Тайна третьего кургана

Сергей Трофимович Алексеев

Тайна третьего кургана

Нас привезли в село, когда уже совсем стемнело. Ни сил, ни времени знакомиться с Еранским не было. Мы остановились на окраине, за пустыми, брошенными домами и сараями, кое-как поставили палатку и легли спать, От рюкзаков горели плечи, ломило поясницу и шею. Пройдя десять километров от пристани до поселка Ново-Еранское, мы рассчитывали передохнуть там, но расторопный председатель сельсовета Крапивин отыскал нам грузовик и отправил в Еранское.

Впятером мы едва поместились в двухместной палатке. Лежать можно было только на боку. Первым захрапел Ваня Шкуматов, лежащий с краю, и Стас Кареев немедленно среагировал на это.

– Хорошо же его натренировали в армии… – пробурчал он. – Чем бы ему нос заткнуть?.. Уснешь тут как раз…

Шкуматов месяц назад демобилизовался из десантных войск, ходил еще в гимнастерке со значками на груди и яловых сапогах. Между ним и десятиклассником Кареевым с самого начала пути, в Ленинграде, проскочила искра. Они не признавали друг друга и всю дорогу либо спорили, либо переругивались. На пароходе, когда мы плыли в Ново-Еранское, я понял, в чем тут дело: соперники. Впрочем, второкурсница Алена Колесникова ни на кого из них не обращала внимания. Она больше держалась с Сергеем Бычихиным, «вольноопределяющимся» нашей археологической экспедиции. Сергей поехал с нами за счет собственного отпуска, был старше меня всего на год, и хотя мы учились когда-то вместе, успел уже защитить кандидатскую и был, конечно, интереснее рабочих экспедиции – Шкуматова и Кареева. Алену мы тоже взяли рабочей, и лопата для нее была заготовлена, но у Алены были и свои дела – фольклорная практика. Колесникова училась на филологическом и к археологии была равнодушна, потому с нее взяли слово, что записывать свои песни и сказки она станет в нерабочее время.

Алена всю дорогу общалась с Бычихиным: они рядом сидели в самолете, потом вместе гуляли по палубе парохода, и даже в кузове грузовика их подбрасывало вместе. Вероятно, это очень злило Ивана с Кареевым, и они начинали ругаться. Однако Сергей только разговаривал: ее вещи – сумку, диктофон и фотоаппарат – несли по очереди ребята. Их главный соперник вскоре должен был исчезнуть. Сергей рассчитывал после раскопки первого же кургана Еранского могильника уехать обратно в Ленинград.

К часу ночи, как мне показалось, спали уже все. Я тоже начинял дремать, но лишь закрывал глаза, как в сознании возникали обрывки фраз из дневника профессора Овалова. Этот дневник я вез с собой в полевой сумке. Собственно, из-за него и затеялась наша экспедиция. Дневник прислал Бычихину какой-то любитель археологии, дальний родственник профессора, прислал, чтобы оспорить статью Сергея, опубликованную в журнале. Мы были специалистами по железному веку. В своей статье Бычихнн писал, что в районе Еранского существовала окуневская культура и только много севернее – карасукская. Любитель же заявлял, что ни той, ни другой здесь нет, а есть третья, нам неизвестная и описанная в дневнике Овалова. Сергей отнесся к этому спокойно и даже не захотел возглавлять раскопки.

Фактами из дневника на нашей кафедре заинтересовались. Возникло два лагеря. Первый утверждал, что Еранский могильник карасукской культуры, второй лагерь вместе с Сергеем относил могильник к окуневской.

Сам Овалов ничего не утверждал. Он попросту раскопал одну могилу из кургана, точно описал все найденные там предметы и сделал зарисовки. Ни к той, ни к другой культуре его факты не подходили…

В добросовестности изучения могильника Оваловым не сомневались. Смущало другое: Овалов был профессором геологии и в двадцать первом году искал в тех местах свинец.

Я один не вступал в споры и предполагал новую культуру. Вернее, поддерживал позицию археолога-любителя и самого Овалова. Мне говорили, что я делаю это по молодости и неопытности, однако наш завкафедрой разрешил провести раскопки.

Это была моя первая самостоятельная экспедиция. До сего времени я работал «на подхвате» у других, несколько лет у того же Бычихина, и уже не надеялся вырваться из положения вечного младшего научного сотрудника.

Сергей ехал со мной для того, чтобы взглянуть на раскопки, убедиться в своей правоте. И заодно убедить меня. Официально его не отпускали, но Бычихина не надо было учить, как отстаивать свое мнение. Он взял отпуск и поехал за свой счет.

Чем ближе мы были к Еранскому могильнику, тем сильнее одолевали меня сомнения. Да и Сергей нервничал, хотя умел сдерживаться. Вот и сейчас он спокойно спал.

В старом селе было тихо, лишь изредка и коротко взлаивали собаки. В лесу же, что начинался недалеко от нашей палатки, пела какая-то птица – звучно, с паузами, будто прислушивалась к своему голосу…

Я поднялся – Алена сидела, прижав палец к губам, и прислушивалась.

– Кто-то ходит вокруг, – прошептала она, – и лопаты наши трогает. Звенело…

Я чуть раздвинул тщательно заделанный от комаров вход палатки: возле наших вещей, брошенных в беспорядке на поляке, стояла женщина в длинном темном платье и мужской шапке. Узнать ее было нетрудно…

Мы увидели ее первый раз, когда ставили палатку. Она возникла неожиданно на фоне темнеющего перелеска у сараев, и мы, обернувшись, стали ждать, надеясь познакомиться с первым местным жителем. Интерес был не праздный: нам требовался проводник, который бы отвел нас к курганам. Искать по схеме, нарисованной Оваловым, – день потеряешь. Наверняка с тех пор все заросло, исчезли дороги и тропы, а в таких деревеньках о курганах обычно каждый мальчишка знает. Но женщина неподвижно стояла в двадцати шагах и подходить не собиралась. «Может, это огородное пугало?» – предположил Стас Кареев. «Сам ты пугало…» – бросил Шкуматов.

– Та же самая, – тихо сказал я Алене. – Бродит…

– Может быть, выйти и спросить, что ей нужно? – прошептала Алена. – Дайте я выйду?..

– Шкуматов, вставайте, – сказал Стас и, тяжело вздохнув, сел, – к вам дама…

– Ладно, салага, помолчи, – отрезал Иван. – Остряк нашелся…

Оказалось, и они не спали.

– Тихо, – предупредил я и выбрался из палатки. Женщина, ничуть не смутившись, оглядела меня и стащила с головы шапку.

– Здравствуйте-ка, – поклонилась она, – солдатик-то, который с вами, спит, поди…

– Спит, – сказал я, – что вы хотели?

На вид ей казалось за сорок, хотя разглядеть в сумерках ее лицо было трудно. Лишь поблескивал гладкий и высокий лоб да темнели скрученные в узел волосы.

– Больно глянуть хочется, – призналась женщина, и я понял, что она улыбается, – и спросить кой-чего. Бабы-то не верят, врешь, сказывают, Фрося…

– Не спит он, прячется, – донесся из палатки голос Стаса Кареева.

– Перестаньте, ребята, – взмолилась Алена, – что вы, в самом деле…

– Ты-то не знаешь, всех отпускают или нет? – Она приблизилась ко мне. – Я туто-ка в военкомат бегала про Гришу спрашивать, сказывали – скоро…

Сергей Бычихин вышел из палатки и встал рядом со мной.

– Я думаю, ежели отпускать начали, так и Гриша мой придет, – продолжала женщина, – поди, не станут держать. Он мне писал, что будто медальку получил…

– В чем дело, мамаша? – спросил Сергей.

– Какая ж я мамаша! – тоненько и как-то счастливо засмеялась женщина.

Глаза ее сверкнули в темноте, молодо заблестели ровные белые зубы, и мне вдруг стало зябко: она действительно походила на сумасшедшую… Я вспомнил короткий и какой-то странный разговор с председателем сельсовета Крапивиным, когда мы грузились в машину. «Вы, ребята, поосторожнее там, в Еранском,- предупредил он, – люди там, знаете…» – «Какие?» – совершенно не вникая, спросил я. «Да невеселые, что ли… – неопределенно сказал Крапивин. – Если что, говорите, с моего ведома приехали. А я как-нибудь к вам загляну».

– Ой, ты-то, однако, начальник? – ахнула женщина а взяла Сергея за рукав.

– Начальник, – подтвердил Бычихин. – Что спросить хотела?

– Солдатика-то вашего как отпустили, на побывку или по ранению? – Она торопливыми руками поймала пальцы Сергея. – Ты скажи, скажи, а? Моево Гришу-то когда?.. Военкомат сказывал – как война кончится. Я бегала тут по весне, спрашивала… А когда она кончится?

– Скоро! – весело пообещал Бычихин. – Если военкомат говорит – придет твой Гриша. Куда он денется! К такой красавице как не прийти! Так что шагай домой.

Я толкнул его в бок, но Сергей исподтишка показал мне кулак. Женщина снова рассмеялась.

– Спасибочко, от спасибочко! – восклицала она. – Мне наши-то не верят! Врешь, сказывают, Фрося, чудишь. Все меня дурочкой считают.

Женщина неожиданно выпустила руку Бычихина и шагнула вперед. Я оглянулся: за нами стоял Шкуматов…

– Скажи-ка, миленький, не видал ли ты моево Гришу? – смущенно спросила она, сложив руки на груди. – Григория Криволукова? Веселый такой, с гармошечкой…

– Он не видел, – ответил за Ивана Бычихин. – Они в разных частях служили.

– А-а, понимаю… – разочарованно протянула женщина, не сводя глаз со Шкуматова. – Вы не думайте, я все понимаю… В разных частях, значит…

Она попятилась, затем повернулась и тяжело побежала, горбясь, как в прошлый раз. Около минуты мы стояли молча.

– Ты-то зачем вылез? – спросил наконец Бычихин, глянув на Ивана.

– Так, посмотреть… – проронил Шкуматов. – Нельзя, что ли…

– Ладно, мужики, давай спать, – сказал Бычихин и, пригнувшись, залез в палатку.

Уверенность Сергея меня успокаивала. Я знал и верил в его дипломатические способности еще с прошлых экспедиций.

Мне повезло, что Бычихин поехал со мной. По крайней мере он мог помочь мне начать работы.

Я побродил вокруг палатки, прислушиваясь к петухам в Еранском; тревожиться не было причин. Обыкновенная лесная деревня, тихая и мирная. В сером рассветном сумраке виднелись крыши домов и пика колодезного журавля… И все-таки было неспокойно. Перед глазами стояло смеющееся лицо сумасшедшей Фроси.

Утром я пошел искать проводника.

Мы самым подлым образом проспали, и даже тренированный на ранние подъемы Иван Шкуматов дрыхнул как убитый. Сквозь сон я слышал, как в деревне отбивали косы, потом скрипели и грохотали телеги. Крапивин предупреждал, что в Еранском сенокос и днем застать кого-нибудь в деревне трудно. Я надеялся на деревенских ребятишек. Курганы в Еранском были известны, наверняка о них ходили легенды и сказки, и обязательно кто-нибудь из пацанов пробовал копать.

Однако первое, что мне бросилось в глаза и поразило, – на единственной деревенской улице не было детей.

В высыхающей луже, в черной грязи лежала осоловелая от утреннего жара свинья, в тени щербатых плетней валялись собаки, а вдали, у крайних домов, бродила старая костлявая лошадь. Дома стояли прочно, под обомшелыми крышами из дранья, аккуратные, одинаковой постройки, с темными от времени стенами со старой резьбой наличников. Палисадников не было, возле некоторых изб стояли кедры и тополя-белолистки. Маленькие узкие окна были так высоко, что с улицы не заглянешь.

Овалов же в 1921 году писал, что семьи жителей Еранского чрезмерно многочисленны и в некоторых есть по двенадцать детей.

Я шел серединой улицы, оглядывался на тесовые калитки дворов, но деревня стояла как заброшенная. Не видно было и взрослых, хотя бы старух. Обычно в других деревнях, завидев чужого, любопытные выходили из домов, здоровались и провожали взглядами прохожих, бывало, и останавливали, спрашивая, кто мы, откуда приехали и к кому. Узнав, что мы археологи и что в окрестностях деревни будут раскопки, зачастую звали к себе, показывали вещи, найденные на огородах и в речных обрывах, пичкали бесконечными рассказами о загадочных местах в тайге либо о гигантских человеческих черепах, кем-то когда-то выкопанных. Случалось, что самые интересные находка делались именно в этот первый день, в день знакомства с местным населением.

Председатель сельсовета Крапивин, отправляя нас в Еранское, советовал по всем вопросам обращаться к бригадиру лесопитомника Анастасии Прокопьевне. Дескать, она единственная там может чем-то помочь и вообще человек свой. Но спросить, где она живет, было не у кого. Я стал заглядывать в дворы, стучать в калитки, однако никто мне не отвечал. Бродили пестрые куры, гудели пчелы – и ни души! Пройдя всю деревню, я уткнулся в жердяной забор, которым было огорожено огромное поле. За полем начинался сосновый бор, и на его фоне угловато чернела одинокая избушка. И тут меня окликнули. Я узнал бегущего ко мне человека. Фрося была в том же бесформенном мешковатом платье и шапке, только за плечами ее торчал ствол ружья. Она ловко перемахнула через забор и оказалась возле меня.

– Погоди-ка, милый, – тяжело дыша, проговорила Фрося, – кого ищешь-то?

– Людей, – сказал я, – куда народ подевался?

Мне на секунду показалось, что она одна живет в деревне…

– Так на покос все уехали! – улыбнулась Фрося. – А меня туто-ка оставили, кедерку сторожить, заместо пугала… Воронье-то ишь чего делает? – Она махнула рукой в сторону летающих на горизонте птиц. – Раньше орешницы семена выклевывали, а теперь-то и воронье расчухало… Я стрелю – они улетают…

– Анастасия Прокопьевна тоже на покосе? – спросил я, стараясь держаться непринужденно. – Дело у меня к ней есть.

– Тожа-а! – протянула Фрося. – Бабка Лычиха осталась да я. Лычиха-то должна помереть скоро. И ее караулю. Прокопьевна наказ дала: как помирать начнет – воды ей подать. Вот я и бегаю в окошко к ней стучать…

Я заметил, что в движениях ее и лице есть что-то девичье: неуловимо-легкое и мгновенное. Казалось, ее насильно обрядили в мешковатое платье и уж совсем ни к чему – в зимнюю шапку. Надеть ей нечего, что ли…

– Слышь-ка, солдатик-то где? – доверительным шепотом спросила Фрося, и глаза ее лукаво забегали. – Ой, меня вчера Прокопьевна ругала, так ругала… Не ходи, говорит, к чужим. А я ведь только про Гришеньку спросить… Вы-то надолго к нам пожаловали? Может, к нам с Грунькой на постой пойдете? " Чего в балагане-то жить?..

– Мы археологи, мы возле курганов будем жить, – попробовал я объяснить Фросе. – Вот хотел человека у вас найти, чтобы курганы показал…

– Курганы? – насторожилась она. – Так я покажу! Здесь близенько! По тропочке напрямки с версту токо…

Она глядела на меня выжидательно и радостно. Выбора не было. Ребята, наверное, уже свернули палатку и ждали меня.

– Айда, айда! – заторопилась вдруг. – Я скоренько вас сведу и назад. Прокопьевна-то и не узнает!

Я едва поспевал за ней. Фрося не шла, а бежала неросным, торопливым бегом. По дороге она заскочила в один двор и постучала в открытое окно. Из избы донесся хрипловатый старушечий голос, то ли просящий, то ли недовольный.

– Жива еще! – весело сказала Фрося и устремилась вдоль по улице.

Ребята лежали на траве и меланхолично переговаривались.

– Идем! – скомандовал я. – Минута на сборы.

– Где твой проводник, начальник? – спросил Сергей, не двинувшись с места.

– Вот! – Я показал на Фросю. – Она знает дорогу.

– Да-а… – протянул Бычихин. – С таким проводником нас в соседней области искать придется. Неужели в деревне нет мужиков?

– Нету! – сказала Фрося. – Мужики-то воюют все…

Она присела возле Шкуматова, сложила руки на колени. Иван вскочил и начал одеваться. Сергей задумчиво покусал губу, но, так ничего не сказав больше, обулся и подхватил свою сумку. Через десять минут мы уже шагали за Фросей, огибая деревню со стороны огородов.

Тропа начиналась сразу за деревней, была хорошо набита и тянулась по густым, как плетень, соснякам. В лесу пахло хвоей и багульником, пели невидимые птицы и тонко звенели комары. Мы шли цепочкой, а впереди, шурша подолом, бежала Фрося. Она скрывалась из виду, но возвращалась и поторапливала:

– Экие вы, будто вареные! Шевелите ножками, шевелите!

Труднее всех было Стасу. Он тащил свой рюкзак, связку лопат и сумку Алены. Груз сползал с узких плеч, на поворотах его то и дело заносило. Бывший десантник Шкуматов нес раза в два больше, но шагал легко, успевая подтрунивать над Каре-евым. Тот не отвечал и лишь сердито пыхтел.

Примерно через километр мы вышли на берег озера и тут же увидели сосновую гриву. Среди мелколесья она поднималась высоким желтым бором, застаревшим, с огромными перевитыми кронами. У нас, внизу, не было и малейшего ветерка, а на грнве мощно и протяжно шумели деревья. Тропа уверенно повела на подъем, отчего во мне шевельнулось сомнение: вдруг на месте курганов что-то построили и перекопали, уничтожив могильник? Куда-то ведь ходят деревенские по этой тропе? Причем часто. Трава и мох выбиты до песка, до сосновых корней.

Мы поднялись на мыс гривы, и тут Фрося остановилась и села. Ребята как по команде попадали на землю, не снимая ноши. Отсюда хорошо было видно крыши домов Еранского, изгиб реки и озеро. Похоже, что Овалов, описывая расположение курганов, указывал на эту гриву. Люди в железном веке умели выбирать место для селений и захоронений…

– Красиво, – сказал Бычихин. – Здесь можно и весь отпуск прожить… Но где же наши курганы?

– Тута вот, под боком, – засмеялась Фрося и вскочила. – Мешки бросайте, да пошли!

Первый курган оказался неподалеку от мыса. Холм метра два в высоту и пятнадцать в диаметре стоял среди сосен, которые обступали его подошву, очерчивая неправильный круг. Солнечный свет едва пробивался сквозь кроны, и по мшистой земле плясали яркие зайчики. Из дневника Овалова я знал, что курганов должно быть два. Профессор составил абрис гривы, где указывал размеры курганов и расстояние между ними.

Сергей Бычихин забрался на холм и, растянувшись на его вершине, дурашливо закричал:

– Пашка, немедленно соглашайся на окуневскую культуру! Курганчик-то окуневский! Ну?

– Поглядим, – сказал я. – Я верю Овалову.

– Иван, тащи лопату! – приказал Бычихин. – Сейчас мы, не отходя от кассы, проверим содержимое.

Он встал и начал руками снимать моховой покров. Шкуматов послушно отправился на мыс, где лежали наши вещи.

– Стой, погоди. – Я сел перед Сергеем и прихлопнул рукой отодранный лоскут мха. – Давай начнем завтра, и все как следует. Потерпи, больше терпели.

Мне показалось, что если сейчас же начать раскопки, то все работы в этом сезоне встанут с ног на голову. Но самое главное, пропадет интерес, азарт, без которых – существовало поверье – не откроется самая важная находка.