Голос бездны

– Наш Пётр не просто псих, – простонал из дальнего угла профессор Митькин. – Он не может считаться сумасшедшим. Он в действительности вовсе не сошёл с ума. Он переродился!

– Я не понимаю, – Дагва посмотрел на Митькина и снял фуражку, протирая вспотевшую голову, – о чём речь?

– Пётр проглотил лекарство, – сказал Лисицын и тут же поправил себя, – то есть не лекарство, а препарат, очень сильный препарат, под воздействием которого в нём произошли колоссальные изменения.

– В мозге? – уточнил Дагва.

– Гораздо глубже.

– То есть?

– Он стал другим человеком, совсем другим. Раньше он боялся лошадей, сторонился их, а теперь скачет без седла. Раньше он не стрелял и тем более не убивал людей, а нынче валит всех подряд без зазрения совести. Он передвигается бесшумно, как кошка.

– Разве такое возможно? – встрял в разговор один из солдатиков и тут же бросил настороженный взгляд на лейтенанта: не ругнётся ли? Но Дагва не возражал против равноправного участия всех присутствовавших в разговоре. Он хоть и носил погоны, всё же был далёк от армейских строгостей.

– Однако я не понимаю, как человек может вдруг начать делать то, что не умел делать раньше, – подивился Дагва.

– Наука идёт семимильными шагами, – блеснул очками профессор Митькин, продолжая ютиться в дальнем углу. – Вы уж простите меня… Ведь из-за меня произошло такое…

– Кто знает, что бы произошло, случись это в большом городе, – задумчиво ответил Сергей.

– Не знаю, – произнёс милиционер, – не знаю, может ли лекарство превратить одного человека в другого. Но я слышал, что мой прадед умел заставлять людей говорить чужими голосами и рассказывать то, чего они никогда не видели. Он даже умел делать так, что они говорили на чужих языках. Мой прадед был шаманом, настоящим шаманом.

– Считай, что Алексей Степанович тоже своего рода шаман, – засмеялся Лисицын.

– Что вы! Что вы! – расстроенно замахал руками профессор. – Перестаньте!

И было не совсем понятно, от чего отнекивался седовласый человек: то ли считал, что ему далеко до шамана, то ли хотел сказать, что в шаманов вообще не верит…

– Ладно, – поднялся Сергей, – давайте приступим к делу. Начнём с похорон. Где лопаты? Есть тут лопаты?

– В том доме, – Олегыч оглянулся. – Иван, займись-ка ты этим.

– Гюрзу бы покормить, – подал голос солдат.

– Кого?

– Овчарку мою. Её Гюрзой звать, – пояснил он.

– Сейчас организуем, – заверил его Лисицын. – А возьмёт твой пёс след-то? Пётр ведь вчера вечером был, давно уже.

– Хорошо натренированная собака должна брать след десятичасовой давности, – заученно отрапортовал солдат, – а очень хорошая собака способна взять след даже двухсуточной давности.

– И каков же твой зверь?

– Очень хороший, – с гордостью сказал солдат. – Конечно, многое зависит от местности и погодных условий. Ночью дождя не было, значит, след должен быть сильным. На самом деле небольшой дождик даже помогает собаке, запах лучше держится в прохладный и облачный день. А вот если на открытой местности, да когда ветер сильный, то это хуже…

– Правда ли, что собаку можно сбить со следа? – поинтересовался Лисицын, приглашая парня к разговору. – Говорят, что перцем можно след присыпать.

– Чушь! Собака, конечно, поначалу прочихается, но затем ещё лучше нюх становится. Так со следа не сбить. Слышал, есть какие-то специальные кремы, они вроде бы уменьшают выделение пота у человека. Но я не встречал таких штучек. А уж ваш псих-то тем более ничем не мажется.

– Глиной.

– Что?

– Глиной он обмазался, а сам голый ходит, босиком, – сказал Сергей.

– Глина не помешает. Найдём мы его. Он же городской, стало быть, не шибко спортивный, потеет много, запах богатый, – безостановочно рассуждал солдат, гладя собаку по голове. – Тебе, Гюрза, тут и напрягаться не придётся.

***

Вид могильных холмиков вызвал у всех обитателей Второй Базы новую волну уныния.

– Не будем медлить, – громко сказал Дагва, повернувшись к Олегычу – Надо отправляться за этим вашим Петром сию же минуту.

– Мы поедем с вами, – решительно подался вперёд Олегыч.

– Не все, ни в коем случае все, – покачал Дагва. – Кто-то из мужчин должен остаться здесь. Я имею в виду тех, кто хорошо владеет оружием. Думаю, что тебе и Ивану лучше и полезнее будет остаться здесь.

– Почему? Я знаю округу, от меня больше проку в пути, – возразил инструктор.

– И я тут не чужой. Нет, вы оставайтесь на базе, всякое может случиться. Стреляете вы хорошо, уши у вас на месте. Одним словом, кончим бесполезный трёп…

– Как знаешь, командир, – Олегыч пожал плечами, он был явно недоволен.

– Я поеду с вами, – подошёл к лейтенанту Сергей Лисицын, надевая замшевую куртку. – Здесь от меня не так уж много пользы будет, а вам сгожусь. Там ведь, в лесу, теперь не только Пётр. Там и Матвей Коршунов где-то рыщет. Кроме того, Пётр ведь увёз с собой Марину. Где она? Что с ней? Найдём, я её и провожу сюда. Не возить же вам женщину с собой, пока поимка Петра не завершится.

– Ладно, – не очень уверенно согласился Дагва.

Когда турбаза осталась позади, Сергей невольно вздохнул, ощутив внезапно всю тяжесть предстоявшего похода, всю его психологическую тяжесть.

Пётр Чернодеревцев, называвший себя Чёрным Деревом, превратился в первобытного дикаря, и никто не мог предсказать его поступков.

– Он убежал в эту сторону, – указал рукой Лисицын, – после того, как обстрелял меня.

– Хорошо, – Дагва кивнул и повернулся к солдатам. – Дайте своему псу понюхать что-нибудь из вещей этого Петра. Взяли вы его шмотки?

– Да, я трусы и рубашку прихватил, мятые, думаю, хорошо пропотевшие…

– Отлично.

– Гюрза, бери, бери след!

Собака шла уверенно, но отряд не мог следовать за ней столь же быстро, так как лошадям приходилось выбирать дорогу сквозь заросли.

– Однако я так и знал, что мы будем едва плестись, – спокойно сказал Дагва. – По тайге на лошадях быстро не поскачешь. Пёс-то вон как легко по следу шпарит, нам бы отпустить его…

– Немного опосля, сейчас рановато, – оглянулся солдатик, довольно оскалившись. Лисицын почему-то обратил внимание на ямочки, как-то по-девичьи появившиеся при улыбке на щеках паренька, и Сергей нарёк его про себя Ямочкой.

– Опосля так опосля, – согласился милиционер и посмотрел на Сергея. – А что вы про этого Петра знаете?

– Он входит… входил в руководство одной крупной фирмы, которая занимается строительными подрядами. Престижное и денежное место. Пётр никогда в жизни не выполнял грубой физической работы, сторонился её, почти боялся. Он привык вести монотонный, сидячий образ жизни, впрочем, это вовсе не означает, что он был затворником. Наоборот. Он жил так, словно варился в котле общественных связей. Масса знакомых, множество встреч. Привык если не к роскоши, то к большому удобству. Насколько я знаю, он лишь раз в жизни принял участие в туристском походе, да и то драпанул в самом начале. Физически-то он вовсе не слаб, рослый такой, но запустил себя сидячей жизнью. Сам бы он никогда не отправился по этому конному маршруту, но его надоумила жена.

– Каким образом?

– Кто-то из очень интересовавших Петра бизнесменов купил две путёвки сюда. Он решил воспользоваться случаем для проведения переговоров в неофициальной обстановке.

– Однако неужели среди богатеев найдётся хоть один, кто захочет отправиться в глушь, лишённую мало-мальских удобств? – удивился Дагва.

– Разные встречаются. Вот, к примеру, Пётр поехал, – развёл руками Сергей. – Может быть, Марина обманула его, решила просто подшутить над ним, пустив слушок про того человека… У них давно отношения расклеились, а она ведь совсем не такая уж миленькая добрячка, как это может показаться на первый взгляд. Впрочем, вы же не видели её.

– Если на то будет воля Ульгеня, то мы найдём эту Марину.

– Ульгень? – удивился Сергей. – Вы тувинец? Верите в Ульгеня?

– Нет, просто иногда говорю так. Я считаю, что дело не в том, как мы называем Бога, а в нашем к нему отношении. Мои предки принадлежали к известному роду северных тувинцев, однако я растерял всё, что свойственно моему народу. Я, конечно, говорю о духовной стороне. Я работаю в милиции, владею оружием, но я не воин и не охотник. Я подчиняюсь не закону Ульгеня, а закону государства. Какой же я тувинец? У меня ничего нет. Я ничем не отличаюсь от моего сержанта Морозова. В нём бежит русская кровь, но он не знает, что это означает. В моих жилах течёт кровь тувинцев, и я знаю, что это означает, но я не следую её голосу. Поэтому я и говорю, что я – Дагва Хайтювек – ничем не отличаюсь от Лёни Морозова.

– Я вижу, вас это огорчает, – заметил Сергей.

– Есть немного…

В эту минуту собака насторожилась и громко зарычала.

– Почуяла что-то, – сообщил солдат, понизив голос до шёпота, – впереди кто-то есть.

– А ну-ка, братцы, спешимся, – негромко скомандовал Дагва. – Присмотримся чуток… Однако я не слышу ровным счётом ничего. Попридержи своего пса пока что…

Сергей стоял, нервно поглаживая шею лошади. Он не был вооружён и чувствовал себя в те минуты совершенно беспомощным. Возможно, ружьё не помогло бы ему, начни Пётр палить из густых зарослей, но казалось, что с оружием в руках было бы спокойнее.

– Товарищ лейтенант, – прошептал солдат Ямочка, напряжённо вытянув загорелую шею, – мы так ничего не увидим. Гюрза учуяла кого-то, но далеко ещё. Я могу спустить её с повода, если прикажете.

– Пожалуй, так и сделаем, – кивнул Дагва. – Действуй, боец, командуй своим зверем. Пусть мчится вперёд и хватает нашего психа.

– А если это не Пётр? – спросил Лисицын.

– Мы же по следу двигались, – обиделся солдатик, – Гюрза другого человека не тронет, на хрена ей другого хватать? Она у меня умная.

Он отцепил собаку и проговорил ей что-то на ухо. Животное громко заскулило, демонстрируя хозяину своё нетерпение, и бросилось в чащу. Послышался шумный бег сквозь густую листву и яростный лай.

– Теперь мы двинем следом, – распорядился Дагва. – Только лошадей привяжем тут, а то там сплошной бурелом. Однако кому-нибудь надо остаться с ними.

Он посмотрел на второго солдата и указал на него пальцем.

– Ты покараулишь. Только автомат сними с предохранителя. Собака, знаешь, собакой, а как там всё повернётся, бес его знает… Сергей, вам бы я тоже посоветовал переждать здесь.

– Зачем же я тогда поехал с вами?

– Я вас не звал. Поймите меня правильно. Сейчас может случиться всякое.

– Я понимаю. Но и вы поймите меня. Для вас Пётр – всего лишь преступник. А я его знаю немного с другой стороны. Кроме того, я хотел бы напомнить, что он – своего рода результат научного эксперимента. Я полагаю, что его надо брать живым.

– Попробовать можно, однако ручаться за поведение психа никто не может, – милиционер повесил автомат на плечо.

– Он не псих, сколько можно повторять! – с досадой махнул рукой Лисицын. – Что до меня, то я ведь как-никак журналист. Разве могу я позволить себе роскошь не присутствовать на уникальной операции?

– Я не знал, что вы журналист, – как бы извиняясь сказал Дагва.

– Я начинал с военных репортажей.

– Ну… Ладно…

Чёрное Дерево

Пётр дремал, прислонившись спиной к толстому стволу лиственницы. Этому дереву было не менее пятисот лет, оно повидало немало всякого за свою жизнь. Но никто не мог выведать у лиственницы того, что она знала.

Пётр пошевелил головой и будто бы нащупал что-то затылком на шершавой древесной коре.

– Чёрное Дерево, – прошептал он, – Чёрное Дерево! Дерево! Я знаю, что такое огонь, я однажды сгорел и превратился в уголь из-за удара молнии…

Пётр открыл глаза и огляделся. Он увидел свои голые ноги и перетянутый патронташем живот. Подняв правую руку, он внимательно осмотрел её, словно хотел обнаружить что-то новое в этой руке. Покрывавшая кожу глина сильно потрескалась, кое-где отвалилась, а в некоторых местах висела на волосах мелкими бурыми крошками.

Пётр смотрел на себя и никак не мог понять, что он чувствовал. Он ясно ощущал, что раздвоился. Один Пётр называл себя Чёрным Деревом и вёл себя, как первобытный человек, повинуясь законам кровожадных предков. У этого Петра была своя логика, своё мировоззрение. Другой же Пётр наблюдал за дикарём со стороны, но никак не мог повлиять на Чёрное Дерево. Второй Пётр, пришедший в тайгу из цивилизованного мира, лишь созерцал, но ничего не делал; ему казалось, что он смотрел удивительный сон, осознавая себя его полноценным участником. Иногда цивилизованному Петру казалось, что он ужасался поступкам Чёрного Дерева, но в действительности он оставался спокоен. Но в действительности он понимал, что стояло за каждым шагом дикаря, и он по-настоящему удивлялся только одному – как он мог понимать и не понимать одновременно, как он мог хотеть и в то же время искренне протестовать против того, чего хотел.

Он раздвоился.

Когда начинал действовать Чёрное Дерево, Пётр почти исчезал, растворялся, уходил в небытие. Затем, когда Чёрное Дерево возвращался с военной тропы, Пётр тоже возвращался, вступал во владение своим телом и сознанием, оценивая произошедшее. Но с каждым разом вернувшееся сознание цивилизованного Петра делалось слабее и слабее, зато Чёрное Дерево становился сильнее. Чёрное Дерево вдруг начинал вспоминать что-то из своего прошлого, о котором цивилизованный Пётр не имел ни малейшего представления, и его это крайне удивляло. Удивляло даже больше, чем поступки Чёрного Дерева.

Несколько минут назад он увидел себя со стороны: увидел человека верхом на лошади, его длинные, почти до самых ягодиц, чёрные волосы размеренно колыхались на ветру. Человек ехал по красивой горной долине, а линия горизонта за его спиной была изрезана снежной горной грядой. За спиной человека висел в кожаном чехле лук со стрелами. На крупе лошади виднелась нарисованная белая молния, а на шее различались красные отпечатки ладоней. Пётр знал, что он ехал в поход, чтобы отомстить за своего погибшего родственника. Однако ни имени родственника, ни кем был родственник – брат, отец или племянник, – Пётр не помнил. Он лишь ясно слышал мысли, теснившиеся в голове, мысли неуёмного гнева.

Но самое странное было то, что лицо увиденного им человека не было лицом Петра. Оно отличалось сильной скуластостью, узкими глазами и почти коричневым цветом кожи.

«Нет, это не я. Это просто какой-то дикарь… Но почему-то я знаю, что вижу себя… Почему этот человек – я? Почему я так думаю? Откуда я знаю, что я выехал на тропу мести? Почему я так уверен, что должен отыскать кого-то?»

Пётр было опять прислонился спиной к дереву, закрыл глаза и застонал. На него внезапно накатил страх, замешанный на головокружительном непонимании всего происходящего. Он закрыл лицо руками и в отчаянии принялся кататься по земле. Его тучное тело то и дело наваливалось на затвор ружья, и тогда на коже оставались глубокие вмятины.

– Что?! Что?! Что?! – выкрикнул Пётр несколько раз подряд и после этого замолчал.

Его лицо сделалось неподвижным.

Через минуту он сел, скрестив ноги, и тупо уставился перед собой. Его лицо оставалось неподвижным минут десять. Рука лежала на рукоятке ножа.

Где-то вдалеке раздавались посторонние звуки. Слух Чёрного Дерева уловил частое шевеление ветвей, шорох листвы и травы под ногами. Кто-то приближался, двигаясь перескоками, плавно, гибко, мощно. Шёл зверь, а не человек.

Пётр переменил позу, приподнялся на корточки, подобрался, как готовый к прыжку хищник, напрягся. Стиснутый в руке нож опасно вспыхнул в лучах солнца.

Внезапно послышался лай. Собака! К нему мчалась собака! По скрытой в её голосе злобе он безошибочно распознал зверя, готового к нападению, готового рвать жертву на куски. И своей жертвой собака наметила Чёрное Дерево.

Он не проронил ни звука, лишь оскалился, сделавшись ещё более неподвижным.