Ты сердцем беспечна, Хоть с виду кротка. Люблю тебя вечно, А жизнь коротка. Ты словом остудишь, А взглядом сожжешь. Тебя не осудишь, Хоть веры на грош. И страсть не стихает. В глазах ты одна. Душа полыхает. Строка холодна. * * *«Всеведущ человек…»
Перевод И. Грицковой
Всеведущ человек. Король, венец творенья, Он знает все, не зная ничего. Ему подвластно только отраженье, Но непонятны суть и естество. Он тщетно жизнь свою постичь стремится. Блуждает, кружит, мечется впотьмах. Бедняк-король! Колеблются границы. Корона есть. Нет скипетра в руках. Он взаперти, он в строгости затвора. А если чувство в нем заговорит — Оно раскрепостит, взметнет его; но скоро Он вновь себя к цепям приговорит. Безропотно свои погасит страсти, Свою любовь сотрет, сведет на нет. Он от рожденья самого во власти Обычных слов: страх, долг, закон, запрет. ПРЕВРАЩЕНИЯ
Перевод И. Грицковой
1 Как ты жестока, Ночь, и долга. Сотнями красок Пестрели луга. Нынче повсюду Одна чернота. Вытерты краски, Смыты цвета. Мир застилает Каверзный мрак. Дом свой родимый Не сыщешь никак. 2 Но где стоял он, Там и стоит. Раннее солнце Его осветит. Рьяно растопит Черную тень. Как милосерден Радостный день! 3 Только однажды Перед тобой Вновь не забрезжит Свод голубой. И не избудешь Ввек темноты, Если угаснешь, Кончишься ты. СЕРЕНАДА
Перевод И. Грицковой
Трили! Блим! Хожу, пою. Ну, послушай песнь мою. Ты не знаешь снисхожденья, Все глумишься надо мной. Я похож на привиденье В этот поздний час ночной. И вконец наверняка Изведет меня тоска. Напеваю вновь и вновь, И все время про любовь. Холод, ветер завывает, Переулок темный спит, Но любовь не остывает, Жаром кровь моя кипит. Я витаю в облаках С верной цитрою в руках. Напеваю вновь и вновь, И все время про любовь. От тебя вдали смелею И к признанию готов. Повстречаемся — сомлею, Не могу связать двух слов. То и дело маета. Знать, любовь не так проста. Напеваю вновь и вновь, И все время про любовь. В цитре все мое спасенье, Под нее нельзя не петь. И любое невезенье Легче с ней перетерпеть. То, что вымолвить невмочь, Я спою сегодня в ночь. Напеваю вновь и вновь, И все время про любовь. Стань, красотка, подобрее, Прочь беднягу не гони. Отвори окно скорее, Сердце настежь распахни! Чтобы не было в помине Ни упрямства, ни гордыни, Иль замучишь до конца Неприступностью певца. Невезучий я, несчастный, Подчинись любви всевластной, О пощаде не молю. Хоть сживи меня со света, Я снести готов и это, Потому что я — люблю, Ну и вот… Напеваю вновь и вновь, Все же сладостна любовь! НИКОЛАУС ЛЕНАУ
Перевод В. Левина
Николаус Ленау (1802–1850). — Крупнейший австрийский поэт XIX века. Подлинное имя — Франц Нимбш Эдлер фон Штреленау. Родился в обедневшей прусской офицерской семье, поселившейся в Венгрии. В детстве на поэта огромное влияние оказала природа Венгрии, им впоследствии многократно воспетая. Окончил гимназию в Пеште. Изучал в Вене философию, право, медицину. Здесь поэт сближается с Грильпарцером и Грюном, композиторами И. Штраусом (отцом) и Лайнером. Враждебное отношение к режиму Меттерниха побудило молодого поэта уехать в Соединенные Штаты Америки, но, не найдя там истинной демократии, он, разочарованный, через год возвращается в Европу.
Первый поэтический сборник Ленау был издан в 1832 году. Для его поэзии характерна любовь к пейзажу, тяга к пустынным степям, осенним картинам, интерес к обездоленным народам; его стихи о венгерских цыганах и американских индейцах — не только дань романтической традиции. Ленау горячо сочувствовал польской революции 1830 года. Перу Ленау принадлежит эпическая драма «Фауст» (русский перевод А. Луначарского, 1904); дух сомнения приводит Фауста к самоубийству.
ПЕЧАЛЬ НЕБЕС
На лике неба хмурой, темной тучей Блуждает мысль, минувшей бури след. Под резким ветром бьется лист летучий, Как сумасшедший, впавший в буйный бред. Рыдает гром глухими голосами, Чуть вспыхнув, меркнет бледный свет зарниц, Порой в очах, наполненных слезами, Так слабый луч дрожит из-под ресниц. Над степью тени призрачные встали, Сырой туман окутал все вокруг, И небо смолкло в мертвенной печали, Бессильно солнце выронив из рук. ЛОТТА
Песни в камышах
1 Лег последний луч на нивы, День усталый изнемог. Над водой склонились ивы, Пруд безмолвен, пруд глубок. Дни любви, как сон, прошли вы, Плачь, душа, в немой тоске! Шелестят печально ивы, Стонет ветер в тростнике. Ты одна — мой луч пугливый В бездне темных, горьких мук. От звезды любви сквозь ивы Пал на воду светлый круг. 2 Смерклось. Буря тучи гонит. Хлынул черный дождь из туч. Ветер воет, ветер стонет: Где же, пруд, твой звездный луч? Ищет: где в бурлящем море Эта светлая струя? Ах, в моем глубоком горе. Не блеснет любовь твоя! 3 Ввечеру лесной тропою Пробираюсь в камыши — Над пустынною водою О тебе грустить в тиши. Если ветер листья тронет, Пронесется по волне,— Как тростник шумит и стонет, Как рыдает все во мне! Ибо, сладостей, чудесен, Вновь звучит мне голос твой, Он исходит в звуках песен, Замирая над водой. 4 Тучи нанесло. Сумрак на земле. Ветер тяжело Бьется в душной мгле. Стрелы молний, треск, Гром да ветра вой, Бродит беглый блеск В бездне прудовой. Вижу в блеске гроз Лишь тебя одну, Взвихренных волос Вольную волну. 5 Пруд недвижен. Золотая Льет луна поток лучей, Розы бледные вплетая В зелень темных камышей. На холме олень пасется, Смотрит в ночь, на лунный лик. Сонно птица шевельнется, Дрогнет дремлющий тростник. И, как прошлого дыханье, Как молитва в час ночной, О тебе воспоминанье Тихо веет надо мной. ТРИ ИНДЕЙЦА
Буря в небе мчится черной тучей, Крутит прах, шатает лес дремучий, Воет и свистит над Ниагарой, Тонкой плетью молнии лиловой Люто хлещет вал белоголовый, И бурлит он, полон злобы ярой. Три индейских воина у брега Молча внемлют реву водобега, Озирают гребни скал седые. Первый — воин, много испытавший, Много в жизни бурь перевидавший, Рядом с ним — два сына молодые. На сынов глядит старик с любовью, С тайной болью видит мощь сыновью, В гордом сердце та же мгла и буря. Словно туча, что чернее ночи, Дико блещут молниями очи. Говорит он, гневно брови хмуря: «Белые! Проклятье вам вовеки! Вам проклятье, голубые реки,— Вы дорогой стали нищей своре! Сто проклятий звездам путеводным, Буйным ветрам и камням подводным, Что воров не потопили в море! Их суда — отравленные стрелы — Вторглись в наши древние пределы, Обрекли свободных рабской доле. Все, чем мы владели, — им досталось, Нам лишь боль и ненависть осталась,— Так умрем, умрем по доброй воле!» И едва то слово прозвучало, Отвязали лодку от причала, Отгребли они на середину, Обнялись, чтоб умереть не розно, И запели песню смерти грозно, Весла кинув далеко в пучину. Гром громит, и молния змеится, Лодка смерти по реке стремится,— То-то чайкам-хищницам отрада! И мужчины гибели навстречу С песней, будто в радостную сечу, Устремились в бездну водопада. ОСЕННЕЕ РЕШЕНИЕ
Осень, тучи, ветра свист. Одному в дороге трудно! Смолкли птицы, вянет лист,— Ах, как тихо, как безлюдно! Словно смерть, идет зима. Лес мой, где твои напевы? Где твой шелест, полутьма, Золотые нивы, где вы? В поле стал пастись туман. Бесприютный холод бродит. В голой роще, вдоль полян Веет скорбью. Жизнь уходит. Сердце! Слышишь, как поток По скалам грохочет грозно? Был у нас немалый срок Обсудить дела серьезно. Сердце! Ты сожгло себя, Всех терзало понемногу, Многим верило, любя, Что ж, пойдем-ка в путь-дорогу! Я тебя на дальний путь Спрячу вглубь, стяну потуже, Чтоб ни ветру не дохнуть, Не достать коварной стуже. Молча мы в последний раз Побредем тропой унылой. Только дождь помянет нас Да поплачет над могилой. ХОЛОСТЯК
Не ждут ни дети, ни жена Меня в мансарде голой. Не знает нежных слов она Иль беготни веселой. Там не залает верный пес, Товарищ престарелый, Лишь дым наперсник давних грез Да череп пожелтелый. Кольцо в кольцо — уходит дым, А тигель мозга бренный Стоит пред зеркалом моим, Как зеркало вселенной. Я друга мудро усадил На полку в назиданье. Я смертью в сердце охладил Палящее желанье. Угрюмо созерцая кость И тусклый облак дыма, Мне третий друг, незримый гость, Сказал неумолимо: «На что жена, на что семья — Случайный спутник в мире? Как дым, уйдет душа твоя, Рассеется в эфире. И этот череп жил огнем Высоких откровений, И чья-то страсть курилась в нем, Пылал в нем чей-то гений. Пускал колечки Пан-старик Из этой трубки хрупкой, И смерть пришла в тот самый миг, Как Пан расстался с трубкой. Но череп — ныне мерзкий прах — Блистал красой в те годы, Когда он трубкой был в устах У божества природы. Исчез неведомый жилец, О нем не вспомнят боле, И мудрый был он иль глупец — Для нас не все равно ли? Не все ль, что в воздух выдул Пан,— Нужда в людской пустыне, Блаженство, боль душевных ран — Не все ль забыто ныне? И дым забыт и жар забыт В круженье урагана. Их образ призрачный хранит Одна лишь память Пана. Мне не везло в моей судьбе,— Виной людская злоба. Так не впущу и пса к себе, Запрусь один, до гроба. И здесь умру, в пустом дому, Бездетным нелюдимом…» Ну что ж! Пока чубук возьму Да послежу за дымом. ТРИ ЦЫГАНА
Грузно плелся мой шарабан Голой песчаной равниной. Вдруг увидал я троих цыган Под придорожной осиной. Первый на скрипке играл — озарен Поздним вечерним багрянцем, Сам для себя наяривал он, Тешась огненным танцем. Рядом сидел другой, с чубуком, Молча курил на покое, Радуясь, будто следить за дымком — Высшее счастье людское. Третий в свое удовольствие спал На долгожданном привале. Струны цимбал его ветер ласкал, Сердце виденья ласкали. Каждый носил цветное тряпье, Словно венец и порфиру. Каждый гордо делал свое С вызовом богу и миру. Трижды я понял, как счастье брать, Вырваться сердцем на волю, Как проспать, прокурить, проиграть Трижды презренную долю. Долго — уж тьма на равнину легла — Мне чудились три цыгана: Волосы, черные, как смола, И лица их цвета шафрана. ФОРМА
Если форма и готова, Знай, поэт, стихи пусты До тех пор, покуда ты Мыслью не наполнил слово. Есть слова — как облаченье, Под которым тела нет. Сердце дрогнет им в ответ, Но, увы, лишь на мгновенье. Наподобие трещотки Стих по рифмам застучит, И хоть он мастеровит, Жалок век его короткий. СМОТРИ В ПОТОК
Кто знал, как счастья день бежит, Кто счастья цену знает, Взгляни в ручей, где все дрожит И, зыблясь, исчезает. Смотри, уйдет одна струя, Придет струя другая, И станет глуше скорбь твоя, Утраты боль живая. Рыдай над тем, что рок унес, Но взор впери глубоко Сквозь пелену горячих слез В изменчивость потока. Найдешь забвенье в глуби вод, И сердцу будет зримо: Сама душа твоя плывет С ее печалью мимо. ИОГАНН НЕПОМУК ФОГЛЬ
Перевод В. Вебера
Иоганн Непомук Фогль (1802–1866). — Поэт, прозаик, драматург, фольклорист. Сын купца. С 1819 по 1859 год служил чиновником земских учреждений в Нижней Австрии. Почетный доктор философии Иенского университета. Писал романсы, баллады, лирические стихотворения; был одним из главных представителей венской позднеромантической школы. Многие его стихи положены на музыку, некоторые из песен стали народными.
В АЛЬБОМ ГРИЛЬПАРЦЕРУ
На голом бескрайнем песке, зеленея, Огромная пальма стоит. Ни солнце, ни едкая пыль суховея, Ни буря ее не щадит. Шакал свои зубы о ствол ее точит, И червь добрался до корней. Взирает на все, что ей гибель пророчит, Она равнодушьем ветвей. Как образ величья, одна посредине Безжизненных диких пустот, Любому даря с милосердьем богини И тень, и цветенье, и плод. НА МОСТУ
Как люблю глядеть с моста я На неистовство воды… На волнах дрожит, не тая, Отражение звезды. Волны мчат в порыве яром. Их проглатывает мгла. Лишь звезда на месте старом Серебриста и светла. Так взирает лик твой нежный На теченье дней моих: То тревожных в час мятежный, То смиренно-голубых. Жизнь течет неудержимо. Ты, как прежде, светишь мне, Далека, недостижима, Как звезда речной волне. * * *«Солнце низко наклонилось…»
Солнце низко наклонилось И, сияя ликом чистым, Вдруг свободу даровало Волосам своим лучистым. Золотой ноток полился Над землей струей отвесной. Вскоре каждая из нитей Стала лестницей небесной. Птахи смелые взбирались Вверх по ним к заветной цели, Песни в небе добывали И потом их рощам пели. АДАЛЬБЕРТ ШТИФТЕР
Адальберт Штифтер (1805–1868). — Выдающийся прозаик. Сын ткача. В юности пытался стать художником. В Вене в «Серебряном кафе» часто встречался с Грильпарцером, Грюном, Ленау. Поддерживал либеральную оппозицию, но был против революционного радикализма. Не поняв революции 1848 года, уехал из Вены в Линц. С 1850 года был инспектором народных училищ Австрии, в 1865 году, после конфликта с властями, вышел в отставку. В 1868 году покончил с собой.
Штифтер получил широкое читательское признание уже в 40-е годы, однако после смерти скоро был забыт и заново открыт лишь в XX веке. Наиболее известен роман Штифтера «Позднее лето», а также рассказы. Поэтическое наследие Штифтера невелико, но отдельные его стихотворения регулярно включаются в антологии немецкой и австрийской поэзии.
ОСЕННИЙ ВЕЧЕР
Перевод В. Швыряева
В лугах гуляет ветр осенний. Бесцветен, холоден закат. И две звезды, две тусклых тени, Вниз, на еловый лес, глядят. По небосводу там и тут Виденья рваных туч бегут. С вершин на мокрые поляны Ползут белесые туманы. Куда ни глянь, любой росток Мертвеет, чахнет. Сиротливый, Дрожит забытый колосок Среди жнивья у края нивы. Унылые наводит думы Вечерний колокол, звоня; И звезды астр, бледны, угрюмы, Взирают с клумбы на меня. Восточный ветер налетел И куст сиреневый задел. Он шелестит, как будто плачет, Как будто грусть о прошлом прячет И в страхе ждет прихода тьмы. Стоит туман над гладью водной, Земли печальные холмы Закутав в саван свой холодный. АНАСТАЗИУС ГРЮН
Перевод И. Грицковой
Анастазиус Грюн (1806–1876). — Поэт и политический деятель. Настоящее имя — Антон Александр граф фон Ауэршперг. Одни из вождей буржуазного либерализма в Австрии. Наряду с Фрейлигратом, Гервегом, Гартманом — создатель немецкой революционной поэзии. Изучал философию в Граце и Вене, жил преимущественно в своих родовых поместьях, уделял много времени общественной деятельности, выступал за единство германской нации. В начале литературной деятельности Грюн издал лирические сборники «Страницы любви», «Последний рыцарь», но вскоре Июльская революция дала новое направление его поэзии. Огромное впечатление в Австрии и Германии произвел его сборник «Прогулки одного венского поэта» (1831), появившийся анонимно. Грюн стал нежелателен монархическому правительству. Своим либеральным взглядам Грюн остался верен до конца жизни. В 1860 году, в зените славы, будучи уже почетным гражданином города Вены и почетным доктором Венского университета, он публично заявил о своем отказе принять пост в австрийском правительстве.
Перу Грюна принадлежат также переводы словенских народных песен, английских баллад о Робине Гуде.
ПОЧЕМУ?
Вот указ верховной власти. Он висит средь бела дня. И в словах его притворных притаилась западня. И забавный человечек, не известный никому, Прочитал его покорно и промолвил: «Почему?» Вот монах осатанелый. Солнце он сгноить не прочь. Ряса черная скрывает душу черную, как ночь. Вот аббат, надменный, злобный, — служит черту самому. А забавный человечек снова шепчет: «Почему?» Безнаказанно священство хочет лгать и воровать, Тех, кто против слово пикнет, — сразу в цепи заковать. Знает это человечек. Делать нечего ему. Он стоит себе смиренно и вздыхает: «Почему?» Вот, взывая о свободе, птицы в небеса летят. Где уж тут! Вовсю из пушек в них безжалостно палят, Чтобы не было повадно жаждать воли никому. А забавный человечек вопрошает: «Почему?» Средь жнивья родимой речи он, как будто бы зерно, Отыскал простое слово, всем знакомое, одно. Сросся с ним, забыл другие, верен слову одному. И твердит его повсюду, повторяет: «Почему?» Привели на суд беднягу, и повел судья допрос: «Как же ты посмел, преступник, задавать такой вопрос? Измываешься над властью? К ногтю я тебя прижму!» Человечек ухмыльнулся, взял и вставил: «Почему?» Свирепея, негодуя, повскакали судьи с мест. «Бунтаря на хлеб и воду! В одиночку! Под арест!» Тотчас в кандалы закован человечек и — в тюрьму! Но и здесь невозмутимо он заладил: «Почему?» На рассвете потащили человечка на расстрел. И стрелки, в ряды построясь, молча взяли на прицел. Залп огня. И кровь струится. Все в чаду, и все в дыму. Но слетает с губ бескровных стон ужасный: «Почему?» И могилу придавили толстой каменной плитой. И восславили в соборе этот новый день святой. Наконец молчит мятежник. Никогда не встать ему. …А на каменном надгробье проступило: «Почему?» ИЗВЕСТИЕ
С турнира скачет граф домой. Ему навстречу, сам не свой, Его слуга идет и плачет. «Скажи-ка, что все это значит? Куда направился, дружище?» «Иду искать себе жилище». «А что стряслось? Ответь толково». «Да в общем ничего такого. Но, испустив последний вздох, Любимый песик ваш издох». «Не может быть!.. Совсем щенок! Он что, внезапно занемог?» «Ему копытом вдарил с маху Ваш верный конь, поддавшись страху». «Мой конь всегда был храбр и смел. Кто напугать его посмел?» «Сыночек ваш, премилый крошка, Когда бросался из окошка». «Но он остался невредим? Моя супруга, верно, с ним?» «Да нет. Ее хватил кондрашка, Когда угробился бедняжка». «О, горе! Горе мне! О, боже! А дом остался на кого же?» «Какой там дом! Сгорел дотла. Там только пепел и зола. Пожар внезапно начался. Огонь страшенный поднялся. Он все спалил и все пожег. А я со всех помчался ног — И выжил, — господи, прости! — Чтоб вам сие преподнести». МОРИЦ ГАРТМАН
Перевод В. Вебера
Мориц Гартман (1821–1872). — Поэт и публицист. Много путешествовал, в Париже встречался с Гейне, Беранже, Мюссе. В конце 1847 года поселяется в Праге. В октябре 1848 года принимает участие в восстании в Вене, позднее — в Баденском восстании. В 1849 году вынужден бежать из Австрии в Швейцарию. В 1854 году участвует как корреспондент европейских газет в Крымской войне. В 1860 году — профессор немецкой литературы в Женеве. С 1862 года живет в Штутгарте. В 1868 году возвращается в Вену и работает в газете «Новая свободная пресса».
Популярность Гартману принесли политические стихи сборника «Кубок и меч» (1845), запрещенного властями вскоре после выхода. Гартман известен также как переводчик на немецкий язык произведений И. С. Тургенева и Ш. Петефи.
«Песнь твоя, как зов планеты дальной…»
Песнь твоя, как зов планеты дальной, Разбудила боль в моей груди. Я пошел на голос твой печальный, И земля осталась позади. В прошлой жизни мне не жаль нимало Счастья, походившего на тлен. Все, что на земле душа желала, Обрету я у твоих колен. * * *«Первый снег лежит на деревах…»
Первый снег лежит на деревах, На ветвях безлистых и застывших. Первая печаль в моих словах, Лишь вчера о счастье говоривших. Первый снег сбежит с нагих ветвей, Лишь проглянет луч из мглы туманной, Первая печаль в груди моей Будет жить неизлечимой раной. ТУМАН
Едва зари завидя лик, Туманы мчатся как шальные. Так, петуха заслыша крик, Уходят призраки ночные. Туман спешит, весь мир вокруг С его горами и полями Куда-то устремился вдруг, Боясь, что их зальет лучами. Мне кажется, с лица земли И жизнь моя исчезнет вскоре, Растает, как туман вдали, И счастье унося, и горе. ЭПИТАФИЯ
Ни словом единым не мучая, Молчу, расставаясь с тобой. Молчит даже ива плакучая, Склонясь над могильной плитой. Погоста печаль безнадежная! Читаю на бледных щеках: Где радость, когда-то безбрежная, Светилась — теперь только прах. ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ
Я знал тебя еще птенцом, И о мгновенье, Когда ты в упоенье Раздольем чистым С восторгом голосистым Взлетишь, — я думал, как о празднике большом. И вот со всеми вместе Гляжу на твой полет. Как после доброй вести, Земля вокруг поет. И страх стесняет грудь: Вдруг в этот миг стозвонный, Тобою пробужденный Уж крылья коршун расправляет где-нибудь? ДОВОЛЬНО!
Отчаяньем душа земли полна. Не дайте этой чаше перелиться! Не слава Гогенцоллернов ей снится, О мире молит вас сейчас она. Достойна жить под небом неделимым Лишь слава человечности в веках; Но средь пожарищ изойти ей дымом И слыть грехом в голодных городах. Ужели, родина, свой идеал Пожертвуешь химере разрушенья, Чтоб океан всемирного презренья Твои границы в гневе омывал? Но только порчу порча порождает, Шагающих по трупам гибель ждет, На лаврах победитель погибает И тянет в бездну собственный народ. АВИНЬОН[4]
Клеменс вышел на прогулку Из дворца, что он построил В Авиньоне. Был как крепость Тот дворец, а он как воин. Вдруг у мраморной колонны На руинах древнеримских Деву юную он видит Красоты необычайной. И, спросив, что нужно деве, Он в ответ услышал: «В Арле, Старом городе античном, Средь язычников живу я. Я паломницею стала, Чтоб предстать перед тобою, Я вблизи тебя хотела Святость обрести и веру. Но, едва тебя увидев, Поняла: мой путь напрасен, Чувства более земного Я не ведала доныне». «Как желанья наши сходны»,— Шепчет Клеменс, в крепость с нею Уходя, где вскоре дева Христианства суть постигла. РОБЕРТ ХАМЕРЛИНГ
Перевод В. Летучего
Роберт Хамерлинг (1830–1889). — Поэт, прозаик, драматург, переводчик. Участник революции 1848 года. В 60-х годах, в период подъема австрийской промышленности, опубликовал получившую широкую известность книгу «Лебединая песня романтики» (1862), в которой выступил против века «пара и электричества».
«О, времена и нравы! — Взгляни на образцы…»
О, времена и нравы! — Взгляни на образцы: Цветут на желтых пляжах хоромы и дворцы; И каждый житель знатен, умен и знаменит, А коль сострит — назавтра полмира рассмешит. Цвет нации! — Прославлен от головы до пят На всю страну. Но так ли, как кажется, он свят? Несется клич истошный: нажива, чистоган, Дарами краткой жизни спеши набить карман. Есть цель одна, и только: заветный миллион! Кто достигает цели, кричит, что мир пленен Соблазнами и скверной; он всех пороков враг, Он машет кулаками и льет вино на фрак. А в золоченых залах и музыка, и смех, Любой бежит за шлюхой на поиски утех. Что стоят все святыни? — В роскошных теремах Потеют блудодеи и трудятся впотьмах. Дородные кокетки, пьяны от счастья в дым, Продать готовы тело распутникам седым, А душу — черту. Скалясь, пророк вокруг глядит, И плачет честь слезами кровавыми навзрыд. * * *«Все воспевают трезвость; я — пьянство восхвалю!..»
Все воспевают трезвость; я — пьянство восхвалю! Исполнен дум высоких мечтатель во хмелю. И лишь тогда герои достойны всех похвал, Когда их змий зеленый на подвиги позвал. Подъем душевный славлю; пускай исходит он Из пенистой баклажки; пускай он пробужден Настойкой и вдыхает, восторга не тая, И вешний запах мяты, и трели соловья. Весь мир измерит трезвость и вдоль и поперек, А что она получит за долгий труд и срок? Названия и цифры. Выходит, все равно Ей завладеть вселенной с линейкой не дано. Для бражника, что вечно горит в святом огне, И небо и планеты купаются в вине, Как жемчуга красотки. Вселенная прильнет К его груди и лаской под звезды вознесет. МАРИЯ ФОН ЭБНЕР-ЭШЕНБАХ
Перевод И. Грицковой
Мария фон Эбнер-Эшенбах (1830–1916). — Прозаик, поэт, драматург. Наряду с Аннетой Дросте-Гюльсгоф — наиболее значительная немецкоязычная поэтесса XIX века. Родилась и выросла в Моравии, в аристократической семье. В 1848 году вышла замуж за инженера Эбнер-Эшенбаха, состоявшего на военной службе и дослужившегося впоследствии до звания фельдмаршала. Первые стихотворения поэтессы получили положительный отзыв Грильпарцера. В прозе Марии фон Эбнер-Эшенбах отчетливо прослеживается влияние И. С. Тургенева.
Поэтическое наследие Марии фон Эбнер-Эшенбах невелико, по читателя поражает его исключительная цельность. Как крупные, так и миниатюрные поэтические вещи написаны очень плотно, с высокой языковой точностью, афористичностью. Недаром писательница много времени посвятила афоризмам как отдельному литературному жанру.
ТАК ОНО ЕСТЬ
Они мне всё твердят: «Ну не пиши стихи. Поэзия тебя опустошит, измучит». «Я б с радостью, по не могу никак». «Никак не можешь? Вздор! Все дело за тобой. Тебе недостает желания и воли Осилить, превозмочь тщеславие свое. Тебе повсюду льстят, тебя повсюду хвалят. Как видно, этого лишиться нелегко». «Не знаю, может быть, все так. Не знаю. Уверена в одном: пусть выше во сто крат, Чем до сих пор, мое возносят имя, К ничтожным похвалам останусь равнодушной. Взамен продажной и обманной славы Я предпочла бы выкупить свободу. Ведь я — невольница, покорная раба. Я демону служу беспрекословно. Как мне его назвать? Прости, господь,— Талантом. Я знаю многих, одержимых им. И что ж? Одни в безумном заблужденье Им помыкать хотят. Другие — хуже! — В нем видят дар судьбы и пестуют его, Лелеют, любят. Нет. Все это не по мне. Я не могу постичь, как можно обожать Чудовище, которое крадет святыню всех святынь И радость — быть самим собою. Ему известно таинство одно: Лишать покоя, сна и отравлять усладу. Он шепчет день и ночь: „Опомнись! Оглянись! Ты видишь этот свет? А ту деталь, а штрих? Ты этот запах слышишь?“ В тебя вторгаясь, колдовством своим Он заполняет мысли, ощущенья, Жизнь, наконец. Твой гнев и боль, сочувствие, тоска, Твой сокровенный помысел, желанье, Сомнения твои и ненависть твоя — Все выкрадено им. Он все в себя впитал. Все, все ему поставлено на службу. Ну а потом придет пора мытарств. Опустошенный, ты во власти муки: Так безоглядно подчинясь ему, Ты сотворил добро? Увековечил правду? Иль было все зазря? Теперь подумайте, завидна ли судьба, Начертанная мною перед вами? О, если б я могла родиться вновь, Я повернула б жизнь свою иначе. Жила б в покое, мире и любви. И лишь для вас, поверьте, сестры, братья, Все б оставалось так же, как сейчас. Мне б ваше горе прожигало сердце. Мне б ваше счастье было высшим счастьем. Но вас живописать не стала б ни за что». МАЛЕНЬКАЯ ПЕСЕНКА
Я не могу никак не петь. Что в этой песенке, ответь, Скажи мне, не тая! Ее напев нетороплив, Просты слова, и прост мотив. …В ней вся душа твоя. ЗАСЫПАЯ
День кончился. И ночь на откуп нам дана, Чтоб, сбросив груз невзгод, вкусить блаженство сна. Сегодня ты страдал. Усни и не грусти. Вдруг с завтрашнего дня тебе начнет везти? А если нет? Так что ж! Негодовать, тужить И горести сносить — все это значит жить. Но каждый заражен мечтою вожделенной — Забыться навсегда, расстаться с жизнью бренной. Спасительница смерть! Любой из нас, скорбя, Хотя б всего лишь раз, но призывал тебя! Сон — это та же смерть, но во сто крат короче. Не бойся, не страшись! Войди в нее средь ночи. Твоя заглохнет боль. Все снимет, как рукою. Мы все устремлены к священному покою. И упиваться им в природе жаждет всяк: Не только человек, по птаха и червяк И даже ураган, беснующийся в море. …Как истребить печаль? Как выкорчевать горе? Я слово странное услышала вчера — Нирвана, в нем сокрыт сладчайший смысл добра. Не может суть его меня не подкупать — Не думать никогда, а только спать и спать. Нирвана, твой исход из всех злосчастий прост. …И вот передо мной предстанет длинный мост. Из жизни суетной, свирепства бытия Он перекинут в сон, в обитель забытья. Лишь ты сомкнешь глаза — найдешь к нему дорогу, И вся твоя тоска отступит понемногу. Но чу! Что там за звук? Бьют на стене куранты. Со скрипками в руках выходят музыканты И, песенку сыграв, исчезли виновато. Как жадно им внимал малютка мой когда-то! И сердце вздрогнуло, вновь явственно воскрес В усталой памяти густой сосновый лес И терпкий аромат настоя смоляного. Ты здесь, мое дитя! Нам не расстаться снова. Светлы твои черты, твои лобзанья сладки. Куда же ты? Зачем игру затеял в прятки? Откликнись, отзовись! Ну, сжалься надо мною. …Ни шороха в ответ. Мир скован тишиною. Но этот день иссяк, истлел, умчался мимо, Растаял, как туман, как снег, как струйки дыма. И я — живу! Живу! Пусть жизнь меня пытает — Я вижу, как звезда на небе расцветает. Пусть хлещет, жжет меня страданий круговерть! Я только сна боюсь. Он так похож на смерть. ФЕРДИНАНД ФОН СААР
Перевод В. Вебера
Фердинанд фон Саар (1833–1906). — Поэт, прозаик и драматург. Участвовал в Итальянском походе 1859 года. В 1873 году совершил длительную поездку в Рим. Последние десятилетия жизни провел в Моравии, лишь ненадолго посещая Вену. Покончил с собой в 1906 году.
В творчестве Фердинанда фон Саара едва ли не впервые в австрийской поэзии возникает тема города и фабричных рабочих. В его произведениях заметно влияние Тургенева и Шопенгауэра.
КИРПИЧНЫЙ ЗАВОД
Водоемы у карьера Грязно-желты, как болота. Над сараями гнилыми Трубы черные печные. Люди с кожею землистой Словно сделаны из глины, Той, которую бесстрастно Руки их годами месят. Мнут, ровняют, гладят, режут, Кирпича все ту же форму, Неизменную вовеки, С безразличьем повторяя. Мимо них проходит время. В мерзком месиве увязнув, Задыхаясь в пыльном зное, Мир стоит у края бездны. ОСЕНЬ
Красишь леса с утра, Солнечна и добра. Краше всех роз, по мне, Ты, в золотом огне. Нет никаких невзгод, Нет никаких забот. Ненарушимый сон Тихо пресуществлен. Только нет-нет и в мох Внятный и кроткий вздох Скатится с багреца: Близится час конца. РЕКВИЕМ
Помянем усопших. Серый, промозглый туман Окутал всю землю, И на погосте, на склоне горы Мерцают вразброд фонари, Мерцают на бугорках иммортели и астры. Да помянет сегодня Каждый своих мертвецов, Украсит цветами державу, Где тлеют они или истлели давно,— И память живая уронит чело На железо и мрамор надгробий С венками посмертной славы. Но кто же помянет Безымянных, Никем не любимых И не погребенных? Чей уход от сограждан Никто не оплакал, Никто не заметил? Кто же сегодня окликнет их души? Их помянет сегодня Один человек, Кто, как и они, Жил, Боролся, Страдал, Кто всю жизнь трепетал за завтрашний день. В их судьбе он провидит свою. Да почиют все они с миром! АЛБАНИЯ
ИЕРОНИМ ДЕ РАДА
Перевод Т. Серковой
Иероним Де Рада (1814–1903). — Родился в деревне в Калабрии, учился в итало-албанской православной коллегии св. Адриана. Записывал народные песни и сказания арберешей (албанцев, живущих в Италии). В 1836 году издал свою первую поэму — «Песни Милосао», тепло встреченную арберешами и сделавшую имя автора известным в Европе. В 1837 году поэт принял участие в заговоре мадзинистов против Бурбонов и вынужден был некоторое время скрываться. В 1841 году издал поэму «Песни Серафины Топии» (второе издание — в 1843 г.). Революционные события 1848 года поэт встретил в Неаполе; сам принимал в них участие; организовал издание первой албанской газеты «Л’Албанезе д’Италия» («Албанец Италии», 1848). После поражения революции поэт уехал в деревню. В 1849 году он добился включения в учебную программу коллегии св. Адриана преподавания албанского языка и сам стал вести этот предмет, однако вскоре был уволен за свои демократические взгляды. В 1866 году поэт издал фольклорный сборник «Рапсод албанской поэмы», в 1873 году — две части поэмы «Несчастный Скандербег», в 1883–1887 годах — второе издание фольклорного сборника под названием «Национальный рапсод. Народные песни». И. Де Рада выпустил также ряд работ о происхождении албанской нации и языка. В 1883–1887 годах он издавал журнал «Фьямури Арберит» («Знамя албанцев»), значение которого для национально-освободительной борьбы было исключительно велико. И. Де Рада призывал албанский народ к открытому выступлению против турок. На рубеже XIX–XX веков Де Рада напечатал две последние песни поэмы «Несчастный Скандербег» и новый вариант поэмы «Песни Серафины Топии» под названием «Зеркало жизни человеческой». Он принял также участие в организации двух конгрессов лингвистов-албанологов (в 1896 и в 1897 гг.). Последние годы жизни И. Де Рада провел в бедности. Де Рада был зачинателем и самым ярким представителем романтизма в албанской литературе, а его поэма «Песни Милосао, сына господаря Шкодры» — наиболее значительным произведением этого направления.
ПЕСНИ МИЛОСАО, СЫНА ГОСПОДАРЯ ШКОДРЫ
(Из поэмы)
«Стылый воздух с гор струится…»
Стылый воздух с гор струится, И зима бредет в долины. Я пошел в стан Марелюлье, Там давно в немом безлюдье Ждал пастух меня. Он быстро Молоко согрел овечье И промолвил, прослезившись: «Пей, мой мальчик. Помню время — Приходил твой дед к нам часто, Молоко ему мы грели, И сидел он до рассвета, Горечь битвы забывая». Здесь могилы моих братьев — А земля врагу досталась. Зыбкий сон вспугнули овцы. Я проснулся: над Мбусатом[5] Поднимался бледный месяц, Серебром осыпав море. Во второй раз я проснулся: Звезды больше не смотрели На людей, укрытых буркой, На овец, шумевших глухо,— Ночь была, как смерть, черна. В третий раз я приподнялся: Закатился тонкий месяц, По холмам белесым овцы Одиноко разбрелися. Я в четвертый раз проснулся: Наши овцы пили воду Из реки, как небо, синей. Все постыло мне, в деревню Поспешил я вдоль долины. На траве в лучах рассвета Хлопья снега исчезали… Я вошел в орешник, вижу: Далеко за поворотом Чей-то стан мелькнул неясно С голубой полой одежды И каштановой косою. В камышах ее нагнал я. Юноша. Ты сегодня здесь! Не думал Я тебя так рано встретить. Девушка. Почему меня не видно — Помогаю братьям в поле. А сегодня мать велела Два цикория найти ей. Где ты спал сегодня ночью? Юноша. У костра, укрывшись буркой. Девушка. В этот холод? Почему же Ты домой не мог вернуться? Юноша. Потому что мимо дома Моего не ходит больше Девушка с густой косою. Девушка. Ты, как солнце, — одиноко Целый день бредешь к ночлегу. Разве плохо солнцу в небе? Юноша. Скоро вновь поход, чужбина. Я, тебе чужой, погибну. Рада будешь моей смерти. Девушка. Почему? Мы по дороге Рядом шли. Она отстала И смотрела, пряча слезы, На вершины тополей. * * *«Лег, но не могу уснуть…»
Лег, но не могу уснуть. Дверь пошире отвори, Чтобы влажный ветер с моря Освежал всю ночь наш дом. Мне видны холмы отсюда, Наш очаг и звезды в небе, Вдоль стены сидят старухи, Год прошедший вспоминают… Девушку с прекрасным станом Выбрал в жены я себе, Сын родился у меня, На нее лицом похожий. Сколько счастья в дом внесла Та, что, колыбель качая, Вышивает пояс мне! Лег, но не могу уснуть. Свет безбрежный, полуденный Вижу я в ее глазах; Безмятежна и прекрасна, В доме царствует она. Пусть о днях моих счастливых Кто-нибудь на свете вспомнит, Как названья старых храмов, Гор и рек капризных вспомнят Те, что после нас родятся… Лег, но не могу уснуть. * * *«Дождь три дня свинцовой сетью…»
Дождь три дня свинцовой сетью Заслонял дыханье лета. На четвертый день над нивой Протянуло руки солнце. Я один в тоске смертельной К роднику с холма спустился, Под оливой сел на камень. Плыло марево. Со стога Сорвалась воронья стая. Я вскочил, ошеломленный. Слышно было, как на ниве Женщины серпы точили. С виноградника летела Песнь протяжная. В то утро Словно родилась земля. Рина, на твоей могиле Тоже зреет виноград? Но был твой удел счастливым, Даже если на кладбище Краше всех твоя ограда. Ты теперь вдали, одна,— Прах в блистающих одеждах,— Не разделишь с мужем радость Летнего, сухого дня. Господи, творец юдоли! Будь ко мне ты милосерден, Смерть приблизь, чтоб я навеки Вырвался из рук твоих. * * *«Дуют ветры с гор высоких…»
Дуют ветры с гор высоких, У дубов срывают листья. Кровь моя — в реке Води[6]. Воины, шатер откройте, Я хочу увидеть Шкодру, Я сестру хочу увидеть. У окна сестра томится, А вокруг качает ветер Волны яркие цветов. Мне там больше не проснуться. Вечерами, как и прежде, Собираются друзья… Я ж для них, как сон, исчезну! Нет на свете Милосао.
