СТОЛЯР
Ещё живем с тобой, моя подружка, И свой уют под вьюгой бережём. Судьба-столяр поёт, за стружкой стружка Скользит, как свиток свёрнута ножом. Темна, ветха убогая избушка, Вползает холод в простыни ужом… Столяр поёт, и теплится мигушка — Флакон от лака, заткнутый пыжом. Столяр поёт, достругивая споро Последки леса… Подберётся скоро И инструмент, и лес, и керосин! Ещё жива, ещё крепка опора — Любовь и труд! Строгай, столяр, забора И служб достанет для твоих тесин. 1920 г.
В НОМЕРЕ
Случайно в гостинице старой В уездном глухом городишке Лежу на бессонной кровати, Листая нелепые книжки. Сквозь полночь трещит караульщик, Звенят ямщики бубенцами. А в окна сквозь льдистые стёкла Луна заплылась облаками. На волю бы, к ветру и стуже, В ямщичьи певучие сани, И мимо трещёток и улиц, И скрыться в морозном тумане. И думать о комнате жаркой, О ярком парном самоваре, О чём-то неясном и милом, Сгоревшем в забытом пожаре. Лежу на бессонной кровати, И кажутся смутными снами, Что в полночь трещит караульщик, Звенят ямщики бубенцами. На завтра в угарном вагоне Уеду далёко, далёко. Забуду и город и номер, Где ночь коротал одиноко. И только, где б ни был, Должно быть, смирить и размыкать нескоро Тоску по саням и сугробам, Тоску снегового простора. 1920 г.
ХОДОК
Вот опять с котомкой за плечами Ухожу, измученный ходок, Новых мест, надуманных ночами, Поискать на север и восток. И опять заводит в знойном поле Вольный ветер песню о судьбе На своей, для горемычной доли, Заплетённой лыками трубе. Что найду? Куда со скарбом старым, С верным другом — серою козой, Бросив кут свой смерти и пожарам, Поплетусь сам шесть я за судьбой? Волга, Волга, приюти ты снова Где-нибудь на дальнем берегу Всё, что есть последнего, святого, Что ещё кой-как я берегу! 1921 г.
ПОМНИТЕ!
Дома, в накуренной комнате, В шуме работ, у станка, Помните, помните, помните — Голода близки войска! С флагом залатанным гонится В серой пыли как в золе, В лоск заморённая конница Вдоль по железной земле. Скачет, дробя гололедицу, В броне из чёрных колец, Путь на Большую Медведицу Держит упрямый гонец. В мёрзлом осеннем безвременьи В смертью назначенный час, Двинулось племя за племенем, Всё понизовье на вас. Рать бесконечная тянется Вдаль без пути и дорог, Смерть впереди их, как пьяница, Пляшет и валится с ног. Стонет, хохочет гармоника, Бьёт в трензеля невпопад, За душу тянет покойника По ветру взвеявши смрад. Катится тёмное комище, Вороны чертят круги, — Помощи, помощи, помощи! Северный люд, помоги! 1921 г.
"На площади людной и сорной"
На площади людной и сорной Я светлую песню пою И день свой убогий и чёрный В лоскутьях одежды таю. Пою о великих порывах, О маленьком счастье людском: Выращивать злаки на нивах, Покрытых бесплодным песком. Выращивать злаки далёким, Идущим на смену годам, И быть до конца одиноким И преданным глупым мечтам. И толпы народа, под властью Таинственных песенных чар, Поверили глупому счастью, И мне рукоплещет базар. Спасибо, певец, за мечтанья, За сладкие звуки твои…, Мы верим в твои упованья, Пой песни и верой пои. На старую голову снова Надели цветущий венок, — А мне бы простого ржаного, Хоть чёрствого хлеба кусок. 1921 г.
ГУДОК СИПЛЫЙ
Ветер студится и дождик плачется Утром рано. Поёт девочка, поёт и прячется В шали рваной У часовенки на грязной паперти Низко, низко… И наплёвано, и двери заперты, И так склизко! Надрывается, кричит на фабрике Гудок сиплый. Пахнут осенью грибы и яблоки — Горло слипло. Грошик чёрненький, семишник с метинкой Кинь, не глядя! «Православные, подайте слепенькой Христа ради!» 1921 г.
КИНЕШМА
В уютный город над большой рекой Вошли с холмов внимательные сосны, И площадь с репой, брюквой и мукой В мой ранний час на луг похожа росный. Заулков и проулков тихий рой, Рядов, лабазов, лавок сумрак постный, Трезвон церквей с горы и под горой И пароходов оклик перекрёстный. С далеким лесом луговая даль И Волги ширь с недвижными плотами Окутаны в осеннюю печаль… И тянет поезд мглистыми местами Свой свист и дым, как светлую вуаль, Над лужами, жнивьями и кустами. 1921 г.
ПУЧЕЖ
Весенней Волгой залит город старый. В ночную темь белеют над водой Седых церквей и колоколен пары, И сеть огней отражена слюдой Рябой воды… Гармони и гитары Поют сквозь ночь о доле молодой, И слышны волн разбуженных удары, Быть может, там, на паперти пустой. Гудки подряд… Наш путь упрям и долог. Закутался в туманно-мутный полог Твой мирный сон по влажным берегам. А пароход кричит, кричит певуче Не то навстречу загремевшей туче, Не то еще таким же городкам. 1921 г.
НОВЫЙ ГОД
Заперт дверями заклятыми Новый неведомый год, Блещет за окнами латами, Полночи праздничной ждёт! Чу, равномерною поступью Длит он последний ночлег; Тает алмазною россыпью На подоконниках снег. Тише! Рассыпал он волосы, Сбросил свой шлем голубой… Чу, говорит он вполголоса Глухо, как башенный бой. Тише! Слова зачарованны, Жесты спокойно-просты; В тусклые латы окованный, Поднял к устам он персты. Тише! Он — тайна до полночи! Скоро, как вечность стара, Медью морозною стонучи Башня ударит: пора! 1921 г.
ЗАМУРОВАННЫЙ
Мёртвым светом лампочка нальётся… Заполночь сижу, курю, курю… Белым паром стужа из колодца Фимиам возносит декабрю. Замурован в каменной коморке За незрячим матовым окном, Жду к себе, на мёртвые задворки, Дальний свист, затянутый гудком. То завод зовёт ночную смену, То бежит мохнатый паровоз… О мою настуженную стену Оперся под месяцем мороз. Дышит дымом тихий снежный город, Спать не спят церковные кресты… Приподняв короткий зябкий ворот, Друг ночей, откуда взялся ты? С белого угла на чёрный угол Месяц проводил тебя домой; Крепкими шагами ты простукал, На ходу закутываясь тьмой. Вот и смолк! Раскатистой дорогой К мосту опрокинулась гора; Тлеют улиц мглистые пороги Блеском накладного серебра. Раскрываю каменную стену — За окном, незрячим сквозь мороз, Чу, зовёт гудок ночную смену, Чу, бежит и плачет паровоз. 1921 г.
"Когда, отмаявши свой день,"
Когда, отмаявши свой день, Измучен пыткой крестной муки, Я вспоминаю лет далёких тень И в ней твой взгляд, косу и руки. Когда твой красный сарафан И на песке босые ноги Блеснут так ярко сквозь туман Нас искалечившей дороги, — Мне хочется с тобой уйти На паперть старенького Храма И руки бедные сплести, И ждать в снегу весны упрямо. Ловить чуть тёплые лучи От солнца знойного когда-то; Ведь были, были горячи Для нас под соснами палаты! Не сетуй, милый старый друг! Мы прошлым радостным хранимы, Свой жаркий солнечный досуг Ведь оценили, как могли мы. 1921 г.
"Благодарю тебя за то,"
Благодарю тебя за то, Что ты дала мне счастье жизни, За всё, что мною прожито В тобою выбранной отчизне. За то, что выбрала отцом Мне Кушенского Дон-Кихота И в жизнь послала со стихом Ты вместо Белого болота. За то, что на реке Дубне, Воспетой Пришвиным с Клычковым, Досталось радоваться мне Земле и солнцу, и дубровам. За то, что Гарднера фарфор Меня сквозным румянцем встретил, И сквозь него я до сих пор Гляжу на мир спокойно-светел. За всё, за всё благодарю И только горько мне и больно, Что жизнь свою прожив в застольной Тебя ничем не отдарю. Предположительно 1921 г.
СТАВРОПОЛЬ
Ставрополь — город Креста, Все мы там были распяты. Знакомые нам места Помечены крупными датами. Много ворот и крылец Крестами красными крашены. На скамьях мертвецу мертвец Анекдоты шамкает страшные. Скрипят тротуары. Идут Мертвецы по Казанской парами, В Дудкинском доме суд И кого-то топят под ярами… Разжалованный собор В увезенный колокол бухает, Эхо заволжских гор Глотает выстрелы круглые. Кровь унять не смогла тогда Казанская Богородица, Но пески занесли без следа Всё, везде… И опять туда По весне так уехать хочется! Чудится, что на крови Сон-трава аловатая теплится И от жалости, и от любви Верба старая (рви ее, рви) Вся в скворцах, вся в слезах, вся в серьгах Простоволосая треплется. 1921 г.
ЛЮТЕ
За жестом жест, за позой поза… Плавный И гибкий ритм руководит тобой. Молитвенный, трагический, забавный — Рассказ движений власти над судьбой. Живи под ритм певуче-своенравный И жизнь, с её волненьем и борьбой, Сумей ввести, смиряя, в танец плавный, Где зало — мир под кровлей голубой! Подобно музам, вечно юным девам, В движениях подвластная напевам, Созвучным ритмам солнца, туч, и звёзд, Будь огненной, но строгою поэмой, Где каждый стих равнопрекрасен с темой И замысел глубок, певуч и прост! 1921 г.
"На дворе скрипят, визжат колодцы;"
На дворе скрипят, визжат колодцы; По губе раструба ледяной Грохоча и пенясь в ведра льётся Серебро сосулею сквозной. В жёлтых полушубках водоноски Разбрелись шажками со двора, Плотные сверкающие всплёски Шлёпая блинами из ведра. Медленно, не понукая лошадь, Всё везут вдоль улиц мужики На базар, туда к рядам, на площадь, Проседью покрытые мешки. Ожили на площади палатки И, закутанные в шали глубоко, Обминая стынущие пятки, Продают мещанки молоко. И опять, как и вчера, спросонок, Сквозь морозный пар катя клубок, Из депо, пронзителен и тонок, Закричал тоскующий гудок. 1922 г.
"Мой день волокли Вы по пыли"
Мой день волокли Вы по пыли, Мели им, как шваброй, полы; Всю душу мою прострочили Вы дробью машинной иглы. На сердце накинув верёвки, На петлях гигантских шагов, Взлетали, проворны и ловки, В неистовом вихре кругов. Но дверь я захлопнул вплотную И смыл, не спеша, чередой Всю липкую пакость дневную Живою и мёртвой водой. Все тот же сижу одинокий И лью электрический свет На жребий, как прежде, высокий В толпе заблудившихся лет. Свой день вспоминаю с улыбкой — Пусть люди слепы и грубы! — Мне полночь играет на скрипке Прекрасную песню судьбы. 1922 г.
ЖЕНЕ
К сорока годам из околесицы Долгих лет, своих и не своих, Наплывёт, взойдёт над переносицей Старческих морщин глухой триптих. Обрастут глаза и губы сетчатой Паутиной спутавшихся дней, Взглянешь к выси, в голых ветках клетчатой, И вздохнётся глубже и ровней. Встанешь рядом, мученица крестная, Неизменная, всегда одна, Ты, моя невеста, неневестная, Мироносица жена. Нынче мы на паперти, как нищие, Слушаем обедни смутный клир, Скудною довольствуемся пищею И одни глядим на вольный мир. Только к нам воробышки, чирикая, Тропками подкатятся бочком, Только нам, качаясь с повиликою, Бабочка кивает хоботком. Лето холодами обезглавлено, Ледяные градины в крови И серебряным окладом сдавлена Бархатная библия любви. Юность плащаницей до заутрени Мы снесли в ограду на погост… Трезв и свеж у храма холод утренний, Честен мир и всепрощающ прост. 1922 г.
"Лохмотьями чужими грею спину,"
Лохмотьями чужими грею спину, Чужой кусок, не посолив, жую, В чужом углу колючей дрожью стыну — Ветра, туман и гарь в родном краю. Всё сердце выжато сухою злобой, Железной проволокой заржавя кровь, Жизнь чёрной развороченной утробой Смертельную выплёвывает дробь. На лбу клеймо, полголовы обрито, Во рту цинготный вырезан язык, Могилами Россия перерыта, И над могилами звериный рык. 1922 г.
"К тебе, Москва, опять, опять"
К тебе, Москва, опять, опять Иду назад и слеп и нем; К тебе, Москва, в родную стать… Возьми меня совсем, совсем. Пора мне дать покой костям, Устал бродить я взад-назад По всем местам, по всем страстям, Как подлый раб, как шут, как гад. Благоуханных песен хор Томит меня, прими их груз, Сожги меня, смети мой сор! К тебе, Москва, назад плетусь. 1922 г.
"Призванивай, гуди, греми,"
Призванивай, гуди, греми, Клади на свежий лист И вверх и вниз слова мои, Угрюмый машинист. В окне рассвет, в глазах круги, Желтеет свет огней — Мои слова, твои враги, Звучнее и тесней. Их тёмный смысл шумит дождём, Разрознен и жесток; Скользит, дробясь, в мозгу твоём Поток журчащих строк. Кончай, беги сквозь утра муть По скользкой мостовой… Потух фонарь, и в ранний путь Завыл трамвай пустой. Быть может, там, пустой вагон Оглядывая вновь, Ты вспомнишь рифмы краткий звон, Поющий про любовь. И как-нибудь, не зная как, Ты сочетаешь вдруг Свой рок, вагона полумрак И рифм враждебный круг. И станет жизнь совсем простой, Как петля с потолка, Как утро, как вагон пустой, И так тяжка, тяжка. 1922 г.
"Далека твоя дорога, Волга!"
Далека твоя дорога, Волга! Твоего начала голубец, Знает ли, как бесконечно долго В рукава не делишь ты конец. Посреди печального безмолвья На верхах унылых не понять Твоего степного понизовья, Золотого юга благодать. Хмурым елям и песку сырому Не признать роднёй издалека Южных сосен душную истому, Знойного сыпучего песка. 1922 г.
ВАСИЛЬКИ
В ярком солнце по меже весёлой Проберись в кивающую рожь, Где волной душистой и тяжёлой Пробегает медленная дрожь. Ты себе иди, иди к опушке. Там, где колос редок, невысок, Ждёт-пождёт под мерный крик кукушки Синеглазый цветик — василек. Для чего, мол, бегать так далёко; Стоит только выйти из села. Много нас цветёт во ржи глубоко — Рви да рви — охота бы была! Пусть цветут, их там пылит дорога… Пробрался межою я не зря! У лесного тихого порога На пеньке сплету веночек я. Здесь помогут мне лесные птицы — Зяблик, дрозд, малиновка и чиж; Муравьи, жуки придут дивиться, Да и ты, зайчонок, прикатишь! Как пойду в венке назад домой я — Ох, взовьётся в небо как стрела И заславит небо золотое Жаворонок у самого села. 1922 г.
ФИНИСТ — ЯСЕН СОКОЛ
Я перстами тихо щёлкала, Запевала песню тоненько И финиста — ясна сокола Подманила к подоконнику. Поникала я, усталая, На подушечки пуховые, Целовала, миловала я Его крылышки шелковые. На заре проснулась девица, Глядь, в окне ножи кровавые! Холодком пушась, шевелятся В луже крови перья, плавая. Затянуло небо тучами И под вечер дня постылого Изошла слезьми горючими, Услыхала голос милого: «Не воротишь время красного. Счастье, сгинув, не откликнется! Загубили меня, ясного, Твои сёстры ненавистницы! Ты пеки в дорогу трудную Из железа подорожники, Обуй в лапотки чугунные Свои холеные ноженьки! Ты ступай в леса дремучие, Свои лапотки истрачивай, Проливай слезы горючие, Подорожники размачивай. Как истопчешь лапти новые, Как изгложешь все лепёшечки, Терема узришь дубовые, Мои светлые окошечки. Не признаю свою милую, Нищей странницы гнушаяся! Со двора тебя, постылую, Сгонят слуги, потешаяся!» 1922 г.
"Потухло моё электричество,"
Потухло моё электричество, И чёрная темень в окне… Её всенощное величество — Тоска подплывает ко мне. Снимает корону колючую И, крепом окутав её, Меня, словно чёрною тучею, Венчает на царство свое. Как принц, обретённый в безвестии, Склоняюсь пред ней до земли, А мимо в торжественном шествии Проходят страданья мои. Я сердце моё онемелое Как скипетр держу золотой; Из мрамора мантия белая Покрыла мне плечи плитой. Ударили трубы жестокие, Торжественным маршем казня, Ввели на ступеньки высокие Немыми коврами меня. Дано мне отныне владычество, Подвластен бесов легион… Но вспыхнуло вновь электричество И я отречён и прощён. 1922 г.
"Опять прохожу через двор,"
Опять прохожу через двор, Скользя по тропинке извилистой; Гашу полуночный дозор — Фонарь, задохнувшийся сыростью. И, времени огненный глаз, Часы на музее Бурылина Следят, из тумана слезясь, Как сердце мое обессилено. Мерцает в потёмках капель И снег под ногой расступается… Лель-Ладо, весёленький Лель, Крась луком пасхальные яйца. Все семь монотонных недель Со снегом раскисшим обрушатся, Фиалками милый апрель Обсадит последние лужицы. И робкие в сердце моём Подснежнички тихо распустятся, Омоюсь хрустальным дождём На глинистой вязкой распутице. О, тёплое солнце весны, Ты в силах мне дать искупление Коснёшься последней струны И вызовешь песен цветение. Год не известен
СОН-ТРАВА
Над весёлыми трущобами Тонет неба синева. За последними сугробами Расцветает сон-трава. Тёмно-синими букетами На проталинах сырых, Молчаливыми приветами Пчёл встречает золотых: «Не для вас мы распускаемся, Не храним душистый мёд; Мы одним теплом питаемся, Отогревшим клубней плод. Не цветы мы на проталинах, Мы весенний сон земли: Снятся сохнущей проталине В синем небе журавли». Отвечают пчёлы сонные: «Пусть и нам вы только сон, Пусть цветами благовонными Тихий лес не напоён. Мы не мёда ищем нового — В сотах старого полно — Цвета вашего лилового Не видали мы давно. Хорошо в луче играющем Виться низко у земли; Свой венок сугробам тающим Вы недаром заплели». 1922 г.
"В клетки круглой крышки люка"
В клетки круглой крышки люка На подсохнувшем дворе Налил дождь прозрачной влаги, Настояв на янтаре. Сорвались, вонзились в щебень С тонкой солнца тетивы У краев чугунной крышки Стрелки трубчатой травы. 1922 г.
"Пусть август жизни наступил,"
Пусть август жизни наступил, И сердце-солнце греет стыло, Пусть лёгкие кресты стропил Нам время потолком забило. Но как на этом потолке Играют зайчики чудесно, Как длинный поезд вдалеке Проносится тяжеловесно. Как пёстр, пахуч букет листвы, Как трезв и ясен воздух ржавый, И неожиданно новы Церковные над лесом главы. Довольно этого окна И этой комнаты довольно — Жизнь в чуткий шорох сгущена, В молчании многоглагольна. Лицом к лицу вся жизнь моя… Кончаясь мной, сияет вечность И сердцу остриём копья Дарует вечную беспечность. 1924 г.
ЛЮТЕ
Сиренью зацвело окно Ещё так робко, неприметно; Перед крыльцом, где так темно, Не видно маргариток бледных. Пропела колокольня — два, В лесу провыл трамвай устало, Малиновка едва-едва Неявственно забормотала. Ещё один упорный час И там, за окружной дорогой, Засветится янтарный лаз У солнцезарного порога. Тебе, счастливица моя, Он каждый день готовит встречу; К твоим ногам его стезя Ложится через рытвин плечи. Частишь всё ближе каблучком, Поспешно чокнула калиткой; И, пробудясь, перед крыльцом Зарозовели маргаритки. Год не указан
"Что нужды, что много растеряно"
Что нужды, что много растеряно И книг, и бумаг, и вещей. С рубином колечко Колерино Ещё на руке моей. Что нужды, что стал я развалиной И той, чьё колечко со мной, Теперь не до встреч над проталиной, Как было далёкой весной. Что нужды, что тело измучено, Что втоптана в мусор душа, Что вдосталь на плечи навьючено Невидимого багажа. Ах всё-таки, всё-таки встречного Весеннего ветра опять Я жду, как предвестника вечного, Что можно из гроба восстать. 1925 г.
"И я с Дубны. Её прозрачной влагой"
И я с Дубны. Её прозрачной влагой И окрещён и вспоен. Навсегда Мне памятна, сквозь долгие года, Дубов морёных чёрною корягой Настоенная накрепко вода. И памятен целебно-жгучий холод Недвижно тёмносиних омутов… Всё кажется: нырну — и буду молод, Глотну воды Дубны — и муть годов Из гнили жизни выплесну, как солод. Но не вернусь к Дубне я никогда, А и вернусь — нам не узнать друг друга. Осталась той же в ней одна вода, И разве камнем кинуться туда, Чтоб разошлась она свинцовым кругом. 1927 г.
"Мой кабинет за кухонным столом."
Марьина Роща Мой кабинет за кухонным столом. Сижу за ним, разбуженный клопами, И счастлив тишиной, и кой-каким углом, И солнечным пятном на печке за плечами. Больные спят. Мучительный заказ Написан начерно, и я свободен. За много месяцев мой бесконтрольный час, Когда мой мозг ещё на что-то годен. Я не ропщу. Сумбурна жизнь моя, Забита мелочами обихода, Но всё по-прежнему, как в ладанке земля, Сохранена внутри меня свобода. На рынок ли иду, с отбросами ль ведро Несу на кладбище помойной горки, Я весь в себе, со мной моё добро, Валютным золотом опять горят пятёрки. Здорово, солнце, старый верный друг! Мы прежние, и на дворе, на заднем, И под твоим сияньем всё вокруг Опять становится ценнее и нарядней. Картуз пропоицы на мусорной плите И тот сбекренился молодцевато… Спасибо вам, клопы, по вашей доброте Я солнечные посетил палаты. 1931 г.
МОРОЗ
Мороз, пустой и звонкий, И ровный мёртвый свет. Чуть виден тонкий, тонкий Былого силуэт. Должно быть, так же вышел Тогда я на крыльцо, Должно быть, так же с крыши Мне снег упал в лицо. Должно быть, был я молод, И эта смерть кругом По сердцу острый холод Мне провела резцом. И стал мне мир чудесней, Необычайней стал — Запела стужа песни, Каких я не слыхал! 1931 г.
