Помоги проекту - поделись книгой:
Я с удовольствием обратил внимание на то, что Индийский Учитель выглядит немного уставшим. Он тоже почувствовал голод и захотел пить, однако продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу. Все, кроме меня, сидели на полу, скрестив ноги и расположившись несколькими ровными рядами. Я старался выглядеть как можно скромнее. Обычно учителя прохаживались за нашими спинами, так что мы не могли знать, где находится учитель в данный момент. Но Индийский Учитель стоял прямо перед нами, глядел в окно, рассматривал тени, пробегающие по земле, и следил за тем, как проходит время. Наконец ему это тоже надоело, он повернулся к нам лицом и сказал:
— Хорошо! Сделаем перерыв. Вы слишком рассеяны и не уделяете должного внимания моим словам, которые могут повлиять на всю вашу жизнь и открыть для вас вечность. Сделаем получасовой перерыв. Вы свободны и можете воспользоваться этим временем, чтобы поесть. Затем возвращайтесь сюда, и я подведу итог своему рассказу.
Он быстро запихнул листы в свою кожаную сумку. «Клик!» — благозвучно защелкнулась она, и Учитель вышел. Его желтая мантия колыхалась. Мы сидели, удивляясь внезапности того, что случалось. Наконец все оживились и вскочили на ноги. Один я поднялся с трудом. Мои ноги не гнулись. Держась за стену, я осторожно переставлял их одну за другой. Кое-как я доплелся до владений дружелюбного повара и пожаловался ему на то, что мне, абсолютно невинному мальчику, пришлось пострадать из-за грехов остальных.
Повар улыбнулся и сказал:
— А как насчет того парня, который сыпал золу из окна? Не свидетельствует ли этот случай о том, что плохая карма рано или поздно обязательно настигает человека? И неужели, если бы ноги у тебя были целы, ты бы не был заводилой шалунов?
Он снова добродушно улыбнулся. Это был замечательный старик.
— Ну, давай! Ты должен хорошо поесть и успеть вернуться, пока этот брюзга опять не вышел из себя.
Я приступил к обеду. Я ел то же, что на завтрак и на обед. Это была тсампа. Я ел ее на протяжении многих лет.
Мы, тибетцы, никогда не носили часов. Когда я жил в Тибете, я даже не подозревал об их существовании. Однако что-то внутри нас точно подсказывало нам время. Люди, которые больше полагаются на себя, чем на механические приспособления, способны развить в себе некоторые довольно необычные способности. Так, например, я и мои друзья могли определять время с точностью, которой позавидовали бы обладатели наручных часов. Как раз перед тем, как прошли отведенные полчаса, мы возвратились в класс, ступая осторожно и тихо, как мыши, хорошо поевшие зерна в кладовых.
Мы вошли в класс в строгом порядке все, кроме мальчика с разбитым носом. Он, бедняга, ушел в лазарет, где обнаружили, что нос у него сломан. Мне поручили отдать индийскому Учителю расщепленный прут, в который была вставлена записка, объясняющая, почему мальчик — ныне пациент — отсутствует на занятиях.
Все сели и стали ждать. Я стоял, прислонившись к стене, держа в руке прут и слегка поигрывая колышущимся листочком бумаги. Внезапно в дверях появился Учитель. Он сердито оглядел всех и повернулся ко мне.
— Эй, мальчишка! Что ты здесь делаешь, играя со своим прутом? — крикнул он.
— Сэр! — ответил я с некоторым трепетом. — Я принес послание от Врачевателя.
Я протянул прут в его направлении. Сначала мне показалось, что он замешкался и не знает, что делать дальше. Вдруг он вырвал прут у меня из рук так резко, что я чуть было не упал. Выбросив прут, он развернул лист и прочитал его. Пока он читал, его злоба усиливалась. Затем он смял лист и бросил его на пол. Для нас, тибетцев, это было большим оскорблением. Мы относились к бумаге с необычайным трепетом. Ведь именно с помощью бумаги мы могли изучать историю. А этот человек, этот индийский дикарь, бросил священную бумагу на пол!
— Ну, что же ты стоишь, вытаращив глаза?
Я смотрел на него и «таращил глаза», потому что не видел никакого смысла в его поведении. Если он — Учитель, подумал я, тогда я никогда не буду учителем. Он грубо принудил меня отвернуться и сесть. Я повиновался. Он снова стал перед нами и продолжил рассказ.
«…Гаутама открыл новый путь приближения к реальности, который назвал Серединным Путем. Жизненный путь Гаутамы носил определенно двоякий характер. Он был наследным принцем и жил среди большой роскоши и комфорта, окруженный танцовщицами (глаза Учителя странно заблестели). Он мог позволить себе питаться изысканными блюдами и развлекаться, как подобает молодому принцу. Впоследствии он испытал крайнюю нищету, страдания и чуть было не погиб от лишений и голода. Гаутама ясно осознал, что ни богатство, ни нищета не дают разрешения внутренних проблем человека. Поэтому ответ находится где-то
Буддизм часто воспринимается как религия, но это не религия в прямом смысле этого слова. Буддизм — это путь жизни, это ориентир, следуя которому, человек может добиться определенных результатов. Буддизм только условно может быть назван религией, и для тех из нас, кто является истинным буддистом, термин «религия» неверен. Правильнее будет называть это учение Серединным Путем.
Буддизм основывается на учениях индуизма. Индуистские философы и религиозные учителя утверждали, что путь к самопознанию и познанию духа, а также задачи, стоящие перед человечеством, напоминают движение по лезвию бритвы, когда малейший наклон в ту или другую сторону может привести к падению.
Гаутама знал все индуистские учения, так как в начале жизни исповедовал индуизм. Однако благодаря своей настойчивости он открыл Серединный Путь.
Слишком категорическое самоотрицание есть ошибка. Оно может привести к искаженному взгляду на жизнь. Настолько же плохо идти на поводу у собственных желаний. Здесь полезно помнить о правилах настройки струнного инструмента. Можно перетянуть струну настолько, что при малейшем прикосновении она лопнет. Очевидно, что в этом случае вряд ли уместно говорить о гармонии.
Столь же плохой результат будет сопутствовать нам, если мы полностью ослабим натяжение струн. Гармонии можно достичь лишь тогда, когда все струны натянуты достаточно жестко, но не чересчур. Так обстоит дело и с человеком — слишком много страданий и чрезмерные удовольствия нарушают гармонию.
Гаутама ввел понятие Серединного Пути и открыл принципы, с помощью которых каждый может достичь счастья. Он говорил, что счастье найдет только тот, кто его ищет.
Один из первых вопросов, которые задает человек: «Почему я несчастен?» Это очень распространенный вопрос. Задав себе этот вопрос, Гаутама много размышлял, думая о сути вещей. Он пришел к выводу, что страдания испытывает даже новорожденный. Рождаясь, ребенок плачет от боли и дискомфорта, потому что вынужден покинуть уютный и безопасный мир, к которому привык. Ребенок плачет всякий раз, испытывая неудобства. Подрастая, он находит другие способы заявить о своих неприятностях, об отсутствии удовлетворения и наличии страданий. Но ребенок не задумывается над тем, почему он плачет. Он просто плачет. Он просто реагирует, подобно автомату. Одни причины заставляют человека плакать, другие — смеяться, но страдание и боль осознается только в том случае, когда люди задумываются над их причинами.
Исследования показывают, что большинство людей начинают глубже ощущать страдания в возрасте десяти лет, когда задумываются над тем, почему они должны страдать. Гаутама задал себе этот вопрос, когда ему было тридцать лет; до этого времени родители делали все, чтобы уберечь его от любых проявлений страдания. Люди, которые были во всех отношениях защищены и окружены заботой, незнакомы с несчастьями, и поэтому, когда страдание по-настоящему входит в их жизнь, такие люди оказываются неподготовленными к этому и часто подвергаются душевным или нервным срывам.
Каждый человек когда-нибудь сталкивался со страданием. Каждый испытывал физическую или душевную боль. Без боли на нашей Земле невозможно обрести знание, невозможно очиститься от грязи, которая засоряет человеческую душу.
Нельзя сказать, что Гаутама основал новую религию. Учение Гаутамы и его вклад в общечеловеческое знание сфокусированы на проблеме страдания и счастья. Во время своей медитации, когда все животные хранили молчание, стараясь не мешать ему, когда улитки охлаждали его обожженную голову, Гаутама осознал, что такое боль, осознал, в чем причина страдания, и понял, каким образом их можно избежать. Он научил этому пятерых своих последователей. Его учение выразилось в четырех принципах, на которых основываются все буддистские писания. Речь идет о Четырех Благородных Истинах, изучением которых мы займемся позже».
Скоро опустился ночной сумрак, и темнота стала такой, что мы с трудом могли видеть друг друга. Силуэт индийского Учителя неясно вырисовывался на фоне окна в слабом свете звезд. Он продолжал говорить, забыв или просто не обращая внимания на то, что нам пришло время отправиться на ночную службу. Служба должна была состояться в четыре, а затем в шесть часов утра.
Наконец он решил, что уже достаточно устал, и что, возможно, попусту тратит время. Стоя в темноте спиной к окну, он не мог видеть нас, не мог точно определить, слушаем ли мы его внимательно, или же просто спим в сидячем положении.
Внезапно он ударил ладонями по кафедре, произведя оглушительный звук. Этот звук был настолько неожиданным, что мы подпрыгнули от страха и стукнулись о пол коленями. Кое-кто из нас даже вскрикнул.
Индийский Учитель постоял еще некоторое время, оглядывая нас.
— Теперь все свободны, — только и сказал он, выходя из комнаты.
Ему было проще, он был гостем и обладал особыми привилегиями. Никто не мог ему приказывать. Он мог отправиться сейчас к себе в комнату и провести остаток ночи так, как ему вздумается. Нам же предстояло отправиться в храм на богослужение.
Мы с трудом поднялись на ноги и, спотыкаясь, вышли из темного класса в еще более темный коридор. Занятия никогда не заканчивались так поздно, и свет уже был погашен. Коридоры были хорошо нам знакомы, и мы без труда вышли в главный холл, освещенный обычным мерцанием масляных ламп. Лампы располагались в стенных нишах на уровне головы. Два монаха постоянно наполняли их маслом и поправляли фитили, которые плавали на поверхности.
Мы едва дотащились до своей спальни и без излишней суеты повалились на пол, чтобы хоть немного поспать, прежде чем звуки фанфар известят нас о начале ночного богослужения.
Глава 4
Чудотворец поневоле
Я лежал, притаившись на вершине высокого вала и рассматривал открывшийся вид. Ноги у меня болели так, словно их жгло адское пламя. Я боялся, что они снова начнут кровоточить. Для того чтобы оглядеть весь горизонт, мне пришлось встать, пересиливая боль и страх.
Здесь я чувствовал себя, будто на вершине мира. Выше я мог бы подняться лишь в том случае, если бы у меня были крылья или если бы мне удалось воспользоваться каким-то необычным воздушным змеем. Ветер кружил и завывал вокруг меня, теребя ритуальные флаги и гудя под крышами Золотой Гробницы. Мелкая черная пыль постоянно сыпалась дождем на мою незащищенную голову.
Рано утром я осторожно выбрался из спальни и, дрожа от страха, стал осторожно пробираться по безлюдным коридорам. Останавливаясь и прислушиваясь к малейшему шороху, я в конце концов добрался до Священной Крыши, на которую позволялось выходить только Высочайшему и его ближайшим друзьям.
Оставаться на крыше было очень опасно. Мое сердце бешено колотилось от одной мысли, что меня могут поймать, и я буду изгнан из монастыря с ужасным позором. Изгнан? Что я буду тогда делать? На некоторое время меня охватила паника, я даже собрался бежать к себе на родину, в низинные районы. Здравый смысл остановил меня. Бежать сейчас, когда моя миссия еще не окончена, было бы настоящим поражением.
Буду изгнан с позором? Что же мне тогда делать? У меня нет дома. Перед моим уходом отец сказал, что его дом — больше не дом для меня и что я должен найти свой путь в жизни.
Мой блуждающий взгляд остановился на искрящейся поверхности Счастливой Реки. Я увидел смуглого лодочника в лодке из шкуры яка, и мне стало немного легче. Вот что я буду делать — я стану лодочником!
Для большей безопасности я пробрался дальше по Золотой Крыше; теперь меня заметят не сразу, даже если Высочайший и рискнет прийти сюда в такой ветер. Ноги у меня дрожали от напряжения, и к тому же давали о себе знать жажда и голод. Начавшийся дождь решил одну из моих проблем. Я наклонился и смочил губы в образовавшейся лужице.
Неужели он не приедет? Прикрыв глаза ладонью, я внимательно всматривался в удаленный горизонт. Вдруг со стороны Пари показалось маленькое облачко пыли! На мгновение я позабыл о боли в ногах и о постоянно угрожающей опасности быть замеченным. Двигаясь по долине, к Лхасе издалека приближалась небольшая группа всадников.
Ветер усилился, и облака пыли, не успев подняться из-под копыт, тут же уносились прочь. Я все смотрел и смотрел, прикрывая глаза от режущего ветра, стараясь не упустить ни одной детали.
Деревья гнулись под ветром. Листья отрывались и уносились вдаль, гонимые им. Озеро у Змеиного Храма больше не напоминало спокойное зеркало. Бурлящие волны вздымались и бешено неслись, чтобы разбиться о далекий берег. Птицы, привыкшие к такой погоде, предусмотрительно скрылись в своих убежищах. Развевающиеся на ветру полотнища ритуальных флагов с громкими хлопками бились в воздухе. Огромные трубы, закрепленные на крышах, хрипло гудели, когда в них дул ветер. Здесь, в самой высокой точке Золотой Крыши, можно было чувствовать необычные сотрясения и какое-то странное шуршание. Я видел, как ветер вырывает из-под старых балок клубы древней пыли.
Повинуясь неприятному предчувствию, я обернулся и увидел призрачную черную фигуру, приближающуюся ко мне. Липкие руки обхватили меня и сильно встряхнули. Я не успел ни вскрикнуть, ни перевести дыхание. Какая-то зловонная туча обволокла меня, и меня чуть было не стошнило от отвратительного запаха. Я не ощущал ничего, кроме звенящей темноты и невыносимой вони.
Меня пробрала дрожь. Неужели это расплата за все мои грехи? Злой дух напал на меня и, кажется, собрался утащить. О! Зачем я ослушался закона и проник на священную территорию? Теперь рукой самого провидения я буду наказан за свою непокорность. Ну уж нет! Я не собираюсь просто так сдаваться Дьяволу. Я буду сражаться с ним до последнего вздоха. Ослепленный паникой и гневом, я неистово дернулся и оторвал от Дьявола солидный кусок. Тут я все понял и с облегчением залился звонким истерическим смехом. То, чего я испугался, оказалось старым, прогнившим тентом из козлиной шкуры. Видимо, ветер и сбросил его на меня. Сейчас его остатки неслись в направлении Лхасы.
Буря заканчивалась. Последний сильный порыв, издав громкий вой, потащил меня по скользкой крыше. Чтобы удержаться, я пытался ухватиться руками за флюгер. Я старался подойти к краю крыши, однако продолжал раскачиваться, пока не очутился в протянутых руках изумленного ламы, который, открыв рот, смотрел на меня, будто я свалился с небес.
Шум и суета стихли внезапно — так всегда заканчивались бури в Лхасе. Ветер успокоился и нежно овевал золотые карнизы, слегка поигрывая в огромные трубы. Высокие облака все еще проносились над горами, разрываясь на маленькие лоскутки. Правда, я не чувствовал особого спокойствия. Внутри меня «буря» только начиналась.
— Поймали, — шептал я себе. — Попался, как дурачок! Теперь уж точно придется быть лодочником или погонщиком яков. Вот теперь меня ждут настоящие неприятности!
— Сэр! — произнес я дрожащим голосом. — Уважаемый лама, Хранитель Гробниц! Я просто…
— Да, мой мальчик, — успокаивающе сказал старый лама, — я все видел. Я видел, как тебя принесло сюда ветром. Ты, наверное, благословлен Богами!
Мы долго смотрели друг на друга. Наконец лама вспомнил, что все еще держит меня в руках, — он был слишком изумлен, чтобы подумать об этом раньше. Он осторожно опустил меня. Я украдкой взглянул в сторону Пари. Нет! Всадников больше не было видно. Должно быть, они свернули в сторону, пока я…
— Благородный Хранитель, — раздался голос, — видели ли вы мальчика, летящего над горами? Наверное Боги взяли его к себе. Да будет мир его душе!
Я обернулся. Из маленького люка выглядывал старый монах по имени Тимон. Он был из тех, кто убирает в храмах и выполняет другую работу. Мы были старыми друзьями. Сейчас, когда он увидел и узнал меня, его глаза широко раскрылись от удивления.
— Благословенная Мать Долма! — воскликнул он. — Так это ты!!! Несколько дней назад буря сорвала тебя с этой крыши, а теперь вернула обратно. Это настоящее чудо!
— Но я… — попытался было я что-то сказать, однако старый лама прервал меня.
— Да, да! Мы знаем, мы все видели. Я пришел проверить, все ли здесь в порядке, и ты опустился на крышу прямо передо мной!
Я немного смутился. Кажется, они увидели, как на крышу упала старая козлиная шкура, и подумали, что это я. Ну что ж, не стану их переубеждать. Мне вспомнилось, как я испугался, когда мне показалось, что я вступил в схватку со злым духом. Я осторожно осмотрелся по сторонам и убедился, что рваного тента нигде не видно. Ведь я разорвал его, а ветер далеко унес его.
— Посмотрите! Посмотрите! — закричал Тимон. — Вот доказательство! Посмотрите на него!
Я опустил глаза и увидел, что тесемка ритуального флага была обернута вокруг меня. Я потянул за нее — у меня в руках оказалась половина флага. Старый лама, не переставая кудахтать, повел меня вниз. Но я вырвался и помчался к стене, чтобы присмотреться к горизонту и попытаться увидеть своего любимого Наставника, Ламу Мингьяра Дондупа, приближающегося к монастырю. Но все вокруг было мутно от ветра, который оставил нас и принялся подметать долину, поднимая в воздух облака пыли, листья и, должно быть, обрывки старого тента.
Хранитель Гробниц подошел ко мне и тоже стал всматриваться вдаль.
— Да, да! — сказал он. — Я видел, как ты прилетел с той стороны стены. Ты пронесся передо мной на ветру и упал на самую высокую часть крыши Золотой Гробницы. Было страшно смотреть на тебя. Я видел, как ты старался удержать равновесие, и даже закрыл глаза рукой.
Тоже неплохо! Я-то думал, что он видел, как я сражался на крыше со старым тентом. В этом случае он мог бы обо всем догадаться. Вот бы мне тогда досталось!
Болтовня продолжалась все время, пока мы возвращались, проходя через двери и направляясь к строениям внизу. Здесь собралась группа монахов и лам, каждый из которых мог подтвердить, что я был поднят с вьющейся внизу горной тропинки и взвился вверх, размахивая руками. Они думали, что меня разбило о стену или унесло далеко от Поталы. Никто из них не сумел разглядеть сквозь пыльный и жалящий ветер, что это был не я, а всего-навсего кусок старой козлиной шкуры.
— Да! Да! — сказал один. — Я видел это своими собственными глазами. Он стоял на земле, укрываясь от ветра, и — «пуф!» — внезапно взлетел и пронесся над моей головой, размахивая руками. Думаю, что в этой жизни мне не доведется больше такого увидеть!
— Да! — поддержал другой. — Я стоял у окна и наблюдал за разыгравшейся бурей. Этот мальчик пролетел передо мной, обдав меня клубами пыли. Пролетая, он чуть было не задел моего лица!
— Это еще ничего! — продолжал третий. — Он столкнулся со мной и чуть было не вышиб из меня мозги. Я стоял возле парапета, когда он подлетел ко мне. Я хотел схватить его, но он едва не сорвал с меня мантию, натянув ее мне на голову. Некоторое время я не мог ничего видеть, и за это время ему удалось улететь. Я думал, что он разобьется, но вот он снова здесь!
Меня передавали из рук в руки, словно я был призовым кубком. Монахи трогали меня, ламы пощипывали, и никто не мог догадаться, что я и не собирался взлетать на крышу, а, наоборот, чуть было не свалился с нее.
— Чудо! — сказал старик, находившийся во дворе. — О! Посмотрите, вот идет господин Настоятель!
Толпа с уважением расступилась, пропуская фигуру в золотой мантии.
— Что случилось? — спросил Настоятель. — Почему вы здесь собрались? Объясните мне. — Он повернулся к старшему из присутствующих лам.
Совместными усилиями постоянно увеличивающейся толпы происшествие было «объяснено» во всех подробностях. Я стоял посредине и мне хотелось только одного — провалиться сквозь пол… в кухню. Я был страшно голоден, потому что ничего не ел с прошлого вечера.
— Пойдем со мной! — приказал Настоятель.
Старейший лама взял меня за руку, чтобы помочь, — я был смертельно уставшим, испуганным и голодным. Мы вошли в комнату, которой раньше я никогда не видел. Настоятель сел и молча обдумал все, что ему рассказали.
— Расскажи мне все сначала, ничего не упуская, — обратился он к ламе.
Так я еще раз услышал рассказ о своем «удивительном полете» с земли на Гробницу Святейшего. Вдруг мой желудок издал громкий, недовольный звук, заявляя тем самым, что давно уже не видел пищи. Настоятель сказал, сдерживая улыбку:
— Отведите его на кухню и дайте поесть. Мне кажется, приключения утомили его. Потом позовите благородного Знатока Трав, ламу Чина, чтобы он осмотрел ноги мальчика. Но сначала все же пусть он поест.
Еда! Как это вкусно звучит!
— С тобой постоянно что-то происходит, Лобсанг, — сказал приветливый повар, — сначала тебя сбрасывает с крыши, кидая на скалы, потом от подножия скал тебя возносит на верхушку крыши! Странная у тебя жизнь. Может, это сам Дьявол играет тобой?
Он вышел, ухмыльнувшись про себя. Я не беспокоился о том, что он догадывается, как на самом деле все произошло. Он всегда был добр ко мне и не раз выручал в трудную минуту. Громкое мурлыканье и сильный толчок заставили меня посмотреть вниз. Один из котов пришел выразить мне свое почтение. Я осторожно погладил его пальцами по спине, от чего он стал мурлыкать еще громче. Со стороны мешков с ячменем донеслось слабое шуршание, и он быстро, как молния, бросился туда.
Я подошел к окну и посмотрел на Лхасу. К сожалению, нигде не было видно и следа маленькой группы всадников, которую должен был возглавлять мой Наставник. Может, он пострадал во время бури? Я загрустил. Когда же он наконец вернется?
— …значит, завтра? — донесся до меня голос, и я обернулся. Один из завсегдатаев кухни что-то говорил, но я уловил лишь конец его фразы.
— Да, — сказал другой, — они остановятся на ночь в монастыре Роуз-Фене и прибудут завтра.
— О! — спросил я. — Вы говорите о моем Наставнике, ламе Мингьяре Дондупе?
— Да! Кажется, тебе следует потерпеть еще один день, — сказал один из завсегдатаев. — Кстати, я вспомнил! Тебя ждет благородный Врачеватель. Будет лучше, если ты поторопишься.
Я хмуро поплелся прочь, думая о том, как много неприятностей существует в этом мире. Почему мой Наставник вынужден был остановиться и провести день и ночь в монастыре Роуз-Фене? Я считал тогда, что только мои проблемы имеют какое-то значение, и даже не представлял себе, как много лама Мингьяр Дондуп делает для других. Наконец я добрел до комнаты Врачевателя. Он собирался уходить, но, увидев меня, схватил за руку и втащил внутрь.
— Ну, что случилось на этот раз? С тобой постоянно происходят какие-то нелепые происшествия.
Потупившись, я стоял перед ним. Мне пришлось снова рассказать ему обо всем, что якобы случилось со мной во время прошедшей сильной бури. Однако я умолчал, что сам забрался на Золотую Крышу, потому что знал: он может сообщить об этом Высочайшему.
— Сними мантию — я осмотрю тебя. Мне потом нужно будет доложить о твоем состоянии.
Я стащил мантию и бросил ее на низкую скамейку. Врачевателъ опустился на колени и принялся ощупывать и остукивать меня, проверяя, не сломаны ли у меня кости и не порваны ли связки. Он был очень удивлен, когда увидел, что у меня повреждены лишь ноги, на которых виднелись темные желтовато-синие кровоподтеки.
Возьми вот это и хорошенько вотри себе в кожу, — с этими словами он встал и, дотянувшись до высокой полки, взял оттуда кожаный мешочек. Он был наполнен какой-то травяной мазью, которая пахла довольно неприятно.
— И не вздумай заниматься этим здесь! Я не хочу, чтобы все вещи здесь провонялись, — строго сказал он. — В конце концов, это твои синяки.
— Благородный Врачеватель, — сказал я, — правда ли, что мой Наставник вынужден был остановиться в монастыре Роуз-Фене?
— Да, он должен встретиться с настоятелем этого монастыря, и поэтому я думаю, что он вернется завтра утром. Это значит, что нам нужно подождать еще немного, — сказал он, а затем лукаво добавил:
— А тем временем ты побываешь на еще одном увлекательном занятии у нашего уважаемого Индийского Учителя.
Я посмотрел на него, и мне стало ясно, что старый Врачеватель не больше, чем я, уважает индийца. Однако не время было обсуждать это. Солнце поднялось уже высоко, и мне нужно было снова отправляться в класс, где проходи ли занятия.
Поделиться книгой: