Попадья о попе о Панкрате тревожится: Бате явно неможется. У окна вечерами сидит да вздыхает, Да луну, что есть моченьки, хает: "Рассветилася как, окаянная!" "Что с тобой, голова бесталанная? — Попадья так попа утешала: — Чем луна тебе, поп, замешала? Непорочная мати-царица, Что с тобою, Панкраша, творится? Лег бы лучше в постель, отлежался". Поп ворчал, раздражался. Снова вечер, и снова наш поп у окна: "Ущербляется, вишь ты, луна". И как стала луна ущербляться, Стал отец поправляться. Вот и выдалась темная ночка. На кровати попова раскинулась дочка; Разметав одеяло с горячего тела, Попадья возле бати храпела. Не слыхали они, как отец, словно тать, Забрался под кровать, Как мешок он оттуда с иконою вынул, Надел рясу, шапчонку надвинул И шмыгнул осторожно в холодные сени, — Как под ним заскрипели ступени И как щелкнул затвор. Вышел батя с иконой во двор, Со двора — за ворота, Там до первого шел поворота, — Оттуда задворками, Шлепая в лужах опорками, Промочивши насквозь свои ноги, До проезжей пробрался дороги; По дороге, прибавивши шагу, Он пришлепал к оврагу И у старой березки, Там, где бьет родничок "Вдовьи слезки", Пять шагов отсчитавши к востоку И разгребши руками сухую осоку, Положил поп икону облупленную, На толкучке за трешницу купленную, После снова осокой прикрыл аккуратно И пустился вприпрыжку обратно. Глава V
Поп Панкрат в алтаре, Словно мышь в норе, Осторожно похаживает, Бородку поглаживает, На престоле просфорки раскладывает, Сквозь врата на говельщиц поглядывает. Шевелят старушонки беззубыми ртами. Перед царскими перед вратами Заливается псаломщик Илья: "Да исправится молитва моя!" Сторож Клим перед иконостасом Илье подтягивает басом. Тетка Домна в черной наколке, Как подобает богомолке, Стоит на коленях у любимой иконы, Неистово бьет поклоны, Машет головой — не остановится, К исповеди готовится. Глава VI
Поп с Домной припал к аналою, Голова с головою. От попа пахнет ладаном, от Домны — ванилью. Шепчет батя под епитрахилью: "Не мне, раба божья, тебя исповедывать, Не мне про грехи про твои разведывать. Грешен сам я во многом, Ты же, Домна, ходишь пред богом. Спаси и помилуй нас, божия мати! Удостоена ль, Домна, ты новой благодати? И какие тебе за святые радения Бывают по ночам видения?" "Всякие, отец, всякие! Всякие, родименькой, всякие!" "Молилась ли, Домна, ты о грешном люде, Молила ль богородицу о милости-чуде?" "Молила, отец, молила, Молила, родименькой, молила!" "Не являла ль тебе богородица знамени: Лика святого в божественном пламени?" "Являла, отец, являла, Являла, родименькой, являла!" "Не поведала ль мать-богородица, Где икона такая находится?" "Поведала, отец, поведала, Поведала, родименькой, поведала!" "В нечестивом ли граде, иль в чистом поле (Где обресться иконе приличествует боле)?" "В поле, отец мой, в поле. В поле, родименькой, в поле!" "В открытом ли месте, в овраге ль сокрытом, Родничком целебным омытом?" "В овраге, отец, в овраге, В овраге, родименькой, в овраге!" "Не в овраге ли нашем, у белых березок, У того ль родничка — "Вдовьих слезок"?" "У "слезок", отец, у "слезок"! У "слезок", родименькой, у "слезок"!" "С запада ль темного, с ясного ль востока Прикрывает икону осока?" "С востока, отец, с востока, С востока, родименькой, с востока!" Затряс поп жидкой косою, Вскочил, как ужаленный осою, Стал пред вратами главными, Пред говельщиками православными, И поведал громогласно с амвона: "Братие! Домне явилась икона!" Ахнули богомольцы. Сторож затрезвонил в колокола и колокольцы, Поп в светлые ризы облачился, И все, кто в церкви случился, С хоругвями и образами, Заливаясь радостными слезами, Пошли за попом и за Домною Открывать икону под Коломною. Глава VII
Обрелася икона облупленная, На толкучке за трешницу купленная. У Панкрата в церкви народу — Не пробить к иконе проходу! Пред иконой новоявленною, Свечами уставленною, Молилися днями-ночами. Торговал Клим шибко свечами. Выбиваясь из последней мочи, Поп молебны служил дни и ночи. Как вернется домой — покрякивает, На счетах отец побрякивает, Над бумажками поп ухмыляется, Доходам своим удивляется, К попадье игриво привалится, Попадья попом не нахвалится. Поповна, как шалая, носится, В Москву за нарядами просится. Словом, зажил наш батя не худо. Про великое новое чудо Повсюду пошла из Коломны молва, Скоро стала трезвонить о чуде Москва. Слух о чуде дошел до прихода, Где, на зависть Панкрату, уж двадцать три года Поп Евграф безмятежно священствовал, В православии народ совершенствовал, Служил богу, царю и отечеству Да умело ласкался к купечеству. Поп Евграф о коломенском чуде проведал. Как проведал, с досады в тот день не обедал. "До обеда ль тут, матушка? Слышь, в Коломне что выкинул тихий Панкратушка? Мы-то тут дураками какими сидим. Ладно, брат, мы еще поглядим!" Глава VIII
В приемной его преосвященства Набилося духовенства Со всей епархии Всякой иерархии: Дьячки, попы, протопопы, — Пресмыкаются духовные холопы, Взирают на секретаря умильно, Меж собой препираются сильно; Попрекают друг дружку, Что лезет в чужую кружку, Свинью соседу подкладывает, На соседский приход поглядывает, Развивает непотребную элоквенцию[3], Разводит лихую конкуренцию. Сообщают попы друг дружке без зазрения совести Епархиальные новости: Там проворовался отец-казначей; Там вышла склока из-за калачей; Там за обедней — на смех всему городу — Отец Флор благочинному вцепился в бороду; Там отец Феодул Ризы в карты продул; Там отец Иустин После пьяных крестин, Очутившись на панихиде, Отколол трепака в лучшем виде; Там отец Феогност Оскоромился в пост: Прихожанами был на страстной на седмице Уличен в полуночных прогулках к вдовице; Там отец Ипполит С пономаршей шалит, А пономарь не сокрушается, С попадьей утешается. Ржут долгогривые отцы, Словно жеребцы, Смеются — не отдышутся, Животы у всех колышутся. Один поп Евграф нахмуренный Жует мундштук прокуренный, Дымок разгоняет рукою. Не дают ему мысли покою. Не сводит глаз иерей С архиерейских дверей И секретарю паки и паки Делает таинственные знаки. Как дошел до Евграфа черед, Выскочил Евграф вперед. Секретарь ему шепнул осторожно: "Не плошай. Надеяться можно. Все приготовлено, Как было условлено". "Спасибо. Сие не останется втуне!" (Евграф у него побывал накануне!) Глава IX
Отец перед владыкою Таким-то предстал горемыкою! Ударил земных три поклона У владычнего трона. "Ну, отец, излагай свое дело". Поп Евграф речь повел тут умело, Говорил о попе о Панкрате и Домне, Об иконе, которой не место в Коломне, — Остается-де чудо не чудом, Раз святыня хранится под спудом; От сего-де доходов святых умаление. Ежели ж, дескать, воздать сей иконе моление, Заменивши Коломну столицею, То доходы пожнутся сторицею. "Так, — Евграф своим мыслям привел подтверждение, — Чудотворной иконы хождение По Москве и селеньям окрестным Даст иконному причту и местным, Коль доход разделить по главенству, То-бишь, вашему преосвященству Отсчитать первым делом одну половину, А другую… Сейчас все в уме я прикину…" "Что ты, милый мой, что ты! Ну, зачем же в уме? Вот, отец, тебе счеты!" Поп Евграф, рассчитав всю материю, Пред владыкою развел бухгалтерию. Так на счетах приманчиво все выходило, Инда дух у святого отца захватило. Восхищенный доходов грядущих делением, Рек владыко попу с умилением: "Ладно, отче! Зело я тобою доволен, Вижу, сколь ты, Евграф, богомолен, — Посему — из Коломны иконы божественной, После службы торжественной, Мы в ближайшее же воскресение Сотворим всенародное перенесение И, приняв во внимание Все твое об иконе святой ревнование, Утвердим в твоем храме ее пребывание!" Глава X
Поклонился Евграф преосвященному. И сбылося все по-реченному: Свершилось в ближайшее воскресение Коломенской иконы перенесение. Архиерей в дорогом облачении, При великом народа стечении, В сослужении своры поповской Со всей епархии Московской За акафистным молебном В икосе хвалебном Икону облупленную, На толкучке за трешницу купленную, Воспел в умилении сице: "Радуйся, благодатная царице! Радуйся, утешительнице скорбящих! Радуйся, крепкое возбуждение спящих! Радуйся, рая цветение вайное! Радуйся, дев и вдовиц веселие тайное! Радуйся, болящих исцеление! Радуйся, пастырей церкви бодрость и вразумление! Радуйся, храмов и алтарей украшение! Радуйся, царских престолов важнейшее ограждение! Радуйся, от домашния брани и вражды ограждающая! Радуйся, от пагубных начинаний и несмысленных пожеланий Радуйся, неизреченных милостей неиссякаемая чаша! Радуйся, радосте наша! Покрый нас честным твоим омофором!" Попы владыке подтягивали хором. Поп Евграф заливался с владыкою рядом. Сзади всех с помутившимся взглядом, Отобраньем иконы жестоко ударенный, Поп Панкрат голосил, как ошпаренный. Не до радости было бедняге Панкрату: Чем теперь возместит он такую утрату? Церковь будет опять у него бездоходною, Снова — горькая жизнь с попадьею голодною И с поповной, в лохмотья наряженной. С жизнью, только что было налаженной, Распроститься Панкрату навеки приходится: "Пресвятая владычица, мать-богородица! Сыне божий, Иисусе Христе! Всю-то жизнь нет мне счастья, у всех я в хвосте. Для того ль я с иконою столько трудился, Чтоб трудами моими Евграф насладился?" От иконы оттертый другими попами, Так шептал помертвевшими батя губами: "Спелись, черти! А я… Чем теперь я утешусь?.. Все пропало!.. Повешусь… Повешусь… Повешусь!. Послесловие
Светила жгут им (образам)… Очернело есть лице их от дыма храмины… За всяку цену куплени суть, в них же несть духа. Без ног на ранех носятся, являюще свое бесчестие человеком, осрамляются же и служащие им… Требы оке их продающе жрецы (священницы) на зло употребляют такожде и жены их варят от них, ни единому же убогу, ни немощну подают. От риз их вземлюще жрецы одевают жены свои и дети. Послание Иеремии. Что я, братцы, скажу вам в своем послесловии? Не впервой я пишу о духовном сословии, И о нем мое слово еще не последнее. Нет на свете породы — поповской зловреднее. Темнотой нашей эта порода питается, Потому-то она так упорно пытается, Набросав нам камней и поленьев под ноги, Совратить нас со светлой и вольной дороги. Нахлобучив на лбы клобуки, камилавочки, Превративши все храмы в доходные лавочки, Обративши в приманки кресты и иконы, Обирают нас жадные слуги маммоны. Чудотворных икон с богородичным ликом "Наявляли" попы в изобилье великом: Тут тебе — "Мать Косинская", "Мать Новодворская". "Мать Сосновская", "Мать Святогорская", "Помощь в родах", "Призри на смирение"… "Не рыдай мене, мати", "От бед избавление"… Сколько этих попами приманок "наявлено", Сколько ими икон на Руси "напрославлено", — До полтысячи всяких названий, не менее! Люду темному — чудо, попу — прокормление. Знает поп, на икону добившись "патента": На весь век для него обеспечена рента! Брюхо дома набивши, акафист почитывай, Да доходы потом с попадьею подсчитывай! Бог, изволите видеть, создатель вселенной, Свою мощь проявляет… дощечкой "явленной", Словно фокусник жалкий в смешном балагане, Что яичницу жарит в дырявом кармане! Так нелепо глупа и убога Мысль и воля поповского бога! Бог такой им и нужен — иного не надо! — Чтоб покрепче дурачить духовное стадо. Так — намедни толпился с попами народ У Кремлевской стены, у Никольских ворот. Чудо, дескать, явилося тут небывалое: Знамя ветром разорвано алое! Николаю ж угодничку — дело приметное! — По нутру только царское знамя трехцветное! Вот куда шарлатаны духовные клонят: Нашу вольную волю заране хоронят, На возврат самодержцев былых уповают, Аки лютые волки, в церквах завывают И, оскаливши злобно несытую пасть, Проклинают народно-советскую власть! Я не злую вам ересь, друзья, проповедую. С мужиками, мужик, по-мужицки беседую, Наша воля и власть — вот где чудо-пречудное! Пережить нам приходится время претрудное. Навалились на нас нестерпимые бедствия, Трижды проклятых прежних порядков последствия. Мироеды пытаются взять нас измором. Им попы подвывают озлобленным хором. Живоглотов связало единое горе. С ними все их прислужники в общем сговоре: Меньшевистские трутни с эсерами правыми. Их знамена сверкают орлами двуглавыми. Их воззванья пропитаны черной отравою, Они жаждут упиться кровавой расправою Над рабочим народом, над всей беднотою, Что на них наступила железной пятою! Братья! Враг наш умеет прикинуться другом. Лаской пробует взять нас, не взявши испугом. Не склоняйте же слуха к лукавым наветам. Будьте твердой опорой народным Советам, До конца дотерпите тягчайшие беды. Близок час окончательной нашей победы. Пусть не дрогнет никто в эту смутную пору. Приготовьтесь достойно к лихому напору Мироедской и черной поповской орды. Будьте все наготове! Смыкайте ряды! КРЕЩЕНИЕ
Дьячок Кирилл да поп Ипат У старенькой купели Под писк ребят Козлами пели. Кто думал про детей, а батя — про отцов: "Ужотко проучу я этих подлецов: Довольно мне они, злодеи, насолили! Церковный сенокос и поле поделили, На требы таксу завели… Приходится сидеть, как раку на мели: Нет ни почету, ни доходу!" С перекосившимся от злой усмешки ртом Поп ребятишек в воду Стал погружать гуртом: "Во имя… отца… и сына… и святого духа… Крещаются младенцы: Голиндуха… Ёвпл… Хуздазад… Турвон… Лупп… Кирса… Сакердон… Ексакостудиан… Проскудия… Коздоя…" Чрез полчаса В деревне шум стоял от ругани и воя. Ермил накинулся на кума, на Сысоя: "Кого же ты носил крестить: дите аль пса? Как допустил его назвать ты… Сакердоном?", В другом конце сцепился Клим с Антоном: "Как, ты сказал, зовут мальца?" На куме не было лица. "Эк… сам… — уставился бедняк убитым взглядом На разъяренного отца. — Как, бишь, его… Кума с попом стояла рядом… Эк… сам…" "Что сам? Крестил аль что? Ты, леший, пьян!" "Я? Пьян? Ни боже мой! — Кум жалко усмехнулся: — А крестничка зовут: Эк… сам… кустом… Демьян!" "Сам под кустом Демьян?! Ай, братцы! Он рехнулся!" Пров кума своего на все лады честил: "Ты ж где, подлец, — в лесу дите мне окрестил Аль у соседского овина? Как, повтори, зовут мальца?" "Ху… Хуздазад!" "Что? Сам ты Хуздазад! Вон со двора, скотина! Неси дите назад!" "Ай! — Кузькина жена в постели горько билась. — Какого Ёвпла мне, кума, ты принесла? Ёвпл!.. Лихоманка б вас до смерти затрясла!" У Сурина Наума За Голиндуху так благодарили кума, Что, не сбежись народ на шум, Крестины век бы помнил кум. * * * "При чем тут кумовья? Опричь попа Ипата, — Мне скажут, — ни одна душа не виновата". Пожалуй, что и так. Хоть есть слушок, что поп, Из кумовей попав кому-то под ослоп, Ссылаться пробовал на святцы, Но… я при этом не был, братцы! ТРИ ПОЗИЦИИ
Соображения как внутренней, так и международной революционной (?!) политики заставляют партию меньшевиков занимать критическую позицию по отношению ко всем подобным методам ликвидации большевистской анархии.
(Л. Мартов. "Наш голос", № 7.) "Новожизненцы" объявили себя
нейтральными, разъяснив в своей резолюции, что
"чехословацкое движение не
контрреволюционное".
В своем воззвании правые эсеры заявили:
"Переворот (в Самаре) устроен нами (правыми
эсерами) благодаря подходу к Самаре доблестных
чехословацких отрядов".
I Была захвачена Самара Ордой наемных палачей, И меньшевик, боясь кошмара, Не мог всю ночь сомкнуть очей; Он молча наблюдал все ужасы разбоя И как потом вели рабочих на расстрел. Он так страдал… в сторонке стоя! Он так критически… смотрел! II Был "новожизненец" — Суханов, натурально! — Не в силах разобрать: кто прав, кто виноват! И с миной сладенькой, настроенный нейтрально, Пил мирно кофеек и кутался в халат. III И лишь один эсер — отменно-черной масти! — На некий краткий срок дорвавшийся до власти, Гнул твердо линию свою. И не чета ему лукавых два красавца. — За одного открытого мерзавца Охотно я двух тайных отдаю! МОСЬЕ ТРИКЕ
С семьей Панфила Харликова
Приехал и мосье Трике…
Как истинный француз, в кармане
Трике привез куплет Татьяне.
На голос, знаемый детьми:
"Heveillez-vous, belle endormie".
А. С. Пушкин. Секретарь французского консула в
пространном письме из Самары в Петроград на
имя некоей Жанны сообщает о том, что Самара
является центром организованного французами
чехословацко-белогвардейского движения.
"Наиболее богатый купец, — пишет французский
секретарь, — предоставил в распоряжение
консула свою дачу — истинный дворец. В
Петрограде жизнь теперь должна быть
невыносимой. А здесь имеется все. Я
присутствую на всех банкетах, на всех
праздниках, я обедал с самим Дутовым. Французы
со дня на день выигрывают в размерах своего
влияния. Приезжайте в Самару".
(Из письма, опубликованного в № 176 "Правды".) I С семьей Панфила Харликова Приехал и мосье Трике. Жена Панфила — бестолкова: Души не чает в старике. Француз учтив и деликатен, Так обходителен, приятен, Поет у ней перед дверьми: "Reveillez-vous, belle endormie!" Муж не нахвалится французом: "Мосье Трике, нотр бон ами! Еще французы не в Перми? Когда ж сольемся мы с Союзом? Как наше дело?" — "О, шарман! Мы захватили весь Мурман!" II Мосье Трике судьбой доволен. Дом — богатейший, стиль "нуво"; Хозяин — очень хлебосолен; Хозяйка — более того. Банкеты, празднества, обеды. Что день, то новые победы. Со всех сторон летят гонцы. Чехословаки молодцы! Французских денег стоят, право, Недаром же посол Нюланс Писал Трике, прислав аванс: "Плати налево и направо. Когда расправимся с Москвой, Расходы все вернем с лихвой!" III Посланье в Питер из Самары Строчил Трике мамзель Жаннет: "У вас там строгость и кошмары, Есть Совнарком, но хлеба нет. А здесь — всего, чего угодно. Вздохнули мы теперь свободно. Устроил Дутов нам блины. Большевики истреблены. Рабочий класс по струнке ходит, Не смеет пикнуть. — Ни-ни-ни! Еще б! в Самаре были дни! Порядок Дутов так наводит, Как и не снилось Галифе! (Ты не читала об Уфе?..) IV Герой! Хорошей "царской" марки, Нам служит, как служил царю. Изрядно лаком на подарки. Я, разумеется, дарю. Мы не останемся в накладе. Жаннет, забудь о Петрограде: Там сторожит тебя беда. Через Москву — скорей сюда! Здесь мы живем — куда как пышно, Французы здесь в большой чести. В Москве с недельку погости, Узнай подробно, что там слышно. Брезгливость к хамам поборов, Вербуй для нас офицеров! V Сули им почести и франки, Где — тон торжественный бери, Где — опустися до вакханки, Иди на все… Пур ля патри! Дела у нас не так уж важны. Все "патриоты" здесь продажны, Но их число невелико. Нам не уехать далеко Без широчайшего обмана: Ни чех, ни дутовская плеть Одни не смогут одолеть Коммунистического стана. Наш козырь главный — ложь и франк. Мы всё поставили ва-банк!" VI Жаннет письма ждала напрасно: Оно теперь у нас в руках. Надеюсь, скоро будет ясно, Кому остаться в дураках, Кому тонуть в кровавой бане. Не нам, уверен я заране! Напрасно ждет Трике Жаннет; Мы за нее дадим ответ Чехословацкой подлой банде В французских шорах и узде, Белогвардейской всей орде, Всей черной дутовской команде! Мы свой ответ мосье Трике Дадим — с винтовкою в руке! РАСКАЗАНСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Как во славном было городе Казани, Ожидаючи от нас прежаркой бани, Не на пир оно честной, на пирование, Темным вечером сходилось на собрание Именитое казанское купечество: "Постоимте, братцы, крепко за отечество! Отстоимте от конечной от погибели Животы свои да праведные прибыли!" А и много ж их, купцов, тут насбиралсся. Горе-горькое к купцам, вишь, подбиралося, Подбиралося к ним горе неотходное, Большевистское ль то воинство народное, Та ли силушка железная, упорная, Та ли силушка крестьянская все черная, Та ли рать неодолимая, опасная, Рать фабричная, заводская, все красная. "А и что же вы, купцы, да пригорюнились? А и что ж вы, словно бабы, все разнюнились?" Богатырь Бова сказал им учредиловский, То ли Лебедев, соратничек корниловский. На купечество сердито он накинулся, Ажио стол перед Бовою опрокинулся. Богатырь, перед купцами он похаживал, Свои жирные он ляжечки поглаживал, Говорил он, сукин сын, да растабаривал, Именитых толстосумов уговаривал, Выговаривал купцам он укоризненно: "Что вы смотрите, голубчики, безжизненно? Что вы тесно так друг к другу поприжалися? А кого вы так, мил-други, испужалися?" Богатырь ли тот Бова, он ухмыляется, Богатырь ли тот Бова, он похваляется: "Ой вы, добрые вы люди, вы не бойтеся, Вы не бойтеся, мил-други, успокойтеся, Как я выведу всю гвардию да белую, Офицерскую шеренгу пьяно-смелую Да казацкую всю силушку яицкую, Разобью я всю орду да большевицкую, В пух и в перья разнесу ее без жалости. Раскошельтесь только, други, вы по малости! Проявите достодолжное усердие, К вашим храбрым оборонцам милосердие. Как их доблесть вся в боях уж попритуплена, Она, доблесть их, на денежки вся куплена, Из французского из банка вся оплачена, По трактирам по казанским порастрачена, Самогонкою казанскою размочена. А должна быть эта доблесть вновь отточена, В сторублевые бумажечки оправлена, На златом на оселочке вновь направлена!" Приуныло тут крещеное купечество! "Бьем челом тебе, отец, за молодечество! Раскошелиться, что делать, нам приходится: Твоя доблесть нам в копеечку обходится! Пообчистили мы дочиста все лавочки, Так не будет ли какой, хоть малой, сбавочки?" "Братцы, — молвил тут купец-мудрец Крестовников, — Ублажим уж без отказу мы полковников. Сколько б ни было за доблести им дадено, Чай, поболе нами денег понакрадено! Было дельце нам в Казани предоходное: Казначейство обобрали мы народное; Сколько золота там ни было в наличности, Все прибрали мы к рукам без околичности. Стало, нечего нам, братцы, канителиться: Есть расчет теперь нам, братцы, раскошелиться!" Посудили, порядили, покалякали. Пели с вечера, а утречком заплакали: "Ой вы, головы ж вы наши, запропащие! Ой, полковники лихие, разледащие, Ой, обманщик ты, Бова, душа злодейская! Ой ты, беглая ты рать белогвардейская! Да куда же вы, собаки, все рассеялись? Понапрасну мы на вас так понадеялись! Ваша доблесть вся не стоит ни полушечки! Завалящей не осталось у вас пушечки! Побросали вы врагам все снаряжение! Расказанское ты наше положение!" Как во славной ли то было во Казани, Дождались купцы от нас прежаркой бани. Крепко парились купцы, да не допарились: За Бовою улепетывать ударились, Во всю прыть они помчались без оглядочки, Растерявши образа и все лампадочки! Ой ты, Волга многоводная, широкая, Что широкая, раздольная, глубокая, Ты тряхни своею вольностию старою, Зашуми да разбушуйся под Самарою! Расскажи там всем про дело про казанское, Что про войско про рабочее, крестьянское: Оно движется, несется темной тучею, Темной тучею, лавиною могучею; Оно бьется за судьбу свою свободную, За Советскую за власть простонародную! Оно бьется, дышит ревностию ярою. Выше взвейся, красный флаг наш, над Самарою! КАЗАНСКОЕ ЧУДО
(Не басня, а быль)
"Товарищ, можно прикурить?.. Спасибо!" "Не за что". Прохожий В поддевке, стриженный под скобку, толсторожий, С красноармейцем был не прочь поговорить: "О господи, когда б вы знали, как в Казани Мы ждали гибели белогвардейской дряни! Еще бы этак день-другой — Да что там! Срок уже мы мерили часами! — Вы б не пришли, так мы, товарищ дорогой, С проклятым вороньем расправились бы. сами, И там кого-кого, Но уж попов трясли б и оптом и поштучно. Не разбежись они теперь до одного, Я вздернуть дюжину б готов собственноручно!" Речь храброго бойца Осталася, однако, без конца. Вернее, был конец, да только очень странный: Откуда ни возьмись старушка в этот миг, И ну вопить: "Родной, желанный! Зачем ты косу-то, отец ты наш, остриг? Аль надругался кто, болезный, над тобою?!" Старушка божия, — увы, — была глупа И сдуру выдала армейцу головою Белогвардейского… попа! Друзья-товарищи, мне слышатся вопросы: "Что было дальше?" — Чудеса: Не докуривши папиросы, Вознесся поп на небеса! ПОД САМАРОЙ
I Волга желтою волною Моет заросли ракит; Низко-низко над водою Чайка белая летит. Ты скажи-скажи мне, чайка, Не видала ль ты, открой: Где укрылась вражья шайка? На горе иль под горой? Кто вдали за перелеском Быстро скачет на коне? Кто вспугнул ружейным треском Диких уток в стороне? То не красные ль дозоры Обнаружили врага? И не враг ли, прячась в горы, Очищает берега? II Необозримая равнина, Далекий оклик журавлей. Стальная серая щетина Промокших скошенных полей. Деревня. Серые избушки. Кладбище. Церковка, пред ней Повозки, кони, ружья, пушки, Снаряды, люди у огней. Армеец гуторит с соседом, Что есть за что костями лечь. В полку оратор пред обедом Держал напутственную речь. Он говорил: "Вперед! В Самару! Друзья, в решительном бою Пусть враг узнает вашу кару! Добейте подлую змею!" "Слыхал?" "Слыхал!" "Добьем, известно!" "Вперед нас, гадина, не тронь!" Глаза простые смотрят честно. Трещит приветливо огонь. ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА
Боевая песня
Глухая ночь — не навсегда, Не вечны мрак и жуть: Уж предрассветная звезда Нам освещает путь. Фабричный молот, сельский плуг В ее лучах горят. Рабочий, пахарь — брат и друг — Мы стали в тесный ряд! Навеки спаяны одной Жестокою судьбой, Мы некрушимою стеной Идем на смертный бой. Идем на смертный бой с врагом Идем на смертный бой с врагом В бой! Отступленья нет! Пусть мрак еще царит кругом, Но близится рассвет! Глухая ночь — не навсегда, Исчезнут мрак и жуть. Нам наша красная звезда Указывает путь! КРАСНОАРМЕЙСКАЯ ЗВЕЗДА
Марш
Не Марс нам светит с вышины, Не кровожадный бог войны, — Не ради подлых барышей Попов, дворян и торгашей, Сомкнув ряды, мы в бой идем: Мы бой с насилием ведем! Как в чистом поле алый мак, Наш боевой сверкает знак, Свидетель связи вековой Семьи всемирной, трудовой, Символ победного Труда — Красноармейская Звезда! Вся мироедская орда, Все угнетатели Труда, Все пауки, все кулаки, Завидя красные полки, Злой поднимают крик и вой: Псы чуют час конечный свой! Как в чистом поле алый мак, Наш боевой сверкает знак, Свидетель связи вековой Семьи всемирной, трудовой, Символ победного Труда — Красноармейская Звезда! Все, кто влачил судьбу раба, Вся трудовая голытьба, Все бедняки, все батраки, Увидя красные полки, Спешат приветом встретить их, Освободителей своих! Как в чистом поле алый мак, Наш боевой сверкает знак, Свидетель связи вековой Семьи всемирной, трудовой, Символ победного Труда — Красноармейская Звезда! Через деревни, города, Под алым знаменем Труда, Мы все идем плечом к плечу, Неся погибель палачу, Всем, кто питался ряд веков Кровавым потом бедняков! Как в чистом поле алый мак, Наш боевой сверкает знак, Свидетель связи вековой Семьи всемирной, трудовой, Символ победного Труда — Красноармейская Звезда! Мы — лишь отряд передовой Всемирной рати трудовой. Вся рать идет за нами вслед Для сокрушительных побед. Уж слышит в страхе стан врагов Железный гул ее шагов! Как в чистом поле алый мак, Наш боевой сверкает знак, Свидетель связи вековой Семьи всемирной, трудовой, Символ победного Труда — Красноармейская Звезда! НЕ ЗАСТУПАЙТЕ ДОРОГИ ЖЕНЩИНАМ
Бабе волю дать — не унять.
(Старая пословица.) Про "бабу" такова Народная молва, Кто ж поболезнует о "бабе" деревенской? Нет горше доли — доли женской. Крест самый тяжкий — женский крест. Давно ли на Руси — друзья мои, давно ли? — Умолк, исполненный тоски и жгучей боли, Плач наших матерей, сестер, невест? В их жизни темной был единый луч отрады: Перед иконою дрожащий свет лампады, Сиянье тусклое сусального венца Да речь лукавая "духовного отца". Вот почему они к речам поповским падки, Вот почему, когда про "новые порядки" Поп злобно в церкви врет, преступной лжи попа Так верит женская толпа. Лишите же попов последней их подмоги. Пусть с нами женщины пойдут в одном ряду! Не заступайте им дороги К науке, к вольному труду! Учась, учите их и словом и примером. И верьте, что они от общего труда, От общих радостей, как темная орда, За долгогривым изувером Уж не пойдут — врагам на радость — никогда. БРАТЬЯМ КАЗАКАМ
К ДОНЦАМ И КУБАНЦАМ
ОБРАЩЕНИЕ ДЕМЬЯНА БЕДНОГО
У бивачного огня, Братцы, слушайте меня. Все скажу вам без остатку. Буду резать правду-матку Вам, голубчикам, в глаза. Коль проймет кого слеза И всего зальет румянцем, Будь донцом он, будь кубанцем, Он мне брат родной, в нем есть, Не пропали — стыд и честь! Все мне братья поголовно, Кто прослушает любовно С братской ласкою в очах Речь мою о богачах! Богачи везде шныряют, Даром часу не теряют, На Кубани, на Дону, Тянут песенку одну: "Ох ты, барское ты горе! Передохнем все мы вскоре! Что творится на Руси, Просто ноги уноси! Лишены мы всех доходов: Ах, ни фабрик, ни заводов, Ни помещичьей земли — Ничего мы не спасли! Все отобрано народом, Голытьбою, черным сбродом. Ах, когда б вернуть нам власть, То-то б зажили мы всласть; Голь кнутами б захлестали; Все б убытки наверстали; Жизнь пошла б на прежний лад, Как сто лет тому назад! Мы оббили все пороги, Для себя ища подмоги, Палачей спеша нанять, Чтобы голь скорей унять. Англичане и французы Боевые шлют нам грузы, Присылают нам войска, Только мало их пока. Ой вы, бравые кубанцы, Забирайте ружья-ранцы! Подсобите нам, донцы, Боевые молодцы! Окажите вы нам дружбу, Сослужите вы нам службу, Помогите сбить рога У проклятого врага. Вызволяйте нашу братью, Справьтесь только с красной ратью, Мы заплатим вам потом И землею и скотом, — Денег — сколько вам угодно, Только б стало нам свободно Снова править всей страной, Покорив "народ родной"! Не жалейте ж крови вашей: Прогоните красных взашей! День упустим — не вернем: Враг наш крепнет с каждым днем. Не дадим ему пощады!" "Мы помочь вам очень рады! — Отвечает старшина. — Ваша голь и нам страшна, А своя страшнее вдвое. Но правленье войсковое Все ж пока у нас в руках. Наша сила в "стариках". А молодчиков подтянем — На Москву грозой нагрянем И к началу января Вновь посадим в ней… царя!" * * * Вот она какая штука. Дуракам вперед наука. Коль не жить своим умом, Быть нам снова под ярмом У дворян, у офицерства, Выносить их злые зверства. Жилы рвать для них весь век, Превращаяся в калек! Братья, помните об этом! Общим ладом и советом Если мы не станем жить, Будем до смерти тужить. Будем плакаться, да поздно! * * * Ночь тиха, и небо звездно. У бивачного огня, Братцы, слушайте меня. Это я — тут с вами рядом, — Вас окинув братским взглядом, С вами братски речь веду, Как нам снова жить в ладу. Знаю весь я ваш порядок: С вами вместе пас лошадок, Вместе бегал по задам, По помещичьим садам, Вместе с вами в хороводе Пел я песни о народе, О судьбе его лихой. Я ль советчик вам плохой? Я ли ваш первейший ворог? Мне ли жребий ваш не дорог? Я ль за вас — с врагом в бою — Головой не постою? Братья! Вас берут обманом: Бьетесь вы не с вражьим станом, — Вас враги ведут на бой С разнесчастной голытьбой, С бедняками-мужиками, С теми, кто страдал веками, Кто, прикованный к ярму, Знал и голод и тюрьму, Кто, молясь земному богу, Протоптал в Сибирь дорогу. Кто под палкой и кнутом Лишь рабочим был скотом, Кто с пеленок до могилы Надрывал в работе жилы, Чтоб кормить всех упырей: Богачей, попов, царей, Кто счастливых дней не ведал. Кто был рад, когда обедал, Забивая рот куском Хлеба черного с кваском, Кто в проклятой рабской доле Тосковал по вольной воле, Кровно бился за нее И отбил-таки ее! Долго бился и добился, Но… видать, поторопился: Снял с насеста всех господ, Знать, не во-время народ; На него, как на злодея, Вашей волею владея, Насылают вашу рать Землю-волю отбирать. Братья! Кто ж вас посылает? Кто народу зла желает? Не дворянская ли "знать"? Вам ли этого не знать? Вас не черт крестил в амбаре! Не родня вам злые баре, — С вами черного труда Не разделят господа. Нынче гонит вас в траншею, Завтра сядет вам на шею Черносотенная мразь — Генерал, помещик, князь, И за Каиново дело, Обманувши вас умело, Осчастливит вас потом Барской "ручкой" и… кнутом! * * * Братцы, я не иноземец, Не француз я и не немец, Прирожденный я русак, Попадал не раз впросак. Тоже долго был холопом, — Темным парнем, остолопом, Лоб расшиб о сотни пней, До того как стал умней. Научила злая доля! Не уйду я, братцы, с поля. Буду биться до конца. Не жалейте же свинца: Прошибайте лоб мне пулей, Пусть ликует барский улей, Рой откормленных шмелей. Пусть им станет веселей! Обо мне бедняк заплачет, Это что-нибудь да значит! Сладко спать в земле сырой Тем, кто пал за вольный строй Не изжить одной мне боли, Что враги народной воли Дали "вечный" мне "покой" Вашей, братскою, рукой! Тяжелы мне думы эти. Братья, знайте: ваши дети — Вот в чем горький ваш удел! — Не простят вам ваших дел, Не простят измены черной: Что вы шли ордой покорной За ватагою господ Кабалить родной народ, Что вы в ход пускали плети, Для того чтоб ваши дети, Барских выродков рабы, Подставляли им горбы! Вот какой от вас "победы" Жадно ждут все мироеды, Но "победы" их орда Не дождется никогда! Речь свою я кончу этим: Братьев мы по-братски встретим, А изменников лихих Пулей — больше никаких! СКАЗКА О БАТРАКЕ БАЛДЕ
И О СТРАШНОМ СУДЕ…
Идет Балда, покрякивает,
А поп, завидя Балду, вскакивает.
За попадью прячется,
Со страху корячится.
Балда его тут отыскал.
Отдал оброк, платы требовать стал.
Бедный поп
Подставил лоб,
С первого щелка -
Прыгнул поп до потолка;
Со второго щелка -
Лишился поп языка;
А с третьего щелка -
Вышибло ум у старика,
А Балда приговаривал с укоризной:
"Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!.."
А. Пушкин (1830 г.) Крякнул поп: Расшиб Балда ему лоб. Дорого батя заплатил за дешевизну: Через неделю справляли по бате тризну. Пришлось за попа Балде Держать ответ на суде. На допросах Балду мытарили, Свежими розгами парили, На дыбу Балду таскали, Вины на Балде искали. После такого следствия Сказались у Балды последствия: Балда совсем обалдел, На суде чурбаном сидел, На вопросы о смерти бати Заладил одно — кстати и некстати: "Вечный ему упокой, Хороший был поп такой, Служил я ему славно, Усердно и очень исправно. Рассчитались мы с ним без спору, Согласно уговору". Инда сами судьи обалдели, Рот раскрывши, на Балду глядели, Под конец они расхохоталися, Хохотали — за бока хваталися: "Что нам поделать с таким дуралеем? Так уж и быть, мы его пожалеем, Дадим ему сто батогов И продадим в батраки с торгов!" Попал Балда в лапы к грабителю, Мужицкой жизни погубителю, — Выполняя каторжный урок, Тройной вносил барину оброк — Работой, деньгами и натурою, За все провинности отвечал своей шкурою, На барской конюшне под розгами парился. В три года Балда состарился, Потерял здоровье и силу И лег до срока в могилу. Утешался Балда, помирая, Что небесного удостоится рая За все свои тяжкие муки. Скрестивши костлявые руки, Лежал в могиле Балда, Ждал страшного суда, Того ли судного часу, Когда мертвые встанут по трубному гласу. Проходили за годами года. От могилы Балды не осталось следа. Через сотню лет или боле Кладбище пошло под пахотное поле. И случилось пройти по этому полю Бойцам за народную волю: Прошел Красной Армии отряд боевой И вот у Балды над головой, Будя усопшего раба, Загудела красноармейская труба. Услыхавши трубные звуки, Зевнул покойник, расправив руки, И из темной могилы, не разобравши дела, Выскочил Балда — душа без тела, Легок, прозрачен и светел. Никто Балду не заметил. По ровному полю Балда Пошел, сам не зная куда. Идет, по сторонам поглядывает, Загадку разгадывает: По какой бы узнать примете, На каком он свете? "Господи, — думает, — где ж я иду? Неужто я в прежнем аду?" Дорога Балде как будто знакома: Мимо помещичьего дома. Эва! Вот он и дом самый слева. Крепко тут Балда приужахнулся, В сторону Балда шарахнулся, Глядел, глазам своим не веря: "Куда ж мне деваться теперя?" Вспомнил он время былое, Отродье помещичье злое, Как над народом господа издевалися, Как мужики потом-кровью обливалися И маялись горько с пеленок до гроба. Охватила Балду превеликая злоба, Замутилась душа в Балде: "Нет, значит, правды на страшном суде! Что ж это за чертовы штуки? Неужто я снова в помещичьи руки На веки веков попаду? Доколе ж терпеть мне такую беду? Когда же пойдут все помещики прахом?" Смотрит Балда на дом со страхом: Покосился у дома верхний этаж; Вот и церковка та ж, Только стала уж очень древней. Шагает Балда деревней. Видит — в деревне мужицкий сход, Толкует шумно о чем-то народ, О каком-то таком Комитете. Не поймет Балда, на каком он свете? Ходит Балда невидимкой повсюду, Дивится такому чуду: Идет — напевает мужик за Пегашкой, Над прежнею барской трудится запашкой, Ровно на своей десятине, А помещика нет и в помине! Ни помещика нет, ни приказчика, Ни старосты, злого доказчика, Никто деревни не давит, Сама собой деревня правит. Слышит Балда речи про кулачество" Что, забрав у кулаков их богачество, Роздал вдовам и сиротам их животы Какой-то "Комитет бедноты"; Что надо скорей, между прочим, Помочь городским рабочим И всей бедноте столичной Хлебом и снедью различной. Видит Балда: бродит поп по приходу, Как опущенный в воду, Не пьян — не весел, Нос на бороду свесил, Словеса худые изрыгает, Мужиков ругает: "Дождетесь, ироды, воздаяния За ваши злодеяния! Ужо научат вас, подлецов, Как почитать духовных отцов! Вернется старое начальство! Вернется!" Перекрестится поп, чертыхнется, Погрозит кулаком какой-то избе: Видать — не в себе! А изба эта — лавка, не лавка, У избы веселая давка, Народ про дела свои судачит: "Комитет бедноты", значит! Красный флаг над воротами колышется. Легче Балде дышится. "Истинное, — говорит он, — удивление!" И радостное сумление Стало забирать Балду: "А пожалуй, что я — не в аду!" Стоят у избы Не былые рабы — Запуганные, Изруганные, Заплеванные, По рукам — по ногам скованные, Придавленные колодками: Нет, шумят мужики с молодками, Бабы не лезут в карман за словами, Видать — с мужиками поравнялись правами. Говорят все свободно Про что им угодно, О том, как, прогнавши царя и господ, Вздохнул полной грудью народ, — Как живется теперь мужикам, дескать, вольно, — Того у них нет, а этого — довольно, — Коль с хозяйством прочно наладится дело, Год-другой перебьется деревня смело, А потом заживет уже всласть, Только б, дескать, окрепла Советская власть. Намечают мужики от себя депутата, Какого-то Ивана-солдата, Чтобы съездил в Москву с докладом, Сходил бы к Ленину на дом И выяснил все в беседе живой С другом бедного люда, с главой Рабоче-крестьянского правительства, Насчет социалистического строительства: С чем — погодить, и с чем — поторопиться, Чтоб власти Советской помочь укрепиться, Чтоб добить белогвардейскую силу Да вогнать осиновый кол ей в могилу; А привез бы Иван побольше газет, А зашел бы в Уездный и в Губернский Совет… Балда вздыхает: "Батюшки-светы, Что ж это у них за такие Советы? Чем Советская власть мужикам так люба, Что стоит за нее голытьба? Что ж это за Ленин такой, не пойму, Что доступ свободный к нему Любому Ивану-солдату? Лафа, значит, нашему брату! Мужичок-серячок очутился в чести, Нет пред кем бородой ему землю мести И башкою стучать о ступени, Снявши шапку, упав на колени? Мужичок и начальство, как равные вроде. Целый сход, не боясь, говорит… о свободе… О газете… Коммуне… Такие слова… Не осилит их что-то моя голова… Но хоть сразу оно непонятно, А на слух-то, одначе, приятно, Да и главную суть все ж не трудно понять: Коль начальство народ перестало шпынять, Коль правительство есть уж рабоче-крестьянское, Значит, кончено злое приволье-то панское? Значит, нет уже власти господской и царской?" Вновь Балду потянуло к усадьбе барской. Вот он страшный помещичий дом! Склонились деревья над старым прудом. Сад заглохший — с беседкой, с дорожками, Дорожки истоптаны детскими ножками, На песчаной площадке посредине двора Резвится крестьянская все детвора. По звонку побежали все в дом с площадки, Кто сел за книжки, кто за тетрадки, Ходит учитель среди детворы, Учатся дети после игры! Балде понравилось все это сильно. Улыбнулся Балда таково умильно: "Картиночки. Чисто. Ни грязи, ни пыли. Прежде и баре-то неучи были. Народ же бродил, словно темное стадо. А ноне гляди! Помирать не надо!" Стоит Балда, кругом оглядывается. Ничего в голове у Балды не укладывается. "Господи! — радостно шепчет Балда. — Не знаю, попал я куда? Но одно мне, темному, ясно, Что страдал я всю жизнь не напрасно И что ежели я — в родимом краю, Значит, все мужики очутились в раю". "ДО ЭТОГО МЕСТА!"
В промокших дырявых онучах, В лохмотья худые одет, Сквозь ельник, торчащий на кручах, С сумой пробирается дед. Прибилися старые ноги, Ох, сколько исхожено мест! Вот холмик у самой дороги, Над ним — покосившийся крест. "Могилку какого бедняги Кругом обступили поля? И где для меня, для бродяги, Откроет объятья земля?" Вперед на дымки деревушки Идет старичок чрез овраг. Над крышею крайней избушки Кумачный полощется флаг. Плакат на стене с пьяной рожей Царя, кулака и попа. "Час добрый!" "Здорово, прохожий!" Вкруг деда сгрудилась толпа. "Пожалуй-ка, дед, на ночевку". "Видать, что измаялся ты". "Куда я пришел?" "В Пугачевку". "А тут?" "Комитет бедноты". Прохожему утром — обновка, Одет с головы и до ног: Рубаха, штаны и поддевка, Тулуп, пара добрых сапог. "Бери! Не стесняйся! Чего там! Бог вспомнил про нас, бедняков. Была тут на днях живоглотам Ревизия их сундуков". Надевши тулуп без заплатки, Вздохнул прослезившийся дед: "До этого места, ребятки, Я шел ровно семьдесят лет!" МИРОВАЯ СДЕЛКА
Стоят деревни по реке, А мужики в них — все рыбак на рыбаке. Тем лишь живет простонародье: Наловят бедняки рыбешки в половодье, Улов весь скупщикам богатым продадут, С недельку попируют знатко И впроголодь потом деньков осенних ждут, Когда рыбешка вся с верхов пойдет обратно, — Подладят малость животы С осеннего улова И — голодают снова. Такой уже удел крестьянской бедноты! У богачей своя основа: Скупив у бедняков за полцены улов, Где — взявши за долги, где — за аренду снасти (Мереж, сетей и неводов), Содрав с крестьян оброк — два пуда с трех пудов, Купцы весь бедный люд в железной держат власти. Зима настанет: бедняков Голодный мор, как сено, косит, — Смерть без разбору рыбаков В могилу раннюю уносит. Горюют мужики, собравшися на сход: Какой-де выдался им год! (Хоть был и прошлый год его подобьем точным.) Всех громче голосом истошным, Перекосивши хищный рот, Орет на сходе… живоглот: "Робята! Причина всей беды, вы думаете где? В свалившейся теперь на нас лихой беде Соседняя деревня виновата: Гореловцы, когда осенний шел улов, В реке верховье все заставили сетями. Спрошу я умных всех голов: Какими ж рыба к нам могла идти путями? Доколе ж, братцы, нам терпеть такой разор? Когда ж гореловцев возьмем мы под надзор, Чтоб русла впредь их сети Не занимали больше трети?" "Так!" — "Всё гореловцы, — раздуло б их горой! — Они, злодеи, виноваты! Они нам гадят, супостаты!" У "супостатов" той порой Свой мироед на сходе Вел речь в таком же роде: "Убыткам нашим кто, ребятушки, виной? Не кто иной, Как понизовские захватчики и воры: Как рыба снизу шла весной, Нееловцы ее поналовили горы, Она у них, у псов, на берегу гнила, А к нам сквозь сети их — верней сказать, заторы — К нам только корюшка какая-то плыла!" Ну, словом, Как подошла пора с уловом, Пошли средь мужиков дела! Работа побоку! Все заняты войною. На "супостатов" прут нееловцы стеною. Гореловцы — навстречь. И вот на берегу Бой, смертный бой идет. Пощады нет врагу! Соседи всячески своих соседей славят И невесть что про них плетут, Хотя обычаи одни и там и тут: Которые реку сетями всю заставят, Которые тайком все сети изорвут, Тем и другим сплошной убыток. Друг друга режут без ножа. Дошло — не то до грабежа — До пыток! Жизнь бедноте пришла, хоть караул кричи. Подзуживают их на драку богачи: "Робятушки, наддай! Наваливай, робята! Мириться ноне нам с врагами не с руки. И без того у нас деревня не богата, А как прибавится за протори расплата, Придется нам идти к соседям в батраки. Коль мы воздержимся от мировой досрочной, То сами их прижмем мы грамотой оброчной. Кто заварухе был виной, Тот и должон понесть за то… оброк тройной!" Так призывая всех к борьбе "за справедливость", То-бишь за более прибыточный улов, Купцы под кучею высокопарных слов Скрывали… к барышам купецкую ретивость. Промеж несчастных деревень Идет война не день, Не месяцы, а годы. "Что ж это, братцы, а? Не жизнь, а прямо ад!" Пошел по деревням средь мужиков разлад, Кончаться дракой стали сходы. "Доколь же драться нам с соседями? Доколь?" "Пора мириться, братцы, что ль!" "Довольно!" "Засылай послов!" "Пора мириться!" На бедняка бедняк идти не хочет в бой. То видя, богачи скорей промеж собой Ссылаться письмами, пытаясь сговориться, Как сообща им голь держать на поводу. Ермил Кузьмич, кулак нееловский, на сходе Захныкал: "Братцы, я, радея о народе, С гореловцами сам, чтоб отвести беду, Переговоры поведу!" В Гореловке ж на сходе так же точно Запел Гордей Фомич, свой, местный, живоглот: Он, дескать, истинный для бедняков оплот, И он их помирит, — и выгодно и прочно. Свершилась встреча богачей, Но толку нет еще от тайных их речей. Они еще не сторговались. Гордею, кажется, охота воевать, Чтоб после более с нееловцев урвать, — Хотя гореловцы уж так довоевались, Что нечем у иных прикрыть и срамоты, Но кой-какие все ж остались животы, Так повоюют на остатки! Ермил, видать, не прочь скорей уйти от схватки И тщится всячески Гордея убедить, Что ежли с миром погодить, То будет хуже им обоим: "Сознайся, старый плут, что мы друг друга стоим1 И ежли беднота поймет свой антирес И мимо нас учнет голь обниматься с голью, То выйдет сразу нам зарез: Придется нам с сумой идти по богомолью!" * * * Кулак ли поприжмет другого кулака, Иль, столковавшись "честно", Грабители начнут орудовать совместно, — — Не угадать пока. Я после доскажу, что станет мне известно. * * * Друзья, мораль моя почти всегда проста, Но не всегда она печальна столь, как эта. Сковали мысль мою, мысль вашего поэта, Одноязычные уста. Хотел бы я сказать всей европейской голи, Всем вашим братьям-беднякам: Вот в басне образец печальной вашей роли. Не уподобьтесь же несчастным рыбакам, Не смеющим уйти из мироедской воли. Решать судьбу свою не дайте кулакам, Гоните прочь лихих злодеев, Своих Ермилов и Гордеев, Которые, вконец вас разорив войной, Теперь торгуются за вашею спиной, Чтоб, ослепивши вам глаза подачкой мелкой, Мир честный подменить своей торговой сделкой И с вас, ограбленных — в какой им нужно срок — Согласно новому разбойному условью, Снимать утроенный оброк: Деньгами, потом, кровью. * * * Ай, братцы! Вот так фунт! Писал я басню не вчера ли? И вот: не кончил я морали, Как уж газетчики повсюду заорали, Что в Австрии народный бунт: Прогнали короля и кокнули магната. Ура! Нееловка восстанием объята. Теперь подзуживать пришел уж наш черед: "Товарищи, вперед!" "Наваливай, ребята!" КРАСНАЯ ВИНТОВКА
Песня
Много вынес невзгод Наш несчастный народ, Гнул веками пред барами спину, Злые муки терпел И в отчаянье пел Заунывную песнь про дубину: "Эй, дубинушка, ухнем, Эй, зеленая, сама пойдет. Сама пойдет, сама пойдет, Подернем, подернем Да ухнем!" Но дождались мы дней, Стал народ поумней И, простившися с рабской сноровкой, На проклятых господ, Объявивши поход, Не с дубиной идет, а с винтовкой. Эй, винтовочка, ухнем, Эй, заветная, сама пальнет, Сама пальнет, сама пальнет, Подернем, подернем Да ухнем! Мироедская рать Хочет нас покарать, Руки-ноги связать нам веревкой, Но то в холод, то в жар Разъярившихся бар Перед красной кидает винтовкой. Эй, винтовочка, ухнем, Эй, заветная, сама пальнет, Сама пальнет, сама пальнет, Подернем, подернем Да ухнем! В деревнях кулаки Собирали полки Для поддержки помещичьей своры. Бедняки ж, кулакам Наложив по бокам, Бар последней лишили опоры. Эй, винтовочка, ухнем, Эй, заветная, сама пальнет, Сама пальнет, сама пальнет, Подернем, подернем Да ухнем! Стали баре скулить, Бар заморских молить: "Ой, верните нам землю и банки!" Англичанин, француз, Заключивши союз, Присылают им войско и танки. Эй, винтовочка, ухнем, Эй, заветная, сама пальнет, Сама пальнет, сама пальнет, Подернем, подернем Да ухнем! Англичанин — хитрец, Но народ наш — мудрец, И плюет он на вражьи уловки. Танки вязнут в снегу, Мы ж лихому врагу Пулю в лоб шлем из меткой винтовки. Эй, винтовочка, ухнем, Эй, заветная, сама пальнет, Сама пальнет, сама пальнет, Подернем, подернем Да ухнем! Для банкирской мошны Наши ружья страшны, Но страшней наша вольная воля. Мы за волю свою Станем грудью в бою: Смерть милей нам, чем рабская доля! Эй, винтовочка, ухнем, Эй, заветная, сама пальнет, Сама пальнет, сама пальнет, Подернем, подернем Да ухнем! Мы пощады не ждем: Иль в бою все падем, Иль врагов уничтожим всех с корнем! Ради светлых годин, Братья, все, как один, Общей силою ухнем — подернем! Эй, винтовочка, ухнем, Эй, заветная, сама пальнет, Сама пальнет, сама пальнет, Подернем, подернем Да ухнем! ПРЕДИСЛОВИЕ
К ПОЭМЕ А. С. ПУШКИНА "ГАВРИИЛИАДА"
Друзья мои, открыто говорю, Без хитростных раздумий и сомнений: Да, Пушкин — наш! Наш добрый, светлый гений! И я ль его минувшим укорю? Он не стоял еще… за "власть Советов", Но… к ней прошел он некую ступень. В его лучах лучи других поэтов — Случайная и трепетная тень. Ему чужда минувшей жизни мерзость, Он подходил с насмешкой к алтарю: Чтоб нанести царю земному дерзость, Он дерзко мстил небесному царю. Он говорил: "Тиран несправедливый, Библейский бог, угрюмый и строптивый!" А у Невы, средь Зимнего дворца, Набитого охраною гвардейской, Бродил другой тиран с душой злодейской, Земной портрет небесного творца, И не одну он возлюбил Марию, — И в час, когда он в свой гарем входил, Попы в церквах свершали литургию, И дым синел над тысячью кадил. — Благослови, господь, царево дело! Пошли успех его святым трудам! — И сколько их, таких царей, сидело По деревням, по селам, городам! Им долгий день казался сладким мигом, В хмельном чаду летел за годом год. Под их ярмом, под их жестоким игом, Стонал народ, рабы своих господ! Друзья, для нас пришла пора иная: Мы свергли всех земных своих богов. Клянитесь же, что больше Русь родная Не попадет под гнет ее врагов! Пусть будет свят для вас завет пророка, Рукой врагов сраженного до срока, И пусть его разбитой лиры глас Ободрит вас в тревоги жуткий час! Меня ж, друзья, прошу, не обессудьте И, отдохнув за пушкинским стихом, Таким простым и мудрым, позабудьте О "предисловии" плохом. КРАСНОАРМЕЙЦЫ
Повесть
Блажен, кто летом иль зимой, Перекрестивши грудь ремнями, С дорожным посохом, с сумой Бредет родными деревнями; Блажен, кто, душу отводя В избушке тесной иль на сходе, Простую речь ведет, будя Отвагу новую в народе. Мне это счастье не дано, Хоть на него я уповаю. Все, все, чем сердце так полно, В стихах простых я изливаю. Вам, кровным братьям-мужикам, Для глаз — далеким, сердцу — близким, Вам, горемыкам-беднякам, Я поклонюсь поклоном низким: "Вот, братцы, я, каков уж есть, Мужик и сверху и с изнанки. С отцом родным беседу весть Я не могу без перебранки: Что на уме, то на словах. Так затевай, кто хочет, ссору, Коль я скажу, что в головах У мужиков немало сору, Что не дождаться нам добра, Коль мы не станем помудрее, Что из голов нам всем пора Весь мусор вытряхнуть скорее, Что лежебочество — порок: Раз мы встряхнуться не сумеем, То не пойдет нам воля впрок: Все потеряем, что имеем; Что будет, братья, очень плох Конец и наш и наших планов, Коль баре, взявши нас врасплох, Вновь будут стричь нас, как баранов. Друзья! От вражеской орды, Чтоб отстоять наш труд и волю, К оружью все! Сомкнув ряды, Вперед, на бой за нашу долю!" 1 Поп мужиков вовсю ругает: "Погрязли, ироды, в грехе!" Сам кулаку глазком мигает: "Ох-хо-хо-хо!" — "Эх-хе-хе-хе!" У кулака под вечер гости. Попа расперло от ухи. "Ну ж рыбка, Пров, совсем без кости!" "Эх-хе-хе-хе!" — "Их-хи-хи-хи!" "Отец, еще по рюмке, что ли? Кумышка, право, не плоха". "За гибель всей батрацкой голи!" "Их-хи-хи-хи!" — "Ах-ха-ха-ха!" Смеется поп. Кулак гогочет: "Смешно, отец. А злость в груди Так и клокочет и клокочет!" "Все, брат, уладим! Погоди!" "Излишки хлеба отобрали: С семьей хоть по миру иди. Участок мой переорали…" "Все, брат, вернется! Погоди!" "Коров забрали и лошадок. Что день, поборов новых жди!.." "Вот наведем ужо порядок. Все, брат, поправим! Погоди!" 2 Парни девок хороводят, Девки форсу задают. По деревне парни ходят, Девкам песенки поют. Дуньке, Груньке, Таньке, Маньке Парни песенки поют. "Хороши наши ребята, Только славушка худа!" Вы, девчонки-голубята, Выходите-ка сюда! Дунька, Грунька, Танька, Манька, Выходите-ка сюда! Эх ты, горе наше, горе, Распроклятая тоска! Заберут парнишек вскоре В большевицкие войска! Дунька, Грунька, Танька, Манька, Заберут парней в войска! Кавалерия ль, пехота, Нам на них бы не глядеть, Нам стражаца неохота, Лучше б дома нам сидеть. С Дунькой, с Грунькой, с Танькой, с Манькой Лучше б дома нам сидеть. Пров Кузьмич — ума палата И первейший богатей, Говорил он нам: "Ребята, Жаль вас, сукиных детей! Федька, Петька, Гришка, Тришка, Жаль вас, сукиных детей! Большевицкие порядки… Нам за них ли воевать? Мой благой совет: ребятки, Начинайте бунтовать! Федька, Петька, Гришка, Тришка, Начинайте бунтовать!" Поп Ипат за Провом тут же Стал нам песню напевать: "Чтобы не было нам хуже, Надо, детки, бунтовать! Федька, Петька, Гришка, Тришка, Надо, детки, бунтовать!" Эка жалость овладела И попом и богачом! Как добраться тут до дела И узнать, загвоздка в чем? Федька, Петька, Гришка, Тришка, Как узнать, загвоздка в чем? Поп глаза уставил в святцы, А кулак трясет мошной. Ой, не кажется ль вам, братцы, Что их речь — подвох сплошной? Федька, Петька, Гришка, Тришка, Это все — подвох сплошной. 3 Стал с мужиками Пров судачить. Кулак, известно, с головой, И бедняков ему дурачить, Чай, не впервой: Привык он драть на сходах глотку И на подмогу нанимать Всех, кто готов продать за водку Отца и мать. Голь горемычная гуляла: "Ну, подливай же, старый хрыч!" Голь горемычная гуляла, Себя, детей закабаляла За магарыч. У Прова нынче те ж ухватки, — Сулит не водку, так муку: "Уж вы доверьтеся, ребятки, Мне, старику! Пускай не раз вам голодуху Пришлось терпеть из-за меня, Все ж и по плоти и по духу Я вам родня. Из одного я с вами теста. Мук ваших видеть не могу. Вот не сойти мне, братцы, с места, Коли я лгу! Вам всей душой готов помочь я, Чтоб скорби ваши облегчить. От вас лишь надо полномочья Мне получить. На кой нам леший все Советы И Комитеты бедноты? Все богачи уже раздеты До наготы. Всё уравняли вы, ребятки. О дележах ли ныне речь? Мы уравненные достатки Должны беречь. Никто не должен с нас налога Ни силой брать, ни по суду. Пора нам, братцы, вспомнить бога И жить в ладу. Пусть кто-то где-то с кем-то бьется, А наше дело — сторона. И власть Советская, сдается, Нам не нужна. Нам за нее вести сраженья — Кровь понапрасну проливать. На все ее распоряженья Давай плевать! К чему нем — станьте все на этом! — Своих детей сдавать в полки? Пусть бьются сами с целым светом Большевики!" Деревня Прову — что ж! уступит? А так! Кулак ведь с головой: Он бедняков продаст и купит. Чай, не впервой! 4 Шум пошел средь мужиков, Воют живоглоты. В строй сдавать своих сынков Нет у них охоты. "Ни охоты, ни нужды". "Мы не красной масти, Никакой у нас вражды Нету к прежней власти". "Мы вернувшихся господ Встретим хлебом-солью: Укротите лишь народ И расправьтесь с голью". "Дайте нам передохнуть От советской пытки, Все добро свое вернуть И покрыть убытки". "Ах, верните нам скорей Старые порядки. Мы зажжем у алтарей Вечные лампадки!" "Братцы, ставьте приговор!" "Леший с ним, с декретом!" "Кем объявлен нам набор: Нашим комитетом!" Стали дальше толковать, Разыгрались страсти: "Надо, братцы, бунтовать Против новой власти!" На деревне бьют в набат, Хоть огня не видно. Кулачье и поп Ипат Выпивши солидно. К Комитету бедноты Злая мчит орава: "Голь проклятая!" — "Скоты!" "Будет вам расправа!" Пров Кузьмич летит орлом. Батя скачет рядом. "Жарьте, братцы, напролом Сразу всем отрядом!" "Бей колом!" — "Бей колом!" "Ах вы, супостаты!" "Брать детей у нас силом В красные солдаты?!" "Бей! Бей! Не робей!" "А, поймалась шайка!" "У, растак вас!.." — "Бей их! Бей!" "Пров Кузьмич, поддай-ка". "Раз!.. Раз!.. Вытек глаз? Счет за все делишки! Будешь знать, как брать у нас Хлебные излишки". "Вот!.. Вот!.. Дуй в живот!" "Поп, давай винтовку! Дулом в рот! Дулом в рот!" "Трах!.. Склонил головку?!" "Ай да поп, — ревет толпа, — Добивай прикладом!" С озверелого попа Пот катится градом. Пров, взобравшись на конек, Рвет флажок кумачный: "Экий, братцы, нам денек Выдался удачный!" 5 Пров по горнице похаживает, Пров бородушку поглаживает, Он гостей обходит с женкою, Угощает самогонкою, Стол под ежей чуть не ломится, Поп в Филиппов пост скоромится, Выпивает да покрякивает, Своим мыслям сам поддакивает. А у бати мысли черные, Мысли черные, упорные, Забрало попа сумление: "Учинилось преступление, Будут страшные последствия, Комиссар примчит для следствия, Комиссар, а с ним солдатушки. Уведут меня от матушки, Разлучат навек с супругою…" Стал тут поп реветь белугою, Отпевать себя заранее: "Над-гроб-ное рыдание… Творяще песнь аллилуя, аллилуя, а-ллилу-я! Ма-атущка моя, Перпетуя! На кого ж я тебя покидаю? Пла-а-чу и рыда-ю! Красноармейцев ожида-а-ю! И вижу во гробех лежащую Всю компанию настоя-а-щую. О-о, чудесе! Пропали мы, братие, все! Предадимся тлению По большевицкому повелению! Сопряжемся довременной смерти!.. Это вы меня подкузьмили, черти! Вы, халдеи окаянные!" Зашумели гости пьяные, Заварилось препирательство, Препирательство-ругательство, Пир сменился перепалкою, Перепалка — общей свалкою. Поп домой примчал озлобленный, Страстотерпцу уподобленный, Всем, что было, ошарашенный, Синяками разукрашенный: "Ой ты, матушка-голубушка, Где твоя да лисья шубушка? Одевайся да укладывайся. Почему, сама догадывайся. Удерем скорей отсюдова. Доберемся в ночь до Чудова, А оттуда до Кручинного, До отца до благочинного. Этим делом он заведует, — Он запрячет нас как следует!" 6 У Прова голова разбухла с перепою, А мужики уже бегут к нему толпою. "Пров!" — "Что такое?" — "Поп удрал!" "Шут с ним!" — "Потолковать хотели мы с тобою". "Про что?" — "А, стало быть, как страх нас всех забрал". "С чего бы так?" — "Худые вести". "Отколь?" — "Видали, говорят… Уж близко… Человек, примерно, этак в двести, Красноармейский к нам идет сюда отряд". "Так". — "Так-то так… А только, ежли, скажем, Нам ждать от них беды, то лучше мы… того… Уж мы тебя, голубчик, свяжем И как на главного зачинщика укажем! Терпи один за всех, чем все за одного". Вмиг с Прова Кузьмича похмелье все слетело, Взмолился Пров: "За что ж меня вы так?.." "За дело!.." "Ой, братцы, я ж…" "Молчи, не то…" "За что?.. За что?!" "Ребята, связывай, чего там!" "Он, вражий сын, с попом всю кашу заварил". "Он, пес! Не я ль вам говорил: Не верьте вы его о мужиках заботам? Нашли "заступника". Тож — "общий антирес"!" "Нам, что ль, равняться с ним? Сыскались богатеи!" "Мы только что хомут господский сняли с шеи, А он… в хомут опять! У, толсторожий бес!" "Повесят вот тебя за все твои затеи!" 7 Вдоль по деревне с гиком-криком Бегут мальчишки в раже диком. "Микитка, черт глухой!" "Чаво?" "Красноармейцы!" "Где?" "А во!" "Смотри-кось, как шагают в ногу!" "Никак поют?" "Поют, ей-богу!" — "А наши, глянь ты, каково? Связали Прова и… того… Зачем-то тащат на дорогу!"
