Приобщение

Наум Коржавин

ПРИОБЩЕНИЕ

* * *

И с миром утвердилась связь.

А.Блок Всё будет, а меня не будет. — Через неделю, через год… Меня не берегите, люди, Как вас никто не бережет. Как вы, и я не выше тлена. Я не давать тепла не мог. Как то сожжённое полено. Угля сожжённого комок. И счёты мы сведем едва ли. Я добывал из жизни свет, Но эту жизнь мне вы давали, А ничего дороже нет. И пусть меня вы задушили За счастье быть живым всегда, Но вы и сами ведь не жили, Не знали счастья никогда.

1957

АРИФМЕТИЧЕСКАЯ БАСНЯ

Чтобы быстрей добраться к светлой цели, Чтоб все мечты осуществить на деле, Чтоб сразу стало просто всё, что сложно, А вовсе невозможное возможно, — Установило высшее решенье Идейную таблицу умноженья: Как памятник — прекрасна. Но для дела Вся прежняя таблица устарела. И отвечает нынче очень плохо Задачам, что поставила эпоха. Наука объективной быть не может — В ней классовый подход всего дороже. Лишь в угнетённом обществе сгодится Подобная бескрылая таблица. Высокий орган радостно считает, Что нам её размаха не хватает, И чтоб быстрее к цели продвигаться, Постановляет: «дважды два — шестнадцать!» …Так все забыли старую таблицу. Потом пришлось за это поплатиться. Две жизни жить в тоске и в смертной муке: Одной — на деле, а другой — в науке, Одной — обычной, а другой — красивой, Одной — печальной, а другой — счастливой, По новым ценам совершая траты, По старым ставкам получать зарплату. И вот тогда с такого положенья Повсюду началось умов броженье, И в электричках стали материться: «А всё таблица… Врёт она, таблица! Что дважды два? Попробуй разобраться!..» Еретики шептали, что пятнадцать. Но обходя запреты и барьеры, «Четырнадцать», — ревели маловеры. И всё успев понять, обдумать, взвесить, Объективисты заявляли: «десять». Но все они движению мешали, И их за то потом в тюрьму сажали. А всех печальней было в этом мире Тому, кто знал, что дважды два — четыре. Тот вывод люди шутками встречали И в тюрьмы за него не заключали: Ведь это было просто не опасно, И даже глупым это было ясно! И было так, что эти единицы Хотели б сами вдруг переучиться. Но ясный взгляд — не результат науки… Поймите, если можете, их муки. Они молчали в сдержанной печали И только руки к небу воздевали, Откуда дождь на них порой свергался, Где Бог — дремал, а дьявол — развлекался.

1957

ОСЕНЬ

Вода в колеях среди тощей травы, За тучею туча плывёт дождевая. В зелёном предместье предместья Москвы С утра моросит. И с утра задувает. А рядом дорога. И грохот колёс. Большие заводы. Гудки электрички. Я здесь задержался.                   Живу.                       Но не врос. Ни дача, ни город,                 Тоска без привычки. Быть может, во мне не хватает огня, Я, может, уже недостаточно молод… Но осень не манит в дорогу меня — В ней нынче одни только сырость и холод. И ноги ступают по тусклой траве. Все краски пропали. Погода такая. Но изредка солнце скользнёт по листве — И желтым и красным листва засверкает. Как знамя, она запылает в огне Подспудного боя.                И станет мне ясно, Что жизнь продолжается где-то вовне, Всё так же огромна, остра и опасна. Да! Осени я забываю язык. Но всё ж временами                 сквозь груз настроенья, Сливаюсь,         как прежде сливаться привык, С её напряжённым и грустным гореньем. И, может быть, будет еще один год. Год жизни —           борьбы с умираньем и скверной. Пусть будет тоска. Но усталость пройдёт. Пусть всё будет больно, но всё — достоверно. Порывы свирепы. Не бойся. Держись. Здесь всё на учете: и силы, и годы. Ведь осень всегда беспощадна, как жизнь — Контрольный налёт первозданной природы. И в кронах горят желтизна и багрец. Как отсвет трагедий,                   доступных не очень… Для дерева — веха.                   Для листьев — конец. А чем для меня ты окажешься, осень?

1957

* * *

Шла вновь назад в свою судьбу плохую. Решительно. Свирепо. Чуть дыша… Борясь с тоской и жалобно тоскуя, Всем, что в ней было, мне принадлежа. Шла с праздника судьбы в свой дом убогий. Шла противозаконно в дом не мой. Хотя моими были даже ноги, Которые несли её домой.

1958 

ЛЕНИН В ГОРКАХ

Пусть много смог ты, много превозмог И даже мудрецом меж нами признан. Но жизнь — есть жизнь. Для жизни ты не бог, А только проявленье этой жизни. Не жертвуй светом, добывая свет! Ведь ты не знаешь, что творишь на деле. Цель средства не оправдывает… Нет! У жизни могут быть иные цели. Иль вовсе нет их. Есть пальба и гром. Мир и война. Гниенье и горенье. Извечная борьба добра со злом, Где нет конца и нет искорененья. Убить. Тут надо ненависть призвать. Преодолеть черту. Найти отвагу. Во имя блага проще убивать!.. Но как нам знать, какая смерть во благо? У жизни свой, присущий, вечный ход. И не присуща скорость ей иная. Коль чересчур толкнуть её вперед, Она рванёт назад, давя, ломая. Но человеку душен плен границ, Его всё время нетерпенье гложет И перед жизнью он склониться ниц, — Признать её незыблемость — не может. Он всё отдать, всё уничтожить рад. Он мучает других и голодает… Всё гонится за призраком добра, Не ведая, что сам он зло рождает. А мы за ним. Вселенная, держись! Нам головы не жаль — нам всё по силам. Но всё проходит. Снова жизнь, как жизнь. И зло, как зло. И, в общем, всё, как было. Но тех, кто не жалел себя и нас, Пытаясь вырваться из плена буден, В час отрезвленья, в страшный горький час Вы всё равно не проклинайте, люди… …В окне широком свет и белый снег. На ручках кресла зайчики играют… А в кресле неподвижный человек. — Молчит. Он знает сам, что умирает. Над ним любовь и ненависть горит. Его любой врагом иль другом числит. А он уже почти не говорит. Слова ушли. Остались только мысли. Смерть — демократ. Подводит всем черту. В ней беспристрастье есть, как в этом снеге. Ну что ж: он на одну лишь правоту Из всех возможных в жизни привилегий Претендовал… А больше ни на что. Он привилегий и сейчас не просит. Парк за окном стоит, как лес густой, И белую порошу ветер носит. На правоту… Что значит правота? И есть ли у неё черты земные. Шумят-гудят за домом провода И мирно спит, уйдя в себя, Россия. Ну что ж! Ну что ж! Он сделал всё, что мог, Устои жизни яростно взрывая… И всё же не подводится итог. — Его наверно в жизни — не бывает.

1956

* * *

Роса густа, а роща зелена, И воздух чист, лишь терпко пахнет хвоя… Но между ними и тобой — стена. И ты уже навек за той стеною. Как будто трудно руку протянуть, Всё ощутить, проснуться, как от встряски… Но это зря — распалась жизни суть, А если так, то чем помогут краски? Зачем в листве искать разводья жил И на заре бродить в сыром тумане… Распалось всё, чем ты дышал и жил, А эта малость стоит ли вниманья. И равнодушьем обступает тьма. Стой! Встрепенись! Забудь о всех потерях, Ведь эта малость — это жизнь сама, Её начало и последний берег. Тут можно стать, весенний воздух пить, И, как впервые, с лесом повстречаться… А остального может и не быть, Всё остальное может здесь начаться. Так не тверди: не в силах, не могу! Войди во всё, пойми, что это чудо, И задержись на этом берегу!.. И, может, ты назад пойдешь отсюда.

1958

ПЕСНЯ, КОТОРОЙ ТЫСЯЧА ЛЕТ

Это старинная песня,

которая вечно нова.

Г. Гейне Старинная песня. Ей тысяча лет: Он любит её, А она его — нет. Столетья сменяются, Вьюги метут, Различными думами Люди живут. Но так же упорно Во все времена Его почему-то Не любит она. А он — и страдает, И очень влюблён… Но только, позвольте, Да кто ж это — он? Кто? — Может быть, рыцарь, А, может, поэт, Но факт, что она Его счастье и свет. Что в ней он нашёл Озаренье свое, Что страшно остаться Ему без неё. Но сделать не может Он здесь ничего… Кто ж это она, Что не любит его? Она? — Совершенство. К тому же она Его на земле Понимает одна. Она всех других И нежней и умней. А он лучше всех Это чувствует в ней… Но всё-таки, всё-таки Тысячу лет Он любит её, А она его — нет. И всё ж ей по сердцу Больше другой — Не столь одержимый, Но всё ж неплохой. Хоть этот намного Скучнее того (Коль древняя песня Не лжёт про него). Но песня всё так же Звучит и сейчас, А я ведь о песне Веду свой рассказ. Признаться, я толком И сам не пойму: Ей по сердцу больше другой. Почему? Так глупо Зачем выбирает она? А может, не скука Ей вовсе страшна? А просто как люди Ей хочется жить… И холодно ей Озареньем служить. Быть может… Не знаю. Ведь я же не бог. Но в песне об этом Ни слова. Молчок. А может, и рыцарь Вздыхать устаёт. И сам наконец От неё отстаёт: И тоже становится Этим другим — Не столь одержимым, Но всё ж неплохим. И слышит в награду Покорное: «да»… Не знаю. Про то Не поют никогда. Не знаю, как в песне, А в жизни земной И то и другое Случалось со мной. Так что ж мне обидно, Что тысячу лет Он любит её, А она его — нет?

1958

БАЛЛАДА О СОБСТВЕННОЙ ГИБЕЛИ

Я — обманутый в светлой надежде, Я — лишенный Судьбы и души — Только раз я восстал в Будапеште Против наглости, гнета и лжи. Только раз я простое значенье Громких фраз — ощутил наяву. Но потом потерпел пораженье И померк. И с тех пор — не живу. Грубой силой — под стоны и ропот — Я убит на глазах у людей. И усталая совесть Европы Примирилась со смертью моей. Только глупость, тоска и железо… Память — стёрта. Нет больше надежд. Я и сам никуда уж не лезу… Но не предал я свой Будапешт. Там однажды над страшною силой Я поднялся — ей был несродни. Там и пал я… Хоть жил я в России. — Где поныне влачу свои дни.

1956

* * *

Я пью за свою Россию, С простыми людьми я пью. Они ничего не знают Про страшную жизнь мою. Про то, что рождён на гибель Каждый мой лучший стих… Они ничего не знают, А эти стихи для них.

1959

* * *

Пусть рвутся связи, меркнет свет, Но подрастают в семьях дети… Есть в мире Бог иль Бога нет, А им придётся жить на свете. Есть в мире Бог иль нет Его, Но час пробьет. И станет нужно С людьми почувствовать родство, Заполнить дни враждой и дружбой. Но древний смысл того родства В них будет брезжить слишком глухо — Ведь мы бессвязные слова Им оставляем вместо духа. Слова трусливой суеты, Нас утешавшие когда-то, Недостоверность пустоты, Где зыбки все координаты… …Им всё равно придётся жить: Ведь не уйти обратно в детство, Ведь жизнь нельзя остановить, Чтоб в ней спокойно оглядеться. И будет участь их тяжка, Времён прервется связь живая, И одиночества тоска Обступит их, не отставая. Мы не придем на помощь к ним В борьбе с бессмыслицей и грязью. И будет трудно им одним Найти потерянные связи. Так будь самим собой, поэт, Твой дар и подвиг — воплощенье. Ведь даже горечь — это свет, И связь вещей, и их значенье. Держись призванья своего! Ты загнан сам, но ты в ответе: Есть в мире Бог иль нет Его — Но подрастают в семьях дети.

1959

НА ДРУГА-ПОЭТА

Он комиссаром быть рождён. И, облечён разумной властью, Людские толпы гнал бы он К непонятому ими счастью. Но получилось всё не так: Иная жизнь, иные нормы… И комиссарит он в стихах — Над содержанием и формой.

1959

СТИХИ ОБ ИЗМЕНЕ ИСКУССТВУ

Не знал я горя и печали, Когда не раз, не два, не пять Твердил о том,             чего не знали, Но были рады осознать. И обрастал я тесным кругом Друзей… Был полон свежих сил. Желанным гостем, лучшим другом Почти для всех тогда я был. И жил с простым и ясным чувством. Всегда был к месту каждый жест: Знать назначение искусства — Не нарушать обмен веществ… …А нынче глохнут ощущенья, Меж мной и словом сотни стен — Знать, я иному назначенью Служу, —        нарушив тот обмен. Служу!       И люди воровато Меня обходят за версту. И тесный круг, что был когда-то, Вдруг превратился в пустоту. Но словно суть моя — иная, Теперь я         каждый раз опять Твержу о том, что сами знают. Но что боятся осознать.

1960

ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ

Писал один поэт: О небогатой доле. «На свете счастья нет, Но есть покой и воля». Хотел он далеко Бежать. Не смог, не скрылся. А я б теперь легко С той долей примирился. И был бы мной воспет По самой доброй воле Тот мир, где счастья нет, Но есть покой и воля. Что в громе наших лет Звучало б так отчасти: «На свете счастья нет, Но есть на свете счастье».

1960

ВАРИАЦИИ ИЗ НЕКРАСОВА

…Столетье промчалось. И снова, Как в тот незапамятный год — Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет. Ей жить бы хотелось иначе, Носить драгоценный наряд… Но кони — всё скачут и скачут. А избы — горят и горят.

1960

* * *

Наверно, я не так на свете жил, Не то хотел и не туда спешил. А надо было просто жить и жить И никуда особо не спешить. Ведь от любой несбывшейся мечты Зияет в сердце полость пустоты. Я так любил. Я так тебя берёг. И так ничем тебе помочь не мог. Затем, что просто не хватало сил. Затем, что я не так на свете жил. Я жил не так. А так бы я живи, — Ты б ничего не знала о любви.

1960

* * *

Ты сама проявила похвальное рвенье, Только ты просчиталась на самую малость. Ты хотела мне жизнь ослепить на мгновенье, А мгновение жизнью твоей оказалось. Твой расчёт оказался придуманным вздором. Ты ошиблась в себе, а прозренье — расплата. Не смогла ты холодным блеснуть метеором, Слишком женщиной — нежной и теплой —                                    была ты. Ты не знала про это, но знаешь сегодня, Заплативши за знанье жестокую цену. Уходила ты так, словно впрямь ты свободна, А вся жизнь у тебя оказалась изменой. Я прощаюсь сегодня с несчастьем и счастьем, Со свиданьями тайными в слякоть сплошную. И с твоим увяданьем. И с горькою властью Выпрямлять твое тело одним поцелуем… . . . . . . . . . . Тяжело, потому что прошедшие годы Уж другой не заполнишь, тебя не забудешь, И что больше той странной, той ждущей чего-то Глупой девочкой — ни для кого ты не будешь.

1960

РАФАЭЛЮ

(После спора об искусстве)

Не ценят знанья тонкие натуры. Искусство любит импульсов печать. Мы ж, Рафаэль, с тобой — литература! И нам с тобой здесь лучше промолчать. Они в себе себя ценить умеют. Их мир — оттенки собственных страстей. Мы ж, Рафаэль, с тобой куда беднее — Не можем жить без Бога и людей. Их догмат — страсть. А твой — улыбка счастья. Твои спокойно сомкнуты уста. Но в этом слиты все земные страсти, Как в белом цвете слиты все цвета.

1960

ИНЕРЦИЯ СТИЛЯ

Стиль — это человек.

Бюффон В жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили, Самое страшное — это инерция стиля. Это — привычка, а кажется, что ощущенье. Это стихи ты закончил, а нет облегченья. Это — ты весь изменился, а мыслишь, как раньше. Это — ты к правде стремишься, а лжешь, как                                          обманщик. Это — душа твоя стонет, а ты — не внимаешь. Это — ты верен себе, и себе — изменяешь. Это — не крылья уже, а одни только перья, Это — уже ты не веришь — боишься неверья. Стиль — это мужество. В правде себе признаваться! Всё потерять, но иллюзиям не предаваться — Кем бы ни стать — ощущать себя только собою, Даже пускай твоя жизнь оказалась пустою, Даже пускай в тебе сердца теперь уже мало… Правда конца — это тоже возможность начала. Кто осознал пораженье, — того не разбили… Самое страшное — это инерция стиля.

1960

* * *

Ни трудом и ни доблестью Не дорос я до всех. Я работал в той области, Где успех — не успех. Где тоскуют неделями, Коль теряется нить, Где труды от безделия Нелегко отличить… Но куда же я сунулся? Оглядеться пора! Я в годах, а как в юности — Ни кола, ни двора, Ни защиты от подлости, — Лишь одно, как на грех: Стаж работы в той области, Где успех — не успех…

1960

КОМИССАРЫ

(Элегия)