— Слушайтесь меня и процветёте!.. Хорошая вещь сама говорит за себя. На-а-аправо и … при частой перемене местопребывания всегда рекомендую вам идти направо… и вы всегда… ик, ик! всегда… ик, ик… Чёртова икота!.. всегда найдёте дорогу. А, что я вам говорил!
Они увидали приземистое здание, усердно впускающее в себя людей. Светящийся шарик, возвышающийся на конце столба, казалось, хотел потягаться по силе света с солнцем. Хоржевский полюбовался на мощь человеческого гения, прислонившись головой к столбу, и затем, не без горести оторвавшись от него, вошёл в клуб.
Хотя Аврора Николаевна ещё не пришла, собрание уже открылось. Отложив основное течение своих мыслей до прихода Авроры Николаевны, какой-то дюжий мужчина говорил о каких-то заготовках колбасы, надо думать, для буфетов культучреждений. Прислушавшись к речам дюжего мужчины, Бринза почувствовал, что он совсем недавно понёс какую-то невознаградимую потерю. Странным образом чувства эти относились и к нему самому, и к дюжему мужчине. Они разрешились в поцелуе, которым Бринза внезапно решил обменяться с этим мужчиной, изомерным с ним, Бринзой, по составу, но различного свойства:
— От имени комиссии, приехавшей из центра, — сказал Бринза, отодвигая оратора в сторону и сам становясь на его место, — от имени Андрея Вавилыча как возглавителя благодарю вас за проделанную работу. Товарищи, награда близка, поскольку дело идет о чести, о чести нашей, которым поручен выпуск в обращение честных людей…
Аплодисменты. Бринза поклонился. Собрание ему понравилось. Во-первых, все как на подбор, гренадеры. Лица не лица, шеи не шеи, ноги не ноги, а сплошной разлив неукротимой мощи. Вот эти люди едят так едят! Вот эти люди наслаждаются так наслаждаются! Ура этим людям! Бринза поклонился им ещё раз и сказал со всем наиисправнейшим доброжелательством, на которое он был только способен:
— Ура вам, товарищи! Задавайте вопросы.
От этой манеры оратора, служащей введением во что-то грандиозное, собрание оторопело, и только самый маленький, спичечный голосок осмелился вторгнуться в эту, казалось бы, неразрушимую тишину:
— Разрешите задать вопрос, на ваш высокий взгляд, может быть, и маловажного значения, но крайне важный для нас. Что нам преимущественно заготовлять?
Бринза задумался. Ему было приятно думать, глядя на это тесное помещение, заполненное милыми, прямыми и безукоризненно честными людьми, которые с такой безупречностью задают ему вопрос, где готовы ему подчиниться.
И Бринза сказал:
— Товарищ спрашивает: что вам преимущественно заготовлять. Я отвечаю. Заготовляйте — блины. Да, блины. Я вижу у вас мало блинов, а кто в нашей стране не любит это скромное и всем доступное яство? Кто, спрашиваю я вас, кто откажется, если добавить к блинам литр ЕЁ, настоянной на почках чёрно-красной смородины, кто?
Он скромно отклонил от себя бурю аплодисментов, переходящих в овацию, стёр со щёк следы ирригации, которую там пытались навести его беспокойные глаза, и продолжал:
— Товарищ, быть может, спросит: какие блины, и этот вопрос, обращённый ко мне, как к центральному работнику, я считаю вполне уместным и даже необходимым. Блин бывает обыкновенный, бывает и гречневый, но я рекомендовал бы вам обращаться преимущественно к услугам молочного блина, на сущности которого и остановлюсь. Что такое — молочный блин? Откуда такое игривое название? Для того, чтобы разгадать эту загадку, над которой бились много математиков и тригонометров, мы разложим блин на составные части. Как он приготовляется? Ты отнимаешь у десятка яиц белки и отводишь их в сторону, а что касается желтков, то ты их кладёшь в кастрюлю, куда и прибавляешь полкило круписчатой муки и четверть кило сливочного масла. Всё это ты растираешь и разводишь в пропорции со сливками, откуда блины и получили название молочных, ибо сливки идея молока, символ его! Здесь ты берёшься за белки… нет, они не пропали, отнюдь! Ты эти белки ввергаешь в скатанное тесто, прибавляешь туда корицы и померанцевой цедры и пекёшь, пекёшь на сковородке, ого-о! Сковородка у тебя с ручкой, ты поворачиваешь, все стороны подрумянились, и ты кричишь сынишке: «Митька, сукин сын, наливай стопку водки в сто грамм!»
Мертвенную тишину зала прорезал упоительно сладкий голос:
— Сто грамм не оросит, двести.
٭٭٭