Город отравленных душ

4. Поиск благочестия

Когда за ним захлопнулась металлическая дверь, и уже назад он не мог возвратиться, Ирина кинулась в ванную. Вначале она стояла под душем, тщательно намыливалась, терла тело губкой, затем отмокала в наполненной водой ванне. Ирине хотелось содрать с себя кожу, чтобы не чувствовать омерзительные прикосновения Честнухина. Жизнь казалась раздавленной, кому-то проданной и кем-то преданной. И так душа затосковала по доброте, чистой жизни, что Ирина расплакалась. Но слёзы не помогали. Находиться в комнате, где была эта мразь, дышать воздухом, каким дышал он было противно, не в моготу.

Она глянула на стол, который был еще не убран, на ломтики светящегося, алого плода, принесенного из музея, с застолья, и ее осенило. Она может исповедоваться, может излить душу перед подругой, вернее знакомой, глубоко верующей. Они давно уже не виделись. Да это и не важно. Она поймет, поверит, подскажет.

Чудесным образом вспомнился телефон. Хотя нет, не вспомнился, просто привиделся. Вернее она его как бы знала. Второй час ночи. За окном темень, вдалеке ряды оранжевых огней — это центральная улица, единственная в городе, хорошо освещенная.

«Бог простит» — подумала Ирина и впервые в жизни перекрестилась. Набрала номер, ответ последовал довольно быстро.

— Да, я слушаю, — в трубке мягкий сонный женский голос.

— Это Лариса?

— Да! А это кто?

— Ирина. Помнишь, мы с тобой вместе в музыкальную школу ходили?

— Ну конечно, Иришечка! Помню.

— Мне нужно тебя срочно увидеть! Я не могу, душа….

Ирина вновь разрыдалась.

— Да что с тобой, успокойся! Господи помилуй! Могу я к тебе придти, можешь ты ко мне. Я недалеко от тебя живу, рядом с магазином хозтоваров.

— Спасибо, я приду и прости, — успокаиваясь, ответила Ирина. Что-то тяжелое, горькое медленно стало сползать с души. Но оставалась тревога, Господи помилуй.

Окна дома, стоящего вдоль улицы. Редкие окна ярко светились, значит там не спали, может быть страдали, решали свои проблемы.

Вот и магазин хозяйственных товаров. Ирина прошла арку, свернула направо. Вход в дом, рядом с входом в подсобку магазина.

На Ларисе серенький, скромный байковый халат. На голове темная косынка. Смотрит доверчиво, дружелюбно. Лицо чистое, ни единой морщинки, светится изнутри покоем и любовью.

— А ты изменилась, — тихо сказала хозяйка, пропуская гостью. — Вроде как по-деловому, современно выглядишь.

— У меня так тяжело на душе, я так устала от этой проклятой жизни, хоть в петлю, — слезливо проговорила Ирина.

— Да что ты, Господь с тобой!

Лариса, обняла Ирину и провела в комнату. Здесь всё скромно. Диван убран уже, под покрывалом видна белая подушка. Круглый стол посреди комнаты, в углу иконы, горящая лампада, а на тумбочке библия и молитвенник. Ещё полка с книгами. Да на стене ковер, Вот и всё убранство комнаты. Сели за стол.

— Может чаю? — спросила ласково Лариса.

— Нет, спасибо.

Ирине стало как-то легко и просто. Она не знала с чего начать. Расхотелось рассказывать о прожитом, точно оно было ворованное, краденное у самой себя. И неожиданно сказала.

— Я бы, как и ты хотела бы верить в Бога.

— Так и верь. Прими Бога в сердце, отзовись на его любовь всей душой. Молись и веруй.

— Это не так просто. Я была в нашей церкви. Стыдилась креститься и всё пялилась на мужчин.

— Мне в раннем детстве Божья мать привиделась. Взяла она меня за руку и говорит: «Молись за родителей своих и не осуждай их. Они творят то, чего сами не знают». Ты ж знаешь маму и папу. Царство им небесное! Пусть земля им будет пухом. Пили, дебоширили, сколько горя у меня было! Ночами плакала! Потом стала молиться. Украдкой. Молюсь и молюсь! Откуда ко мне молитвы приходили — не знаю. Всё от Бога. Ты ж помнишь, что мня в школе монашкой прозвали. Рано пошла работать. Потом родители померли. Прости их Господи! Так вот и работаю лаборанткой. Работа дает скромные средства для поддержания тела, а душа и дух поддерживаются молитвами, церковью.

— У меня всё изменилось после того, как исчез муж. Слышала, наверное, он предпринимателем был. Вышел на лестничную площадку покурить и исчез. Седьмой год милиция ищет и ничего. Тут, после этого, со мной всё самое плохое и происходило. Теперь очень злой человек прицепился, в самую грязь меня всё время толкает. Сегодня какое-то, прямо озарение, не могу так больше и всё.

— От Бога это. Он увидел в тебе человека, не погибшего душой. А к злу тебя толкает сатана в облике человека. Жизнь ведь от Бога дана так и прожить ее нужно в служении Богу. Вот давай с тобой сегодня и помолимся. Рассвет начинается. Встретим новый день молитвой, любовью к Богу.

Они поднялись из-за стола. Лариса подала Ирине косынку, чтобы та повязала голову. Встали на колени на коврик, перед иконами, Лариса спокойно произнесла:

— Господи, прости нас грешных!

Ирина с дрожью в голосе произнесла это же за ней.

Узкой полоской заалело напряженно и сильно небо на Востоке. Медленно и неукротимо разрасталась утренняя зарница. Начинался новый световой день. Именно в эту сторону, стоя на коленях, часто крестясь, со слезами на глазах, молились две молодые женщины.

5. Загадка вторая

Я понял, что вижу окружающий мир необычно, объемно, как бы с высоты, сквозь стены зданий, корпуса самолетов и машин пред своей гибелью, точнее исчезновением из этого земного мира. В тот день, семь лет назад, ранним вечером, я вдруг увидел через стену, как жена Ирина в соседней комнате укладывает дочь спать. Та капризничает, хнычет, не желая столь рано ложиться в постель. Мать настаивала, потому что дочь слегка была простывшей, подкашливала и ей нужно было, после выпитого чая с малиной, согреться.

Потом я увидел сквозь стену идущие по улице машины, шоферов сидящих за рулем. Это вовсе не походил на то, как видишь мир в ночной прибор — бледные снующие тела по земле, и не на рентгеновский снимок, с человеческими внутренностями и костями скелета. Я видел всё объемным, во плоти, в цвете, но как бы сквозь паутину или прозрачную пленку. Угадывались и лица, и различалась одежда. Для меня почему-то это было как бы давно ожидаемым, неизбежным. В самом деле, я часто видел во сне подобное, и когда увидел всё в реальном мире, то уже был долгими снами подготовлен всё принять, как должное и неизбежное. Вот еще, видимо, так надо. Кому надо? Это ведь тоже вопрос из разряда риторических. И на него можно ответить словами Маяковского.

В тот вечер, я сказал жене Ирине, что выйду на лестничную площадку и покурю. Та удивилась, я всегда курил на кухне, я пояснил, что дочка кашляет и дым, запах табака будут раздражать ее. Мне не терпелось выйти на улицу, чтобы проверить вновь приобретенное видение мира. Вдруг мне всё это померещилось! Но в душе я был убежден, что не померещилось, что это не фантазия, и я вовсе не шизанулся. Таким видением обладает каждый землянин, но временно утратил его. Ведь должны же мы жить по триста лет, а проживаем едва восемьдесят, и гордимся этим.

Я не стал задерживаться на лестничной площадке, сразу поспешил на улицу. Соседи правильно говорили следователям, когда разбиралось дело о моём исчезновении, что не слышали ни какой борьбы на площадке. Теперь уже не помню, видел ли я то, что происходило в квартирах, когда сбегал по лестнице вниз. Наверное, нет, ибо не концентрировал свое внимание на этом. Впрочем, это, в данный момент, не имеет ни какого значения.

На улице было довольно прохладно, ночи в августе прохладные. Но я не чувствовал холода, хотя был в одной рубашке и джинсах. Прошёл проулок, вышел к перекрестку. Тут, по моему мнению, можно было видеть и проходящие мимо машины и дома чрез улицу. Я сосредоточился и сразу увидел весь дом напротив. В ванной купалась женщина, в другой квартире сидела компания на кухне, в третьей — ссорились супруги. Голосов их не слышал, но если бы подошел ближе, то мог бы различить говорящих в каждой квартире. Сцены быта меня вовсе не привлекали. Каждый из нас проходит сквозь сладкое и горькое бытия.

Я стал смотреть вдоль улицы и в обозримом пространстве, сквозь стены домов мне видна была жизнь их обитателей. Да, да стены исчезли, остались лишь перегородки. Развесёлый жизненный спектакль!

Мне впервые подумалось, что это вовсе не случайно представилась возможность знать всё о людях. Видеть, как они живут, отчего страдают, чему поклоняются, чем болеют. Я могу быть свидетелем трагического, уродливого, зверского, развратного действа людей, которые и не предполагают, что их кто-то видит сквозь стены. Хотя они должны знать, что каждый их поступок светлый или черный, происходит на виду у всего мира, вернее вселенной. За всё мы в ответе, как гласит христианская истина. И это абсолютно верно, ибо это заложено в самом главном законе жизни — не навреди.

Узнав свою силу, меня охватила печаль: знать все грехи людские так же опасно, как сразу заболеть всеми инфекционными болезнями. По сути, информация — это и есть инфекция, которая проникает в тое тело и начинает каким-то образом воздействовать на него. Нельзя и примитивно рассматривать это воздействие: положительная информация, значит, положительно воздействует, отрицательная — отрицательно. Это не так. При стечении обстоятельств положительная информация может принести непоправимый урон всей жизни человека. Великое множество случаев, когда люди умирали от радости. И наоборот — отрицательное может мобилизовать организм на борьбу с неодолимым ранее препятствием, даже смертельной болезнью. Примеры тому — это самоизлечения от рака и спида. Когда сильные духом люди узнавали, что заболели раком или спидом, в них просыпалась такая жажда жить, что болезнь как бы сгорала в этой ненасытной жажде.

Так, семь лет назад, вот в такую же августовскую темную ночь, я шел по улице, этой самой улице, когда в спину меня ударила машина, сбила, переехала. В полуобморочном состоянии, я слышал, как двое склонившись говорили.

— Хана ему! И нам хана! Засодят!

— Не паникуй! Мне, как твоему начальнику, достанется больше. Давай в машину его. Ночь темная. Завезём и с обрыва в лиман. Потом решим, что делать. Не забыть бы кровь присыпать песком. Машины утром раскатают.

— А крови ни какой нет.

— Как нет? Куда она могла деться?

— Нет и всё!

— Чёрт с ней! Давай быстрей. Не ровён час, какая-нибудь машина появится.

Они так и сделали. Был отлив и воды лимана мое тело унесли далеко в открытое море.

Свою машину они поставили в гараж, опломбировали дверь и разошлись по домам.

Следователи даже не рассматривали версию наезда автомобиля. Зациклились на одном — предпринимательской деятельности. Считали исчезновение мое — заказным убийством. В ту пору я был начинающим предпринимателем, не успелось! Многомесячные задержки с зарплатой, дороговизна, неопределенность, разруха. Город умирал, рассыпался на глазах. Растаскивалось оборудование с предприятий, строительный материалы со складов. Каждый тащил всё, что мог. Люди уезжали с Севера, чернел глазницами пустых домов окраинный Анадырь.

Я родился в этом городе, всю жизнь, кроме учебы в Хабаровском пединституте, прожил в нём.

Возвращение через семь лет.

Возвращение в детство и юность.

Я помнил Анадырь двухэтажным и деревянным, дружным, как одна большая семья.

Потом его улицы стали застраиваться бетонными пятиэтажками. Город, подобно змеи, выползал из деревянной кожи и вползал в бетонную. Именно тогда можно сказать, и строился нынешний Анадырь. То были самые счастливые для города и его жителей времена. Строили много, праздновали новоселья часто.

Мой отец был известным в городе бригадиром строителей и один из первых получил трехкомнатную, благоустроенную квартиру. О, как мы гордились тогда и отцом и новой квартирой!

Я помню влюбленные и счастливые глаза матери, которая ходила по квартире и не могла налюбоваться ее стенами, кухней, ванной, линолеумом на полу. Какой счастливой и дружной в ту пору была наша семья!

Я не согласен с мнением одного писателя, который утверждал, что потеряв рай детства, человек потом всю жизнь его ищет и не находит. Его и нельзя найти. Человек не детство свое ищет, а стремится вырваться из суеты обыденки, которая его, как трясина всегда засасывает. Вот и выходит, что большинство людей в этом мире жизнь разменяли на суету.

Противореча в чём-то себе, считаю, что ощущения детства памятны, к ним приятно возвращаться.

Я не был в этом городе семь лет. Не вечность, и всё-таки эта встреча перемешана и с воспоминаниями о детстве. Оно прошло на этих уже обновленных и перестроенных улицах города.

Моё появление в этом город вовсе не связано с теми событиями, что происходят в нём, с появлением этого загадочного плода, который продавался, а подчас неожиданно появлялся в руках у жителей. Помните, как в Содоме и Гоморре, городах, погрязших в воровстве и разврате, спасены были те, кто поверил в Христа. Загадочный алый плод, мне думается, вовсе не посланник Иисуса, а скорее нечто, подталкивающее людей к правде, к осознанию собственных поступков, собственной жизни.

Почему я вернулся в родной город через семь лет и именно в эти августовские дни, и для меня загадка. Разгадывать ее нет смысла и желания. Её нужно принимать, как данность.

6. Противостояние

Войдя в собственную квартиру, Честнухин неожиданно почувствовал желание пасть перед спящей женой на колени и рассказать ей обо всём. О том, что он постоянно изменяет ей, что вор, что ненавидит ее, считает служанкой и дурой, что мечтает связать судьбу с богатой женщиной, какие теперь появились в городе. Он мог бы ей сказать в порыве раскаяния, что он отпетый мерзавец, убийца и насильник. На его совести все, самые тяжкие грехи, какие только могут быть у человека. Тяга к признанию была такая сильная, что подступала к горлу, будто блевотина. И тут его осенило. Это ж плод проклятый воздействует. Он еще тогда, закусывая, обратил внимание, что на тарелке вовсе не лимон, а нечто другое.

— Сволочь, Ирина! — по-змеиному прошипел он. — Растерзаю сучку, пепел по ветру пущу. Кишки намотаю на руку и в лиман выброшу.

Он уже бросал тело в лиман, и никто про это теперь не знает. Опыт есть.

Честнухин вошел в туалет, склонился над унитазом, засунул в рот два пальца.

Хрипел, кашлял, выблевывая всё из себя. Ни каких комочков плода он не увидел, колбаса, сыр и водка.

Умылся в ванной, полегчало. Злость наворачивалась волной, перехлестывала через край.

«Кому посмела! Мне, который обогатил ее. Растопчу шлюху!»

На кухне налил из заварника холодного чая. Чёрный, густой, терпкий. Сделал несколько глотков. Во рту запершило. Подумалось, что давно не чифирил. А в бытность конвоира чифирить с заключенными приходилось часто.

Спать не хотелось. Заставленная коробками квартира, напоминала склад. По сути, это и был склад. Он натаскал сюда из кабинетов телерадиокомпании с десяток компьютеров, электронных машинок, другое оборудование, кабеля запчасти. Компьютеры теперь продавались плохо. Насытились горожане дешевкой, желают покупать дорогие компьютеры.

Жена крепко спала в большой комнате, как всегда приняв дозу снотворногок компьютеров, электронных машинок, другое оборудование, кабеля запчасти. Компьютеры теперь продавались плохо. Насытились горожане дешевкой, желают покупать дорогие компьютеры. Жена крепко спала в большой комнате, как всегда приняв дозу снотворного глядела на все пятьдесят. Честнухин стыдился своей жены, ее болезней и стремительного старения. Впрочем, и она его ненавидела, и это Честнухин знал. Он давно бы избавился от нее, но боялся тестя, следователя местной городской прокуратуры. Тот за дочку мог на всё пойти.

Осмотрел и просчитал коробки в большой комнате, вошел в маленькую, включил свет. Вроде и тут всё в порядке. Диван в углу, на котором он спал и коробки, коробки.

Нет, что-то определенно с ним происходило. Спать не хотелось, более того хотелось еще выпить. Мучила жажда! Пьют ли водку в жару в Сахаре? Если ее пить одну, пусть даже холодную, без воды, что будет? «Дурацкие у тебя вопросы, Честнухин», — сказал он сам себе мысленно.

Раздался звонок по мобильнику.

— Ну, кому я еще нужен? — ответил он в трубку.

— Игоря, надо срочно встречаться. Это говорит Кармаль. Иди давай сюда.

Я ночном клубе «Баклане». Разговор надо серьезный вести.

— Да о чём вести? Два ночи.

— Пусть два ночи. Нужен, и всё. Ты не огрызайся Чеснуха. Я могу быть ох сердитым, хоть и турок. — в голосе угрожающие нотки.

— Ладно, жди, — лениво ответил Честнухин.

Ничего не попишешь, нужно встретиться. От этого прораба, работающего в турецкой фирме «Ямата Ятырым» зависело многое. Он продавал по дешевке строительные материалы, краску и многое другое.

Накинул на плечи куртку, закрыл на два замка металлическую, наружную дверь. Осторожно спустился по лестничной клетке, держа в кармане в руке газовый баллончик. Нужно добираться до «Баклана» на машине, которая стояла у подъезда дома. Он давно боялся ходит по городу в одиночку. Могли проломить голову. У него врагов тут много. «Вонючий город и вонючие его жители!»

УАЗ завелся быстро. Несколько поворотов по пустынны улицам города и остановка у «Баклана». Этот ночной клуб недавно построен. В этом здании размещался универсальный магазин, самый большой в городе. теперь это ночной центр досуга.

На первом этаже, в стиле старинного замка размещались пивная и ресторан. Голландская технология, изготовления пива, закусок и цены запредельные.

На втором этаже игровые автоматы, бильярдная.

Посетителей тут немного, но посетители избранные, состоятельные люди.

Он сразу увидел Кармаля за столиком, в сторонке. Грузный, с пышными, обязательными для турецких мужчин, усами. Крупный нос, высокий лоб, черные, густые волосы зачесанные назад. На лбу, над правым глазом шрам.

Кармаль в клетчатой рубашке, расстегнутой сверху — виден чёрный жёсткий волос на груди — синих, потертых джинсах.

Он помахал рукой вошедшему Честнухину.

Предложил пиво и водку. Выпили по рюмке. Запили фиолетового цвета пивом.

— Ест будэш? — спросил Кармаль. По лицу видно, что он не сильно пьян. Глаза настороженные, взгляд решительный.

«Чего это его так закрутило?» — подумал Честнухин.

— Так мужчины не поступают. — сказал твердо Кармаль. — Ты получил от меня всё, что требовал, а твоя женщина меня выставила вон.

— У женщин особый склад характера. Это нужно понимать. Сегодня они такие. А завтра совсем другие. На это нужно внимание не обращать.

— Сдэлка, есть сдэлка и условий нужно держать. Отвэчать нужно. Ты мужчина?