Крыланы из Шадизара

— Иногда, при случае, — кивнул киммериец. — Я поселился в одной заброшенной усадьбе на краю Ианты… Старички в ужасе переглянулись.

— В заброшенной усадьбе? — залопотали они. — На краю Ианты? Там такая высокая стена? И есть несколько гранатовых деревьев, которые до сих пор плодоносят?

— Кто показал тебе это место? — наконец спросил его первый крылан.

— Я вас не выдам, — поспешил успокоить их Конан. — Наоборот. Мне нужна ваша помощь. Я просто стараюсь побыстрее рассказать о том, что мне известно.

— Ты нашел наши сокровища? — спросил крылан. Его братья побледнел их кожистые крылья повисли — у обычного человека так опускаются плечи, когда он сильно огорчен.

— Именно, — подтвердил Конан. — У вас очень хороший вкус. Только вы не разбираетесь, у кого крадете. Теривана, та дама, которую вы обокрали в последний раз, — очень могущественная и известная в городе личность. Обижать ее не следовало. Я этого, естественно, не знал. Просто увидел красивые побрякушки, дорогие и изящные, и утащил их. Ну, я же вор, как вы помните. А потом еще имел глупость подарить один из браслетов своей подруге. Та — девушка тщеславная.

— Я что-то слышал, — заметил один из крыланов. — Графиня… или баронесса… Какая-то знатная дама!

— Знатная! — фыркнул Конан. — Она такой же жулик, как и я. Ничего не подозревая, нацепила браслет, отправилась на бал к Териване — можно сказать, в самую пасть ко льву полезла. Там она, разумеется, попалась на краже. Результате известен — завтра ей отрубят правую руку за воровство. Ее никто и слушать не желает, хотя все, что она говорит в свою защиту, звучит довольно убедительно.

— Что мы можем сделать для твоей глупой подруги? — спросил тот крылан, что чуть было не скрылся с места происшествия. Он был, как решил про себя Конан, чуть более предприимчивее и сообразительнее остальных.

— Утащить ее из тюрьмы, — ответил Конан. — У меня есть хорошая пилка, чтобы снять решетку. Вы сумеете поднять ее в воздух, все втроем?

— Она тяжелая, эта твоя приятельница?

— Не очень… Хотя в последнее время она неплохо питалась, — добавил Конан, желая быть объективным.

— Попробуем, — заявил крылан. — В самом крайнем случае мы ее уроним.

— Давайте уйдем отсюда, — слабым голосом попросил примятый крылан. — Мне что-то дурно…

— Можно отправиться в усадьбу, — предложил Конан. — Очень уютное место. Вы хорошо там все устроили, — похвалил он крылатых братьев. — Заодно расскажете мне все остальное. Только не улетайте, не бросайте меня. Иначе мне придется устроить на вас охоту и вылавливать сетью по одному, а это может повредить ваши нежные крылья.

* * *

— Этот дом когда-то принадлежал нашей матери, — начали рассказ криланы. — Ты у нас в гостях, киммериец…

…Девушку звали Клеуфа, и она была молода и хороша собой. Она родилась далеко от Ианты, в Шадизаре, городе, созданном для того, чтобы творить сказки. Ее семья была богата. Родители баловали дочь, как только могли. Она была поздним, долгожданным ребенком — настолько долгожданным, что никто не был разочарован появлением на свет девочки, хотя, конечно, отец предпочел бы сына. Что ж, дочь — тоже прекрасно. Клеуфа ни в чем не знала отказа. Ее мать умерла вскоре после рождения дочери.

Как выяснилось, причина столь долгого бесплодия заключалась не в матери, а в отце Клеуфы. Женщина так любила своего супруга, что скрывала от него это обстоятельство, и все стало явным только после того, как он взял себе новую жену. Никаких детей на свет больше не рождалось. В конце концов, Клеуфа осталась единственной наследницей огромного состояния.

Избалованная, красивая, богатая — она была лакомым кусочком для многих шадизарских женихов, но отец всех их отвергал, одного за другим, находя неподходящими для своей великолепной дочери. И тут произошло одно событие, которое полностью перевернуло жизнь юной девушки. Клеуфа узнала некоторые обстоятельства своего рождения. Как-то раз, поздно вечером, незнакомая служанка доставила ей письмо. Клеуфа, для которой отец не жалел ничего, в том числе и денег на учителей, могла читать и потому никто, кроме самой девушки, не узнал содержания этого письма. Ей назначали свидание в городе, в маленькой таверне на окраине Шадизара, куда она должна явиться поздно вечером, в сопровождении единственного доверенного слуги, если хочет узнать некую важную для себя тайну. Любопытная девушка тотчас начала собираться на это свидание. Она взяла с собой немолодого лакея, который знал ее еще с детства, и взяла с него слово, что он ничего никому не скажет. Хорошо изучив нрав юной госпожи, слуга поклялся молчать. Он понимал, что в противном случае она побежит в подозрительную таверну одна, без провожатых, — и тогда только боги могут сказать, что с ней может случиться!

Клеуфа набросила на плечи плащ, скрыла лицо под большим капюшоном, а слуга взял с собой короткий меч и два метательных кинжала. Когда сгустились сумерки, оба выскользнули из дома и по узким запутанным улицам Шадизара отправились в указанную таверну. Клеуфу колотила дрожь, и она все время повторяла: «Это самый важный день в моей жизни…» Напрасно старик пытался успокоить ее, она ничего не слушала. Глаза ее горели, как у одержимой, на щеках проступили пятна лихорадочного румянца.

Вот и таверна.

Это было совсем маленькое, незаметное заведение, как бы стиснутое с двух сторон более крупными строениями. Тусклый фонарь, раскачиваясь на ночном ветру, горел перед входом. Как раз в тот миг, когда Клеуфа со своим спутником подходила к таверне, дверь с грохотом распахнулась, и какой-то малый с окровавленным, обезумевшим лицом вылетел оттуда и рухнул на улицу, забрызгав Клеуфу грязью. Она в ужасе отскочила в сторону, теснее кутаясь в свой плащ.

— Вот видишь, моя госпожа, куда нас завело любопытство, — с укоризной обратился к ней старый слуга. Но девушка решительно тряхнула головой и ступила на порог.

Старику ничего не оставалось, как безропотно последовать за ней. В таверне было душно и дымно. Странные личности трясли стаканчиками с игральными костями. Здесь собирались нищие, которые проигрывали друг другу подаяние, выпрошенное за день у шадизарской публики; воры, обсуждающие прежние дела и намечающие новые; торговцы живым товаром… Оказавшись в подобном месте, девушка замерла в растерянности. Несколько жутких рож уже обратились к ней, вонючие беззубые рты растянулись в алчных ухмылках. Со всех сторон на Клеуфу пялились вытекшие глаза, шрамы — настоящие и искусственные, хищные пасти; к ней тянулись загребущие лапы…

Она тихо вскрикнула и поднесла ладони к лицу.

— Оставьте ее, — промолвил тихий голос, звучавший откуда-то из самого темного угла таверны. — Первый, кто посмеет к ней прикоснуться, крепко пожалеет об этом!

Клеуфа украдкой взглянула в темный угол, но никого там не заметила. Этот человек либо очень хорошо прятался, либо — от одного только предположения Клеуфа содрогнулась всем телом — вообще был невидим.

У завсегдатаев таверны угроза вызвала общий хохот.

— Ну надо же! — завопил один из них, с разорванной верхней губой и прыщавой физиономией. — Пожалеет! О чем это я пожалею, если приласкаю такую красотку? Хо!

И он схватил Клеуфу за плечо. Прикосновение было настолько грубым и наглым, что девушку пронизала дрожь, и она почувствовала, как подгибаются ее колени. Страх, отвращение, острое сожаление о собственной глупости — все эти чувства смешались в ее душе, лишая Клеуфу последних сил. Она уже не сомневалась в том, что сейчас старый слуга обнажит меч в последней слабой попытке защитить юную госпожу и будет убит этими головорезами, а ее саму украдут и продадут в рабство. И отец никогда не узнает, где искать свою дочь, потому что письмо, которым ее вызвали на свидание, она забрала с собой.

Но тут случилось нечто, напугавшее Клеуфу еще больше, чем перспектива быть проданной в рабство. Неожиданно негодяй закричал от боли и ужаса и выпустил Клеуфу. Его тело охватило пламя. Мгновение еще он корчился, а затем замолчал и упал на пол таверны. Тело его продолжало пылать, пока наконец от негодяя не осталась кучка стремительно остывающего пепла.

Все прочие шарахнулись в стороны и прижались к закопченным стенам таверны. Клеуфа закрыла глаза. Теперь ей уже было все равно. Страх завладел всем ее существом.

Старик-слуга, держась за сердце, медленно опустился на лавку и допил чье-то вино. Никто даже не возражал, до такой степени все были перепуганы.

И вот в этой тишине послышался смех. Некто невидимый, скрывавшийся в углу, радостно хохотал и хлопал в ладоши.

— Я же вас предупреждал, глупцы! — вскричал он и выступил на свет, слов но бы появляясь из ниоткуда. — Эта девушка находится под моим покровительством, и я никому не советую тянуть к ней загребущие лапы.

С этими словами он приблизился к Клеуфе и осторожно взял ее за подбородок. На него смотрело девичье лицо, такое чистое и юное, что сердце в груди щемило.

— Открой глаза, дитя мое, — проговорил неизвестный, обращаясь к девушке, и она подчинилась.

Клеуфа увидела незнакомца, смуглого, горбоносого, с пронзительными черными глазами. Он был еще довольно молод и, если отвлечься от странного выражения его глаз, весьма хорош собой. Смущали только эти глаза. Они смотрели цепко и зло, как будто прицеливались: что присвоить, кого убить. Клеуфа вдруг поняла, что перед ней человек, который никогда не останавливается перед препятствиями. Ни человеческие страдания, ни совесть, ни страх перед неизбежным возмездием богов или людского правосудия — ничто не сдерживает его порывов. Он знает, чего хочет, и всегда добивается своего.

Это и пугало, и завораживало, ибо Клеуфа и сама любила получать то, на что положила глаз.

— Меня зовут Динифий, — сказал незнакомец бархатным голосом. — А ты Клеуфа… Этот человек с тобой?

Он указал подбородком на старого слугу. Клеуфа была так потрясена всем случившимся, что только кивнула в ответ.

— Итак, мы трое отправляемся из этой таверны ко мне домой, чтобы спокойно поговорить, — объявил он. — А то здесь как-то суетливо. — Он огляделся по сторонам, толкнул ногой гостку пепла и рассеял ее по полу. Старый слуга поднялся с лавки и потащился за своей госпожой. Он понимал, что она находится в смертельной опасности, но и сам был настолько перепуган, что никак не мог сообразить: как ему поступать дальше. Дом, в который Динифий привел своих гостей, находился ближе к центру Шадизара. Возможно, подумала Клеуфа, он нарочно назначил встречу в этой ужасной таверне, чтобы с первого же мгновения поразить своей колдовской мощью, а теперь, когда Клеуфа получила достаточно сильные впечатления от своего нового знакомца, с ней можно разговаривать. Так оно и было. Внутри дом оказался чистым и даже богатым. Шелковые и бархатные занавеси, резные ларцы и десятки ковров, на которых можно сидеть, украшали комнаты, а в нишах на стенах стояли многочисленные кувшины с причудливыми узорами.

Девушка с облегчением рухнула на ковер и потянулась за бокалом чистой воды. Хозяин дома следил за ней с улыбкой.

— Пей, дитя мое, — молвил он, — ты сегодня достаточно волновалась.

— Прости меня, господин, — заговорила Клеуфа, утолив жажду, — но ты изрядно меня перепугал, и я подозреваю, что сделано это было нарочно.

— Ты права, — сознался Динифий, — я хотел произвести на тебя впечатление. Пусть твой слуга снимет обувь и отдыхает, пока мы разговариваем. — Странный тяжелый взгляд Динифия остановился на старике. — Садись, добрый человек, у входа. Если хочешь, слушай, если не хочешь, спи.

К удивлению Клеуфы, старый слуга, всегда такой бдительный и внимательный, тотчас положил голову на ковер и тихонько захрапел. Возможно, колдун усыпил его магической силой, подумала девушка. Но, с другой стороны, слуга действительно устал за сегодняшний день. Надо было взять с собой кого-нибудь помоложе, мелькнуло в голове у Клеуфы.

Колдун, внимательно наблюдавший за ней, негромко рассмеялся.

— Здесь заснет любой, если я прикажу, — молвил он, и Клеуфа поняла, что он читает ее мысли.

— В таком случае, скажи мне, господин, для чего ты позвал меня в гости, — сказала она. — Видишь, я выполнила все твои условия. Теперь твой черед.

— Я расскажу тебе обстоятельства твоего рождения, — начал Динифий. — Ты думаешь, что я молодой человек, но на самом деле мне уже несколько сотен зим. Колдовская сила не позволяет мне состариться. Я владею многими чарами. И одно из моих великолепных умений связано с чадородием. Я могу давать детей женщинам, чье лоно не может зачать.

— Но дело было не в моей матери, — сказала Клеуфа. — Я узнала это от служанок моей мачехи, новой жены отца. Причина бесплодия заключалась в отце.

— Я знал это с того самого мгновения, как твоя покойная мать явилась ко мне, под покровом ночи, в сопровождении старой кормилицы, — почти как ты сегодня, — продолжал колдун, пристально глядя на девушку. Его голос звучал завораживающе, он, казалось, проникал в самые глубины ее сердца. — Она была безутешна, ибо мечтала подарить своему супругу наследника. И тогда я заключил с ней сделку.

С помощью моих чар я сделаю так, что ее лоно сумеет принять бессильное семя ее господина и наполнит его жизнью. Но дитя, рожденное от этого союза, рано или поздно должно будет связать свою жизнь с магией. Время пришло. Теперь ты здесь, дитя мое, теперь ты пришла ко мне и должна будешь оплатить долги твоей матери.

— Она скончалась вскоре после моего появления на свет, — проговорила девушка, едва сдерживая слезы.

— Естественно! — воскликнул колдун. — А чего она ожидала? Ни одна сделка с колдуном не дается человеку даром. За все приходится платить, моя дорогая, а твоя мать захотела слишком многого и цена оказалась очень дорогой. Скажи мне, она осчастливила твоего отца?

Клеуфа решительно кивнула.

— Да, он обожал меня. Он был так счастлив, что забыл даже свою потерю — смерть моей бедной матери…

— Вот видишь! — колдун широко улыбнулся. — Все-таки я сумел подарить радость этому человеку. Мы оба это сумели, твоя бедная мать и я. А теперь… — Тут он надвинулся на девушку и устремил на нее магнетический взор своих глубоких темных глаз. — Слушай меня, красавица. Теперь ты останешься со мной. Я хочу обучить тебя магии. Ты станешь моей подругой. Я обучу тебя всему, что знаю. Хоть я выгляжу молодо, на самом деле я очень стар и дни мои сочтены. Ты станешь моей преемницей. В конце концов, ты — не только дочь своего отца, ты еще и мое творение.

Клеуфа только и могла, что пролепетать:

— Что я должна делать, господин мой?

Вместо ответа он протянул к ней руки и осторожно спустил тунику с ее плеч, обнажая ее до пояса.

Девушка закрыла глаза и запрокинула лицо, подставляя его пламенным поцелуям колдуна.

* * *

Клеуфа не помнила, как очутилась дома.

Ей казалось, что она спала и видела удивительный сон — сон с множеством подробностей. Верный старый слуга не помнил вообще ничего. Поутру он очнулся с сильной головной болью, которая стала началом долгой болезни. Поначалу думали, что старик просто хандрит, но болезнь стала развиваться и скоро он уже не мог подняться с постели.

В предсмертном бреду, плавая в холодном поту и мечась по постели, он, охваченный ужасом, что-то бормотал о демонах из преисподней, о злобном колдуне со сморщенным ужасным лицом, который тянет руки к прекрасной молодой госпоже, о страшной судьбе, которая ждет ее, если она хоть раз, хоть еще один раз выйдет из дома с закрытым лицом и тайком проберется в один жуткий дом, что стоит на окраине Шадизара… Он кричал о человеке, объятом пламенем, о голосе невидимого колдуна, что шептал из угла трактира… Клеуфа несколько раз приходила проведать больного старика. Служанки уговаривали ее не делать этого, потому что бред умирающего делался все более ужасным, однако молодая госпожа их не слушала. Она усаживалась рядом с его постелью и жадно ловила каждое слово. И Клеуфе казалось, что она понимает, о чем говорит больной, о чем он хочет предостеречь ее.

Старый слуга умер на ее руках. В последние мгновения ясность сознания вернулась к нему. Он узнал юную госпожу и улыбнулся ей — последняя улыбка растянула иссохшие, потрескавшиеся от жара губы.

— Клеуфа, молодая госпожа, берегись магии, — проговорил он. — Я любил твою мать, как собственное дитя, и обожаю тебя. Ты очень красива. Бойся магии. Бойся колдуна, ибо часть его семени — в тебе, моя хорошая…

— Я сделаю все как ты советуешь, — произнесла Клеуфа. — Спи спокойно, старый друг.

И слуга, успокоенный, закрыл глаза и погрузился в вечный сон. И в этом сне он видел светлых богов, прекрасных дев и зеленые деревья, а вдали текла сверкающая река, и он снова был молод и красив. И, улыбаясь нежно и весело, он побежал к этой реке, а молодая госпожа стояла вдали, на темном берегу, и прощально махала ему рукой.

Клеуфа не принимала участия в погребальных обрядах. В конце концов, кем был умерший? Простым слугой. Пусть очень старым, заслуженным и верным, но все же слугой. Все помыслы девушки были заняты другим. Колдун успел отравить ее своим ядом. Она думала о магии, о могуществе, которое дает человеку умение управляться с незримыми духами и волшебными зельями. Если она вернется к Динифию, он обучит ее всему, что знает сам. Он относится к ней как к собственной дочери. Он любит ее. Он откроет ей тайны волшебства, и она познает силу и власть над людьми и демонами.

В один ненастный вечер Клеуфа выбралась из дома, закрыв лицо капюшоном, и, таясь, побежала к дому Динифия. Она совершенно не помнила дороги, но — вот чудо! — ноги сами принесли ее к заветному порогу. Низенькая резная дверь отворилась прежде, чем девушка успела постучать — как будто Динифий знал о ее приближении и ждал у входа.

— Это ты! — проговорил он, хватая ее за руку и втаскивая внутрь. — Хвала всем богам и демонам, ты пришла! Я ждал тебя, красавица, я ждал тебя днем и ночью, я плакал — смотри, следы слез по-прежнему остались на моем лице…

Клеуфа взглянула и ахнула: по смуглому лицу колдуна пролегли длинные беловато-розовые бороздки. Он действительно плакал, и его ядовитые слезы выжгли на коже неизгладимые следы. Заметив изумление и ужас девушки, Динифий горько усмехнулся:

— Теперь ты мне веришь?

Да, она верила ему.

Она верила ему во всем.

И когда он обнял ее и повел в свою опочивальню, Клеуфа доверилась колдуну так, как не доверялась прежде ни одному человеку на земле. Его ласки смущали и обжигали ее, ей хотелось бежать от него и в то же время она понимала, что никогда этого не сделает: жгучие прикосновения темных ладоней вносили в ее душу смятение и странную сладость. Время сделалось тягучим, неопределенным: оно то неслось вскачь, то вдруг растягивалось и каждое мгновение прилипало к губам, как сладкая жирная халва, которую так любили в женских покоях отцовского дома.

Девушка закрывала глаза, и ей казалось, будто она находится в таинственном саду, где поют птицы. Эти птицы трогали ее своими тонкими разноцветными перьями, щекотали ее бедра, прикасались к самым интимным частям ее тела, а затем огромная птица, похожая на грифа, вонзила огромный стальной клюв в ее естество, и пролила ее кровь.

Клеуфа очнулась, когда день был уже в разгаре. Она не понимала, что с ней произошло. Она находилась в каком-то саду, в окружении толстых каменных стен. Здесь не было ни входа, ни входа. Сплошные стены, поднимающиеся высоко в небо. И там, в мутной небесной синеве, горело далекое солнце. Одна из стен отбрасывала тень, и Клеуфа перебралась туда, однако вскоре солнце поднялось в зенит, и тень совершенно пропала. Жар охватил Клеуфу, он сжигал ее тело, и она поняла, что скоро умрет.

Однако шли часы, ничего не происходило, а затем как-то непонятно перед ней оказалось блюдо с водой. Клеуфа приблизила к нему иссохшие губы, и тут блюдо исчезло. Она целовала песок.

Клеуфа села, выпрямилась, огляделась по сторонам. По-прежнему никого и ничего. Она поняла, что скоро умрет.

Спустя бесконечно долгое время появились птицы. Множество птиц, и среди них — гриф с голой шеей и огромным клювом. Воспоминания минувшей ночи пришли на память Клеуфе, и она заметалась по тесному квадрату двора, стремясь скрыться от птиц. Гриф опустился на траву и превратился в мужчину с горбатым носом и смуглым лицом. Он протянул руки к девушке и улыбнулся ей белозубой, ласковой улыбкой.

— Выпей, — прошептал он, протягивая ей кувшин.

Клеуфа схватила сосуд. Он оказался настоящим, и вода в нем была тоже настоящей. Клеуфа пила долго, обливаясь и захлебываясь, она делала короткие перерывы и снова пила… Солнце тем временем скатилось за край стены, и на садик опустилась благословенная прохлада. Колдун наблюдал за ней, ласково щуря глаза. Когда Клеуфа отставила кувшин в сторону, он обнял ее и принялся осторожно снимать с нее одежду.

— Нет, не надо, — бормотала Клеуфа, но руки колдуна делались все более настойчивыми. Когда девушка оттолкнула его, он вдруг рассердился и несколько раз ударил ее. Она заплакала, сидя на траве. Он опустился рядом, сорвал с нее одежду последним быстрым движением и набросился на нее.

Клеуфа не сопротивлялась больше. Она покорилась своей участи. Она поняла вдруг, что полностью находится во власти колдуна, который может делать с ней все, что только захочет.

А он, казалось, наслаждался своей властью над запуганной молодой девушкой. Он то исчезал на несколько дней, и тогда она, страдая от жажды, приникала к странным сосудам, которые то и дело возникали в глухом дворике неизвестно откуда. Странные жидкости утоляли ее жажду и изменяли ее естество. А то колдун возникал перед ней во всей своей красе и ласкал поникшее тело своей пленницы, чтобы затем вдруг обернуться жестоким грифом и начать терзать ее острым птичьим клювом. Он умел гладить и щипать, он дергал ее за волосы, чтобы тут же нежно поцеловать в губы. И все это время не прекращалось действие таинственных чар, призванных преобразить ее природу.

Клеуфа не помнила больше ни своего имени, ни своего происхождения. Она не могла даже вспомнить своего былого тела — это новое ничуть не напоминало старое. Ее вновь приобретенное обличье мало напоминало человеческое. Гладкие перья покрывали кожу, волосы сделались длинными, жесткими и густыми, каких никогда не бывает у людей, лицо вытянулось и заострилось, а рот сделался совершенно крошечным. Но она по-прежнему находила странное удовольствие от того, что предалась в полную власть колдуна. Острую сладость причиняли ей страдания, которые он умел доставлять ей, и волной накатывало наслаждение от его ласк.

Наконец она ощутила, как в ее чреве бьется странное живое существо. Оно обладало собственным бытием и не желало зависеть от Клеуфы. Оно рвалось наружу. Чуть внимательнее прислушавшись к собственной плоти, Клеуфа поняла, что этих живых существ несколько и что они ссорятся и мирятся в ее чреве — словно некие постояльцы, снявшие номер в гостинице.

Это пугало ее. Она хотела поделиться этими наблюдениями со своим господином. Клеуфа никогда прежде не разговаривала с ним. Ни разу после того единственного раза, когда она пыталась сказать ему «нет». Тогда он, кажется, наказал ее. Она не помнила. Но теперь она вдруг поняла, что не может произнести ни слова. Она больше не могла разговаривать. Ее преображенный рот не в силах был исторгнуть ни единого членораздельного звука.