Город отравленных душ

Евгений Рожков

ГОРОД ОТРАВЛЕННЫХ ДУШ

1. Загадка первая

Погода в это августовское воскресенье выдалась тихая, было необыкновенно жарко для Севера. Именно в этот день почему-то пахло пылью — это впоследствии многие отмечали — пылью древности. Возможно, этот запах занесен из Азии — прародины народов, заселяющих Чукотский полуостров. Той глубинной Азии, где и теперь тащатся по древним дорогам, взметывая пыль, арбы с вечным грузом человеческих страстей.

Распродажа загадочных плодов началась под вечер, когда солнце слегка потускнело — высветилось скупым, северным теплом — в часы, когда выспавшиеся за день, самодовольные, сытые мужчины, с коротко стриженными затылками, распираемые энергией и силой, заботливо держа под локоть подруг, выходят на оздоровительный променад. Продавал плоды неизвестный в городе человек, чрезвычайно обходительный, вежливый — вежливость незнакомца отмечалась всеми. Судя по убедительным, клятвенным заверениям очевидцев, незнакомец продавал плоды одновременно в разных местах.

В описании внешности продавца так много противоречивого, как это всегда бывает в случаях, когда конкретно никто ни кого не видел, но каждый горячо и убедительно утверждал, что именно он, а не кто другой присутствовал при этом «поблизости».

Одни, фанаты факта (так они себя называли), уверяли, что это был мужчина с восточной внешностью, с посеревшим от пыли лицом, с глазами мудрого дервиша, с длинными вьющимися чёрными волосами, с женственными губами, в стеганом ватном халате, а может фуфайке. Другие, не меньшие ревнители правды, заверяли всех, что это была женщина, действительно, восточной наружности, с загорелым, напудренным лицом (отсюда ощущение запыленности ее лица), коротко стриженная, «как ворон черноволосая» — сравнение записанное со слов очевидца — в облезлых джинсах, как танцовщица узкобедрая, с застывшей, обаятельной улыбкой на губах.

И вот, что еще было удивительно: нашлись такие, кто клятвенно заверял, будто плодов не покупали, хотя знали, что их кто-то где-то продавал, не ели их, но вкус помнят. Другие вообще несли несусветное, якобы за плоды они платили, — «вот те крест, вытаскивал из кармана хрустящие купюры» — но домой возвращались с тем числом рублей, что и до прогулки, а купленные плоды дома испарялись.

Не менее противоречивы слухи (прямо азиатчина какая-то) в описании загадочных плодов.

Одни доказывали, что плод похож на крупный помидор, по вкусу напоминает апельсин в смеси с инжиром, но пахнет пропыленным мандарином (возможно, рос у дороги), имеет семена арбуза, а размножается черенками — «это так и должно быть, потому что это мы сами утверждаем» — по весу необычно легкий, точно он из папье-маше, а когда его едят, издает хруст молодого первородного огурца, столь надежно оккупировавшего весь мир за многие столетия, споро наступая из влажных земель Индии.

Другие утверждали, что у плода типичный вкус теплого южного винограда, семена не арбузные, а дынные, причем и запах дынный, с примесью запаха глины — азиатских многовековых дорог и времен, но плод (что уж тут скажешь!) действительно, необычного, редкого на Севере пурпурного цвета. Кожица нежная, ранимая, а сам плод просвечивается, так что видны семена и ядро, некая вселенская сингулярность, законсервированной всеобщей жизни. Кое-кто бился об заклад, что плод вовсе без кожуры, а потому в темноте светится, напоминая игрушечный бумажный фонарик.

Так и не удалось выяснить, кто же продавал плоды, покупали их люди или брали даром, кто откушал этот загадочный фрукт. Всё перепуталось. Возможно, многие не ели плод, а просто «запомнили» его вкус по рассказам других, как запоминают жизнь из книг и сказаний, затем выдавая ее за свою.

Город Анадырь, где происходили все эти таинственные события, отмечен на картах всего мира (возможно и других миров), крохотным чёрным кружочком с красной точкой — эмбрион пучка света — посредине. Так изображают все малые административные центры в наше административное время.

Чёрный кружочек с красной точкой, по меткому выражению любителя «зеленого змия» напоминает красноглазую (возможно с похмелья) муху в профиль, примостившуюся на крохотном клочке суши. Если продолжать этот «насекомый» изобразительный ряд, то само острие коричневой суши на карте — Чукотский полуостров — это тело мухи, а единственная нога — это Камчатка, то тогда точка, изображающая г о р о д, будет напоминать не глаз, а то отверстие, которое находится между ног, из которого насекомые выбрасывают дерьмо.

Облик всего сущего создается не только внешним видом, но и внутренней сутью. Иногда облик предмета лучше всего распознать именно через внутреннюю суть.

В Анадырь не ведут привычные в наши дни широкие автострады, такие, как в Бельгии или Швейцарии, сюда не дотянулись железные дороги — вечный конкурент морскому и авиационному транспорту. В город можно попасть только двумя путями — это по воде и воздуху. Поскольку море, окружающее сушу, на которой расположен город, сковано льдом восемь месяцев, то воздух становится единственной возможностью достичь этих берегов людям и птицам.

Главная достопримечательность города — его сиятельство чиновник. Тут так много разного рода гор-, рай-, окр- контор, что город можно было бы считать одной большой конторой.

Ещё город славен свадьбами и разводами. Ежегодно в местных ресторанах и кафе шумно и пышно отмечается двести свадеб. Опять же ежегодно в ЗАГСе, опять же шумно, с обильным застольем, расторгается четыреста браков.

Таким образом, славный град Анадырь стал кузницей разводов. До сих пор причина столь необычного явления не разгадана. Острословы называют город полюсом разводов. В самом деле, есть же полюс холода, магнитный полюс. Почему бы не быть, и полюсу разводов?

Все нормальные города на земле родились в далекой древности на перекрестке торговых путей. Анадырь — на перекрестке военных дорог, которых тут не было. Потому-то он вначале и назывался не поселением, а постом.

Рождённый вместо пеленок в солдатских портянках, в серой шинели не гоголевской, а казацкой, город отличается суровостью нравов.

Здесь по-солдатски размашисто пьют мужчины, размашисто по-солдатски изменяют им женщины.

На протяжении многих лет этот город был чисто мужским, когда появление в нём женщины воспринималось событийно. На нее смотрели, как на райскую, редкую птаху, случайно залетевшую в мир холода и пург. Теперь тут живет много молодых женщин, и былая мужская черствость переросла в женскую вседозволенность, болезненную ранимость, которая изменила стиль жизни в городе, с той обреченной, айсберговой, подводной силой, которая тем значимее, чем незаметнее.

Город строился быстро, стремительно отвоевывая у тундры пространство.

Точно так же теперь стремительно перестраивается, перекрашивается, прощаясь с серостью, превращаясь в кокетливую чрезмерно раскрашенную девицу легкого поведения.

В былые годы город строили те, кому и предназначалось в нём жить. Строили они его торопливо и небрежно, точно жить тут собирались временно и недолго. Скорее, они не строили город, а лепили, где придется и как придется. Хотя в планах начальства город должен был вырасти в огромное бетонное чудище со стотысячным населением. Не вырос. Финансовая пуповина, через которую подпитывалось строительство города, была отрезана с падением большевизма в стране.

Город хирел, разрушался, но тут произошло чудо, на земли, где расположен город, пришел Богатый человек и всё разом изменилось. Богатого человека были амбиции. Он пожелал город сделать иным, и чтобы об этом заговорили во всём мире. Город стали перестраивать, только не те, кто тут собирался жить, а завезенные из далеких городов Малой Азии специалисты. Их пыльные лица, ломаный шершавый говор, похожий на клекот орлов, балахонная одежда, примелькались в городе. Их кровь незаметно, но уже вливается в иные женские сосуды. Кровь северянок, пра, пра родина которых является Азия, сливается с молодой кровью прибывших от туда строителей. Это и есть веление времени или случайное пришествие, которое сотворил Богатый человек? Кто может ответить на этот вопрос? Да и нужно ли на него отвечать?

2. Торжество без вдохновенья

В это же августовское воскресенье, когда еще солнце не зашло за горизонт, в помещении городского музея собрались и его сотрудники, и частично работники управленческого аппарата департамента культуры. Отмечалось два важных события — это отъезд в центральные районы страны старейшего сотрудника музея Зои Ивановны Водолеевой и открытие новой музейной экспозиции «Одежда коренных народов Севера». Поскольку выколачивание квартиры на материке для Зои Ивановны стоило больших усилий для всего управленческого аппарата, а создание новой экспозиции больших денег, то и решено было отметить застольем эти важные события.

Стол накрыли в небольшой комнатке, которую работники музея называли интимной. Тут и впрямь частенько закрывались парочки молодых сотрудников, для «беседы», тут… Впрочем, не стоит раскрывать тайны музейного двора. Широкий, мягкий диван, занимавший часть комнаты, мог рассказать о многом. Поскольку муж Зои Ивановны работал бригадиром на неводе, на столе преобладали рыбные блюда. Тут котлеты из нерки и кеты, икра в глубоких столовых тарелках (ешь вволю), маринованные грибы, даже брусника, компоты из голубики и морошки, холодец из свинины и оленины, другие блюда, была даже тушеная лосятина. Муж Зои Ивановны, к тому же, был и заядлым охотником.

Часть участников застолья сидели за столом на прочных стулья, другая, в основном, старшая часть — на диване. Их притягивало это роскошное ложе с большой, похожей на попу жирного медведя вмятиной посредине. Сколько голеньких, девичьих поп покрутилось в этой диванной долине, одному только дивану и известно. Но он всегда молчалив, а если и поскрипывает, то уж об этом ни кому не рассказывает. Во главе стола восседала сама начальница Управления культуры Тамара Ивановна Столбова. Возраст этой женщины приближался к пятидесяти и это решительным образом влияло на всю ее жизнь. Она пыталась ограничить себя во всём, но не могла, ибо привыкла жить так, как того требует душа и тело. Разум, и появившиеся в последнее время телесные болячки, говорили о том, что в жизни её всё уже позади, но душа, привыкшая к широте и необузданности, не желала смириться с этим. Это внутреннее противоречие и было основой, которая изменяла ее характер, подчас влияла на поступки. За долгие годы работы в качестве начальника управления, Тамара Ивановна привыкла и к хорошей зарплате, к уважению подчиненных, и тем льготам, которые давала сама должность, кто бы ее не занимал. Всего два года назад, при прежнем губернаторе Александре Викторовиче Наярове, она чувствовала себя прочно и комфортно в роли начальника. Тратила государственные деньги не оглядываясь, не боясь за последствия. Так тратили средства все управленцы, тратил их и сам глава округа. Это было время неприкрытого воровства на всех уровнях государственной власти. С приходом к власти Богатого человека, многое изменилось. Нет, деньги так же тратили безалаберно, широко, пожалуй, еще в больших размерах, но тратили другие. Её более всего возмущало то, что она попала в лагерь второразрядных людей. Первыми считались те, что прибыли сюда «поднимать» из руин Чукотку. Участники застолья наполнили фужеры вином, рюмки водкой, стаканы сиропом, тарелки закуской. Первый тост попросили произнести Тамару Ивановну. Она повела плечами, как бы выражая некоторое неудовольствие. Мол, вот именно ей, приходится всегда быть первой, всегда что-то начинать.

— Хочу выразиться в отношении нашей любимой Зои Ивановны Водолеевой. Какой это замечательный человек! Столько лет отдала работе в нашем музее. Какая труженица, какая мастерица! Всё тут шито и перешито ее руками. Когда не придешь в музей — она за работой. Как тут теперь без нее будем жить? И вот таких людей, мы, подчас, и не ценим. И зарплата у них низкая и наград нет. Но самое главное — это наше уважение и любовь к вам Зоя Ивановна. Давайте за это и выпьем.

Загомонили, стали друг с другом чокаться. И все тянулись к Зое Ивановне. Раскрасневшаяся, полноватая, с круглым, добрым лицом, она всем улыбалась, она всем была готова угождать, всем говорить приятное, лишь бы все были довольны ею.

В тридцать лет пришла она работать в музей и всё шила, шила, что-то штопала, чинила. Мать у нее чукчанка, отец украинец. В паспорте у Зои Ивановне написано, что она тоже чукчанка, у дочерей ее чукотская национальность. Хотя к ним добавлена русская кровь. Муж у Зои Ивановне сибиряк, еще до революции его предки прибыли покорять эти суровые просторы. И теперь они ехали в Сибирь, в Омск. Там училась их младшая дочь. В этом городе им выделили квартиру.

Девочки, сотрудницы музея, выпив, раскраснелись, защебетали. Накладывали в тарелки салаты, рыбу, котлеты. Многие из них весь день пробыли на работе, проголодались.

Зоя Ивановна всё просила и того попробовать и этого. Старалась, готовила, чтобы всем угодить.

Она любила девочек, со всеми была дружна, хотя знала, что между собой они не так уж дружны, как это может показаться. Соперничают.

Тут и перемены, которые произошли в музее, тут замешено и личное.

— Вот, девочки пробуйте лосятину. Мужу недавно привезли. Свежатина.

Девочки ели, хвалили поварское искусство Зои Ивановны.

Налили опять в фужеры, рюмки, стаканы. Выпили вновь за здоровье, отъезд в центральные районы страны Зои Ивановны. Опять хвалили ее, опять сожалели, что она уезжает.

Чем больше трудовой коллектив музея и управления культуры выпивал спиртного, тем развязнее и шумнее становился. Уже двое из молодых девушек стали выяснять отношения. Одна приревновала другую к художнику музея, симпатичному сорокалетнему мужчине, гитаристу, ловеласу и даже пародисту. Пародии он писал на местных поэтов, длинно, вычурно, но это нравилось особенно женщинам. Потому среди слабого пола художник слыл умным и оригинальным. Он находился в отпуске, где-то на юге и потому на банкете не присутствовал.

Особым чутьем, выработанным на многие годы работы на руководящей должности, Тамара Ивановна чувствовала, что коллектив и музея, и всего управления культуры медленно, выскальзывает из под ее влияния. Она догадывалась и о причине. Значит слух о том, что ее саму вытесняют из руководителей, каким-то образом дошел до всех подчиненных.

За столом находилось только двое мужчин. Грузный, с усталым взглядом фотограф Пётр Васильевич и начальник хозяйственного отдела управления Кирилл Давидович Базинский. Он был личным шофером Тамары Ивановны, а по совместительству любовником. Все это знали, все к этому относились с пониманием. Город небольшой и утаить ни от соседей, ни от сослуживцев ничего нельзя, тем более интимную жизнь. Мужчины молчали, но охотно пили. Поскольку Базинский был без машины, и считал вполне возможным в воскресный день, в завершение работы, целенаправленно раскрепоститься. И фотограф завершил работу — отснял экспозицию, посетителей и почему бы и ему не выпить.

Мужчины сидели в углу стола, перекидывались редкими репликами и следили ревниво за тем, чтобы у каждого была наполнена рюмка спиртным.

Между тем, со словами благодарности к Зое Ивановне обращались другие участники застолья, ей успели подарить большой, гравированный уэленскими мастерами, моржовый клык, картину «Город на рассвете», вручили Почётную грамоту, Памятный адрес, на котором расписались все управленцы и все музейщики.

Все на словах завидовали Зое Ивановне, что она едет в большой, хороший город, что и климат там хороший, и снабжение, а главное, что будет дочка рядом, под присмотром.

Самой Зое Ивановне не хотелось уезжать из города. Она тут родилась, прожила все свои годы, чего ей делать там, в другом далеком городе. В последние годы стал сильно побаливать муж. Врачи советовали сменить ему климат, пожить там, где больше солнца, тепла и овощей с фруктами.

Конечно, Сибирь не юг, но юг-то врачи и не рекомендовали. Жара может плохо сказаться на самочувствие мужа Зои Ивановны.

Вечеринка подходила к концу, многие уже собирались домой, когда в комнату, где шло застолье, вошел Борис Николаевич, муж Зои Ивановны…

Его, конечно, усадили за стол, предложили пригубить водочки или винца, но тот решительно отказался, пояснив:

— Желудок беречь надо.

Настаивать никто не стал, но за самого Бориса Николаевича выпили и вновь налили… И тут пришедший вытащил сумку и высыпал на стол невиданные до этого ни кем из присутствующих плоды. Они такими были привлекательными, ярко пурпурными, светящимися, что многие женские руки сразу потянулись к ним.

В миг плодов на столе не стало. Борис Николаевич только и пояснил, что его в морском порту друзья угостили. Они сказали, что эти плоды завезли откуда-то с юга.

3. Отпрыск

Игорь Честнухин кроме «Муму» ничего в жизни не прочитал. И это чтение в глубоком детстве ничего кроме отвращения у него не вызвало. Читать его заставил отец. Предварительно отхлестал ремнем, а рука у отца была твердая, шоферская. Читал двенадцатилетний Игорь плохо, путался, сбивался и отец нещадно за это хлестал его ремнем. Неделю читал «Муму» и неделю был от души бит. С тех пор мальчик возненавидел книги, отца и учительницу, которая нажаловалась родителям на его тупость и леность. С тех пор он более не держал в руках книг, с тех пор он не любил людей, которые читали книги. И, несмотря на всякие перипетии судьбы, он добился многого в жизни. Именно теперь настало время таких деловых, смелых, как он людей.

Карьеру свою Честнухин стал лепить во время службы в армии. Призвали его из Приморья на Чукотку. Служил в небольшой пограничной части. Вначале пристроился каптенармусом. Тихо, сытно, тепло. Ни тревог, ни занятий на плацу, ни беготни с автоматом по тундре. Остался на сверхсрочную службу. Получил звание старшины, занимался по хозяйственной части. Но вскоре заставу расформировали. Честнухина чуть не посадили, приторговывал амуницией, тушенкой, мылом и прочим барахлом, которое не додавал солдатам. Простили, не стали мараться, не стали пятно на заставу возводить. Пристроился в милиции. Вначале конвоировал осужденных до места отбывания наказания. На Чукотке до сих пор своей тюрьмы нет, вот и возят преступников самолетами в Магадан, или в Хабаровск. Конвоировать преступников, не очень-то пыльная работа, но платили мало, а содрать с зека нечего. Дорос до начальника КПЗ (камера предварительного заключения). Тут сразу новые возможности открылись. Сидящим в КПЗ, в основном это были подростки, учинившие драку или своровавшие что-то, жалостливые родители приносили передачки, разумеется, и задабривали его, начальника, мелкими подарками. Но Честнухину нужно было много денег. Цену человека он определял одним — количеством у него денег. Попытался заработать на горе других. Провернул несколько дел, — за хорошее вознаграждение, вывел из под следствия несколько человек. Потом опять не повезло. Приехал новый следователь и завел уже на Честнухина уголовное дело, связанное с дачей взятки. Пришлось перебираться из провинциального поселка в главный город Чукотки. Пошёл работать в органы. Дежурил. Работать, как следует, уже отвык. Опаздывал на дежурство, пару раз прозевал тревогу — обчистили склад. Не сложилось и тут с работой — турнули, как не справившегося со службой. И всё-таки ему опять повезло. И теперь-то он своего не упустит.

Честнухин вспоминал и думал о своих новых возможностях, ведя УАЗик по городским улицам. Солнце только зашло, небо на западе туго — пурпурное, безоблачное. Это предвещало теплую погоду. Уличные фонари еще не зажглись. Проложенная турецкими строителями по центральной улице бетонка, была идеально ровной. Машина будто летела, сама стремилась набрать всё большую и большую скорость. Он притормаживал, не потому, что боялся кого-то сбить, просто жива в памяти недавняя авария. Месяц назад, за городом, он не справился с машиной и перевернулся. УАЗик — всмятку, сам Честнухин отделался легкими ушибами. Машину списали, даже никакого дела не завели. До этого, зимой, он спалил «Газель». Разогревал двигатель и не досмотрел. Бывает. «Газель» тоже списали. Начальник Бугров его прикрывал надежно. Впрочем, и он, Честнухин, прикрывал начальника. Тот практически находился в постоянном запое, редко выходил на работу, любил время проводить с девушками, к тому же не брезговал залезать в государственный карман.

С главной улицы Честнухин свернул по направлению к микрорайону энергетиков. Ещё сбавил скорость машины, набрал по мобильнику номер. Ответил веселый женский голос. Честнухин сразу понял, что отвечающая крепко выпивши.

— Я на подъезде! Вурдакову не звонила? — в тоне начальственность, крепость.

— Звонила, сказали, что он на катере куда-то уплыл.

— Ладно, подъеду обговорим.

Честнухин отключил телефон. Ещё раз свернул, проехал по проулку и остановился у подъезда пятиэтажки, броско выкрашенной в оранжевый, тёмно-голубой и белый цвета.

Стал подниматься на четвертый этаж. У Честнухина были короткие, тонкие ноги, слегка кривоватые — переболел в детстве рахитом. Чуть выпирал живот, лицо круглое, глуповатое, а глаза маленькие, быстро бегающие.

Он выглядел значительно старше своих лет. И это его самого удивляло. Вроде ничем не болел, питался отменно, правда, одно время выпивал крепко, но кто нынче не пьет. Он не хотел стареть, он желал всегда быть в центре внимания женского пола.

На звонок металлическая дверь быстро открылась. Ирина была в цветастом длинном халате, с распущенными темными волосами. Карие глаза ее хмельно и весело поблескивали.

— Я к тебе еще и по делу, — с порога заявил Честнухин. — Это дело, нужное для тебя и для меня. Предстоит дельце провернуть.

Они прошли в залу. Двухкомнатная квартира богато обставлена современной мебелью, и просто шикарно отремонтирована. Теперь это называют евроремонтом.

Честнухин развалился в мягком, большом кресле, закинул ногу на ногу, достал из кармана сигареты, задымил. Ему нравилась собственная расслабленность, уют и чистота в квартире.

Ирина принесла с кухни водку в графине, на тарелке лимон, сыр и ветчину.

Честнухин оживился. Ему захотелось выпить.

— Так какое предложенье, — сделав небольшой глоток водки, спросила Ирина.

— Погоди, не торопись.

Он проглотил водку, закусил лимоном. Лимон был странным на вкус и цвет. И запах от него исходил вовсе не лимонный.

— Надо рыбу толкануть Вурдакову или еще кому-нибудь. Пять бочонков, это тысяч на сто деревянных. Глупо терять такие деньги. Я ж просил тебя влезь в доверье к этому торгашу.

— Пыталась. Полный облом. Он другой схвачен.

— Ну, разве я когда-нибудь тебе плохое советовал. Пригрела турка на три месяца, евроремонт, мебель в квартире. Я ж его отыскал, я его тебе присоветовал. Могла бы и побольше с него потянуть, поторопилась с расставанием.

— Он мне надоел, как проказа.

— От больших денег не болеют.

Он еще выпил несколько рюмок. Она испугалась, что он напьется и останется у нее на ночь. Он не чистоплотен телесно, от него всегда дурно пахло.

— Ты на машине, не переборщишь?

— Не бойся, бывшего мента, настоящие менты не берут — солидарность.

Он чувствовал себя раскрепощенно, похохатывал, потягивал сигарету, думал о большом, что непременно должно придти в его жизнь.

— А вдруг начальник вызовет? — не унималась Ирина.

— Он уже в отрубе. Этот слюнтяй ноги мне должен целовать. Его бы окружение давно схавало. Но я их во время разогнал. Премии ему накрутил. Он же тупица. Они у меня на этом вонючем радио и вонючем телевидении все по струнке ходят. Я их всех в кулаке держу. Они, все суки, друг за дружкой следят и мне докладывают. Я для них самое настоящее КПЗ сделал. Дерьмо это журналистское только болтать и может. Они пашут, а мы деньги хорошие получаем, водочку пьем и девок облагораживаем. В наше время рабы должны быть.

Он самодовольно рассмеялся. Он сам себе казался мудрым, истинным хозяином жизни и положения.

— Ага, а теперь о нашем дельце. Хватит тебе в этом музее пыль глотать. Копейки получаешь. Мне нужен свой человек в отделе контроля. Будешь хорошую зарплату иметь.

— А что делать? — заинтересованно переспросила Ирина.

— Да ничего. Я потом всё расскажу.

— Я в технике ни бум-бум. А тут, говоришь, контроль нужен.

— Да и хорошо, что ни бум-бум. Я везде дур расставил у власти. Радио возглавляет бывшая секретарша, девять классов образования, телевидением командует тоже вывшая потаскушка, у этой вообще семь классов за спиной. Я даже главным бухгалтером сделал бывшую кассиршу. Она дворником раньше работала. И ничего, рулюют. И меня как бога слушаются. Что ни скажу — всё делают. Чуть-чуть зарплату им увеличил — дуры счастливы, но теперь они же за всё и отвечать будут. Не положено ставить на руководящие посты безграмотных, но мне всё положено.

— А если проверка, — не унималась Ирина. Она с испугом смотрела на Честнухина и поражалась той бездне, которая открывалась в его внутреннем мире.

— Была проверка. Ну и что? Из Магадана прилетала дура. Сунул ей клык гравированный, трехлитровую банки икры — дело с концом, всё стало чисто. Все ревизоры продажные. Тут шанс не упустить. На контроле старая дура сидит. Честная, в Москве училась. Чуть что акт, нарушение вещания. Ну задолбала! Нет актов и нет срывов. Я ее всё равно сживу со света. Уже инфаркт схватила не долго протянет.

— Я боюсь, что не справлюсь. Теперь ваше радио и телевидение такую чушь несут, что вся Чукотка над этим смеется.

Он вдруг рванулся с места, кинулся на женщину, рывком повалил ее на диван, схватил цепко двумя руками за горло и придавил так, что та захрипела в отчаянии.

— Стерва! Перечить мне! Критиковать! Да я в КПЗ почки отбивал крутым парням, они потом всю жизнь ссали кровью! Да я хребтины ломал подследственным, что не слушались меня. Тебя, гниду, в порошок сотру!

Она стала задыхаться, у нее потемнело в глазах. Он во время отпустил ее горло. Сел на место, налил водки, выпил и, как ни в чём, весело сказал.

— Какой-то у тебя лимон странный. Пурпурного цвета, просвечивается и напоминает вкус арбуза. Где такой купила?

Она молчала, и со страхом смотрела на него.

— Ну че, дуреха, раскисла! Раздевайся, мне полностью раскрепоститься нужно.

Она не мигая смотрела на него. Он был ей отвратителен, противен, но она боялась его. Она покорно стала расстегивать свой цветастый, импортный, подаренный турком, халатик. А в мыслях крутилась только одно: «Чтобы ты подох, гад! Чтобы тебя раздавила машина! Будь ты навсегда проклят!»