Город отравленных душ

Они оба самодовольно рассмеялись.

— Мне нужно идти, — сказал Бугров. — Время не ждет. Давай, командуй тут. Думаю, что тут всё нормально. Наши журналисты — бараны мирно пасутся и работают?

— Да Да! Новуцкий опять права качает. То ему не так, это ни так. Мол, премии его незаконно лишили. Сволочь такая, всё качает и качает права, — пожаловался Честнухин.

— Поссать на него с высокой колокольни. Закон — это мы. Будет ныть, сничтожим совсем. Мы тут руководство.

— Грозится статью написать о развале в компании.

— Скажи этой суке, придушим, если посмеет. Умно скажи, без свидетелей. А я пошел. Не дрейфь! За нами и за нас местное руководство стоит. Мы вольны делать всё, что пожелаем.

Бугров встал, вышел из-за стола, поднял руку, согнул несколько раз пальцы в кулак и захлопнул за собой дверь.

Сразу же раздался телефонный звонок. Спрашивали именно Бугрова.

— Он находится в администрации, — спокойно ответил Честнухин. — Появится не скоро. Готовит важные документы для Губернатора.

Честнухин любил поиграться словом «губернатор». Научился произносить его с придыханием, торжественно, почтительно, дружески, подобострастно и так далее. — миллион оттенков. Особенно торжественно произносил: «Губернатор мне поручил». Всё в этой фразе было и почтительное уважение к первому лицу в округе, и высота его ума, и высота собственного, если уж такой человек ему что-то поручает. Но главное — эта фраза показывала, насколько он близок к власти, к самым заоблачным ее вершинам.

Сидеть в кабинете, узком, мало освещенном, было нудно и тяжело. Работа в компании шла своим ходом. На радио и телевидении готовились передачи, в технических цехах они монтировались, выпускались в эфир. Не хватало кадров. Уходили журналисты, уходили технари. Перо им в задницу. Что-то болтали по радио, что-то крутили по телевидению. Какая разница. Народу всё равно, лишь чем-то был заполнен радио и телеэфир.

Опять технический контролер написал, что было несколько сбоев на радио и телевидении. Честнухин мечтал убрать этого контролера, настырную, вездесущую женщину, посадить на ее место своего человека и всё будет в норме. Не будет актов, следовательно, не будет и срывов в работе.

Прочитал акт, что утром по радио не дали Гимн российский, что запоздало с выходом в эфир телевидение.

«Чёрт с ним, с гимном, его и так каждый день слушают. Нет, надо написать, чтобы показать, как мы плохо работаем!» — возмущался про себя Честнухин.

Сняв трубку он позвонил в кабинет где находится контролер.

— Её нет, она на больничном. — ответили ему.

— Болеет и пишет акты! — бросив трубку, возмущенно проговорил Честнухин.

И тут его осенило: «скорее всего она вовсе не болеет, сачкует, прикрывается больничным».

Ему показалось, что настал момент рассчитаться с этой надоедливой женщиной. Поймать ее на месте.

Честнухин позвонил своему заместителю по техническим вопросам, еще одному работнику, который неизвестно чем в компании занимался, вызвал машину. Когда двое вызванных вошли в кабинет, Честнухин коротко, но ясно пояснил ситуацию.

— Ещё один акт, ты Червяков, как заместитель по техническим вопросам, должен быть наказан. Чтобы прекратить поток этих актов нужно принять крутые меры в отношении контролера.

— Но Любовь Михайловна на больничном, — пояснил Червяков.

Ему было чуть более тридцати, и он стремился удержаться в должности, которую совсем недавно получил. Для него, бывшего шофера, такое повышение — это стремительный взлет. Он старался во всём угодить Честнухину.

— Откуда известно, что она на самом деле болеет. Вот мы к ней сейчас неожиданно на квартиру нагрянем и выясним, так это или нет. Может она там водку с мужиками жрет. — Честнухин стиснул мелкие, крысиные зубы.

— Такого не может быть, — возразил Червяков. — Она порядочная.

— Заткнись! Все порядочные, когда мраком их жизнь покрыта, а когда мрак сорвешь, и всё попрет наружу. Если бы она акты не писала, у нас бы тоже замечаний не было.

— Но сбои были бы! — опять возразил Червяков.

— Ну и что, не зафиксированы, значит и нет их. Соображать нужно. От бумаги и зло исходит и польза. Премию хочешь получать? Вот и давай, крутись. Я когда в КПЗ работал, у меня один, тоже строптивый был. Я устроил ему тёмную и всё — шелковым стал, — выпучив глаза, заключил Честнухин.

— Так что, бить ее, что ли будем? — с шоферской прямолинейностью спросил Червяков, так и не поняв, что от него хотят.

— Да на хрена она нам нужна! — взъерепенился Честнухин. — Она и так скоро дуба врежет, но подтолкнуть ее к могиле поближе не грех. Она нам, сколько лет уже кровь портит?

— Не знаю, я первый год работаю.

— То-то! Я знаю, я тоже второй год тут работаю и всё это время она мне нервы портит. Акты в Москву шлет. Ладно, болтать меньше нужно, поехали.

Он вышел из-за стола и направился к двери.

— А я-то причем тут? — спросил рабочий (на предприятии никто не знал его фамилии, обращались по кличке Пошелтуда, которая прицепилась к нему из-за того, что он сам вечно говорил «Я пошел туда», не называя именно куда) и уставился на Честнухина.

— И ты, дармоед, заткнись. Весь день груши околачиваешь, так хоть сейчас полезное дело сделаешь.

Все трое вышли из здания, сели в «УАЗик». Выехали на главную улицу города. Честнухин назвал адрес шоферу.

Он был возбужден, как охотник, преследующий дичь. Мелкие, редкие зубы стиснуты, шея вытянута, глаза бегают из стороны в сторону. Он цепко просматривает улицу, вдруг тот человек, к которому они еду, окажется не дома, а на улице. Тогда операция сорвется.

Мимо проносились иномарки. С вожделенной завистью смотрел на них Честнухин. «Везёт людям, в таких машинах шикарных раскатывают, а тут!..» Он вздохнул, на лице его появился серый налет завести. Стиснув зубы, подумал про себя «Ничего, пройдет время, и я на собственной такой буду раскатывать».

Вот и улица Энергетиков, где жила Любовь Михайловна Кривошлыкова.

Машина въехала во двор, остановилась у одного из подъездов.

Честнухин выскочил из машины, поправил куртку, и, энергично махнув рукой спутникам, как это обычно делают оперативники, при захвате преступника, быстро побежал по лестнице вверх. Действительно, со стороны это походила на захват, кого-то, только не милицейскими силами, а гражданскими.

Остановившись у нужной двери, Честнухин прислушался. Кроме звуков включенного довольно громко радио, ничего не различил. «Всё слушает, всё слушает! — нервно подумал он. — Ты у меня дослушаешься! Землю будешь грызть! Я крутой в этих делах!»

Нажал на кнопку звонка. Тихо, там за дверью. Ещё раз нажал, более продолжительно и настойчиво. Какое-то шевеление. Усталые шаги по коридору. Щёлкнул замок, дверь открыла полная, высокая женщина с бледным, округлым лицом, в халате, накинутом на ночнушку (белый угол ночной рубашки выглядывал внизу) с клюшкой в руке.

— Мы к вам! — решительно сказал Честнухин, отодвинул рукой в сторону женщину и вошел в квартиру.

За ним последовали остальные.

Оторопевшая Любовь Михайловна не могла произнести и слово, так для нее всё было неожиданно. Она прошла вслед за тремя мужчинами, которые уже находились в самой большой, единственной комнате ее квартиры.

Хозяйке вдруг стало стыдно и за неубранную пастель, за лекарства, которые лежали на тумбочке, возле кровати, за беспорядок. Она ни кого не ждала. У нее постельный режим, естественно пастель не убрана, она отдыхала в ней.

— Как же вы так болеете, если ходите? — прокурорским тоном спросил Честнухин. — Я вынужден поставить вам прогул. А если вы уж болеете, тогда не пишите акты.

— А вы, по какому праву ворвались ко мне в квартиру? — спокойно и твердо спросила женщина.

Она стояла напротив Честнухина, опершись двумя руками на костыль, гневно смотря в глаза мужчине.

— С целью проверки общественностью липовой болезни. Вы не могли бы мне показать ваш больничный лист?

— А вы кто такой? — возмутилась женщина. Её слегка начало трясти.

— Руководитель предприятия, на котором вы, к стати, еще работаете. Уточняю, еще. — самодовольно ухмыляясь, ответил Честнухин.

— Я тридцать пять лет на этом предприятии работаю. Я не позволяла и ни кому не позволю, гнать техническую туфту в эфир. Вы зарплату получаете, так будьте добры делать дело, как положено.

— Мы и делаем, как положено, это вы туфту в своих актах гоните.

— Вон отсюда! — крикнула женщина. — Не позволю, чтобы меня в моей квартире оскорбляли.

Она вскинула костыль и хотела ударить им Честнухина, тот ловко увернулся и бросился к выходу, но второй удар костыля огрел его по спине.

— Я тут ни при чём, — взмолился Пошелтуда. — Ни каких претензий к вам не имею. Я пошел просто не туда.

Мужчины выскочили на лестничную площадку, так и не закрыв дверь, побежали по лестнице вниз. Затем сели в машину и укатили.

Любовь Михайловна тяжело опустилась на кровать. Сердце так стучало, что болью отзывалось в голове. Она протянула руку за лекарством, и потеряла сознание.

В эту минуту пенсионерка баба Аня, соседка Любови Михайловны по лестничной площадке, подходила к дому. Она видела, как трое мужчин, будто ошпаренные выскочили из подъезда, сели в машину и уехали.

«Наверное, что-то натворили, эти суматошные», — подумала она. И заторопилась к себе в квартиру.

Она-то и увидела распахнутую дверь квартиры Любовь Михайловны, увидела ее лежащей на кровати без сознания, и вызвала «скорую помощь».

Когда Честнухину сказали, что контролера Кривошлыкову положили в больницу, он, потирая руки, самому себе сказал вслух:

— Отменно сработано! Пару таких закидонов и она — в ауте, ногами вперед унесут. Всё равно, по-моему будет. — Глаза его по-волчьи зло заблестели.

13. На пути к Богу

После встречи с Ларисой, жизнь Ирины в корне изменилась. Она регулярно стала ходить в церковь, исправлять все требования в службе, старалась быть кроткой, отзывчивой и незаметной. На работу она, как и прежде, ходила в джинсах и простеньких, скромных кофточках. Такая одежда была удобна — ей приходилось подниматься по лесенке, чтобы протереть высоко на полках экспонаты, приседать, нагибаться и платье или юбка мешали бы работать. Дома она носила скромный, длинный байковый халат, в церковь ходила в темной, просторной юбке и кофте. Всё это ей пошила Лариса. Теперь они вместе с ней пели на клиросе Сама Ирина пела еще плохо, сбивалась, но на нее никто не сердился, наоборот все подбадривали. Какие милые и добрые служили в церкви женщины. Они все ее уважительно звали Иринушкой. Спокойная, праведная жизнь благотворно сказалась и на ее здоровье. Перестали ночами сниться кошмары, не покалывало в левом боку, где сердце («Господи прости, и не допусти более!»), уже не нервничала и не закатывала истерики по пустякам.

Она переродилась, она стала другим человеком. Даже на работе, в музее это заметили. Девчонки, теперь уже бывшие подруги, напарницы по веселым застольям, походам в кафе и рестораны, говорили ей:

— Ирина, ты классно похорошела. Свеженькая такая, просто смак, просто супер!

Ни «супер», ни «смак», и ни что другое. Всё это было далеко, в другой, казалось, вовсе не ею прожитой жизни. Она и не вспоминала ее, ту жизнь. Ни то, чтобы не хотела вспоминать, просто всё забыла, всё, будто выветрилось из нее, испарилось навсегда. Только разрасталась тоска по дочери и забота по ней. Чего раньше-то и не было. Как она там, как учится, как ведет себя! Она чаще стала писать ей письма, больше думать и молиться о ней.

Но прошлое, всё еще донимало ее. Эти телефонные ночные звонки подвыпивших бывших подруг из злачных мест, звонки тех, кто когда-то бывал у нее в доме. Они еще требовали от нее прежних поступков, старались вернуть ее в прежнюю жизнь. Она молилась за них, искренне и всей душой болела за их заблуждения, но ничего не говорила им. Не поймут, как не понимала она прежде. Придёт время, как оно пришло к ней, и они поймут, в каком сатанинском чаду проводят свою жизнь.

Она теперь много времени проводит вместе с Ларисой за чтением «Библии», разучиванием молитв, псалмов. Иногда просиживают допоздна и тогда Ирина остается у Ларисе ночевать. Они даже приобрели для этой цели раскладушку, а Ирина из дома принесла постельное бельё.

Как много они ночами говорили о Боге, жизни, понимании ее, о любви к родным, близким, обычным людям, с которыми встречаешься ежедневно.

Любить ближнего — одна из заповедей Иисуса. Какой глубокий смысл в этом! Любить того, кто с тобой живет рядом, кто с тобой работает рядом, кто с тобой переходит улицу, стоит в очереди в магазине, кто толкнул тебя невзначай в переполненном автобусе, кто не верит в Бога.

Ирина поздно пришла с работы. Готовится новая экспозиция, и пришлось работать в неурочное время. Приняла душ, съела яблоко (так устала, что не хотелось кушать), легла в постель, перед сном решила почитать книгу «Житие святых».

Раздался телефонный звонок. Ирина почему-то подумала, что, возможно, звонит Лариса. Они сегодня не успели поговорить с ней даже по телефону. Она подбежала к телефону и сняла трубку.

— Это я Кармаль. Не бросай трубка. Ирина, понымаеш я очен тебе люблю! Мне без тебэ нет жызны. Я это говору очен серозно. Ты мене знаешь. Я готов на всо. Мы можем стат официально мужем и женой. Мы можем остаться жит тут, еслы хочешь то можем ехать Турция. Ты меня слышишь.

— Слышу. — мягко и твердо ответила она. — Прости меня Кармаль. Не нужно мне ни чего говорить. Мне очень стыдно за прошлое и за поступки и за такую жизнь. Я сильно раскаиваюсь. Я буду отмаливать свои грехи…

— Зачем? Подожди, нет грех. Ест лубовь. Бог тоже лубов. Аллах любов, Иисус — любов. Один Бог есть общем свете. Я тоже верую, пусть мусульманин. Но Бога один.

Даже в трубку было слышно, что с Кармалем кто-то стоит рядом и пытается отнять у него телефонную трубку. Слышались трески, щелчки. Наконец, видимо, тот второй перехватил трубку. После нескольких секунд тишины прозвучало резко и повелительно:

— Ты, сучка! Забыла меня! Так я напомню о себе и проучу тебя как следует.

Она с содроганием и страхом узнала пьяный голос Честнухина. «Господи! Помоги мне перебороть силу этого сатаны!» — взмолилась она про себя и бросила телефонную трубку.

Буквально через минуту телефон вновь зазвонил, но Ирина уже не подходила к нему. Телефон всё звонил и звонил. Тогда она выдернула телефонную вилку из розетки.

В комнате опять стали тихо, но не покойно, как прежде, а тревожно. Она села на кровать, обхватила голову руками и заплакала. Потом, чтобы не разрыдаться громко, уткнулась лицом в подушку.

Спустя некоторое время, Ирина подключила телефон, позвонила Ларисе и обо всём рассказала ей.

— И не бойся, и не волнуйся, — успокоила ее Лариса. — помолись перед сном и спи спокойно. Сатана силен там, где нет молитвы, нет любви к Богу.

Она долго и истово молилась, потом легла вновь в постель. Время перевалило за полночь. И тут она почувствовала, что в соседней, детской, как они ее с муже называли, комнате кто-то есть. Она вовсе не испугалась. Есть тот, кого она хоть и не ждала, о ком редко вспоминала, но кто был мил ее сердцу, от кого она родила ребенка. Он был, он есть — она сразу поверила в это. Он есть, но другой, из другого пришел мира.

Она подумала, что он видит ее, одобряет такую, какой она стала, рад за нее, за перемены в ее жизни.

На душе стало светло и легко, покойно. Она крепко и счастливо заснула.

14. Чукотурки

Заведующая родильным отделением окружной больницы Анна Павловна Ветошева, приняв очередные роды у молоденькой чукчанки, собрала весь коллектив в своем кабинете и торжественно провозгласила.

— И так, на свет появился сотый в нашем городе младенец, пока с неопределенной национальностью. Мама, как известно у него чукчанка, а отец турецкий рабочий, курд по национальности. Но мы их всех называем турками. Таким образом, мы с вами имеем сотого чукотурка. Не будем по этому важному и знаменательному поводу устраивать торжеств и шествий, но прошу вас, внимательно следить за развитием младенца, мальчика по половому признаку, тщательно записывать наблюдения в специальный журнал, который у вас есть, с тем, чтобы мы, как можно больше знали подробностей, фактов, и другой документальной информации, о зарождении новой национальности, а возможно, и нового, даже, этноса.

Что такое этнос, многие медсёстры, (это в основном, средних лет женщины, без какого-либо образования) не поняли, но уяснили главное, чукотурки находятся под особым наблюдением.

Ветошева не могла точно сказать хорошо это или нет, что в древнюю кровь чукчей и эскимосов вливается еще более древняя кровь турок, но понимала, что сама природа, обстоятельства проводят интересный, уникальный эксперимент.

Все младенцы, рожденные от чукчанок и турок, оказались очень жизнестойкими, крепкими, хорошо развитыми физически. Как показали наблюдения, никто из них ничем не болел, даже не простывал. Это говорит о мощной иммунной системе, заложенной в них. Века, соединенные в младенцах, могут противостоять современным болезням и разного рода напастям.

Важно еще было знать, какими они будут в интеллектуальном плане. Хотя уже теперь можно говорить, что чукотурки и в этом плане необычны. Рано начали различать цвета, прекрасно реагируют на обращение к ним, тянутся к игрушкам и внимательно рассматривают их.

Проведя летучку, Анна Петровна не вытерпела и пошла посмотреть, как мамаша первый раз начнет кормить своего младенца.

В просторной палате лежало три роженицы. Две молодые мамаши уже готовились к выписке, чукчанке Лизе предстояло пробыть тут чуть более недели.

Принесли младенца. Он не плакал, как обычно все плачут, побеспокоенные медсестрой. Лиза, крепкая, с узкими глазами, маленьким носом, восемнадцатилетняя девушка приподнялась, ей повыше под спину подложили подушку. Молодая мамаша протерла тугую, смуглую грудь, сцедила немного молока в стеклянную баночку, взяла младенца и легонько, осторожно поднесла к его рту тёмно-коричневый сосок груди. Младенец быстро схватил ртом сосок и стал двигать усиленно ртом.

— Вот это мамлюк! — восхищенно воскликнула Ветошева. — Ну, молодец! Ни то, что ваши капризули. — Добавила она, обращаясь к двум другим молодым мамашам. — Этот как волчонок за сиську схватился.