Ты хочешь, горсткой фимиама Чтоб жертвенник я твой почтил? Для граций муза не упряма, И я им лиру посвятил. Я вижу, вкруг тебя толпятся Вздыхатели — шумливый рой! Как пчелы на цветок стремятся Иль легки бабочки весной. И Марс высокий, в битвах смелый, И Селадон плаксивый тут, И юноша еще незрелый Тебе сердечну дань несут. Один — я видел — всё вздыхает, Другой как мраморный стоит, Болтун сорокой не болтает, Нахал краснеет и молчит. Труды затейливой Арахны, Сотканные в углу тайком, Не столь для мух игривых страшны, Как твой для нас волшебный дом. Но я один, прелестна Хлоя, Платить сей дани не хочу И, осторожности удвоя, На тройке в Питер улечу. Первая половина 1810 (?)
Радость*
Любимца Кипридина И миртом, и розою Венчайте, о юноши И девы стыдливые! Толпами сбирайтеся, Руками сплетайтеся И, радостно топая, Скачите и прыгайте! Мне лиру тиискую Камены и грации Вручили с улыбкою: И песни веселию, Приятнее нЕктара И слаще амврозии, Что пьют небожители, В блаженстве беспечные, Польются со струн ее! Сегодня — день радости: Филлида суровая Сквозь слезы стыдливости «Люблю!» мне промолвила. Как роза, кропимая В час утра Авророю, С главой, отягченною Бесценными каплями, Румяней становится, — Так ты, о прекрасная! С главою поникшею, Сквозь слезы стыдливости, Краснея, промолвила: «Люблю!» тихим шепотом. Всё мне улыбнулося; Тоска и мучения, И страхи и горести Исчезли — как не было! Киприда, влекомая По воздуху синему Меж бисерных облаков Цитерскими птицами К Цитере иль Пафосу, Цветами осыпала Меня и красавицу. Всё мне улыбнулося! — И солнце весеннее, И рощи кудрявые, И воды прозрачные, И холмы парнасские! Любимца Кипридина, В любви победителя, И миртом, и розою Венчайте, о юноши И девы стыдливые! Около 1810 (?)
Сон воинов*
(Из поэмы «Иснель и Аслега»)
Битва кончилась, ратники пируют вокруг зажженных дубов…
…Но вскоре пламень потухает, И гаснет пепел черных пней, И томный сон отягощает Лежащих воев средь полей. Сомкнулись очи; но призрАки Тревожат краткий их покой: Иный лесов проходит мраки, Зверей голодных слышит вой; Иный на лодке легкой реет Среди кипящих в море волн; Веслом десница не владеет, И гибнет в бездне бренный челн; Иный места узрел знакомы, Места отчизны, милый край! Уж слышит псов домашних лай И зрит отцов поля и домы И нежных чад своих… Мечты! Проснулся в бездне темноты! Иный чудовище сражает — Бесплодно меч его сверкает; Махнул еще, его рука, Подъята вверх… окостенела; Бежать хотел — его нога Дрожит, недвижима, замлела; Встает — и пал! Иный плывет Поверх прозрачных тихих вод И пенит волны под рукою; Волна, усиленна волною, Клубится, пенится горой И вдруг обрушилась, клокочет; Несчастный борется с рекой, Воззвать к дружине верной хочет, — И голос замер на устах! Другой бежит на поле ратном, Бежит, глотая пыль и прах; Трикрат сверкнул мечом булатным, И в воздухе недвижим меч! Звеня упали латы с плеч… Копье рамена прободает, И хлещет кровь из них рекой; Несчастный раны зажимает Холодной, трепетной рукой! Проснулся он… и тщетно ищет И ран, и вражьего копья. Но ветр шумит и в роще свищет; И волны мутного ручья Подошвы скал угрюмых роют, Клубятся, пенятся и воют Средь дебрей снежных и холмов… Между 1808 и февралем 1811
Скальд*
«Воспой нам песнь любви и брани, О скальд, свидетель древних лет, Твой меч тяжел для слабой длани, Но глас века переживет!» — «Отцов великих славны чада! — Егил героям отвечал, — Священных скальдов песнь — награда Тому, кто в битвах славно пал: И щит его, и метки стрелы — Они спасут от алчной Гелы. Ах, мне ли петь? Мой глас исчез, Как бури усыпленный ропот, Который, чуть колебля лес, Несет в долины томный шепот. Но славны подвиги отцов Живут в моем воспоминаньи; При тусклом зарева мерцаньи Прострите взор на ряд холмов, На ветхи стены и могилы, Покры<ты> мхом, — там ветр унылый С усопших прахом говорит; Там меч, копье и звонкий щит Покрыты пылью и забвенны… Остатки храброго священны! Я их принес на гроб друзей, На гроб Аскара и Елои!.. А вы, о юноши-герои, Внемлите повести моей». Между 1809 и 1811
На смерть супруги Ф.Ф. Кокошкина*
Nell’età sua più bella e più fiorita…
…E viva, e bella al ciel salita.
Petrarca[99] Нет подруги нежной, нет прелестной Лилы! Всё осиротело! Плачь, любовь и дружба, плачь, Гимен унылый! Счастье улетело! Дружба! ты всечасно радости цветами Жизнь ее дарила; Ты свою богиню с воплем и слезами В землю положила. Ты печальны тисы, кипарисны лОзы Насади вкруг урны! Пусть приносит юность в дар чистейший слезы И цветы лазурны! Всё вокруг уныло! Чуть зефир весенний Памятник лобзает; Здесь, в жилище плача, тихий смерти гений Розу обрывает. Здесь Гимен, прикован, бледный и безгласный, Вечною тоскою, Гасит у гробницы свой светильник ясный Трепетной рукою! Апрель или май 1811
<Н.И. Гнедичу>*
(«Сей старец, что всегда летает…»)
Сей старец, что всегда летает, Всегда приходит, отъезжает, Везде живет — и здесь и там, С собою водит дни и веки, Съедает горы, сушит реки И нову жизнь дает мирам, Сей старец, смертных злое бремя, Желанный всеми, страшный всем, Крылатый, легкий, словом — время, Да будет в дружестве твоем Всегда порукой неизменной И, пробегая глупый свет, На дружбы жертвенник священный Любовь и счастье занесет! 5 декабря 1811
<Отрывок из XXXIV песни «Неистового Орланда»>*
Увы, мы носим все дурачества оковы, И все терять готовы Рассудок, бренный дар небесного отца! Тот губит ум в любви, средь неги и забавы, Тот, рыская в полях за дымом ратной славы, Тот, ползая в пыли пред сильным богачом, Тот, по морю летя за тирским багрецом, Тот, золота искав в алхимии чудесной, Тот, плавая умом во области небесной, Тот с кистию в руках, тот с млатом иль с резцом. Астрономы в звездах, софисты за словами, А жалкие певцы за жалкими стихами: Дурачься, смертных род, в луне рассудок твой! Декабрь 1811
Филомела и Прогна*
(Из Лафонтена)
Когда-то Прогна залетела От башен городских, обители своей, В леса пустынные, где пела Сиротка Филомела, И так сказала ей Болтливая певица: «Здорово, душенька-сестрица! Ни видом не видать тебя уж много лет! Зачем забыла свет? Зачем наш край не посещала? Где пела, где жила? Куда и с кем летала? Пора, пора и к нам Залетом по веснам; Здесь скучно: все леса унылы, И колоколен нет». — «Ах, мне леса и милы!» — Печальный был ответ. «Кому ж ты здесь поешь, — касатка возразила, — В такой дали от жила, От ласточек и от людей? Кто слушает тебя? Стада глухих зверей Иль хищных птиц собранье? Сестра! грешно терять небесно дарованье В безлюдной стороне. Признаться… здесь и страшно мне! Смотри: песчаный бор, река, пустынны виды, Гора, висяща над горой, Как словно в Фракии глухой, На мысль приводят нам Тереевы обиды. И где же тут покой?» — «Затем-то и живу средь скучного изгнанья, Боясь воспоминанья, Лютейшего сто раз: Людей боюсь у вас», — Вздохнув, сказала Филомела, Потом: «Прости, прости!» — взвилась и улетела Из ласточкиных глаз. 1811
Череповец
Филомела и Прогна — дочери Пандиона. Терей, супруг последней, влюбился в Филомелу, заключил ее в замок, во Фракии находящийся, обесчестил и отрезал язык. Боги, сжалившись над участию несчастных сестер, превратили Филомелу в соловья, а Прогну в ласточку.
Дружество*
Блажен, кто друга здесь по сердцу обретает, Кто любит и любим чувствительной душой! Тезей на берегах Коцита не страдает, — С ним друг его души, с ним верный Пирифой. Атридов сын в цепях, но зависти достоин! С ним друг его, Пилад… под лезвеем мечей. А ты, младый Ахилл, великодушный воин, Бессмертный образец героев и друзей! Ты дружбою велик, ты ей дышал одною! И, друга смерть отмстив бестрепетной рукою, Счастлив! ты мертв упал на гибельный трофей! 1811 или начало 1812
Хор для выпуска благородных девиц Смольного монастыря*
Один голос
Прости, гостеприимный кров, Жилище юности беспечной! Где время средь забав, веселий и трудов Как сон промчалось скоротечный. Хор
Прости, гостеприимный кров, Жилище юности беспечной! Подруги! сердце в первый раз Здесь чувства сладкие познало; Здесь дружество навек златою цепью нас, Подруги милые, связало… Так! сердце наше в первый раз Здесь чувства сладкие познало. Виновница счастливых дней! Прими сердец благодаренья: К тебе летят сердца усердные детей И тайные благословенья. Виновница счастливых дней! Прими сердец благодаренья! Наш царь, подруги, посещал Сие жилище безмятежно: Он сам в глазах детей признательность читал К его родительнице нежной. Монарх великий посещал Жилище наше безмятежно! Простой, усердный глас детей Прими, о боже, покровитель! Источник новый благ и радости пролей На мирную сию обитель. И ты, о боже, глас детей Прими, всесильный покровитель! Мы чтили здесь от юных лет Закон твой, благости зерцало; Под сенью алтарей, тобой хранимый цвет, Здесь юность наша расцветала. Мы чтили здесь от юных лет Закон твой, благости зерцало. Финал
Прости же ты, священный кров, Обитель юности беспечной, Где время средь забав, веселий и трудов Как сон промчалось скоротечный! Где сердце в жизни в первый раз От чувств веселья трепетало И дружество навек златою цепью нас, Подруги милые, связало! Январь или февраль 1812
Мои пенаты*
Послание Жуковскому и Вяземскому
Отечески пенаты, О пестуны мои! Вы златом не богаты, Но любите свои Норы и темны кельи, Где вас на новосельи Смиренно здесь и там Расставил по углам; Где странник я бездомный, Всегда в желаньях скромный, (10) Сыскал себе приют. О боги! будьте тут Доступны, благосклонны! Не вина благовонны, Не тучный фимиам Поэт приносит вам, Но слезы умиленья, Но сердца тихий жар И сладки песнопенья, Богинь пермесских дар! (20) О лары! уживитесь В обители моей, Поэту улыбнитесь — И будет счастлив в ней!.. В сей хижине убогой Стоит перед окном Стол ветхий и треногий С изорванным сукном. В углу, свидетель славы И суеты мирской, (30) Висит полузаржавый Меч прадедов тупой; Здесь книги выписные, Там жесткая постель — Всё утвари простые, Всё рухлая скудель! Скудель!.. Но мне дороже, Чем бархатное ложе И вазы богачей!.. Отеческие боги! (40) Да к хижине моей Не сыщет ввек дороги Богатство с суетой, С наемною душой Развратные счастливцы, Придворные друзья И бледны горделивцы, Надутые князья! Но ты, о мой убогой Калека и слепой, (50) Идя путем-дорогой С смиренною клюкой, Ты смело постучися, О воин, у меня, Войди и обсушися У яркого огня. О старец, убеленный Годами и трудом, Трикраты уязвленный На приступе штыком! (60) Двуструнной балалайкой Походы прозвени Про витязя с нагайкой, Что в жупел и в огни Летал перед полками Как вихорь на полях, И вкруг его рядами Враги ложились в прах!.. И ты, моя Лилета, В смиренный уголок (70) Приди под вечерок, Тайком переодета! Под шляпою мужской И кудри золотые, И очи голубые, Прелестница, сокрой! Накинь мой плащ широкой, Мечом вооружись И в полночи глубокой Внезапно постучись… (80) Вошла — наряд военный Упал к ее ногам, И кудри распущенны Взвевают по плечам, И грудь ее открылась С лилейной белизной: Волшебница явилась Пастушкой предо мной! И вот с улыбкой нежной Садится у огня, (90) Рукою белоснежной Склонившись на меня, И алыми устами, Как ветер меж листами, Мне шепчет: «Я твоя, Твоя, мой друг сердечный!..» Блажен в сени беспечной, Кто милою своей, Под кровом от ненастья, На ложе сладострастья, (100) До утренних лучей Спокойно обладает, Спокойно засыпает Близ друга сладким сном!.. Уже потухли звезды В сиянии дневном, И пташки теплы гнезды, Что свиты над окном, Щебеча покидают И негу отрясают (110) Со крылышек своих; Зефир листы колышет, И всё любовью дышит Среди полей моих; Всё с утром оживает, А Лила почивает На ложе из цветов… И ветер тиховейный С груди ее лилейной Сдул дымчатый покров… (120) И в локоны златые Две розы молодые С нарциссами вплелись; Сквозь тонкие преграды Нога, ища прохлады, Скользит по ложу вниз… Я Лилы пью дыханье На пламенных устах, Как роз благоуханье, Как нЕктар на пирах!.. (130) Покойся, друг прелестный, В объятиях моих! Пускай в стране безвестной, В тени лесов густых, Богинею слепою Забыт я от пелен, Но дружбой и тобою С избытком награжден! Мой век спокоен, ясен; В убожестве с тобой (140) Мне мил шалаш простой, Без злата мил и красен Лишь прелестью твоей! Без злата и честей Доступен добрый гений Поэзии святой, И часто в мирной сени Беседует со мной. Небесно вдохновенье, Порыв крылатых дум! (150) (Когда страстей волненье Уснет… и светлый ум, Летая в поднебесной, Земных свободен уз, В Аонии прелестной Сретает хоры муз!) Небесно вдохновенье, Зачем летишь стрелой И сердца упоенье Уносишь за собой? (160) До розовой денницы В отрадной тишине, Парнасские царицы, Подруги будьте мне! Пускай веселы тени Любимых мне певцов, Оставя тайны сени Стигийских берегов Иль области эфирны, Воздушною толпой (170) Слетят на голос лирный Беседовать со мной!.. И мертвые с живыми Вступили в хор един!.. Что вижу? ты пред ними, Парнасский исполин, Певец героев, славы, Вслед вихрям и громам, Наш лебедь величавый, Плывешь по небесам. (180) В толпе и муз, и граций, То с лирой, то с трубой, Наш Пиндар, наш Гораций Сливает голос свой. Он громок, быстр и силен, Как Суна средь степей, И нежен, тих, умилен, Как вешний соловей. Фантазии небесной Давно любимый сын, (190) То повестью прелестной Пленяет Карамзин, То мудрого Платона Описывает нам И ужин Агатона И наслажденья храм, То древню Русь и нравы Владимира времян И в колыбели славы Рождение славян. (200) За ними сильф прекрасный, Воспитанник харит, На цитре сладкогласной О Душеньке бренчит; Мелецкого с собою Улыбкою зовет И с ним, рука с рукою, Гимн радости поет!.. С эротами играя, Философ и пиит, (210) Близ Федра и Пилгьпая Там Дмитриев сидит; Беседуя с зверями, Как счастливый дитя, Парнасскими цветами Скрыл истину шутя. За ним в часы свободы Поют среди певцов Два баловня природы, Хемницер и Крылов. (220) Наставники-пииты, О Фебовы жрецы! Вам, вам плетут хариты Бессмертные венцы! Я вами здесь вкушаю Восторги пиерид, И в радости взываю: О музы! я пиит! А вы, смиренной хаты О лары и пенаты! (230) От зависти людской Мое сокройте счастье, Сердечно сладострастье И негу и покой! Фортуна, прочь с дарами Блистательных сует! Спокойными очами Смотрю на твой полет: Я в пристань от ненастья Челнок мой проводил (240) И вас, любимцы счастья, Навеки позабыл… Но вы, любимцы славы, Наперсники забавы, Любви и важных муз, Беспечные счастливцы, Философы-ленивцы, Враги придворных уз, Друзья мои сердечны! Придите в час беспечный (250) Мой домик навестить — Поспорить и попить! Сложи печалей бремя, Жуковский добрый мой! Стрелою мчится время, Веселие стрелой! Позволь же дружбе слезы И горесть усладить И счастья блеклы розы Эротам оживить. (260) О Вяземский! цветами Друзей твоих венчай. Дар Вакха перед нами: Вот кубок — наливай! Питомец муз надежный, О Аристиппов внук! Ты любишь песни нежны И рюмок звон и стук! В час неги и прохлады На ужинах твоих (270) Ты любишь томны взгляды Прелестниц записных. И все заботы славы, Сует и шум, и блажь За быстрый миг забавы С поклонами отдашь. О! дай же ты мне руку, Товарищ в лени мой, И мы… потопим скуку В сей чаше золотой! (280) Пока бежит за нами Бог времени седой И губит луг с цветами Безжалостной косой, Мой друг! скорей за счастьем В путь жизни полетим; Упьемся сладострастьем И смерть опередим; Сорвем цветы украдкой Под лезвеем косы (290) И ленью жизни краткой Продлим, продлим часы! Когда же парки тощи Нить жизни допрядут И нас в обитель нощи Ко прадедам снесут, — Товарищи любезны! Не сетуйте о нас, К чему рыданья слезны, Наемных ликов глас? (300) К чему сии куренья, И колокола вой, И томны псалмопенья Над хладною доской? К чему?.. Но вы толпами При месячных лучах Сберитесь и цветами Усейте мирный прах; Иль бросьте на гробницы Богов домашних лик, (310) Две чаши, две цевницы С листами повилик; И путник угадает Без надписей златых, Что прах тут почивает Счастливцев молодых! Вторая половина 1811
и первая половина 1812
К Жуковскому*
Прости, балладник мой, Белёва мирный житель! Да будет Феб с тобой, Наш давний покровитель! Ты счастлив средь полей И в хижине укромной. Как юный соловей В прохладе рощи темной С любовью дни ведет, Гнезда не покидая, Невидимый поет, Невидимо пленяя Веселых пастухов И жителей пустынных, — Так ты, краса певцов, Среди забав невинных, В отчизне золотой Прелестны гимны пой! О! пой, любимец счастья, Пока веселы дни И розы сладострастья Кипридою даны, И роскошь золотая, Все блага рассыпая Обильною рукой, Тебе подносит вины И портер выписной, И сочны апельсины, И с трюфлями пирог — Весь Амальтеи рог, Вовек неистощимый, На жирный твой обед! А мне… покоя нет! Смотри! неумолимый Домашний Гиппократ, Наперсник парки бледной, Попов слуга усердный, Чуме и смерти брат, Поклявшися латынью И практикой своей, Поит меня полынью И супом из костей; Без дальнего старанья До смерти запоит И к вам писать посланья Отправит за Коцит! Всё в жизни изменило, Что сердцу сладко льстило, Всё, всё прошло, как сон: Здоровье легкокрыло, Любовь и Аполлон! Я стал подобен тени, К смирению сердец, Сух, бледен, как мертвец; Дрожат мои колени, Спина дугой к земле, Глаза потухли, впали, И скорби начертали Морщины на челе; Навек исчезла сила И доблесть прежних лет. Увы! мой друг, и Лила Меня не узнает. Вчера с улыбкой злою Мне молвила она (Как древле Громобою Коварный Сатана): «Усопший! мир с тобою! Усопший, мир с тобою!» — Ах! это ли одно Мне роком суждено За древни прегрешенья?.. Нет, новые мученья, Достойные бесов! Свои стихотворенья Читает мне Свистов; И с ним певец досужий, Его покорный бес, Как он, на рифмы дюжий, Как он, головорез! Поют и напевают С ночИ до бела дня; Читают и читают, И до смерти меня Убийцы зачитают! Июнь 1812
Ответ Тургеневу*
Ты прав! Поэт не лжец, Красавиц воспевая. Но часто наш певец, В восторге утопая, Рассудка строгий глас Забудет для Армиды, Для двух коварных глаз; Под знаменем Киприды Сей новый Дон-Кишот Проводит век с мечтами: С химерами живет, Беседует с духами, С задумчивой луной, И мир смешит собой! Для света равнодушен, Для славы и честей, Одной любви послушен, Он дышит только ей. Везде с своей мечтою, В столице и в полях, С поникшей головою, С унынием в очах, Как призрак бледный бродит; Одно твердит, поет: Любовь, любовь зовет… И рифмы лишь находит! Так! верно, Аполлон Давно с любовью в ссоре, И мститель Купидон Судил поэтам горе. Все нимфы строги к нам За наши псалмопенья, Как Дафна к богу пенья; Мы лавр находим там Иль кипарис печали, Где счастья роз искали, Цветущих не для нас. Взгляните на Парнас: Любовник строгой Лоры Там в горести погас; Скалы и дики горы Его лишь знали глас На берегах Воклюзы. Там Душеньки певец, Любимец нежный музы И пламенных сердец, Любил, вздыхал всечасно, Везде искал мечты, Но лирой сладкогласной Не тронул красоты. Лесбосская певица, Прекрасная в женАх, Любви и Феба жрица, Дни кончила в волнах… И я — клянусь глазами, Которые стихами Мы взапуски поем, Клянуся Хлоей в том, Что русские поэты Давно б на берег Леты Толпами перешли, Когда б скалу Левкада В болота Петрограда Судьбы перенесли! Первая половина 1812 (?)
Разлука («Гусар, на саблю опираясь…»)*
Гусар, на саблю опираясь, В глубокой горести стоял; Надолго с милой разлучаясь, Вздыхая, он сказал: «Не плачь, красавица! Слезами Кручине злой не пособить! Клянуся честью и усами Любви не изменить! Любви непобедима сила! Она мой верный щит в войне; Булат в руке, а в сердце Лила, — Чего страшиться мне? Не плачь, красавица! Слезами Кручине злой не пособить! А если изменю… усами Клянусь, наказан быть! Тогда мой верный конь споткнися, Летя во вражий стан стрелой, Уздечка браная порвися И стремя под ногой! Пускай булат в руке с размаха Изломится, как прут гнилой, И я, бледнея весь от страха, Явлюсь перед тобой!» Но верный конь не спотыкался Под нашим всадником лихим; Булат в боях не изломался, — И честь гусара с ним! А он забыл любовь и слезы Своей пастушки дорогой И рвал в чужбине счастья розы С красавицей другой. Но что же сделала пастушка? Другому сердце отдала. Любовь красавицам — игрушка, А клятвы их — слова! Всё здесь, друзья! изменой дышит, Теперь нет верности нигде! Амур, смеясь, все клятвы пишет Стрелою на воде. Между сентябрем 1812 и январем 1813 (?)
Певец в Беседе любителей русского слова*
Певец
Друзья! все гости по домам! От чтенья охмелели! Конец и прозе, и стихам До будущей недели! Мы здесь одни!.. Что делать? Пить Вино из полной чаши! Давайте взапуски хвалить Славянски оды наши. Сотрудники
Мы здесь одни!.. Что делать? Пить (и проч.). Певец
Сей кубок чадам древних лет! Вам слава, наши деды! Друзья! Почто покойных нет Певцов среди «Беседы»! Их вирши сгнили в кладовых Иль съедены мышами, Иль продают на рынке в них Салакушку с сельдями. Но дух отцов воскрес в сынах, Мы все для славы дышим, Давно здесь в прозе и стихах, Как Тредьяковский, пишем. Сотрудники
Но дух отцов воскрес в сынах (и проч.). Певец
Чья тень парит под потолком Над нашими главами? За ней, пред ней… о страх! — кругом Поэты со стихами! Се Тредьяковский в парике Засаленном, с кудрями, С «Тилемахидою» в руке, С Ролленем за плечами! Почто на нас, о муж седой! Вперил ты грозны очи? Мы все клялись, клялись тобой С утра до полуночи Писать, как ты, тебе служить; Мы все с рассудком в споре, Для славы будем жить и пить, Нам по колено море! Напьемся пьяны музе в дань, Так пили наши деды! Рассудку — гибель, вкусу — брань, Хвала — сынам «Беседы»! Пусть Ломоносов был умен, И нас еще умнее; За пьянство стал бессмертен он, А мы его пьянее. Сотрудники
Для славы будем жить и пить. Врагу беда и горе! Почто рассудок нам щадить? Нам по колено море. Певец
Друзья! большой бокал отцов За лавку Глазунова! Там царство вечное стихов Шихматова лихова. Родного крова милый свет, Знакомые подвалы, Златые игры прежних лет — Невинны мадригалы! Что вашу прелесть заменит? О лавка дорогая! Какое сердце не дрожит, Тебя благословляя? Сотрудники
Что вашу прелесть заменит (и проч.). Певец
Там всё знакомо для певцов, Там наши дети милы, Кладбище мирное стихов, Бумажные могилы, Там царство тленья и мышей, Там Николев почтенный, И древний прах календарей, И прах газет священный. Да здравствует «Беседы» царь! Цвети твоя держава! Бумажный трон твой — наш алтарь, Пред ним обет наш — слава! Не изменим: мы от отцов Прияли глупость с кровью; Сумбур! здесь сонм твоих сынов, К тебе горим любовью! Наш каждый писарь — славянин, Галиматьею дышит, Бежит, предатель сих дружин, И галлицизмы пишет! Сотрудники
Наш каждый писарь — славянин (и проч.). Певец
Тот наш, кто каждый день кадит И нам молебны служит; Пусть публика его бранит, Но он о том не тужит! За нас стоит гора горой, В «Беседе» не зевает. Прямой сотрудник, брат прямой И в брани помогает! Хвала тебе, Славенофил, О муж неукротимый! Ты здесь рассудок победил Рукой неутомимой. О, сколь с наморщенным челом В «Беседе» он прекрасен И сколь он хладен пред столом И критикам ужасен! Упрямство в нем старинных лет, Хвала седому деду! Друзья! он, он родил на свет Славянскую «Беседу»! Сотрудники
Он нас, сироток, воскормил! Потемкин
Меня читать он учит. Жихарев
Моих он «Бардов» похвалил. Шихматов
Меня в Пиндары крючит. Певец
Хвала тебе, о дед седой! Хвала и многи лета! Ошую пусть сидит с тобой Осьмое чудо света, Твой сын, наперсник и клеврет — Шихматов безглагольный, Как ты, славян краса и цвет, Как ты, собой довольный! Хвала тебе, о Шаховской, Холодных шуб родитель! Отец талантов, муж прямой, Ежовой покровитель! Телец, упитанный у нас, О ты, болван болванов! Хвала тебе, хвала сто раз, Раздутый Карабанов! Хвала, читателей тиран, Хвостов неистощимый! Стихи твои — наш барабан, Для слуха нестерпимый; Везде с стихами ты готов, Везде ты волком рыщешь, Пускаешь притчу в тыл врагов, Стихами в уши свищешь; Лишь за поэму — прочь идут, За оду — засыпают, Ты за посланье — все бегут И уши затыкают. Хвала, псаломщик наш, старик, Захаров-преложитель! Ревет он так, как волк иль бык, Лугов пустынных житель; Хвала тебе, протяжный Львов, Ковач речений смелый! И Палицын, гроза певцов, В Поповке поседелый! Хвала, наш пасмурный Гервей, Обруганный Станевич, И с польской музыкой своей, Холуй Анастасевич! Друзья, сей полный ковш пивной За здравье Соколова! Он, право, чтец у нас лихой И создан для Хвостова. В его устах стихи ревут, Как волны в уши плещут; От грома их невольно тут Все барыни трепещут; Хвала, беседы сей дьячок, Бездушный Политковский! Жует, гнусит и вдруг стишок Родит славяноросский. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Их груди каменной хвала! Хвала скуле железной! Сотрудники
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Их груди каменной хвала! Хвала скуле железной! Но месть тому, кто нас бранит И пишет эпиграммы, Кто пишет так, как говорит, Кого читают дамы. Певец
Сей кубок мщенью! Други! в строй! И мигом — перья в длани! Сразить иль пасть — наш роковой Обет в чернильной брани. Вотще свои, о Карамзин, Ты издал сочиненья: Я, я на Пинде властелин И жажду лишь отмщенья! Нет логики у нас в домах, Грамматик не бывало; Мы прОлог в руки — гибни, враг, С твоей дружиной вялой! Отведай, дерзкий, что сильней — Рассудок или мщенье; Пришлец! мы в родине своей, За глупых — провиденье! Друзья! прощанью сей стакан, Уж свечи погасили, Пробили зорю в барабан, К заутрени звонили; Пора домой, пора ко сну; От хмеля я шатаюсь. Хвостов
Дай, басню я прочту одну И после распрощаюсь. Все
Ах! нет, друзья, домой, домой! Чу… петухи пропели. Прощай, Шишков, наш дед седой, Прощай, мы охмелели — И ты нас в путь благослови. А вы, друзья, — лобзанья! В завет — и новыя любви, И нового свиданья. Первая половина марта 1813
К Дашкову*
Мой друг! я видел море зла И неба мстительного кары: Врагов неистовых дела, Войну и гибельны пожары. Я видел сонмы богачей, Бегущих в рубищах издранных, Я видел бледных матерей, Из милой родины изгнанных! Я на распутье видел их, Как, к персям чад прижав грудных, Они в отчаяньи рыдали И с новым трепетом взирали На небо рдяное кругом. Трикраты с ужасом потом Бродил в Москве опустошенной, Среди развалин и могил; Трикраты прах ее священный Слезами скорби омочил. И там, где зданья величавы И башни древние царей, Свидетели протекшей славы И новой славы наших дней; И там, где с миром почивали Останки иноков святых И мимо веки протекали, Святыни не касаясь их; И там, где роскоши рукою, Дней мира и трудов плоды, Пред златоглавою Москвою Воздвиглись храмы и сады, — Лишь угли, прах и камней горы, Лишь груды тел кругом реки, Лишь нищих бледные полки Везде мои встречали взоры!.. А ты, мой друг, товарищ мой, Велишь мне петь любовь и радость, Беспечность, счастье и покой И шумную за чашей младость! Среди военных непогод, При страшном зареве столицы, На голос мирныя цевницы Сзывать пастушек в хоровод! Мне петь коварные забавы Армид и ветреных цирцей Среди могил моих друзей, Утраченных на поле славы!.. Нет, нет! талант погибни мой И лира, дружбе драгоценна, Когда ты будешь мной забвенна, Москва, отчизны край златой! Нет, нет! пока на поле чести За древний град моих отцов Не понесу я в жертву мести И жизнь, и к родине любовь; Пока с израненным героем, Кому известен к славе путь, Три раза не поставлю грудь Перед врагов сомкнутым строем, — Мой друг, дотоле будут мне Все чужды музы и хариты, Венки, рукой любови свиты, И радость шумная в вине! Март 1813
Переход русских войск через Неман 1 января 1813 года*
(Отр. из большого стихотворения)
Снегами погребен, угрюмый Неман спал. Равнину льдистых вод и берег опустелый И на брегу покинутые села Туманный месяц озарял. Всё пусто… Кое-где на снеге труп чернеет, И брошенных костров огонь, дымяся, тлеет, И хладный, как мертвец, Один среди дороги, Сидит задумчивый беглец Недвижим, смутный взор вперив на мертвы ноги. И всюду тишина… И се, в пустой дали Сгущенных копий лес возникнул из земли! Он движется. Гремят щиты, мечи и брони, И грозно в сумраке ночном Чернеют знаменА, и ратники, и кони: Несут полки славян погибель за врагом, Достигли Немана — и копья водрузили. Из снега возросли бесчисленны шатры, И на брегу зажженные костры Всё небо заревом багровым обложили. И в стане царь младой Сидел между вождями, И старец-вождь пред ним, блестящий сединами И бранной в старости красой. 1813 (?)