скользит по небу в вечернюю сторону) — но это было там, за горами, и отсюда уже не видно. А здесь уже было мрачно и холодно, очень холодно. Бина добежала дотуда где все это и случилось, остановилась, и сразу начала мерзнуть. Теплая шубка пока еще грела, но уже как-то не так, как нужно. И воздух так быстро стал вдруг колючим и острым, что стало трудно и неудобно дышать — так быстро, что просто ужас какой-то! Разве так может быть? А видишь, бывает.

  Бина постояла, попрыгала, растирая нос и щеки холодными рукавичками. И пальцы уже начали подмерзать, и нос уже схватывало не на шутку. Холод выкрадывался из укромных лощинок и расползался.

  — Надо все-таки посмотреть, что там дальше, — решилась, наконец, Бина. — Я далеко не пойду, нет, я только чуть-чуть. А то вот ушла уже далеко, и хватит, все, больше не буду. Но посмотреть нужно, вдруг там что-нибудь и найдется, полезное, и пригодится. Или просто вдруг интересно. Что-нибудь.

  Она побежала вперед и вдруг выбежала к лощинке — крохотная долинка вилась между отрогами и растворялась в фиолетово-сером мраке. И хотя вокруг было мрачно, тревожно, тоскливо — лощинка неожиданно показалась очень приветливой и уютной. В ней было загадочно и волшебно — не так, как везде, а как-то уже по-другому, по-своему.

  — Ух ты, какая лощинка! Какая хорошенькая! — прошептала Бина, глотая слезы. — Вот было бы здорово, если бы я, дура такая, не потерялась! Как было бы весело и интересно...

  Она перебежала замерзший ручей и остановилась у входа в лощинку, под разлапистым деревом.

  — Нет, я все-таки туда и схожу! — решилась Бина. — Я немножко туда схожу, и немножко там посмотрю, и немножко там погуляю, полминуточки. Совсем немножко! За полминуточки я еще больше не потеряюсь. Честное слово.

  И она забежала в лощинку и, осторожно ступая по снегу, который здесь становился все глубже, стала красться в волшебный таинственный сумрак. Лощинка и вправду была какая-то просто совсем уже необыкновенная — даже деревья тут спали совсем не так, как там, сзади. Они стояли вдоль замерзшего ручейка, и с веток изредка падали лохматые хлопья тихого снега.

  — Ух ты, как здорово!.. Надо же, как бывает! Вот Дед Мороз молодец, надо же так замечательно все устроить! Эх, жалко, что я потерялась, и мама не видит, и папа... — Бина снова горько вздохнула.

  И она шла все дальше и дальше, и остановиться не могла никак, потому что в лощинке все было так зачарованно, так просто волшебно, что нужно было обязательно идти дальше, все это смотреть и впитывать. И Бина шла, и шла, и изо всех сил оглядывалась, чтобы все запомнить как следует. (Потому что ведь неизвестно когда она еще потеряется. Может быть не потеряется больше ни разу, а разве попадешь в такое волшебное место, если не потеряешься? Вот тоже кстати, взрослым этого не понять, наверно. Даже маме, и папе даже.)

  Но вдруг впереди, шагах в двадцати, произошло непонятное. Огромное дерево, которое стояло себе и стояло тут, наверное, лет триста (а может быть больше, огромное ведь, просто ужас какой-то), заскрипело и стало медленно падать вниз. Оно рухнуло прямо поперек тропки, загородило дорогу, и снежное облако долго еще перекатывалось в лиловом сумраке. Когда, наконец, встревоженный снег успокоился, Бина осторожно подбежала к дереву и осторожно его потрогала.

  — Ух ты! Вот это да! Вот это ничего себе!

  И призадумалась.

  — Мамочка... Дальше, значит, идти нельзя?.. Папа ведь говорил, что Горы обязательно скажут, если где-то вдруг будет опасно, и туда нельзя будет дальше идти. Ой мамочка! Там, наверно, опасно! — Бина в завороженном ужасе вглядывалась во мрак за упавшим деревом. — Интересно, а что там такое? Что же там может быть? Интересно, просто ужас какой-то...

  Она стояла, стояла, но холод снова стал забираться под шубку, и Бина решилась.

  — Дедушка Мороз, миленький! А можно, я только чуть-чуть посмотрю, только совсем чуть-чуть, и сразу домой! Я понимаю, понимаю, дальше идти нельзя, я же не дура. Правда, я потерялась, ну да, но все равно, все равно... Я ведь только чуть-чуть посмотрю! Я только одним глазком, и сразу назад...

  Она подбежала к дереву и перекарабкалась на другую, страшную сторону. Остановилась, замерла, вжав голову в плечи.

  — Ой мамочка... — Сделала три напуганных шага, остановилась, потом еще пару шагов. — Как страшно!.. Как интересно!.. И страшно... А интересно...

  Из глухого сумрака дохнуло вдруг ледяным холодом. Щеки и брови выстыли враз, и Бина схватилась за них холодными жесткими рукавичками. Она вдруг почувствовала как занемели пальцы, и кончики стали покалывать.

  — Ой мамочка! Пойду-ка я, наверно, назад! Что-то там, кажется, такое, что просто ужас какой-то...

  И она бегом вернулась к упавшему дереву, и перекарабкалась на свою сторону, и на прощание обернулась и посмотрела в ужасный холодный мрак, и побежала назад, ко входу в удивительную лощинку (пусть тут так страшно, и жутко, и холодно, и ужасно, но все равно, лощинка просто необыкновенная, просто какая-то замечательная).

  И Бина добежала до дерева — пушистые лапы-ветки дружелюбно торчали над тропкой и тихо качались в наступившей ночи — и выбежала на небольшой простор своей ложбинки. И вдруг остановилась, в ужасе, и взвизгнула, и подпрыгнула, и прижала ладошки к щекам.

  — Ой мамочка!!!

  Чуть в стороне, почти сливаясь с вечерним сумрачным снегом, сидел огромный, лохматый, ушастый, пушистый и вообще просто какой-то необыкновенный настоящий волк. На мудрой усатой морде неярко и спокойно светились глаза.

  — Мамочка... Это же волк!!! — Бина не знала, что ей и делать: бежать, плакать, кричать, или еще что-нибудь. — Настоящий! Ну что же это такое! Ну почему меня все хотят съесть, сегодня! Ну почему у меня сегодня все так по-дурацки! Ну что за дурацкий день... — Она все-таки не удержалась, заплакала. — Ну почему я такая вредная и непослушная... Мама и папа думали-думали, что я у них большая и умная... А я дура. Убежала, как девчонка какая-то. Ну и правильно. — Бина всхлипнула и вытерла нос. — Ну и правильно, что я потерялась. Так мне и надо. Буду знать. Дура. И пусть волк меня съест. И правильно. Надо слушаться взрослых. Жалко, конечно, жизнь как-то не получилась... Но теперь-то что, поздно реветь... Раньше надо было чесаться. Дура.